Белые бездомные

Драма

Действие, о котором пойдёт речь, происходит в тяжелейшее для страны время – конец девяностых годов двадцатого века, - время, когда всё начало продаваться и покупаться в немыслимых объёмах и размерах, а такие общечеловеческие понятия, как честь, совесть, долг, профессионализм, желание помощи ближнему стали более никому не нужны.
В квартире Иннокентия Симонца, расположенной неподалёку от центра города Ларионовска, обстановка небогатая, но милая и запоминающаяся. Небольшая комнатка, потолок которой украшен громадным, в некотором смысле даже «жирным» абажуром, неприятного для постороннего глаза розового цвета, при зажигании света, однако, становящегося гармоничным светло-оранжевым, в чём-то упоительным и интимным. Ближе к краю комнаты, на заметном при входе свободном месте находится скромный письменный стол, на четырёх устойчивых металлических ножках. За столом постоянно работает Иннокентий Симонец, поэтому зачастую на столе наблюдается некоторый, так называемый творческий беспорядок.
Сам хозяин квартиры Иннокентий Симонец - ведущий актёр театра ку-кол и по совместительству директор театра. Это гуманный, мягкосердечный человек, обожающий детей, не гнушающийся ради любви к этим существам ничем. Выступает в качестве Деда Мороза на ёлках и утренниках. Имеет высокое звание заслуженного артиста России, правительственные награды. Он частый гость в Москве, на Кремлёвских ёлках его появление служит для детей настоящим праздником. За «жажду справедливости» был изгнан из труппы академического театра Ларионовска. Имеет маленькую зарплату, но выгодную пенсию плюс надбавку как ветеран войны. Имеет свойство гоголевского Плюшкина, в огромных количествах собирать разный хлам, отчего у него в комнате не хватает свободного места. Является диаметральной противоположностью своего сына по характеру, что часто приводит к их внутрисемейным конфликтам, разгорающимся зачастую на бытовой почве.
В качестве тряпок используются обрывки старых сценических костюмов Иннокентия, почему-то измазанных масляными красками. У противоположной стены находится диван красноватого цвета с потрёпанной обивкой, обтянутой красным костюмом шута, подаренным Иннокентию Симонцу костюмером академического театра после того, как Симонца из этого театра выгнали. К слову, роль шута, была последней ролью, которую Симонец играл некогда в театре, будучи перспективным молодым актёром. Это был триумф! Постановка шекспировского «Короля Лира» могла открыть новую страницу в творчестве молодого тогда ещё Симонца. Но актёр сам вывел себя из игры, обвинив новое на тот момент приобретение театра - молодого, бесталанного актёра Петра Гошева в финансовых махинациях, благодаря которым тот получил роль Эдмонда Глостера в том самом, памятном спектакле «Король Лир» и место в труппе театра. Диван накрыт «пожёванным» покрывалом, также бывшим когда-то мантией короля Лира с того же спектакля. Покрывало отделано фальшивым мехом, рас-ходящимся на короткие чёрные полоски. Всё в этой комнате обладает признаком какой-то загадочности, потому как половина этих вещей была «сплавлена» академическим театром Симонцу за ненадобностью. На стене висят тяжёлые старинные часы с металлическим маятником, также бутафорская вещь, принесённая Симонцом из его бывшего пристанища.  Не ходят. Над стеной возвышается огромный вещевой шкаф, доверху забитый театральными и деловыми костюмами. По углам пыжатся разнообразные склянки, бутылки, баночки с лекарствами собственного приготовления Симонца. Сейчас в комнате тихо, Иннокентий спокойно отдыхает, прислонившись к спинке дивана. В руках у него непрочитанная до конца газета, раскрытая на статье, пестреющей заголовком «Забытый герой нашего времени» и украшенной фотографией Иннокентия. Симонец осторожно, по-старчески просыпается, оглядывая комнату таким взором, как будто находится в этой обстановке впервые. Он одет в клетчатую рубаху, вельветовые штаны, с яркими синими полосками, как у арестанта. На вид ему, - около семидесяти лет, ужасно худ, бледен, лицо пестрит морщинами. На лице его особенно выделяются пронзительные, несчастные голубые глаза. В комнату, с шумом распахивая дверь, вбегает сын Иннокентия Лев Симонец. Это высокий стройный мужчина лет сорока с худощавым лицом, властными глазами и роскошной гривой блестящих чёрных волос. Увидев отца, успокаивается, пристально глядит на него, ожидая серьёзного разговора, однако Иннокентий на этот разговор не настроен. Слегка потупив глаза, старик заговаривает первым:
-  Здравствуй, старый друг!
Лев приветствует отца отсутствующим голосом:
- Здорово, бать!
- Ты бы хоть куртку в помещении снял, сынок! Навалишь мне тут снегу, а я ведь недавно полы помыл! Да, ладно, может, на кухню пойдём, да я тебя чай-ком побалую? Ты ведь раньше любил со мной чаи гонять!
- Некогда, бать, я же говорю поважнее дела имеются, чем твой чаёк лакать! Я на минутку к тебе забежал, забрать документы Манякина, его хотят в коло-нию от нас забрать!
- Как в колонию?!
- Каком кверху, бать! Не твоего ума это дело!
- Не разговаривай так с отцом, Лёва! Он же малолетний! И потом, почему твои документы находятся в моей квартире?
- Не суйся не в своё дело, бать! Давай документы Манякина, там папочка синяя, да побегу я, мне в прокуратуру ещё успеть надо.
- Ты отвыкай с отцом в таком тоне разговаривать! Не знаю я, где твои документы, скорей всего у меня их нет.
- Ну и куда ты их замылил, позволь тебя спросить?!
- Не знаю я, где твои документы! В своих хоромах, наверное, потерял, а на отца списать хочешь! Не выйдет, Лев Иннокентьевич, так и знайте! Это ты со своими охранниками так разговаривать будешь, а с отцом не имеешь права! Сроду у меня твоих документов не было, сынок, так что езжай домой, - про-спись лучше, а потом с новыми силами в бой, - объявляй свои документики в розыск, может, помогут тебе, в милиции-то! При их-то возможностях!
- Эх, батя-батя! Дураком был, - дураком и остался! Я ж по-хорошему пока прошу, - отдай ты мне эти несчастные документы и дело с концом!
- Хочешь – ищи! Были у меня в лакированной шкатулке какие-то бумаги, а имеют они к тебе отношение, или нет, - сам разбирайся!
- Ну вот, - другой разговор! С  этого надо было начинать! Где твоя знамени-тая лакированная шкатулка?
Иннокентий подходит к столу, вытаскивает из ящика шкатулку, отдаёт её сыну. Лев достаёт из шкатулки кипу бумаг, скреплённых при помощи скоросшивателя. На обложке надпись «Дело № 52. Манякин Харитон Сергеевич».
Лев бросает отцу небрежно:
- Вот за это я тебя и люблю. А то кобенился, как красна девица: «Не помню, не знаю!» бывай, бать, погнал я.
Иннокентий. Может всё-таки чаю выпьешь, Лёв?! А то, поди измотался, а я только свеженького заварил! Крепкий, с сахарком! Да это ж загляденье просто! А, сынок?!
Лев. Ну, ладно, чёрт с тобой! Наливай своего крепкого!
Иннокентий. А вот за это и я тебя люблю! А то занятой какой выискался! Видел я таких! (Уходят на кухню).
Картина вторая.
Кухня Симонца со следами ремонта. Входят Иннокентий и Лев.

Лев. А что ж ты потолок никак плиткой не выложишь?! А то я б тебе прислал бригаду в помощь?! А, бать?! Согласишься с моими головорезами работать?! А что, - берут недорого, и на лекарства и на пожрать тебе останется! Соглашайся, бать!
