Читатели
The future contained in time past
(Eliot)
Дина Пустовая
: +
Если бы не Чайковский в наушниках, Дина, наверное, плакала бы тише. Отец всегда говорил - не следует демонстрировать эмоции – уметь держать себя в руках при любых обстоятельствах – признак хорошего воспитания. Так что, может, и к лучшему, что сейчас ее завывания слышат только глухие, грязные стены, пыльные окна с оборванными жалюзи, обильно покрытыми полустершимися надписями, и вонючие мусорные баки. Бедняга Чайковский безусловно точно знал – брести ночью по длинному темному переулку – вовсе не значит обрести что-то там, впереди, в конце. Даже если и хорошенько поспешать. По пути Дина не раз оглядывалась – не тащится ли за ней Тень? Не выбралась ли она? Наконец, здесь, где все дышало безнадегой и холодом, ей стало безразлично. Позади остались мрачные подъезды, сумрачно нависшие тусклые фонари, пугающие граффити, впереди шумела площадь или перекресток, гудели машины, свет был ярким, словно днем. Даже ночью люди не могут угомониться, думала Дина.
В фильмах девушки плачут очень красиво, ей же несколько последних минут отчаянно хотелось высморкаться.
От нарастающего света впереди отделился тонкий силуэт – навстречу решительно двигалась женщина на высоких каблуках в короткой юбке и куртке с поднятым воротником. Дина опустила взгляд, надвинула поглубже капюшон пальто. Когда они поровнялись, Дину удивили ее глаза – в темноте, на неясном лице они были наполнены отчаянием, решимостью и, быть может, даже ненавистью. Да еще такие необычные – светло-зеленые, почти прозрачные. Или это союз мрака и электрического света из конца переулка делал их такими? Они запомнятся ей надолго. «Детский альбом» звучал немного наивно, но вместе с тем уверенно, мастерски, «Болезнь куклы» как раз завершалась в тот момент, когда женщина, уже вроде бы прошедшая мимо - слева от Дины, на вполне корректном расстоянии, вдруг решительно развернулась на каблуках, схватила ее за плечи и прижала к стене.
Опешив и выставив руки перед собой, Дина попробовала оттолкнуться, как-то защититься от того, что будет дальше – может, ее ограбят (с собой ничего нет, то есть вообще ничего) или зарежут ножом. Но эта безумная, которая была намного выше, всего лишь решительно и довольно больно навалилась ей на грудь, прижала голову к стене и грубо, вдумчиво принялась целовать. Скосив глаза, Дина увидела скорбную складку возле ее носа, усиленную гримасой отвращения, спутавшиеся крашенные волосы. Пахла женщина каким-то удушающим парфюмом и, кажется, немного кофе.
Собравшись с силами, Дина стала отчаянно мычать и уворачиваться, но женщина оказалась сильной, обеими руками она держала ее запястья, которые лихорадочно бились, словно воробьи, купающиеся в пыли. Отец никогда не учил ее защищаться, он следил, чтобы она правильно питалась, занималась йогой, танцами или плавала, вопрос ее безопасности всегда решался просто – ни шагу за ворота. И еще, конечно же, была Тень. Дина и не думала, что ей когда-нибудь придется драться.
Поцелуй длился настолько долго, насколько этого, по-видимому, хотела ненормальная. Дину била мелкая дрожь. Когда она наконец освободилась и, споткнувшись о камень, вывернулась и побежала, никто не бросился ее догонять, никто не выкрикнул ругательства или проклятия. Выбравшись на ярко освещенную улицу, перепуганная, она отважилась обернуться. К ее удивлению, женщина, скрючившись и прислонившись к стене, сидела на корточках, как будто ее тошнило. Если бы Дина оглянулась еще раз спустя минуту-другую, она бы увидела, как та повалилась боком на заплеванный асфальт, рядом с обрывками грязного пластикового пакета, высосанными банками и рваной одинокой шерстяной полосатой перчаткой.
Только теперь Дина вытащила наушники, и невинные, благодаря своей гениальности музыкальные забавы Чайковского потонули в реве машин. Со стороны кинотеатра ей навстречу в переулок влетел парень, чуть не сбил с ног - одетый в неприметно-черное. Он подбежал к женщине, чтобы с трудом поставить ее на ноги и увести дальше по переулку – в другую сторону.
Дина часто дышала. Она нащупала в карманах пустоту и подумала, что тут могло бы лежать, будь она самой обыкновенной девушкой 16 лет – жвачка? ключи от дома? мобильник? Потрогала губы - они распухли и были словно чужими. «Боже правый,» - пробормотала Дина, просто чтобы удостовериться, что они могут шевелиться, а она может говорить. Чего хотела эта сумасшедшая? Чтобы успокоиться, она закрыла глаза.
Мне любо вечером в разгаре лета,
Лишь ливни злата запад обольют
И гнезда облака себе совьют
На зыбках ветерков, с тщетою света
Душой проститься и укрыться где-то
От мелочных забот, найти приют
В душистой чаще, где не ходит люд, -
Мне сердце оживит услада эта.
(Кидс)
Прерывисто вздохнув, поглубже засунула руки в карманы клетчатого шерстяного пальто, под которым - только трусики (вынеслась из дома сломя голову, улучив момент и схватив, ах, да что попало – ведь она не планировала побег, как-то все само собой сложилось…), поправила съехавший капюшон и быстро зашагала вдоль ограды парка. Робость и волнение захлестнули, затопили с головой, она стала нервно оглядываться – не кажется ли людям, что она слишком странно выглядит? Слезы снова покатились.
Ей еще так о многом нужно было поплакать.
: )
Как прекрасна ночная река, - пели нестройные волны, ударяясь о прибрежные камни, корни ивняка и брошенные пустые бутылки. Дина, перевесившись через парапет, с интересом разглядывала воду, блестящую и величественную. По обеим берегам горели, подмигивая, яркие огни, из-за течения их отражения будто бы тоже плыли, размытые, но все такие же притягательные и сияющие. Дина с мрачным удовлетворением ждала этого - со стороны трассы раздался резкий, знакомый автомобильный гудок. Она нехотя повернула голову.
- Садитесь! – крикнул из машины – водитель.
Вечно шпионит.
Она оглядела пустую набережную, скамейки, силуэты цветущих кустов сирени, прикинув, в какую бы сторону лучше побежать.
- Я подожду! – он прикурил, опершись на капот.
Быстро они. Только теперь почувствовала, что ноги в надетых наспех летних лодочках замерзли. Скоро рассвет, значит, надо будет делать укол. Дина с тоской оглядела лестницу, ведущую наверх, к гудящей трассе. Несколько минут назад на нижних ступеньках сидела хихикающая парочка, время от времени они целовались. Вытерев щеки тыльной стороной ладони, понуро поплелась к машине.
+
Она проспала до обеда и проснулась в тревоге – неужели пропустила время инъекции? Почему никто не разбудил? И еще одно новое, странное чувство охватило ее – жуткий, потрясающий голод. Живот то скручивало, то отпускало. Она потрогала лоб, щеки – лицо горело. Но это не было похоже на высокую температуру, горячку или того хуже, озноб, что терзали ее бесконечными тягостными неделями. Это скорее был веселый румянец, вызванный какими-то постыдными воспоминаниями.
