Когда перестаёшь целоваться

Однажды Григорию надоели Гитлеровские усики, которые он с гордостью носил. Григорий тщетно уверял окружающих, что он ярый поклонник Чарли Чаплина. Григорию упрямо не верили. Слишком сильно его усики походили на Гитлеровские. Непонятная мода, вздыхали коллеги. Григорий сдался и решил расстаться с трапецией под носом. Он встал перед зеркалом, намазал лицо пеной для бритья, похожей на сметану, и взял в руки станок. В руках Григория оказалась миниатюрная акула-молот, жаждущая крови. Григорий действовал аккуратно. Руки его плыли медленно и точно, но, тем не менее, вместе с усами Григорий случайно сбрил губы.

Лезвие жадно впилось в кожно-мышечные складки и вырвало их на корню. Сметана стала красной, точно томатная паста. Выплюнув губы, Григорий ужасно перепугался. Его шокировал момент, когда лезвие выдернуло улыбку. В раковине скукожились две тёмно-розовые дольки. Мычащий, Григорий схватился за окровавленную пасть, и его пальцы нащупали зубы. Ровные. Твёрдые. Неприкрытые ничем. Григорию стало стыдно за обнажённые зубы. Уж лучше быть неприкрытым снизу, чем смущать окружающих голым оскалом.

Солёный кисель затекал в глотку, мариновал в себе язык. Григорий врубил холодную воду и засунул голову под кран. Напористая струя долго смывала соус из сметаны и томатной пасты. В конце концов Григорий схватил полотенце и приложил его к новорожденной ране. Покинул умывальную. Метнулся к аптечке и закутал лицо бинтами. Теперь на нём был нацеплен импровизированный намордник, что, в сущности, было не практично. Он мешал говорить. К тому же, повязка постоянно намокала, так как эритроциты не прекращали сбегать наружу.

Григорий обескураженно носился по комнате, не зная, как вести себя в такой ситуации. Взял телефон, чтобы вызвать «Скорую», но вместо этого набрал номер своей ненавистной женщины, которая выступала в качестве жены и когда-то звалась любимой. Почему-то это показалось ему более логичном. Его женщина всегда командовала, и поэтому был шанс, что и сейчас она даст разумный приказ. Разрешит косметический нюанс.

Женщина явилась нехотя, что стало ясно – сделала одолжение. Сняла перчатки, стащила бинты и, не морщась, оценила, как она выразилась, царапину. Женщина назначила визуальное лечение. Она порылась в сумочке, как собака в яме с костями, и вынула из неё что-то похожее на зажигалку. Зажигалкой оказалась губная помада. Женщина сняла колпачок и выкрутила матовый восковый палец. Она приблизила этот палец кирпичного цвета к обезображенному лицу Григория и нарисовала новые губы.

Теперь Григорий чувствовал себя обманщиком. Он чётко осознавал свою фальшивость, ненатуральность. Не решался выйти в свет. Его новые лживые губы могли повредиться, смазаться. Все мысли Григория теперь были о нарисованных губах. Об этом спасательном, но краткосрочном произведении искусства.

Григорию стало неудобно есть и пить. Особенно страшно – промакивать губы салфеткой. Те оставались на бумажном полотенце. Но постепенно Григорий свыкся с приобретённой особенностью. Он к ней привык.

Но шли дни, и Григорий покрывался щетиной, из-за которой стало неудобно наносить помаду. Григорий отважился на риск, понадеявшись, что больше бритва не вздумает бесноваться. Григорий обмазал сметаной шею и щёки. Григорий думал, что обуздал станок, но лезвие снова цапнуло его. Царапнуло кожу, как выразилась бы его ненавистная женщина. Если не прибегать к литотам, то оно попросту сбрило голову. Такая вот нехитрая домашняя гильотина. Карманная гильотина. Лезвие полоснуло Григория по глотке, перерезав сонную артерию. Прекрасных снов, обезглавленный Григорий.