Иннокентий. А на что мне твоя плитка под потолком?! Лишь бы крыша не текла, да тепло было, электричество работало, газ горел! А что ещё старому человеку для счастья надо?! Ну их, твоих головорезов, только лишние деньги на них уходят! Я без твоей плитки как-нибудь проживу, сынок, спасибо конечно!
Лев. Ну, баба с возу, - кобыле легче! Тут сам глядишь, как бы раньше времени не скопытиться, а ещё и за тобой присмотр нужен!
Иннокентий. А что за мной присматривать?! Чай я не лежачий! А чего это ты скопычиваться собрался?! Молодой ишо, о таких вещах и думать нельзя!
Лев. Работа такая, - жить захочешь, да не углядишь за чем-нибудь, и раньше времени коньки отбросишь! Вот так-то, батя, вот так-то!
Иннокентий. А тебя на эту работу никто насильно не затаскивал! Коли не нравится, - ищи другую, - не маленький!
Лев. Чего это сразу – не нравится?! Как раз наоборот – нравится! Грязноватая только, - в чужих отбросах ковыряться! А так ничего – терпимо!
Иннокентий. А чего это ты в чужих отбросах ковыряться удумал?! Приятней ничего не нашлось, что ли?! С твоим потенциалом ты бы горы мог сворачивать! А вот, кстати, давно хочу спросить, - откуда у тебя дом этот хорошо охраняемый взялся, - при твоей мизерной должности в нашем городишке вшивом, где толком и развернуться негде?!
Лев. С чего это ты взял, батя, что негде?! Я и до этого успел развернуться, - просто потом никому не нужен стал, - сюда вернулся, и первую попавшуюся работёнку высмотрел! С виду – не пыльная, подумал, устроился! М-да, ошибся конечно, но ничего, - привык! Теперь конфетой меня с этой вшивой должности не вытянешь! Главное, чтоб в кармане деньги были, и чтоб начальство довольное мной оставалось! А люди и в других, малоприятных вещах  ковыряются, и ничего – жить можно! Ну и чего ж это я таким барином разгуливать буду?! Лев Симонец – сам себе хозяин, если надо, - и в говно с головой залезет, да ещё и довольный останется!
Иннокентий. И не знаю я и не пойму, что ж ты так за это говноедство цепля-ешься всеми правдами-неправдами! Я б, на твоём месте, сто лет бы уже на это всё как слюной плюнул: «тьфу!», да и к прежней жизни в Москву уехал! а сюда бы в отпуск возвращался, посмотреть, что без меня тут интересного произошло!
Лев. На одном месте всю жизнь гнить, - приятного тоже, конечно, мало! Но я, честно скажу, уже сроднился с этим вонючим интернатом, пацанов этих люб-лю, как родных, хоть и сволота, а всё едино, - дети!
Иннокентий. (наливая чай и подкладывая зефир с конфетами в плоскую тарелку) Вот, кровинушка моя, угостись! Сам заварку собирал, сам высаживал! Да и сладости сам варил, - ох и трудоёмкая работа на старости лет! А для меня, для старика в интернате твоём вакансии не будет, Лёвка?! А то я страсть как детей люблю! Пусть и сволочных, я на это глаза закрою, мне на моём веку уже ничего не страшно!
Лев. Да боюсь для тебя, бать, у меня в интернате ничего и не найдётся!
Иннокентий. А с чего ж ты так свою дыру нахваливал, жалился, что уезжать не хочешь никуда?!
Лев. Я тебе реальные вещи говорил, батя! Чего мне, кабану здоровому, тебя, старика жалобить?! Пусть даже ты мне и батя! Да и не такая уж у меня там и дыра! Имел бы уважение к работе других на старости-то лет, отче!
Иннокентий. А хоть посмотреть на твой интернат позволишь, сынок?!
Лев. А тебе оно на кой хрен?!
Иннокентий. А вот интересуюсь! Если жалко, - не показывай, не обижусь, чего уж там!
Лев. Да чего это жалко?! Интересуешься, милости прошу!
Иннокентий. Ну, давай, чаёк дохлебаем, да поехали, сынку!
Лев опрокидывает в себя остатки чая, высмаркивается, звучно кашляет, по-правляет галстук и выходит из кухни, прихватив с собой пару конфет и жуя их по дороге. Иннокентий выходит вслед за ним.
Картина третья.
Служебный вход в интернат. Егор Елистратов с весёлым выражением лица стоит на своём посту, поглядывая вокруг. В его зубах отсутствует сигарета, а казалось бы, охранникам на постах свойственно курить. Он в отличие от этой общей серой массы своих коллег, не имеет практически никаких дурных привычек, а выходит из здания просто подышать воздухом. Настроен Егор крайне дружелюбно, приветлив, хотя и может показаться, что охранникам излишняя дружелюбность и приветливость не свойственны. Мало-помалу, поглядывает на часы, коротает время перерыва, который у него является более чем заслуженным. Всухомятку перекусывает бутербродом с фальшивой чёрной икрой, изъятом из столовой для персонала интерната (правда оплаченном по прейскуранту). По его виду можно понять, что работа и жизненное положение Егора вполне устраивают, даже несмотря на то, что начальство зачастую к нему не вполне лояльно. К нему неспешно подходят отец и сын Симонец. У Иннокентия на лице приветливое выражение, у Льва – кислая гримаса недовольства сегодняшним днём и жизнью в целом. Все трое пожимают друг другу руки, заговаривают в приветливом тоне.
Егор. Здравствуйте, дорогой, любимый Лев Иннокентьевич! Здравствуйте, многоуважаемый Иннокентий Александрович! Как здоровье у вас, товарищ заслуженный артист?!
Иннокентий. Приветствую, Жор! Жаловаться – грех, - знаешь ли! Как огурцом лет пять назад был, - так и не успел испортиться! Чуточку протух только, а так – ничего, - живу! Это же сколько я у вас не был?! Лет пять, как минимум, а я уже скоро решу, что целую вечность! Не могу, понимаешь ли без детей, даже без самых, что ни на есть неправильных. Новый набор у вас был уже?!
Егор. Это, извините меня, у вас в театре, - набор, Иннокентий Саныч, а у нас – приём воспитанников на шаткий путь исправления! Вы, как пять лет назад из города уехали, - у нас сразу заселение по пяти блокам состоялось! Не пацаны, - зверьё лютое на этот раз попалось, но наши-то преподаватели – золото-мужики, ко всем подход знают!
Иннокентий. Ну, а что – директором у вас всё Степан Иванович?!
Егор. Да нет, Иннокентий Алексаныч, преставился наш любезный Степан Иванович, в тот же день как вы уехали, царствие ему небесное! Зато сынок его – директором сразу же стал, - золотой человек, - Игорь Степанович Лапенков. Меня, правда, поначалу в ежовых рукавицах держал, - обиду, видно, затаил, за то, что я отцовым любимцем был, но потом успокоился! А то и правильно было, - с нами, с холуями, по-другому, как по-старорежимному нельзя! Да и пацанам твёрдая рука нужна!
Иннокентий. Да, прав ты,  Егорушка, по-другому и не получится. Да и Степан Иваныч этих юнцов ваших, в узде помню, держал! Но какой же ты холуй, Жорик! Ты – человек, каких мало, надёжный, достойный, а сейчас ведь такие, как ты – на вес золота ценятся!
Егор. Так-то оно и так, Иннокентий Александрович, но зарплата-то у меня, по-прежнему мизерная! А за добрые слова вам, - спасибо!
Иннокентий. А что ж ты с сыном моим не заговариваешь, а, Жорка-обжорка!