Дина выбралась из постели, потянулась. Поглаживая перила, спустилась на первый этаж, в пижаме прошлепала по каменному полу на кухню. Тень сидела за столом, положив обе руки на белоснежную скатерть, где в абсолютной классической симметрии стояла белая крохотная фарфоровая чашка с угольно-черным нутром. Дина мысленно усмехнулась – сколько себя помнила, всегда мечтала поймать свою гувернантку хоть на чем-то, что пошатнуло бы ее репутацию безупречной наставницы. Тень, перфекционистка и педант, в послеобеденный час пила наикрепчайший Coffe Mexico с перцем. Она была идеально причесана – гладкие волосы, аккуратный пучок, обычное иссине-виноградное платье с будто бы бумажным, жестким воротничком сидело безупречно. Однако белые, точно алебастровые пальцы (тонкая кожа, боящаяся солнца) слегка дрожали, когда она бралась за чашку. Он Дины не укрылось, что Тень хмурилась, как будто ее бестолковая ученица неверно перевела первые строки «Агамемнона» Эсхила:
Молю богов от службы этой тягостной
Меня избавить
Дина приготовилась, вот сейчас последует выговор за то, что она вчера сбежала из дома, за недостойное поведение, истерику перед отцом, слезы, за пропущенный поутру укол, еще кое за что, ведь она догадывается. Но Тень молчала, едва поприветствовав ее сдержанным, скорее вынужденным кивком.
- Доброе утро, - бодро пропела Дина.
И плюхнулась на стул напротив.
Что ж, будем делать вид, что ничего не было, - решила она, немного успокоившись. Отец уехал, и можно кое-что позволить себе. Вот и Тень вроде бы не собирается корить ее за пижаму и растрепанные волосы. Даже на кухне в другие дни это считалось бы недопустимым. Дина нервно пробежалась кончиками пальцев по косе.
- Устроим сегодня английский день? – примирительно пробормотала она. – Have fun?
Ей показалось, что Тень как-то едва заметно поморщилась.
- Чувствую себя прекрасно, хотя все должно быть наоборот – ведь мы не сделали инъекцию, так?
- Доктор отбыл по делам, - сухо отозвалась гувернантка, слизывая кофе с губ. – Наверное, что-то срочное.
- Уехал с отцом?
Тень пожала плечами. Она похожа на птицу, - подумала Дина, - большую, многострадальную птицу. Выпь или цаплю. Она представила свою воспитательницу, в часы досуга стоящую на одной ноге в полутемной комнате. И шею она наверняка также вытягивает, высматривая что-нибудь в болотной дали. Стоило усилий не прыснуть.
Дина вздохнула и с тоской оглядела белоснежные шкафчики, запертые, как всегда на ключ, хитроумный и наверняка по обыкновению полупустой холодильник. Вчера ночью она уловила тысячи, миллионы сводящих с ума запахов – гнилых овощей, подгорелого масла, пиццы, рыбы, жареных каштанов. В их большом числом доме почти не водилось съестного. Отец никогда не ел дома, а Тень питалась какими-то сухарями, не иначе. Доктор являлся с визитами и уходил, уборку делала приходящая тетушка, водителю в хозяйском доме не разрешалось перекусывать бутербродами, только кофе или чай. Зачем им тогда вообще кухня? Горка прозрачных тарелок. Кофеварка? Чайник? Чашки? Соковыжималка?
Тень величественно поднялась, будто ожившая статуя – надменно и строго. И, придерживая салфетку, поставила перед Диной стакан свежевыжатого сока зеленоватого оттенка. Гуава? Киви? Или микс?
- Знаете, - таинственно зашептала Дина, чуть нагнувшись, - я голодна.
Тень воззрилась на нее, будто бы увидела призрак своей умершей бабушки, которая имела обыкновение чуть что ставить ее на колени в угол. Дина порывисто вскочила, стул с визгом отъехал. Она принялась кружиться по полупустой, стерильной кухне. Босые подошвы мягко ступали по холодному каменному полу. Это было приятно. В какой-то момент она остановилась и прижала ладони к щекам – лицо продолжало гореть. Не зная, что бы еще сделать, Дина подскочила к окну и распахнула его. День выдался пасмурным, но все равно, он был прекрасен. Свежий весенний ветер, мелкие капли дождя, запах цветущей сирени – все это влетело в кухню, чтобы приласкать динины лоб, плечи, грудь.
- Что за глупости, - возмутилась Тень и, сердито простучав каблуками, поспешила захлопнуть окно. – Вам не хватало простуды.
- Ах, мне надо чаще гулять, вот и все! – воскликнула Дина, всплеснув руками, не зная, как бы ей еще доказать, что она права, и чтобы ее, наконец, услышали, - и вот увидите, я буду здорова.
Она подавила в себе порыв обнять свою несносную наставницу. И просто опустила руки.
- Быть может, только по этой лишь причине все болезни возьмут и уйдут.
- Вздор! Вы достаточно много гуляете, - пробормотала Тень, нервно задергивая тонкую, прозрачную шторину, и язвительно добавила, не глядя на Дину, - иногда даже чересчур.
- Я хотела бы заказать китайскую еду! – вдруг выпалила девушка.
- Что? – растерялась Тень.
- Китайскую еду в коробочке, ее едят палочками.
- Где вы набрались подобной чуши?
А когда она вот так сдвигает брови, - подумала Дина и все-таки прыснула, - то становится похожа на опоссума. Воспитательница оперлась одной рукой о стул, будто бы собиралась упасть от ужасной новости – ее ученица задумала отведать фаст-фуда. Почему же ее руки дрожат?
Конечно, Дина убежала. Она не уследила за ней. Чертов водитель, доставлявший в это время отца в аэропорт, донесет.
Исключительно из чувства протеста Дина залпом выпила сок и, вздернув подбородок, выплыла из кухни. В зале она продолжила вальсировать – на этот раз танцевала вдумчиво, правильно, как ее учили, стараясь не делать ошибок, следя за собой.
- Рronto in un'ora! – раздался ей вслед гнусавый оклик из кухни. – Giotto. Nessuna clemenza!
Дина сделала пируэт, развернулась на цыпочках и высунула язык. Она не подготовила урок и не собирается этого делать! Эта дикая, языческая гримаса позабавила ее, она со смехом кинулась к себе наверх, хлопнула дверью, упала на кровать, все еще чувствуя, как горит лицо. Вдруг ей с необычайной ясностью вспомнилось, что случилось в темном, грязном переулке, и новое, странное тепло разлилось по всему телу. Дина чувствовала стыд, но никогда еще она не ощущала такого прилива сил, такого желания смеяться, петь.
Обычно ей вообще запрещалось прикасаться к людям. Доктор говорил – из-за состояния ее здоровья – это было опасно. Ты беззащитна, девонька, совершенно беззащитна! Не надо рисковать, мы ведь не будем испытывать судьбу, так? Чужие микробы, они могут убить тебя, мы ведь этого не хотим?
Она решительно подскочила и стала разглядывать себя в высоком зеркале. Кожа в идеальном состоянии, нос прямой, глаза светло-карие, уголки чуть приопущены, что придает лицу загадочность (она так считала), волосы, светлые, ровного оттенка пережженного сахара, вот уже много лет их подстригают строго на сантиметр по старинному обычаю в новолуние, заплетены в неряшливую косу, пижама сбилась.
- Хороша! – засмеялась Дина.
В некоторым смятении она провела пальцем по шее с правой стороны, как раз там, где проходит аорта, где крошечное, похожее на родимое пятно, было цветное тату. Hebomoia glaucippe. Маленькая азиатская белесая бабочка, почти мотылек, с винно-бордовыми окаемками на крыльях. Пыльца, покрывающая их, содержит смертельный токсин. Опасный даже для человека.