Егор. Виноват, Иннокентий Александрович! Здравия желаю, товарищ заве-дующий! Как обстоит ваша житейская, в-общем, ситуация?!
Лев. (вяло) Вольно, Егор! У меня-то всё на высшем уровне, ты давай рассказывай, что вы тут без правой руки директора, без меня, то есть, напортачили?!
Егор. Мы в ваше отсутствие ничего напортачить права не имеем, Лев Иннокентьевич, и вы то не хуже нашего понимаете! Зачем же рабочих людей обижать?!
Лев. От ты как заговорил, Жора! А не боишься, что я за такие слова докладную на тебя напишу, и лежать она будет не где-нибудь, а прям у директора на столе?!
Егор. Пишите сколько вашей душе угодно, - ваша же власть! Да только бумажками своими, дорогой Лев Иннокентьевич, вам меня не запугать, - не при Иосифе Виссарионовиче незабвенном мы с вами живём! Да и к вам у Игоря Степаныча претензий во сто крат больше, нежели к моей скромной персоне! И работа у меня не пыльная, не ваш, простите, гемморой!
Иннокентий (доселе молчавший, сыну) И правда, Лёв! К себе придирок больше, нежели к подчинённым должно быть, сынулька! А что человек достоинство своё отстаивает, - это его святое право! Так что вовремя ты роток прикрывай, Лёвушка! За своей работой последи, дружок, за своим местом!
Лев. Началось буйство нравоучений! Стойте здесь, достойные вы мои человечишки, облизывайте друг дружку с головы до пят, а я пойду, - своих дел по горло! Адьё, блажные! (Уходит).
Иннокентий. И часто он с вами не в духе?!
Егор. Не при вас будет сказано, - постоянно! Но я уж смирился! Прихотей, - до чёрта лысого, но работает исправно! А, кстати, к слову, - вы ж нашими интересуетесь?!
Иннокентий. Какими такими вашими?!
Егор. Пацанами нашими?!
Иннокентий. Интересуюсь, Жорик, страсть как!
Егор. А если серьёзно?!
Иннокентий. Да серьёзнее некуда! Выкладывай, что узнать хотел!
Егор. А вы откуда знаете, что я у вас что-то узнать хотел?!
Иннокентий. По глазам видно! Глаза-то завсегда правду говорят!
Егор. Неисправимый вы тип, Иннокентий Александрович! Лев Иннокентьич вам рассказывал, что Манякина в колонию от нас  увозят?!
Иннокентий. Было, Егор! А что за птица этот твой Манякин?!
Егор. С чего вы взяли, что он – мой?!
Иннокентий. Ну не твой, - так ваш, разница невелика! Так что это за пацан такой?! Из особо трудных что ль?!
Егор. Да они, признаться, в этом возрасте лёгкими и не бывают!
Иннокентий. Да! Это ты верно, Егор, говоришь! Главное, чтоб из них потом достойные люди выходили, а это и от вас, - от их окружения нынешнего зависит, и от условий, что им тут создаются! Вот, к примеру Лёвка мой, чуть ли сам таким не был! Я было и отказаться от него хотел, да остепенился вовремя! А вот лет в двадцать у него мозги на место встали, - сам в университет в Москве поступил, я было хотел с помощью сунуться, - куда там, - он уж и жениться успел, и университет с отличием закончить, и внука мне настрогать! А потом сюда, - домой вернулся, решил звёзд с неба не хватать, - сюда вот в интернат устроился, - организатором культурно-массовых мероприятий, а потом и до заведующего дорос! А я б вмешался, - таким бы тютей, как я и стал бы, чего тут говорить!
Егор. С чего это вы, Иннокентий Александрович себя в тюти посвящаете?! По мне, - вы, без чинов, мужик достойный, опыт работы с подрастающим поколением у вас хороший, да и доброты и гуманизму вам не занимать!
Иннокентий. Прям заласкал ты меня, Жорочка, - дальше некуда! Хотя и на том спасибо! Мой-то товарищ заведующий, хотя и сын, а в последнее время и слово хорошего сказать не может! Жаловаться-то грех, конечно, голова-человек вымахал к сорока годам, но жесток, пуще товарища Сталина! Но хоть помощь от него какая имеется, - так, что сиди, товарищ заслуженный на привязи, омарчиков кушай, да и не погавкивай!
Егор. Детей, как и родителей не выбирают! Какой-никакой, а вы им гордится должны!
Иннокентий. А я и горжусь, Жор! Только во сто крат сильней гордился бы, если б он чуточку помягче был! Не такое, конечно, говно, как я, но добрым пусть будет!
Егор. Здрастье, приехали! С чего это вы – говно?!
Иннокентий. Да от нас, пердунов старых, только что и дристу-то и осталось! Ну а что с меня взять?! Старенький, мягкий, добрый, за себя постоять уже руки не поднимаются! Вот и говори после этого, что я – достойный человек! Хрен я, в маринаде, и ты не хуже меня это понимаешь!
Егор. Ничего вы не понимаете! Добрым быть гораздо лучше, нежели наоборот!
Иннокентий. Ну в этом я с тобой, друг мой, не позволю себе не согласиться! Добрым лучше быть, но главное, - не быть пошло добреньким!
Егор. С чего это добрым быть пошло?!
Иннокентий. Да не добрым, Жорж, а добреньким! Это ж сугубо разные вещи! Добрым надо уметь быть, но и за себя постоять уметь! А человек добренький и за себя толком не может постоять!
Егор. Я вас таким никогда не считал! Да кто б посмел вас обидеть?!
Иннокентий. Стыдно сказать, Жорочка…
Егор. Не стыдитесь меня, Иннокентий Александрович, я штрафных санкций применять не буду ни к кому, кем бы он не был! И бить я его не буду, да и в милицию, если уж до такой степени обижает, тоже жаловаться не буду!
Иннокентий. А тебе б всё шутки шутить, Жор!
Егор. А я, Иннокентий Александрович, на ваш счёт шутить и не думал! Так кто ж посмел вас обидеть?!
Иннокентий. Да я и не обижаюсь никогда, с чего ты решил?!
Егор. Чрезвычайно вы добрый человек, Иннокентий Александрович! Небось вас
сын родной обижает, причём постоянно, а вы ему и слова сказать худого не посмеете!
Иннокентий. Да не надо тебе, Жор, из наших пересудов мелких конфликт международный раздувать!
Егор. (смеясь) Ну уж, если международный, то вы – Советский Союз получаетесь, а он, прости Господи, - новая Россия!
Иннокентий. Я б на твоём месте над такими вещами смеяться не стал! Ну ты-то парень молодой, тебе простить можно! Всё вы над старшими посмеяться хотите! Даже ты, друг мой, подсмеиваешься, хоть наше племя и уважаешь! Тебе который год?!
Егор. Тридцать пять годков в январе-месяце отстукало!
Иннокентий. Я слыхал, - ты воевал?!
Егор. Да, было дело! Афганистан, передовая с восемьдесят пятого и в Чечне, будь она неладна, недавно был!
Иннокентий. А человека трудно убивать?!
Егор. Да как вам сказать…
Иннокентий. Скажи, как есть, чего таить!
Егор. Да поначалу, конечно, трудно было, в нас же с учебки злость тренировали выставлять! А я, по натуре, человек мягкий, злобу предпочту в себе припрятать, нежели людям показывать! Ну, а потом, - спокойно всё как-то получалось! И душманов этих только голыми руками и резал! Вот вам и вся мягкость моя! В скорости как в лету канула! Но сейчас, тьфу-тьфу, время мирное, - кому эту злобу выказывать! На пацанов на наших ей уже не подействуешь, а иные и похуже афганских и чеченских террористов попадаются!
Иннокентий. Да не надо преувеличивать, Жор! Какие бы они у вас не были, а всё-таки дети, пацаны!
Егор. Да я ж в общем говорю! Так-то да, пацаны у нас неплохие, но если каждого отдельно рассмотреть, с ума съехать можно запросто! Только перед просмотром этим надо все факты «за» и «против» растрясти, чтоб хороший человечек в чёрный список не попал, а тот, кого ты заботой своей напичкал, себе лишний кусок в рот запихать побоялся, лишь бы он доволен был, - в лучшем случае в спецшколу, а в худшем на нары к уголовникам, на проходное местечко для таких, как он «честных фраеров» – под шконкой, в параше носом, простите – у уголовников в говне!
Иннокентий. Это кто ж у вас такой «честный фраер»?!
Егор. Манякин.
Иннокентий. А я чего-то такого не знаю!
Егор. А я вам про него сейчас и расскажу, хотите?!
Иннокентий. Конечно, хочу! Чего бы ради я к вам пришёл тогда! И мне охота разобраться, что он за птица! Мне Лёвка мой сказал, что этот ваш… Манукин?!
Егор. Нет, Манякин.
Иннокентий. Да, он самый! Так вот, что этот самый Манякин особо трудный опасный малец! И на него дело уголовное заведено, у меня в шкатулке лежало!
Егор. Что ж это у вас за шкатулка такая, что в неё целое дело уголовное влезает?!
Иннокентий. Отцовская, с гражданской войны осталась, белогвардейская, трофейная! Да это сейчас не так важно! А важно, что завели на парня этого, дело уголовное завели. Это правда?!
Егор. Да, Иннокентий Александрович!
Иннокентий. Ты курить не начал ещё, Жор?!
Егор. Да нет, господь миловал! А вы?!
Иннокентий. Да какое в мои годы курение может быть, Жор?! Итак, лёгкие ни к чёрту, всю жизнь пузом продышал, а они у меня вроде как атавизм. Продуло на Камчатке на гастролях, пневмонию подцепил, вылечиться лет пять не мог! А после операции грудь сплошь волдырями пошла! Хорошо хоть лёгочного дыхания ни на грош не заработал, а то б лет двадцать назад помер! Да ладно, сейчас ни об этом! Что у вас там с этим Манякиным, как хоть зовут-то его?!
Егор. Харитоном.
Иннокентий. Ух ты как! А я уж думал пацанов так лет пятнадцать не называет никто! Так что с ним за ситуация такая, что в милицию на него жалиться приходится, расскажи, Жор, а то я один не знаю ничего!
Егор. Вам действительно интересно?!
Иннокентий. А то! Было б неинтересно - не спрашивал бы!
Егор. Ладненько, Иннокентий Александрович, слушайте! Началось это без-образие года два назад. Перевели к нам этого Манякина из самой Москвы. Парень был не промах, конечно, но нос задирал больше, чем надо. Поэтому я сразу понял: палец ему в рот не клади, жди от него какой-нибудь дряни.  И действительно, не прошло и пары месяцев, как он и ещё пара-тройка пацанов стали удирать по ночам. От наших воспитанников только того и жди, но эти молодцы чуть ли ни до разбоя дошли. Притёрлись в столовой, наворовали ножей и во время каждой вылазки прохожим угрожать ими стали: деньги требовать. А до того, как этот Манякин у нас появился, не скажу, конечно, что всё гладко было, но было потише и пацаны пользу приносили как бесплатная рабсила. Ну а пришёл Манякин – конец спокойной жизни настал. Мальчишка у нас есть – золото, Наумчик Ройтберг, все глаза закрывают на то, что еврей, правда папаньки не было, мамашка тоже не сахар попалась. И куда его такого – только к нам. А он смышлёный на редкость и деньги ни у кого не воровал и учился сносно, и дисциплина была -  железная. Ну пришёл этот Манякин (где его только так воспитали) чуть ли ни на нож хотел Наума поставить, и всё только потому, что тот – еврей. И каждый день он ему по фингалу ставил, головой в унитаз макал, деньги с него требовал – а откуда у того деньги. «Будешь, - говорит, - жаловаться, - ночью возьму и придушу, как котёнка слепого». Хорошо, Лапенков вовремя заметил, пару приводов в милицию организовал, на экскурсию в тюрьму сводил, да что тому сделается?! Он на учёте в милиции состоит года два уже, а всё такой же гнидой и остаётся. Лапенков бедный измотался, требует, чтобы дело завели, да там и не чешутся.
Иннокентий. А в прокуратуру он обращаться не думает?!
Егор. Это чтоб она милицию припугнула?! Ходил –тишина. Боятся вокруг детей скандал разворачивать.
Иннокентий. Да, Жор, я вам не завидую. Может, мне вам чем-нибудь помочь?
Егор. А вы чем можете помочь, Иннокентий Александрович?!
Иннокентий. Ты в моих силах сомневаешься, Жор?! Я хоть и не Господь-Бог, а знакомцев в прокуратуре имею. И поговорить я с этим Манякиным могу – что он заслуженного артиста слушать не станет?
Картина четвёртая.
Закрытый двор дома-интерната. Манякин, высокий, худощавый парень шестнадцати лет, с приятными чертами лица, несмотря на жёсткость его характера, стоит недалёко от забора и курит, обдумывая дальнейшие действия. С ним Шведеров и Белогоров, два мрачных пацана, сверстники Манякина. У каждого в зубах по сигарете, у Шведерова под глазом небольшой синяк тусклого синего цвета. На поясе Манякина нож в чехле, - нож украден из столовой, чехол во время их последней вылазки, дабы придать Манякину больший форс. Волосы у него всклокочены, под глазами круги, как это обычно бывает после бессонной ночи. Неожиданно Манякин сходит со своего места, резко выплёвывает сигарету, достаёт из кармана новую, нервно закуривает и начинает громко рассуждать вслух.
Манякин (с приблатлённым прононсом). Значит так, мужчины! Заходил я тут недавно к знакомым пацанам – у них чехольчик отоварил, в картишки перекинулись, а в соседней квартире бабка живёт, божий одуванчик. Какую она пенсию шикарную получает с надбавками как ветеран и инвалид – закачаешься. В это время, ежу понятно, спит и видит сны, так что мы чистенькие пойдём, никого по башке ломать не надо. У неё окна во двор выходят, а сейчас там тихо, как в раю. Я за свои годы так намостырился по водосточным трубам к этим бабкам лазить. Вы так умеете, пацаны?
Шведеров. Так какой вопрос, Харитош?! Раз ты говоришь, что к мокрому делу близко не подойдём, я за так к ней на балкончик влезу.
Белогоров. Чё это ты такой идейный, Швед? Я не помню, чтоб ты за так чё-то делал!
Манякин (не повышая голос). Ша, шпана! Хлебала закупорили! Кто во что горазд, я и так знаю. Так вот, мы по-тихому, как ангелы, на балкончик к этой бабулечке заваливаем, тихонечко, аккуратненько открываем шкафик, где денежки лежат. Одного, так уж и быть, на шухер поставим, самого неприглядного, Швед – не взыщи, ты будешь стрематься на этот раз.
Шведеров (слегка обиженно). В честь каких хренов, Маньяк?  Я стрематься не поставлен, я в деле хочу поучаствовать.
Белогоров. Ты нам ещё свои байки расскажи, Швед, что ты блатарь потомст-венный, что у тебя батя – вор в законе, и ты такой в него весь пошёл. Ручки боишься испачкать, если одну ночь на стрёме почалишься?!