Дина сделала изящный пируэт, присела в реверансе и повалилась на шелковую простынь. Она проспала до темноты.
: (
Наверняка Тени все-таки пришлось позвонить отцу. Или это сделал водитель? Доктор не появился и на следующий день. Дина пила больше чем обычно сока (фрукты и овощи) и воды, но все равно все время чувствовала голод. К концу второго дня у нее начала слегка кружиться голова, так что плавание в бассейне пришлось отменить. Уроки прошли с пятого на десятое. Слушала вполуха, отвечала невпопад. Ах, все ерунда. Все подождет.
*
Сияющим солнечным полднем отец ворвался в дом, коротко поздоровался с порога, даже не зайдя поздороваться, швырнул сумку на диван в прихожей и заперся с Тенью в кабинете. Он допрашивал ее целый мучительный час или даже больше. Дина, спрятавшись за колонной, из-за плотно закрытой двери слышала только их невнятное бормотание, повышенный тон голоса отца и иногда истеричные вскрики обычно сдержанной воспитательницы. Которая вскоре выплыла из кабинета как всегда безукоризненно прямая, с поджатыми губами. Однако ее глаза были мокрыми. Мокрыми и злыми. Бескровные пальцы тискали и мяли друг дружку, точно пытаясь оживить десяток карликовых покойничков. Тень уволили пополудни. Как это трагически звучит, подумала Дина со страхом. Что она наделала? И кого пришлют взамен? До этого в далеком прошлом у нее уже были другие гувернантки, но ни одна не продержалась дольше двух-трех месяцев. Кому охота возиться с больной капризной девчонкой? Да еще с такими завышенными требованиями.
Отец долго ходил по кабинету, кому-то без конца звонил, тихо, сдержанно ругался. Наверняка, ему не терпелось узнать, куда подевался проклятый Доктор. Он в недоумении. Злится. Наверняка, беспокоится, чтобы ей не стало хуже, - говорила себе Дина. Чтобы снова не было приступа. Но если так, думалось ей, он должен был в первую очередь спросить, как она себя чувствует. Потом что-то разбилось, долго было тихо. Сейчас благоразумнее отправиться в сад и заняться чтением.
Она нашла на плеере любимого Шопена в исполнении Клайдермана и раскрыла Вирджинию Вульф. На маяк. Только на маяк.
- Вы, конечно, тоже понятия не имеете, где Доктор?
Со стороны казалось, это обычный дневной разговор. Мало ли что нужно обсудить? Так, всякие мелочи. Вот он уже пришел в ум, взял себя в руки и теперь говорит спокойно и ровно, как всегда, когда рассуждает о самых будничных вещах вроде компетенции учительницы по классическому танцу или причуд нового учебника по немецкому. Но от Дины не укрылось, что клокочущее бешенство так и сквозило в его словах, взгляде, позе. Он стоял, засунув руки в карманы дорогих брюк, покачиваясь на носках на ровной, подстриженной траве. Прямо с переговоров. Неизвестно, удалось ли ему отдохнуть.
Дина, в белом левитановском летнем платье с кружевными оборками, которая слегка раскачивалась в беседке-качалке, отталкиваясь пятками от земли, застыла. Вытащила наушники, нажала на стоп. Она прекрасно расслышала его вопрос, но решила дать себе немного подумать и поэтому вопросительно нахмурилась.
- Ты не знаешь, где Доктор? – терпеливо повторил отец.
Она помотала головой. Удивилась. Они никогда не говорили друг другу «ты». И снова, как всегда, почувствовала, что в его присутствии ей делается неуютно, быть может, даже немного страшно. Точно кто-то невидимый скребет ногтем по спине. И ведь вроде не больно, но какого черта? Однако ведь он мой отец, снова убеждала себя она, он знает, что для меня лучше.
Отец присел на корточки. Теперь она смотрела на него сверху вниз, а не наоборот. Держаться молодцом. Брови все еще немного подняты. Да, она сбежала. Но она права! Ей стало лучше! Дина старалась дышать ровно. Боязно, вдруг снова начнется астма, она станет задыхаться. Эта проклятая беспомощность.
- Позавчера, когда мы поссорились, - он потер руки. – Я уехал. Напомните, о чем мы говорили.
- Я хотела бы изучать литературу в университете, - тихо промямлила Дина. – Ходить на занятия.
- Да, - согласился отец. – Ходить в университет, в то время как здоровье не позволяет вам даже нормально выбираться из дома, питаться, да что там - дышать.
А вот и менторский тон. Он снова был уверенным, сильным.
- Но я…
Он протестующе поднял ладонь и сам поднялся – распрямился, будто пружина. Брюки слегка помялись – Дина смотрела на эти складки как на какое-то досадное недоразумение, прокравшееся в их жизнь. Вот сейчас они разгладятся, это же дорогое, качественное сукно, и все опять наладится.
- Я говорил тысячу раз, и Доктор тоже. Это очень, очень опасно! Опасно бывать на улице, нельзя прикасаться к людям, говорил? Говорил?
Дина уныло кивнула.
- И что вы сделали? Заперли свою гувернантку в туалете? Поздравляю! Я столько лет выхаживал вас, будто стеклянную… Трачу все свои деньги, все, что заработал, все на ваше здоровье, а что вы вытворяете у меня за спиной?
Он уже почти кричал. Дина, потихоньку, заскулив, начала плакать.
- Но я хотела прогуляться. Мы с воспитательницей тысячу раз гуляли, и ничего.
- Это другое. Ты ушла без присмотра. Там везде микробы, зараза, понимаешь? Твоя мать умерла от этого, ты тоже хочешь? Тоже хочешь? Хочешь, а?
Он с невиданной бесцеремонностью размахивал руками прямо у нее перед лицом. Дина потрясла головой.
- Нет, нет, простите.
- Ты неблагодарная, маленькая, мелкая…
Отец осекся и отвернулся к кухонному окну, плотно зашторенному вроде бы тонкой, струящейся, прозрачной тканью.
- Я ничего не сделала, только прошлась по улице, мне было плохо, я хотела поплакать. Тут как… Как в темнице. Я хотела быть как все, нормальной! И видите, ничего со мной не случилось!
Дина, будто спускаясь с высокой лестницы, плакала все сильнее.
- В темнице? – воскликнул он. – В темнице?
Наконец, она отшвырнула книгу.
- Уже два дня без всяких уколов! И чувствую себя прекрасно! Вот вам! Просто замечательно! Только есть очень хочется! Мне надо больше гулять!
Он молча разглядывал ее лицо. Вдруг какая-то новая мысль пришла, потихоньку пробралась, застыла в глазах. Отец нахмурился.
- Тебя водитель подобрал на набережной. Что ты там делала?
- Ничего не делала, - пробурчала Дина, утирая лицо и все еще удивляясь, как он переменился в своем отношении к ней, - смотрела на воду.
- А до этого где была?
- Где? Ходила по городу. В парке…
Отец с шумом выдохнул.
- Говоришь, есть хочется?
Дина кивнула и улыбнулась.
- Видите, мне лучше! Вы рады?
Но по его лицу вдруг пробежала какая-то судорога - не то ужаса, не то отвращения. Его будто ткнули в грудь или отхлестали по лицу мокрым полотенцем. Я совсем не знаю людей, - подумала Дина. – Совсем не знаю. Сижу тут, как сыч. Одни книги и танцы. Он выхватил из кармана телефон и стремительно отошел в другой угол сада, где росла старая кривая яблоня, только что отцветшая. Белые лепестки еще лежали на траве, как будто спали.
От всех этих волнений у Дины закружилась голова. Она снова почувствовала, что ее клонит в сон. Лучше подняться к себе в комнату. Разглядывая сдержанных тонов обои с крошечными благопристойными розочками, она думала, что же совершила такого ужасного, что заставило его перейти границы. Выйти из себя.
«Ты».
: 0
Очнулась Дина от того, что испугалась. Кто-то крепко держал ее за руку.
- Вы уверены? – убитым голосом, будто из глубокого колодца, проговорил отец.
Она сделала усилие, чтобы проснуться окончательно.
- Я уверен. Самая обычная девушка. Больше я не чувствую никакой опасности или тревоги. Видите, держу свободно, бояться нечего. И она не из наших - определенно. Наверняка, полна сил, очень хочет есть. И много спит после того, что случилось. Это для них нормально.
Легкое движение в воздухе, свистящий вдох, как будто кто-то взмахнул плеткой.
- О, извините.
Отец не отреагировал.
Голос этого нового человека был глухим, старческим и скрипел, как старая дверь в сарае – литературный штамп, конечно, но Дина подумала именно так, потому что тысячу раз читала о таких голосах в книжках. Должный же они были наконец появиться в жизни? Отец пригласил в дом незнакомого человека, вот новости. Или она уже видела его где-то? Когда-то? Не вспомнить…
Команда - открыть глаза. Отец притулился на краешке кровати с убитым видом. Тот, другой, выглядел как громадная престарелая мышь – черные, близко поставленные умные глаза, большие уши, остатки встопорщенных волос на макушке. Что-то странное во взгляде. Он глядел на нее так, будто она была насекомым, из тех, что ему уже не в первый раз довелось наблюдать. Ничего нового.
Зачем он держит ее за руку?
Вдруг Дину качнуло. Будто ударило током. Сейчас меня вырвет, - решила она. На всех этих милых людей. Ей отчетливо, словно кто-то услужливо раздвинул шторы в театре, привиделся холодный осенний день, лагерь, заключенные, колючая проволока, грай воронья, собачий лай и те же черные тревожные, но молодые глаза на осунувшемся лице. В них еще не умерла надежда. Она вывернула ладонь и порывисто села.
- Добрый день, юная особа! – гость оживился и слегка поклонился ей.
Ни тени улыбки. Старомодный и какой-то неприятный. Она поежилась, поспешно отползая на другой край кровати.
- Здравствуйте.
- И это что, все? – истерически простонал отец, казалось, он сейчас заплачет, заорет, выбросится в окно.
- Она совершенно обычная. Но я бы сказал…
Отец с надеждой встрепенулся.
- Не знаю, понравится ли вам… Как бы это поделикатнее выразиться… Ничего нет.
- Что?
- Возможно, вашу дочь основательно, извините за выражение, потрогали. Вы понимаете?
Отец вытаращил глаза.
- Потрогали? Так, может, это вы? Кто сейчас держал ее за руки? – вспылил он.
- Ну, что вы. Посмотрите на меня. За столько лет… Можно ведь было научиться осторожности. Особенно ваш случай. Где бы я был…
- От того, что кто-то подержит ее за руку, поплохеть должно вовсе не ей, - гневно бросил отец и осекся, метнув затравленный взгляд на Дину, будто сболтнул лишнего.
Старик с пониманием кивнул и нервно заерзал.
- Но ведь еще не было финальной дозы, я так понимаю?
- Она что, ничего не помнит? Ты что, ничего не помнишь?
Дина изо всех сил замотала головой. Да нет же, она все помнит прекрасно. Еще как помнит.
- Так бывает, если кто-нибудь из наших перестарается. Ну, вы понимаете. Тогда тем, кого читают, кажется, будто у них какое-то легкое помутнение в голове. Пусть ее лучше все-таки посмотрит Доктор. Я же, знаете, совсем по другой части.
Он неопределенно покрутил в воздухе узловатыми пальцами.
- Доктор! А где он, Доктор? А? Где Доктор? Как ты себя чувствуешь? – прокричал отец, обращаясь к Дине, будто к глухой или слабоумной.
- Нормально, - испуганно прошептала Дина. – Я хорошо себя чувствую.
- Я, например, девочку совсем не вижу, - осторожно добавил незнакомец. - Как будто ее нет, знаете. Это о многом говорит, согласитесь. Извините, я лучше пойду.
- Да, - рассеянно отозвался отец, - водитель внизу – отвезет, куда скажете.
Гость засуетился, закашлялся. Он покинул комнату с явной поспешностью.
Отец нервно дернул головой, когда тот вышел. Он сильно побледнел, как будто вся ее болезнь теперь перешла к нему. Вымотан, нервы как тонкие нити – задень, и зазвенят, а того хуже – лопнут. Все лопнет, все пропадет, пойдет прахом. Сердце у Дины колотилось – бух-бух, бух-бух.
- Что же делать? Что же нам делать теперь? Ай, ай, как нехорошо… Что же мы вот прямо сейчас станем делать?
Вдруг он потерял контроль над собой, порывисто схватил Дину за плечи и встряхнул. От неожиданности она чуть не упала в обморок – отец никому не разрешал прикасаться к ней и сам никогда этого не делал. Сначала это возмутительное «ты», теперь старик, хватающий ее за руку, и вот…
Тошнота подкатила к горлу. Та же самая комната. Это она, Дина, только маленькая. Девочка, лет девяти открывает глаза и видит его – своего отца. «Ну, как мы себя чувствуем?» Он улыбается, оглядывает ее лицо, внимательно всматривается в глаза. Тревога и энтузиазм – вот что она может уловить в его взгялде.
- Где ты была, говори, маленькая дрянь!
Дина так испугалась, что только и могла ловить воздух открытым ртом. Он никогда, никогда, никогда… До сих пор так никто не разговаривал с ней. Что же случилось? Неужели из-за того, что Доктор пропал? Но она, при чем здесь она?
- Давайте найдем другого доктора? – попытала счастья Дина.
- Найдем другого Доктора? Говори правду! Убью! Эта тупая корова даже не смогла присмотреть за ребенком!
Волосы всклочены, глаза горят. Он, похоже не спал.
- Кто трогал тебя? – теперь голос вкрадчивый.
Снова трясет ее, будто она кулек с мукой.
Ей приходит в голову, что они как будто чужие. Он не пел ей колыбельных. Ее воспитательницы делали это, потому что так было записано у них в контракте. Никогда раньше он даже за руку ее не брал. А ведь родители гуляют со своими детьми, переводят их через дорогу – рука в руке. Гладят по голове, а мало ли что еще.
Что-то новое, странное колотится в голове. Что-то приходит туда само, незваное.
Их было трое. Их было трое. Сначала их было трое. Потом все началось. Какие-то лица. «Читатель читателя не прочитает! Верно?» «Не совсем, коллега!» Смех… Мужчины, что вы там затеяли? «Она может вырасти немного диковатой в таких условиях.» «Это мало меня касается».
Дина дрожащей рукой нащупала на покрывале наушники и вцепилась в них. Вот бы умудриться одеть их и ничего не слышать. Ее рассудительный, спокойный, деловой отец. Интернет развращает. Телевизор вреден для глаз. В кино сплошные гадости. Тебе нужен покой. Никаких раздражающих контактов. Иногда она чувствовала себя ужасно, просто ужасно – будто сидит в банке с водой, и нечем дышать. Но они никогда не ссорились. Она разумная девочка, образованная, он ведь столько сил вложил в ее воспитание. Языки. Танцы. Этикет. В тот последний раз перед его отъездом их спор был, можно сказать, почти что конструктивным. Да, так. Особенно по сравнению с тем, что творилось теперь. Он приводил аргументы, доказательства, он был как всегда хладнокровен. Это она виновата - сорвалась, сбилась с толку, кричала, нагородила лишнего, перенервничала. Дождалась, когда он уедет. Заперла Тень, сама не ожидала от себя. Убежала.