Манякин. Правда, белоручкой ты, Швед, сделался. В долю не возьмём, если на шухере строять не будешь. Так что выбирай, Светозарушка, - либо под нами легавых паси, либо у Игоря параши чисть вместо этого Ройтберга, чёрт бы его побрал.
Шведеров. Ладно, мужики, я в деле. Постремаюсь на старости лет (выплёвывает сигарету). Курева не осталось, Маньяк?
Манякин. С тебя хватит, Швед! С Богом, мужики, на дело! Труба зовёт! (Уходят).
Картина пятая.
Жилой высотный дом на окраине Ларионовска. Двор освещает тусклый фонарь на тонкой ноге, неумело поставленный рядом с трансформаторной будкой. Напротив высотки стоят несколько покосившихся частных домов, слева от них – старые, обшарпанные мусорные контейнеры. Посередине двора – детские качели, рядом – небольшая спортивная площадка с двумя футбольными воротами и одним баскетбольным кольцом. Весь вид двора повергает в уныние, невооружённым глазом видится его нищета. Под первым подъездом высотки – небольшая огороженная клумба, единственно приятная вещь в этом дворе. Хозяйка клумбы – та самая старуха, которую собираются ограбить пацаны. Злоумышленники появляются со стороны одного из частных домов. Манякин боязливо озирается, потом лезет по водосточной трубе и на уровне второго этажа жестом приглашает за собой Белогорова. Тот выжидает пару минут, потом лезет следом, также боязливо оглядываясь. Поначалу его подсаживает Шведеров, а после Белогоров ползёт уже своим ходом. Пацаны лихо друг за другом залезают на нужный балкон и тихо пробираются в комнату. В комнате стоит гробовая тишина. На кровати тихо спит миловидная пожилая женщина - та самая старушка. Комната довольно большая, хорошо убранная, со старой резной мебелью. На металлическом столике, который стоит аккурат напротив кровати, лежат непредусмотрительно оставленные деньги. Тихо-тихо Белогоров берёт одну из пачек и суёт её себе в карман. Манякин сопровождает это действие одоб-рительным жестом. Белогоров открывает дверь и уходит на кухню. Манякин подходит к другому столу –письменному и чрезвычайно аккуратно открывает один из его ящиков и шарит в нём, пытаясь найти ещё денег. Не найдя денег, он проделывает ту же операцию со всеми остальными ящиками. И наконец в последнем ящике он находит пачку сторублёвых бумажек и незамедлительно прячет её к себе в карман. Из кухни возвращается Белогоров с бутылкой кефира и окороком и неожиданно громко хлопает дверью, так что бабка просыпается.
Бабка (кричит). Караул! Бандюки малолетние!
Манякин. Белый, будь другом, заткни бабушке глотку.
Белогоров замахивается и бьёт бабушку по голове бутылкой, от чего она теряет сознание.
Манякин. Я тебя ещё больше зауважал, Белый. А я думал, что ты горазд только у детишек конфетки отнимать.
Белогоров. Если б я горазд был у детишек конфетки отнимать, я б около тебя не тёрся.
Манякин. Ну-ка пошукай, друг мой, может, у этой старой грымзы ещё заначки есть. Знаешь, на кухне в рисе или в книжке какой.
Белогоров. А я б уже отваливал, Харитон. Не ровён час, мусора накроют. Мало ли что тут за соседи живут.
С улицы неожиданно бросают камень в окно. Это Шведеров даёт им знать, что дело не чисто. Манякин подбегает к окну. С озабоченным видом за окном стоит Шведеров, сигнализируя остальным, что пора идти на улицу. Манякин присматривается и видит, что с другой стороны во дворе стоит милицейский УАЗик с беззаботно спящим в его кабине дежурным.
Манякин. Чё вы всполошились, как в курятнике?! Он дрыхнет  и Бог его знает, когда проснётся. А от одного офицерика нам не сделается ничё, тем более дрыхнет, как ангел.
Белогоров. Давай сматываться, Харитош. Не к добру это. Где один – там и двадцать, где двадцать – там и сотня. А я детдомовский паёк на баланду тюремную менять не собирался. Так что давай: вещички в горсть, и на воздух, к Шведу.
Манякин (ехидно ухмыляясь). Чё, фраерок мутный, лохом с вокзала захотел заделаться?! Обчистил бабаньку,  а теперь забздел?! В ближайшие пять минут не пойдёшь на кухню, не залезешь в ближайшую банку – на нож поставлю!
Белогоров. А у меня свой заточен. Так что угрожать мне не надо. Сам ройся в банках, а я – к Шведу (пытается уйти, Манякин удерживает его).
Манякин. Я не понял, Белый, ты чё, когти рвать собрался, самого Харитона Манякина не дождавшись?! С каких это пор ты тухлым фраером решил заде-латься?! Или ты на стороне уже подельника надыбал?! А, признавайся!
Белогоров, плюнув, идёт на кухню. С улицы раздаётся неумелый свист, - это Шведеров даёт о себе знать. Манякин выходит на балкон.
Шведеров (перестаёт свистеть, кричит) Маньяк, когти рвём, мент проснётся – пиши пропало, никакой Лапенков не отмажет, никакой Егор свидетелем не пойдёт.
Манякин (кричит, самодовольно ухмыляясь) Не бзди, Швед, прорвёмся!
Из кухни в комнату возвращается Белогоров с деньгами. Не увидев Манякина, выходит на балкон. Отталкивает Манякина в сторону и спускается вниз по водосточной трубе. На уровне второго этажа труба не выдерживает на себе веса взрослого парня, насовавшего в карманы пачки с деньгами и обваливается, что создаёт страшный шум. Милиционер в УАЗике просыпается, замечает пытающихся удрать пацанов, хватает рацию и вызывает подмогу.
Картина шестая.
Тот же дом. Обстановка та же самая, что и в прошлой картине, за исключением того, что около дома дежурит уже не одна, а целых три милицейских машины. От дома отъезжает «Скорая помощь», увозя в морг тело пожилой женщины. Около одного из УАЗиков дежурит крупный милиционер нелицеприятной наружности. Собралась толпа около тридцати человек. Разгорается обсуждение поступка пацанов, которые присутствуют здесь уже втроём, вместе с Манякиным, держащимся бойко и непринуждённо. Среди прочих, находящихся здесь мы можем видеть Петра Савельевича Гошева, превратившегося в грязного бомжа Савельича. На лице этого человека не осталось никаких признаков интеллигентности, - он стал лыс и страшен. Нормальному человеку в такой компании находиться было бы неприятно, - слишком уж тут много бомжей, пьяниц и «случайных» людей. Кто-то зачем-то стоит с гитарой, гитара не настроена, из неё торчат три порванных струны. Многие курят, у кого-то в руках пивная бутылка. В большинстве своём здесь находятся мужчины, хотя есть и парочка девиц, размалёванных и по виду напоминающих проституток. Ещё три пивные бутылки стоят на асфальте. Единственным приличным человеком, находящимся здесь, является Иннокентий Симонец, который одиноко стоит за Манякиным и курит трубку. Глаза его выражают полнейшее сочувствие пацанам. В очень скором времени на руках у Шведерова, Белогорова и Манякина оказываются наручники. Пацаны нисколько не сопротивляются такому акту со стороны органов правопорядка.
Манякин. Ну чё, волки ментовские, повязали пацанов и рады!
Сержант милиции. Ты помалкивай, бойкий нашёлся!
Манякин. А чем вы нам угрожать можете?! Камерой с уголовниками?! Я ваших камер насмотрелся на своём веку! Так что ни шиша вы мне не сделаете!