Она не хотела говорить ему, нет, нельзя.
- Я просто шла по улице.
- И?
- Какая-то женщина довольно сильно толкнула меня. Плечом. Не извинилась даже.
Только не говорить ему, что случилось на самом деле.
- Почему ты ходила по таким местам, где тебя могли толкнуть? Ты же знаешь, что нельзя! Нельзя!
- Потом ей, кажется стало плохо… Но я не видела, быстро пошла дальше. Один раз оглянулась.
- Один раз, - передразнил он. - Стало плохо.
Вскочил и заходил по комнате, ероша волосы.
- Плохо ей стало, - нервно хохотнул. - Вы помните, что на следующей неделе должны были лечь в клинику для обследования?
Дина шмыгнула носом.
- Так. Помните, значит.
- Дура! Кому ты теперь нужна, пустая? Ты пустая, понимаешь?
Он больно дернул дочь за руку, стаскивая с кровати. Решительно и безжалостно.
Как будто вспышка света в висках. Отец в офисе швыряет в стену ноут. «Сколько еще ждать?» - орет он. Доктор на диване у окна, смотрит на город. Пьет что-то из маленькой рюмочки. Этаж 10, не меньше. Огни, вечер. Он привык к таким проявлениям ярости своего друга. «Через месяц-другой положим ее на неделю, препарат готов, но еще не тестировали. Майс считает, если перестать колоть, она должна начать читать.» «Черт, введите хоть тройную дозу, хоть какую хотите. Мне не надо, чтобы она читала, я тысячу раз говорил. Этих гребаных читателей и без нее завались! Мне надо, чтобы она здоровалась с ними за руки, чтобы они думали, что она простой человек! Чтобы она их не читала, а считывала. До дна! Они у меня вот уже где!» Доктор разводит руками. Он улыбается самоуверенно. У него все готово.
Дина застыла. Что это? Посмотрела на отца.
- Я не понимаю.
- Пошли.
Потом он стал подталкивать ее в спину.
С каждым его касанием – вспышка.
Дина схватилась за голову.
Качели. Двор. Она готовит уроки, держа тетрадь на коленях. Он входит в ворота. Она бросает книги, те падают на траву. Бежит к нему, хочет обнять. Она только что прочитала «Медвежонка Паддингтона». Ей надо столько ему рассказать! Но у него на лице – паника. Он в последний момент уворачивается от ее рук. Приседает на корточки. «Ты забыла? Нам нельзя этого делать, тебе нельзя! Помни о своем здоровье!» Она мрачно кивает и возвращается к книгам.
Он толкал и толкал, по лестнице вниз, по залу с высокими колонными и каменным полом, по аккуратной дорожке в саду.
Тень поступает к ним на работу. Прежняя гувернантка уволена. «У девочки проблемы со здоровьем. У нее почти совсем нет иммунитета. Это редко, но бывает. Полжизни она проводит в больнице. Я не хочу, чтобы она проводила там всю свою жизнь. Вот контракт – и тут написано черным по белому – видите - ни при каких обстоятельствах, ни в коем случае – не прикасаться к ребенку. Вам ясно?» «А если ей станет плохо?» «А если ей станет плохо, вы вызываете доктора.»
Он толкал и толкал, будто упирающуюся, завязшую в грязи тачку. К выходу.
«Ничего смертельного не будет, если кто-то из простых людей ее коснется случайно, пока мы колем. Но лучше бы этого не делать. Не сбивайте мне чистоту эксперимента, вот что я прошу!»
Камеры видеонаблюдения. В доме никогда не было охраны, отец не доверял людям. И правильно делал, так он считал. Взять того же Доктора, который в итоге смылся, когда его дочери был нужен очередной укол. Или безмозглую курицу-гувернантку. Где она была в то время, когда он ехал в аэропорт? Кто-то закрыл ее в ванной, видите ли! И она думает, это его дочь. Идиотка!
Дина уже почти бежала, подталкиваемая в спину, расхристанная, плачущая, в том же белом платье, уже изрядно помятом, босяком. Коса хлестала по спине, будто бельевая веревка, сорванная ветром.
- Простите, простите. Пожалуйста! Я не буду… Больше не буду.
- Дрянь, - заключил отец и с ненавистью хлестко мазнул ее ладонью по шее – прямиком по татушке, будто бы прихлопнул мотылька. – Что ты наделала? Ты все испортила!
В машине отца они сидят с Доктором. Дождь, мелкий и настырный колотит по стеклам. Дворники монотонно скрипят. Оба смотрят, как они работают – туда-сюда, туда-сюда, но безо всякого успеха, дождь льет снова и снова. «Давай не будем торопить события.» «А давай будем! – взрывается отец. - У меня серьезные проблемы. Я столько жду. Все должно было давно уже быть совсем по-другому. Она позарез нужна мне к началу следующего месяца.» Доктор пожимает плечами. «Добро,» - говорит он невесело, расправляет зонтик и открывает дверцу.
Дина закрыла лицо руками.
- Я так виновата! Простите! Простите! Ну, пожалуйста!
- Вон! – коротко и спокойно пролаял он сквозь зубы, вытолкнув ее за ворота.
Вот-вот опадут
Потому-то особенно дороги нам
Вишни цветы
Да и что в нашем зыбком мире
Имеет долгую жизнь?
(Исэ-моногаари)
Когда металлические двери закрылись, Дина осталась одна на дороге. Элитный Поселок Светлый. Чудное, тихое, спокойное, экологически чистое место, хотя и недалеко от города. Вокруг шумели сосны. Скоро сядет солнце, - машинально заметила она. Высоченный каменный забор. Камера. Сигнализация. Бронированные ворота. Поколотить?
Что это с ним? Отчего он так рассердился? Что она сделала?
- Простите, простите, пожалуйста, простите. Я больше не хочу… Никогда не буду убегать… Не наказывайте меня.
Никто и никогда, по правде говоря, и не думал наказывать ее до сих пор. Наоборот, над ней тряслись как над кремовым тортом. Вот бы такой попробовать. Дина невольно облизнулась. Губы были солеными. Оставался бы в доме кто-нибудь еще, быть может, он впустил бы ее. Ведь она так кричала. Или нет? Насколько сильно все боятся отца? Скоро будет ой как холодно.
Дина опустила взгляд на свои руки – она все еще сжимала плеер и наушники. Присела на корточки, оперлась спиной о холодный камень. Дрожащими пальцами, продолжая всхлипывать, кое-как распутала шнур, включила мелодию методом случайного выбора.
Скрябин?
Закрыла глаза и прошептала.
Детушки матушке жаловались,
Спать ложиться закаивались:
Больно тревожит нас дед-непосед,
Зла творит много и множество бед,
Ступней топочет, столами ворочит,
Душит, навалится, щиплет, щекочит.
(Грибоедов)
Пели птицы.
Как же хочется есть. Неужели люди всегда это испытывают? Каждый день? Немыслимо. Немыслимо. С далекого детства она только и знала, что сок да суп-пюре. И уколы, уколы. А что было до этого, не помнит вовсе. У всех так?