Шведеров. Помолчал бы, Маньяк! Один ты тут уркаган выискался, а из нас на допросе шестёрок будешь делать. Чё я, дурак, с вами пошёл? Работа всё равно поганая – на шухере стоять, вас караулить.
Манякин. Завали хлебало, Швед. Никто из вас тухлых фраеров делать не собирается. Сам согласился; погляди, какой неприкасаемый! Или охота была при этой мелкотне отсиживать, а?!
Шведеров не выдерживает и бьёт Манякина головой в грудь, отчего тот падает. Милиционеры немедленно их растаскивают.
Манякин (остервенело кричит). Ты чё делаешь, паскудина?! Место своё знай, козёл!
Шведеров (вторя интонациям Манякина). А ты думал, я тебе пятки лизать буду? Пургу такую погнал и думал, я такой паинька – в стороне останусь?
Старшина милиции. Пацаны, кончайте базар! Или я своим орлам скажу: супротив вас кулаками махать начнут!
Манякин. Не пугай, начальник. Я пуганый, я в камеру с уголовниками загре-меть не боюсь, я даже твоими орлами поколоченный!
Старшина милиции не выдерживает и со всей дури бьёт Манякина кулаком в лицо. Несколько подопечных старшины, а так же к ним присоединяется Иннокентий Симонец, доселе спокойно сидевший в стороне, оттаскивают старшину к одной из машин. В этой машине находится молоденький лейтенант, который тут же принимается журить старшину.
Лейтенант. Старшина! Постыдились бы избивать задержанных, давайте вспомним, что вы, всё-таки, представитель власти, и лица эту власть не принимающие должны по закону страны быть наказаны, а не по закону вашего сердца!
Старшина. Виноват, товарищ лейтенант! Просто паршивец этот!
Лейтенант. Выбирайте выражения, товарищ старшина!
Старшина. Виноват! Просто пацан этот в мой адрес такую дрянь понёс, я и не сдержался!
Лейтенант. Постеснялись бы того, что он, как вы говорите, - пацан!
Старшина. Простите, товарищ лейтенант, несдержанный стал!
Лейтенант. Ладно, старшина, на первый раз прощаю! Но на будущее советую вам хорошенько запомнить, сдерживайте ваши чувства!
Старшина. Так точно!
Иннокентий. (подходя)  Товарищ лейтенант, я к вам! Разрешите обратиться?!
Лейтенант. Уж кому-кому, а вам, Иннокентий Александрович, как не разре-шить! Обращайтесь, что у вас?!
Иннокентий. Благодарю! Я, собственно, насчёт пацанов этих, а конкретно на-счёт Манякина!
Лейтенант. А что вы, собственно можете предложить?!
Иннокентий. Поговорить с ним могу, совет дельный дать! У него семья есть?! (лейтенант недоумённо смотрит на Симонца) Вот не знаете, а я скажу, что нет! Нету! Ни мамы, ни папы, один как перст парень, вот такими вещами заниматься и приходится! А эта шантрапа с ним, - это разве друзья?! Они ж не понимают ничего! Он им сказал, - они сделали, а по-настоящему дружить у них разве получится?! Он несчастный, этот парень, а вы своим подопечным позволяете против него силу применять! Старшину позовите!
Лейтенант. Зачем?!
Иннокентий. Ну, позовите-позовите, вам я ничего не сделаю! Узнаете, - зачем!
Лейтенант. Товарищ старшина, подойдите ко мне!
Старшина. (подходя) Слушаю, товарищ лейтенант!
Лейтенант. Вот, товарищ Симонец вам хотел пару слов сказать!
Старшина. Здравия желаю, товарищ Симонец!
Иннокентий. Здравствуйте, товарищ из милиции! Вас как зовут?!
Старшина. Мезенцев, к вашим услугам!
Иннокентий. А имя-то у вас есть, товарищ Мезенцев!
Старшина. Так это, Савелий я!
Иннокентий. Савелий! Приятное имя, а я – Иннокентий! Можно – дядя Кеша!
Старшина. Так, не положено нам!
Иннокентий. Да перестаньте, положено-не положено! Все мы – люди! А к во-енной службе, я отношения не имею!
Старшина. Так точно, дядя Кеша!
Иннокентий. Ещё бы, точно! Отложите вы свои замашки милицейские и разговаривайте со мной проще!
Старшина. Как же это?! Вы ж заслуженный артист?!
Иннокентий. Дурак я заслуженный! Не народный, во-первых, а во-вторых, вы ведь тоже не лыком шиты, а?! Парнишку измордовали, простите за выражение, на каком-таком основании не понятно?!
Старшина. Это частный конфликт! И даже вам, несмотря на то, что вы – пожилой человек и заслуженный артист, я в него вмешиваться не позволю!
Иннокентий. Вот с такого тона и надо было начинать! А вот я, несмотря на вашу принципиальность, возьму и вмешаюсь! Вы можете мне ясно назвать причину, из-за которой ударили мальчишку по лицу?!
Старшина. Да я сам ясно чёткой не увидел! Тем попрекает, этим попрекает, развязан до чёрта, простите, пожалуйста, вырвалось! А у меня с таким отребьем разговор короткий, в морду и нюхом к параше!
Иннокентий. Замашки у вашего брата, конечно! Вы к справедливости как относитесь?!
Старшина (подумав) А как к ней относиться, товарищ Симонец, ой простите, дядя Кеша?! Положительно, разумеется, хочу, чтоб восторжествовала, и окончательно!
Иннокентий. Что ж, похвально! А по заслугам провинившийся получить дол-жен, как вы думаете?!
Старшина. Разумеется, а вы к чему клоните?!
Иннокентий. Сейчас всё узнаете! Манякина вы мне можете пригласить?!
Старшина. Само собой! (в машину) Который тут Манякин, выходи!
Манякин выходит и нагло глядит на Симонца.
Иннокентий. Здравствуй, Харитон!
Манякин. Да поздоровей видали, дядя! Ты кто такой?!
Старшина. Да как ты смеешь со старшим так разговаривать?! Да я тебя сейчас! (замахивается на Манякина, Симонец удерживает его)
Иннокентий (старшине) Товарищ Мезенцев, ведите себя достойно, это ребёнок всё-таки!
Старшина. Простите!
Манякин. Тоже мне ребёнка нашли! Я таких дуралеев, как вы одной рукой за горло хватаю, а другой – на ломти режу!
Иннокентий. Утихомирься, утихомирься, боец! На твой первый вопрос я так отвечу, - главное, чтоб ты кем-то был, а кто я такой, - один Бог ведает!
Манякин. Ишь ты, философ выискался!
Иннокентий. В моём возрасте это не философия, дружок, это уже – жизненный стимул! А ты чего не удивляешься, откуда я твоё имя знаю, почему тобой интересуюсь?!
Манякин (угрюмо) Интересуетесь, значит надо вам!
Иннокентий (усмехаясь) А помнится ты меня на ты окрестил! А сейчас чего пугаешься?!
Манякин. Так вы ж старше!
Иннокентий. Тоже мне, - благородный какой! Старика зауважал! А милиционеры, - не люди, по-твоему?! Говори при нём, (указывает на старшину) – не бойся, они ж знают, что ты их за людей не считаешь!
Манякин. А кто они, люди что ли?! Они похуже зверей!
Иннокентий. А ты тогда кто?! Ты – зверёнок самый и есть!
Манякин (обиженно) Отвяжитесь!
Иннокентий. Ох, как мы заговорили! Да не думай, я тебя жизни учить не стану! Я же вижу, что Ты уркаган в законе, жизнью прожженный, по самое не хочу!
Манякин (оторопело) А вы откуда язык наш знаете?!
Иннокентий. Ой, я вас умоляю, заслуженный артист и языка этих клетушек не будет знать! А, помнится, ты меня на ты кликал, не разучился за пять минут, старшим «тыкать»?!
Манякин. А можно?!
Иннокентий. Не всем! Меня можешь, я тебе не отец, - журить не буду! А ос-тальных – нельзя, пока сами не позволят!
Манякин. Забавный вы дед! Видать артист хороший!
Иннокентий. Оценил!
Манякин. А как такого не оценить!
Иннокентий. Ладно, хорош подхалимничать! Ты перед старшиной извинись для начала!
Манякин. Это чё я перед ним извиняться буду?! Он мне по морде въехал, а я у него прощения проси?!
Иннокентий. А за что въехал-то?! Тоже за дело! Ещё одна деталь, - какая у тебя морда?!
Манякин. А чё?!
Иннокентий. Ну лицо, всё-таки!
Манякин. Ну пусть будет лицо! Вам видней, вы старше!
Иннокентий. Ну а за что, как ты говоришь, въехал?!
Манякин. Да я ему сказал, чтоб пугать перестал!
Иннокентий. И всё?!
Манякин (отупев) Ну, типа, в-всё! Сказал, дескать, не бузи, начальник, я и сам не лыком шит!
Иннокентий (старшине) Товарищ Савелий, разрешите обратиться?!
Старшина. Да уж обратились!
Иннокентий. Мальчишка правду говорит?!
Старшина (сдержанно) Да, правду!
Иннокентий. Ну а как по-вашему, если он считает себя закоренелым преступ-ником, то вы вправе на него руку за такие слова поднимать?!
Старшина. Ну я, вообще, представитель власти!
Иннокентий. А его права вы таким образом не нарушили?!
Старшина. Давайте без глупостей, дядь Кеш! Какие у него права могут быть, - он же волчонок!
Иннокентий (не повышая голос) Конституцией Российской федерации, если вы не читали, и такому волчонку, как этот парень дано право на неприкосновенность! А вы из этого закона бред делаете! Мы в цивилизованной стране живём, всё-таки! Не делайте из данной вам  демократии бардак, молодой человек!
Старшина. Ну, если так посмотреть, то, конечно, нарушил!
Иннокентий. Слова не мальчика, а мужа! А он на справедливость имеет право?!
Старшина. Безусловно!
Иннокентий. По заслугам получить не боитесь?!
Старшина. Если справедливость того требует, - не боюсь!
Иннокентий. Опять, не в бровь, а в глаз! А если пострадаете за справедливость, что тогда?!
Старшина. Ну, виноват, так отвечай, раз такое дело!
Манякин. Во даёт дед!
Иннокентий (Манякину) Ты мне лучше вот что скажи! Ты справедливости хочешь?! По отношению к себе, хотя бы?!
Манякин (восхищённо) Ещё бы!
Иннокентий (показывая на старшину) Ударь его!
Манякин. То есть как?!
Иннокентий. Так же, как и он тебя кулаком!
Манякин. Так он же старше!
Иннокентий. А раньше тебя это останавливало?!
Манякин. Да что вы можете знать, что со мной раньше было!
Иннокентий. А то ты думаешь, что я не знаю!
Манякин (начиная истерично хохотать, потом плакать) Да вы… да вы… идиот вы, старый, вот вы… вот вы кто!
Иннокентий (мирно) Это я и сам знаю! Так что, такой справедливости не хо-чешь?!
Манякин (захлёбываясь) Да пусть меня лучше на кол посадят!
Иннокентий. Что ж, ты сам себе такую дорожку выбрал! (старшине) Савелий, будьте добры, оставьте нас с мальчиком минут на пять!
Старшина (боязливо поглядывая то на Манякина, то на Симонца) Кконечно, конечно! (уходит)
Иннокентий (приобняв Манякина, чему тот поначалу воспротивился, но потом смирился) Ну, успокойся, успокойся, мой хороший! Что, напугал тебя старый Симонец?! А ты сейчас истерику устроил, думаешь старшина не дрогнул?! Он вот как труханул, задним ходом отклячился! (Манякин уныло улыбнулся) А это, дружок, похлеще кулаков будет, чтоб несовершеннолетний пацан, тебе который год кстати (жестами Манякин показывает – шестнадцать), ох, прям мужик взрослый! Но мозги ещё, всё равно, ребячьи! Так вот, дорогого стоит, если посмотреть, что такой малец, как ты, не обижаешься, что я тебя мальцом-то кличу?! (Манякин отрицательно трясёт головой) У, добре! Такого здорового дяденьку напугал! Гордишься небось собой?!
Манякин (всхлипывая) Да как таким можно гордиться?!
Иннокентий. Я и не сомневался, что рано или поздно, совесть у тебя всё-таки проснётся! Жалеешь, что бабку по голове шандарахнул?!
Манякин (вздохнув, удивлённо) А вы откуда знаете?!
Иннокентий. У, темнота! От такого деда Мороза, как я, ничего скрыть нельзя!
Манякин (воодушевлённо, наивно) А вы чё дед Мороз-то?!
Иннокентий. Старею я, совсем Родина своих героев не знает! На утренниках играл, вернее – играю! Сейчас – отпускной, а так на пенсии с ума можно сдвинуться!
Манякин. А давно вы на пенсии?!
Иннокентий. А тебе-то, что за дело?! Ты ж нашего брата за человека не считаешь!
Манякин. Почему, щщитаю!
Иннокентий. Считалки в детских книжках напечатаны! А бабку чего по голове ударил?!
Манякин. Я не специально!
Иннокентий. Ага, не специально! Ты это своей бабке расскажи! Рука сама не своя стала и бабке на голову опустилась!
Манякин. Если так, то специально!
Иннокентий. А в дом зачем полез?!
Манякин (потупившись) Ттак этто…
Иннокентий. Не говоришь, что на подвиги потянуло?! Не бойся, выдавать не стану!
Манякин (угрюмо) На дело с пацанами пошли!
Иннокентий. На какое-такое дело?!
Манякин. А это уж не ваше дело!
Иннокентий. Обижаешься на меня?!
Манякин. Было б за что, обиделся бы!
Иннокентий. Прям как взрослый рассуждаешь! А поступки сплошь детские!
Манякин (удивлённо, перестав плакать) Это бабку-то, живого, прости Господи, человека до смерти ударить по башке, это – по-детски?!
Иннокентий. А то как же! Взрослости тут больно много! Это ты с ней, считай, в войну, или в казаков-разбойников переиграл и всё! Взрослеть пора!
Манякин. Да с кем же повзрослеть можно?!
Иннокентий. Самим с собой, только! Небось родных нету?! (Манякин открыл было рот, но Симонец прервал его) Да не говори, оно видно! А хотел бы хоть одного иметь?! Не родного, так друга?!
Манякин (опешив) А друзья у меня есть!
Иннокентий. Эти, что ль, с которыми ты на своё дело ходил?! С ними-то и по душам не поговоришь! А хотел бы настоящего друга иметь?!
Манякин. Это вы про себя?!
Иннокентий (серьёзно) Ну, не про Папу же Римского! А что, плох?! Знаю, что в дедушки тебе гожусь, не первый год на земле живу!
Манякин. Да нет, мне такого, как вы друга и не хватает!
Иннокентий. А эти твои дуралеи?!
Манякин. Да чмошники они! А вы настоящий!
Иннокентий. Искренне говоришь?!
Манякин. Да!
Иннокентий. Повтори ещё разок, не расслышал
Манякин (громко) Да, я искренне говорю!
Иннокентий. Молодец, парень!
Манякин. Молодец против овец!
Иннокентий. Ты им скажи, что против тебя-молодца, тот – сам овца!