:-8
Едва рассвело, отец на машине на большой скорости выехал из ворот и помчался по трассе. В офис? Дине не дозволялось бывать у него в офисе, хотя ей всегда было ужасно любопытно. Бизнес отца, что-то связанное с торговлей (она часто гадала - чем? Тончайшим шелковым полотном? Прекрасными невольницами? Гвоздями?), оставался для нее загадкой. Ей пришлось бежать за машиной, вопя и пиная пыль, но потом она устала и села на дорогу. В прекрасном белом платье с кружевами. Тургенев. Дача. Чай на веранде. Ночью она почти не спала, мерзла, думала, вскакивала, стучала, плакала, заглядывала за заборы к соседям, молилась, чтобы собаки не начали ее облаивать. Под утро пришел краткий, прерывистый сон, да и реветь сил не осталось.
Она ждала, что ей будет невыносимо плохо, как уже бывало, если затягивали с уколами, что ее начнет выворачивать, рвать на части и уносить в преисподнюю. Вспоминался вечный невеселый, кислый настрой бородатого всемогущего Доктора. У вас почти совсем нет иммунитета, девонька, потерпите, потерпите. Мы все поправим, если вы будете умницей.
Враг есть и там, где никого вокруг
(Шекспир)
И вдруг лицо этой безумной женщины, случайной встречной, сумасшедшей, умалишенной, целующей ее зачем-то, всплыло поверх всего прочего, так обросшая тиной палка всплывает со дна пруда, потревоженная бог знает, чем или кем – престарелой рыбой, ковырявшей носом песок?
Мне теперь ничего не страшно, - подумалось Дине, и что-то оборвалось, екнуло. Я проклята. Вот оно. Почему он так со мной? Почему так жесток? Если ему все равно, то пусть я умру. И тогда он поймет, как ошибался. Вот тогда… Буду и дальше трогать все подряд – она схватила в пригоршню дорожную землю, грязь, окурок, подняла высоко, высыпала. Мимо проехала машина. Вжжжих. Еще одна навстречу. Ууумбс. Все несутся по своим делам, и всем все равно. Вот как оно устроено здесь, за воротами. Может, даже съем что-нибудь ужасное. Перед внутренним взором возник надкусанный неизвестно кем шмоть адски пережаренной рыбы, политой острым красным соусом. Я буду со всеми здороваться за руку, как это принято у мужчин, похлопывать незнакомцев по плечам, я подниму с пола грязную бутылку, пригублю ее. А потом тихо, на цыпочках, сам собой придет мой час («благоухание одной минуты»), - решила Дина и поднялась с земли – платье грязное, волосы растрепались, колени бурые. Хороша.
Сзади затормозила машина – Дина оглянулась - ярко-красная, чистая, веселая. На боках аппликация – совершенно безвкусные крупные белые цветочки.
- У вас все в порядке, девушка?
В такие минуты любой попытается первым делом понять, не пьяна ли эта самая девушка. Или вовсе - не под кайфом ли? Дина покачнулась. Обняв мохнатый розовый руль (она сняла шкуру с миллиона шмелей, обожравшихся цветной сахарной ваты – подумалось Дине ухарски, весело), в салоне царила бабулька в хипстерских очках в белой оправе, ухоженная, аккуратная. Разве что губы слишком явно намазаны розовым блеском.
- Я поеду в город, - вдруг неожиданно для себя заявила Дина, оглядевшись и сглотнув пыль, прилипшую к языку.
Она уже делала так - в тот раз, когда убежала, ее тоже подвезли. Ничего страшного. Симпатичный парень, белобрысый, в красной толстовке, всю дорогу болтал, ни в жизнь не вспомнить, о чем. Тогда она с ужасом, сдерживая слезы и перемалывая в уме давешнюю ссору, только и думала, что будет, если он захочет к ней прикоснуться. Пристать? Совсем опешила, когда сказал, что хорошо бы заплатить. Так испугалась, что выскочила из машины и побежала - бежала и плакала (все у нее не как у людей, все наперекосяк), пока не увидела этот самый мрачный проулок. Слезы душили, глаза будто кто толок в ступе. Вот я нырну…
But do cats eat bats, I wonder?
(Кэролл)
- Здравствуйте, - мгновение помедлив, она через открытое окно решительно схватила ошеломленную бабульку за руку и с силой сжала ее. – Я прошу извинения за мой неподобающе потрепанный вид. Я сама не своя со вчерашнего дня.
Снова тошнота, вспышка в глазах – дача или загородный дом, зима, снег, дети бегают вокруг снеговика, хлопья снега летят, вот кто-то залепил снежком в окно, это та же женщина, только гораздо моложе, выглядывает из двери: «Пироги! Кому пироги?»
Дина отшатнулась, отпустила руку, машинально присела, сделав книксен, как будто танец был закончен. Быстро открыла дверцу, плюхнулась на сиденье, нацепила ремень. И только тогда повернула голову. Бабулька взирала на нее с нескрываемым изумлением.
- У меня выдался трудный вечер. Ужасная ночь. И отвратительное утро. Вы будете так любезны?
Хозяйка машины, будто только что закончив просмотр сомнительного сериала, о котором не знает, что и думать, заморгала.
- Я понимаю, - кивнула она наконец, крякнув.
И потихоньку тронулась.
В салоне пахло приторно-цветочными духами. Это гиацинт, который макнули в ацетон? Или помесь прелых листьев с ландышем? Это как если бы цветы калины и лопух поженились, - коротала в раздумьях время Дина, глядя на дорогу.
- Наверное, вы поссорились со своим молодым человеком, - миролюбиво предположила бабулька, умело вписываясь в поворот.
Опустив глаза на свои грязные колени, Дина промямлила.
- У меня нет молодого человека.
Я только мечтать о нем и могу, - так и подмывало добавить. Станет кто связываться с калекой.
- Возьмите вот это.
Бабулька открыла бардачок и подала салфетки. Дина приняла их осторожно, стараясь больше не касаться руки со старческими пятнами и голубыми прожилками. Она стала вытирать ладони, лицо и коленки. Грязные ступни постаралась спрятать с глаз подальше, поджать. Ночью было так холодно. Так страшно. Так одиноко. Кровать – самое прекрасное изобретение на свете. И еще одеяло. О, подушечка!
- Нет молодого человека? – не унималась попутчица, вынудив Дину нехотя вынырнуть из своих сонных мыслей. – Наверное, вы очень заняты. Учебой?
- По правде говоря, я поругалась со своим отцом из-за этого. Он не отпустил меня в университет. По правде говоря, он выставил меня из дома, - старательно сдерживая вновь подступавшие слезы, девушка смотрела прямо перед собой на дорогу. – Как будто я совершила что-то ужасное.
- А вы совершили что-то ужасное? – с терпеливостью дятла домогалась бабулька.
- Кажется, да. Я осмелилась перечить.
Она поглядела на нее с ужасом, замешанном на любопытстве – как быто увидела ожившего динозавра. А Дина поспешила поднять глаза кверху, чтобы слезы не потекли по грязным щекам. Если бы не все это… ну, вот это… Она бы уже плавала в бассейне. А потом укол (не так уж это и утомительно, если сравнить с ночевкой под забором) и уроки. Опять укол. Отдых. Сок. Танцы. Быть может, прогулка в саду. Все как-то живут. Каждый по-своему, наверняка, заключен в какую-то банку с какой-то водой.
- О, какая милая татуировка.
Все-то она видит…
- Это что? Бабочка?
- Hebomoia glaucippe.
- Звучит зловеще. Зачем вам на шее насекомое с таким ужасным именем?