Манякин. Идёт! А вы ждать меня будете?!
Иннокентий. А ты как, думаешь?!
Манякин. Да я думаю, на фиг я вам нужен!
Иннокентий. Ответ отрицательный, мой юный друг, ответ отрицательный!
Манякин (опешив) Как и вы «Терминатора» зыбри…, то есть – смотрели?!
Иннокентий. А ты решил, что я одно «Прибытие поезда…» братьев Люмьер видал, по темноте душевной?! Ладно, парень, иди с миром! У тебя свой крест, у меня – свой! Каждому его всю жизнь переть, - понял?! А то, что ты мне на фиг не нужен, - ошибаешься! Я тебя, дорогой, как своего ждать буду! Отсидишь, коль срок дадут, - у меня жить будешь, так что ты с собой учинить не вздумай ничего, ясно?!
Манякин. Ясно!
Иннокентий. Ну, иди, сынок! Возвращайся! (подоспевшим милиционерам) Он, в вашем распоряжении, - увозите!
Лейтенант. Вы ему всё сказали?!
Иннокентий. А вы как думали?! Теперь вам его не сломать! Увозите! До свидания! (уходит).
Лейтенант. До свидания!
Манякин. (вслед Иннокентию) До свидания, друг! Дождись меня, ты понял, старик, дождись! И пиши, пиши, побольше!
Иннокентий. (обернувшись) Каждый день, сынок, каждый день!
Машины уезжают, Иннокентий Симонец уходит, постепенно из двора уходят все, кто там находился. Остаётся один Савельич. Допив из бутылки, он отряхивается, плюёт и говорит сам себе: «От, выбелил поддонка, дюпель старый! Интеллигенция, мать вашу!» Покачиваясь, уходит.



Директор детского дома-интерната Ларионовска Игорь Лапенков: Вообще человек весьма профессиональный, терпеть не могущий плутократию, коррупцию, чиновничьи аппараты и власть в целом. Помимо этого не отрекается от, хотя небольшой, но всё же власти, сосредоточенной в его руках. Весьма, подчёркиваю, весьма честный и благоразумный человек, но обилие вокруг Игоря Степановича разношёрстных подонков всех мастей превращают его в нервного, угрюмого, одинокого человека, который сразу вызывает к себе отсутствие должного доверия. Справляется он с этим пока ещё приёмом успокоительных лекарственных препаратов, но это только пока…
Лев Симонец, бывший офицер внутренних дел, ныне пребывающий в отставке, но не ушедший от дел, а посвятивший себя воспитанию трудных подростков. Жёсткий, а временами даже жестокий Симонец позволяет себе некоторое запрещённое в некотором роде вмешательство, как в общественную, так и в личную жизнь вверенных ему подростков. В то же время Симонец способен на справедливость и милосердие, совестлив, но ничуть не сентиментален. Холодность и жестокость Симонца делают его в чём-то неживым, но в общении, а особенно в обвинении подростков в их мелких, а у некоторых и крупных проступков, он эмоционален, не гнушается ударить ребёнка (а все эти трудные мальчишки - это всё ещё дети). Циничен, но с начальством держится осторожно, так как всеми правдами и неправдами желает сохранить своё положение, своё место и свой авторитет в интернате, который всё ещё велик.
Ефим Беспалов, потомственный военнослужащий, офицер внутренних дел в отставке, страдающий комплексом неполноценности. Добродушный, мягкий и приятный в общении, завлекательный, тонко чувствующий собеседника, тем самым, убедительный до невозможности, альтруистичный, но способный отстоять свою точку зрения, на шею себе садиться и ноги с этой самой шеи свешивать никому, никогда и, ни при каких-либо обстоятельствах не позволяет.
Егор Елистратов, охранник детского дома. Бывший спортсмен, находится в идеальной спортивной форме. Исполнителен, прямолинеен, но не злобен, весьма добродушен и благожелателен, несколько туповат, но весьма остроумный и интересный собеседник. Верующий, правоверный христианин, часто бывает в церкви, регулярно постится, каждый день начинает с прочтения молитвы, в нерабочее время и во время отпусков поёт в церковном хоре и работает звонарём. Интеллигентен, скромен, подтянут, но умеет поставить зарвавшегося человека на место. Имеет приятный баритональный голос и неплохой музыкальный слух. Играет на гитаре. Имеет весьма неплохое чувство юмора, притом глупостей себе не позволяет, рационален и собран. Общителен, зачастую весел, сочувствует слабым, подаёт милостыню нищим и бедным, способен вытащить человека с того света, не имея при этом медицинского образования. Ветеран Афганской и первой Чеченской кампаний. Имеет орден «За заслуги перед Отечеством» второй степени, звание «Герой России», звание заслуженного мастера спорта и незначительное ранение в живот. Эпилептик, свои приступы ото всех тщательно скрывает. И у преподавателей, и у воспитателей, и у воспитанников пользуется непререкаемым авторитетом.
 Иннокентий «Инок» Симонец, ведущий актёр театра кукол, и по совместительству директор театра. Гуманный, мягкосердечный человек, обожающий детей, не гнушающийся ради любви к этим существам ничем. Выступает в качестве Деда Мороза на ёлках и утренниках, курирует обеспечение культурной программы в детском доме Ларионовска. Имеет высокое звание заслуженного артиста России, правительственные награды, в количестве трёх, в том числе медали «За заслуги перед Отечеством» четвёртой степени. Частый гость в Москве, на кремлёвских ёлках его появление служит для детей настоящим праздником. Был выгнан из труппы академического театра Ларионовска, за «жажду справедливости», лишён звания народного артиста РФ. Имеет маленькую зарплату, но выгодную пенсию плюс надбавку, как ветеран войны. Имеет свойство гоголевского Плюшкина, в огромных количествах собирать разный хлам, отчего у него в комнате не хватает свободного места. Является диаметральной противо-положностью своего сына по характеру, что часто приводит к их внутрисемейным конфликтам, разгорающимся зачастую на бытовой почве, но легко разрешаемым, благодарю желанию Симонца-младшего подмять под себя оппонента.
Бомж Савельич, он же Пётр Савельевич Гошев, бывший ведущий актёр драматического театра, ставший бомжем по собственной алчности и глупости, хотя сам он этого никогда не признавал, обвиняя в этом несчастного Иннокентия Симонца, который, наоборот защищал интересы Гошева-Савельича, несмотря на их обоюдную личную неприязнь.
Воспитанники детского дома-интерната:
Харитон Манякин,
Светозар Шведеров,
Лука Белогоров,
Георгий Беляков
Наум Ройтберг, маленький беспринципный еврей

Действующие лица:
Игорь Степанович Лапенков, директор детского дома-интерната в Ларионовске
Герман Михайлович Пятков – воспитатель детского дома-интерната
Лев Иннокентьевич Симонец – воспитатель детского дома-интерната
Ефим Григорьевич Беспалов – воспитатель детского дома-интерната
Глеб Романович Калюжный – воспитатель детского дома-интерната
Илья Евгеньевич  Игумнов – воспитатель детского дома-интерната
Егор Елистратов, охранник
Аверьян «Калина» Калиничев, актёр кукольного театра
Иннокентий «Инок» Симонец, актёр, и по совместительству, директор кукольного театра
Савельич, бомж
Харитон Манякин – воспитанник детского дома-интерната
Светозар Шведеров - воспитанник детского дома-интерната
Лука Белогоров -  воспитанник детского дома-интерната
Георгий Беляков - воспитанник детского дома-интерната
Игорь Гуров - воспитанник детского дома-интерната
Наум Ройтберг - воспитанник детского дома-интерната