- Если сказать честно, я не знаю. Она всегда у меня была. Я привыкла думать, что ее сделали в память о маме.
- Ох, извините.
После этого они долго ехали молча. Дина вертела в руках провод и глазела на пробегающие мимо веселые домики с разноцветными крышами. Ей хотелось надеть наушники и погрузиться, скажем, в нервические конвульсии Листа, но сделать это при незнакомом человеке, которому к тому же еще и хочется поговорить, показалось бестактным. Тем временем бабулька добыла из недр своей украшенной немыслимыми стразами необъятной сумки тюбик и принялась подводить и без того жирные и блестящие губы. А потом потянулась к радио и нащупала совершенно ужасающую песню, которой немедленно стала подпевать. Громко и с удовольствием.
Солнце всем на планете одинаково светит…
И не поспоришь. Дина закрыла глаза и зашевелила губами.
Только в мире и есть, что тенистый
Дремлющих кленов шатер.
Только в мире и есть, что лучистый
Детски задумчивый взор.
Только в мире и есть, что душистый
Милой головки убор.
Только в мире и есть этот чистый
Влево бегущий пробор.
(Фет)
Вскоре она задремала. Тем временем они въехали в город, пересекли развилку под мостом, постояли в пробке и вырулили на площадь.
- Где мне вас высадить?
Дина встрепенулась, проснувшись. Снова возник перед глазами образ целующей ее женщины – восхитительные, зеленоватые, почти прозрачные глаза, словно она на дне и смотрит вверх, на небо, волосы, не очень тщательно прокрашенные, упругий, чужой рот. Дину передернуло. Первый, кому досталось поцеловать меня, была бесноватая. Кажется, они даже стукнулись зубами. Зачем она это сделала? На спор? Была б посмелее, откусила б ей язык.
- Я выйду на Крестовского, 11, квартира 44.
- Отлично, - невозмутимо улыбнулась бабулька, - осталось понять, где это.
-Извините, мне нечем заплатить…
- Не берите в голову, моя дорогая. Просто заведите себе молодого человека. Поверьте, это вас отвлечет.
Твердой умелой рукой она набрала адрес на мониторе навигатора и хмыкнула.
- Недалеко, оказывается.
Выходя из машины, Дина снова подавила в себе сильное желание обнять этого нового, совершенно незнакомого человека.
И приблизить свою погибель, - закончила она про себя эту мысль.
^L^
В облупленном, затхлом подъезде мрачной пятиэтажки ей удалось на удивление безошибочно и быстро найти нужную квартиру. Дверь открыл хмурый молодой человек, коротко стриженный, небритый, в черной майке с ужасающим красным черепом на груди. Это он забежал тогда в проулок. Точно. Он поднял чокнутую с земли и увел.
- О, простите, - затараторила Дина, - я хотела бы видеть Евгению, если это возможно. И еще, не найдется ли у вас для меня стакана воды? – добавила она стыдливым шепотом.
Парень уставился на нее с нескрываемым удивлением.
- О, прошу меня извинить. Я понимаю, что выгляжу нелепо. Мои обстоятельства сложились весьма причудливо.
Дина, криво улыбаясь, оглядела себя и пригладила подол – чумазое платье, босая, по щекам наверняка тоже размазана грязь.
- Кто там? – раздалось из комнаты.
Проскользнув вперед, ловко обогнув опешившего хозяина, Дина решительно двинулась навстречу этому слабому голосу.
- Вы куда, дамочка? – запротестовал было парень, но она уже сидела на диване, где, укрытая пледом, на подушке лежала женщина.
Лицо, еще недавно такое решительное и красивое (пусть и в темноте), теперь было совершенно землистого цвета. Честно говоря, оно немного напомнило Дине ее собственное лицо в те худшие минуты в разгаре болезни, когда ей удавалось в отчаянии приподняться и заглянуть в зеркало.
Женщина открыла глаза – они помнились Дине так отчетливо – необычные, теперь их обрамляли темные круги. На этом донельзя изменившемся лице больше нельзя было прочесть ничего – ни одной эмоции. Хотя… Разве что страх?
- Вы зачем сюда? Вы кто?
- Я только хотела понять, что вы сделали, - Дина торопилась, справедливо опасаясь, что ее вот-вот выставят. – Потому что я думаю, что выздоровела. Я исцелилась.
Тут нельзя было не улыбнуться. Невозможно.
- Это ведь вы? Вы каким-то непостижимым образом меня излечили. Зачем вы… тогда…в переулке сделали это? Жуткая астма – раз, иммунодефицит – два, ну и…
- Китя, Китя, - застонала женщина, защищаясь руками, - кто тут? Кто это?
- Мама болеет, а вы беспокоите, - парень топтался рядом, честно говоря, и он выглядел не очень. – Уходите лучше.
Несмотря на убожество обстановки, несмотря на то, что женщина походила на чудовище, Дина не могла отвезти глаз. Она хотела понять. От былой, ночной красоты, той самой, запомнившейся, поразившей ее, от смелости, странности, стройности, решительности – ничего не осталось. Куда уходит жизнь? Куда все уходит?
Дина схватила безжизненную руку. И ощутила смятение. Пустота. Лишь какие-то куски реальности, разрозненные, не связанные, будто обрывки ленточек, повисшие на деревьях, неясные образы – все это безо всякого порядка закрутилось безостановочно. Она повредилась рассудком. Она во тьме.
Парень, что мялся рядом с диваном, шумно выдохнул. Словно вот они, сбылись его худшие опасения. Он поспешно спрятал свои руки за спину.
- Но я не уверена…, - пробормотала Дина.
Тот носатый человек сказал – кто-то перестарался. Перестарался что? А если это она, вот эта женщина на кровати? Как следует подержала ее за руки? Да вовсе и не за руки! Впилась своими губищами! Что на самом деле произошло?
Дина мягко дотронулась до локтя парня. Тот резко дернулся. Мелькнуло, пролетело, пронеслось перед глазами.
- Вы что! – возмутился он, отскакивая.
Он опасался ее. Боялся не на шутку. Вдруг ее поразило. Это она сама что-то такое сделала с его мамой, это она сделала, она испортила ее. А не наоборот, как говорил отец. Но почему? Она ничего такого не хотела. Что вообще происходит?
А просто так взять за шкирку и выкинуть незваную гостью он не может, не решается.
Дина вскочила. С растрепанными волосами, грязная, она наверняка выглядит так, будто сбежала из психушки.
- Все это во мне какие-то новые инстинкты, - горячо заговорила она. - Вот и сейчас. Я почему-то знаю, что вас зовут Костя, а вашу маму Евгения, и живете вы на Крестовского, в пятиэтажке, уже 10 лет. Отец бросил вас, у него никого нет, живет один, но не жалеет. Ваша мама промышляла то одной работой, то другой. Все как-то неудачно. У вас, о… Вот у вас серьезные проблемы со здоровьем. Даже, - она запнулась, - с моими не сравнить. Хотя теперь и у вашей мамы тоже большие неприятности. Мне очень жаль.
Она сжала руки. Готова снова заплакать. Что же это такое творится?
- Мне, правда… Я не знаю… Что теперь делать?
Парень спасся в углу, где возле допотопного книжного шкафа стояли покрытое вытертым ковриком старомодное кресло и торшер.
- Денег? – состроив капризную гримасу, заныла с дивана женщина.
Она спряталась под плед целиком, накрыв голову.
- Принесли денег?
Видимо, нечто главное все же ясно виделось ей.
- Нет, мама, еще нет, - нетерпеливо оборвал парень, вцепившись в подлокотники и не спуская с Дины глаз. - Совсем наоборот.
Вспышка – так в лоб ударяет прозрение, да, наверняка это бывает так.
«И даже если бы не сын, я все равно бы сделала это, - говорила женщина. Выглядит великолепно. Жует жвачку. – Правда-правда. Такую и убить мало. Почему вы просто ее не того, а?
К женщине спиной стоял высокий мужчина в строгом деловом костюме. Он что-то крутил в руках (ключи от машины?), слушая ее с наклоненной головой. Встреча под мостом. Бетонные блоки, строительный мусор.
- Это в планы не входит. Просто дождитесь, когда она будет одна. И хорошо бы не дома. Там у него везде глаза. Да и девчонка-то чем виновата? – он как-то недобро хмыкнул. – Думаете, по своей воле, а? По своей? Вот я сомневаюсь. Кого бы убрать, так этого козла, это он все придумал. Вот кто виноват.»
Дина окаменела.
- Я ухожу, - губы как чужие, неужели это она говорит? - Простите, это было крайне невежливо с моей стороны. Мне очень стыдно.
- Да уж,- глухо отозвался парень, который с мрачной решимостью наблюдал за ней из кресла.
Он сидел, скрючившись, нога на ногу, руки сплетены – полностью закрытая поза, как сказали бы психологи. И только под конец позволил себе посмотреть на Дину с некоторым интересом.
- Не думал, что вы сюда заявитесь. После всего. Все считают, вы теперь бесполезны.
- Да, - спокойно ответила она, как будто давно ждала этого замечания. – У нас был гость, так, один человек, он тоже сказал, что я пустая. Хотя я не понимаю, что это значит? Вот вы знаете?
Он помотал головой. Если и знает, то говорить не станет – связываться не хочет.
- Я вас не выдам. Ничего личного. Сами видите, нам деньги нужны.
- Не волнуйтесь, - при любых обстоятельствах, даже самых неблагоприятных, стараться сохранить спокойствие, быть ровной, не терять самообладания. - Так как насчет стакана воды?
: ?
На вокзале, среди тех, кто уезжает и приезжает, Дина почувствовала себя еще более потерянной. По-настоящему одинокой. Люди шли мимо, торопились, спешили, спорили. Или просто сидели в ожидании своего поезда, закинув ноги на собственный скарб, уткнувшись лбами в сплетенные руки. Ей еще сильнее захотелось есть, голод заявил о себе с новой силой, голова время от времени кружилась - то сильнее, то меньше. Размышляя о том, что ей пришлось увидеть и услышать, Дина прислонилась к холодной мраморной стене. Она с удовольствием наблюдала. Иногда тревожное чувство возвращалось, захлестывая ее – не сделан укол, вот-вот снова придет боль, начнется приступ. Но ничего не происходило. Ей казалось, именно здесь люди двигались так, будто бы в том, чтобы куда-то отправиться или откуда-то прибыть, состоял смысл и суть задуманного ими предеприятия. Что-то зависело, что-то серьезное. Вот бы ей куда-нибудь поехать? Наушники понуро висели на шее как единственная вещь из ее прошлой жизни – зарядки в плеере едва хватит еще на пару композиций. Но музыки не хотелось – она слушала саму жизнь.
Патлатый мальчишка с рюкзаком неподалеку от нее смачно жевал бутерброд – может, сосиску в тесте или что-нибудь еще столь же возмутительное. Он тоже разглядывал людей, но не так, как она – а с глубоким равнодушием, скучая, будто был среди них по необходимости, давно, и ему успело приесться. А вот Дине все было в новинку. Она никогда еще так долго не проводила время вне дома, далеко от своей комнаты, воспитательницы и книг. Те часы, предназначенные для гуляния в сопровождении гувернантки (шофер ждет в двух шагах, готовый двинуться по команде обратно, домой) – все это не в счет. Мираж, жалкий отсвет. Ерунда. Ведь вот они, те, кто сейчас здесь, наверняка живут совсем не так.
Словно усталый хищник, она медленно повернула голову и сфокусировала взгляд на бутерброде.
- Скажите, что бы вы хотели, чтобы я сделала, если бы взамен вы были так любезны и согласились отдать мне остатки вашей трапезы? – сдавленным голосом проговорила Дина, с трудом сглатывая слюну – по горлу словно кто наждачкой прошелся.
В животе заурчало. Ммм, как пахнет. Никогда еще такого не пробовала, но, кажется, полжизни бы отдала.
- Ну, сделай мне минет – вяло отреагировал пацан, не глядя на нее, и смачно откусил кусок.
- Хорошо, - Дина быстро протянула руку и вырвала у него изо рта остатки хлеба с колбасой. - Согласна. Хотя что это, мне неведомо.
Пацан ошалело посмотрел на свою пустую руку, потом на Дину, и в итоге криво усмехнулся.
- А ты прикольная, - удовлетворенно заключил он.
Дина засунула бутерброд в рот целиком и теперь, скорчив гримасу, силилась прожевать.
- Это ужасно, - наконец смогла выговорить она. – Я несносна. Мое поведение возмутительно, я знаю. Но он такой вкусный. У вас не найдется еще?
- Побираешься? – радостно догадался пацан.
- Вам это ремесло известно, как никому, - кивнула Дина и задумалась – что это на нее нашло?
Но это все равно что ехать с горки на санках.
– Вы сами промышляли попрошайничеством, не отрицайте.
Да, да, он и правда так делал. Не то, чтобы нечего было есть, но хотелось своих собственных, карманных денег.
Голова кружится. Так, спокойно, надо просто опереться о стенку. Бывало и хуже. Пацан стоит, нет сидит, скрестив ноги, у фонтана, он намного младше, чем сейчас, перед ним кепка и рядом собака, совершенно милый песик, краденный, с ошейником, шпиц. Он увел его потихоньку из одного двора, пока хозяйка болтала с подружкой, потом уехал на метро подальше. Пацан играет на дудочке. Его расстегнутая клетчатая рубашка развевается от ветра.
- А вы по этой части человек весьма опытный. О, мне так неловко, извините, - Дина опомнилась, - никого не стоит порицать за то, что у него нет семьи или дома.
- Ты что? А? Гонишь? У меня есть дом! – возмутился пацан. – Что это ты вообще такое несешь?
- Ну сейчас вы едете в эээ… Как это называется? Интернат, да, там всем скажете, что были у папы. Но у папы другая семья, вы к ней не хотите, как говорят, даже близко подходить. Противно вам, обидно и горько. Вы просто шатались все выходные где ни попадя, вот за городом, на каких-то дачах, скажем.
Я вышел разок на зеленый лужок…
- У самой-то видок не лучше, - покраснев, выпалил он, продолжая глядеть куда-то в пространство.
Дина пожала плечами. Она уже к себе новой стала привыкать потихоньку. Холодно ногам, это да.
- Понятно, ты читатель, - он наконец развернулся к ней, опершись боком о стену и переложив рюкзак на другое плечо. – И че? Зачем человеку это все в нос тыкать? Будто я сам не знаю.
- Простите, - смутилась Дина. – Я с некоторых пор не ведаю, что творю. Мне уже сказали, что это помутнение. Прошу извинить.
Она немного помолчала, а потом не вытерпела и с истерической ноткой в голосе добавила.
- Я не виновата, просто как-то так вышло, что мне это про вас стало известно. Вот сию минуту. Я не хотела. И говорить не хотела. Это все оно само.
Дина всхлипнула и отвернулась.
- Моя мама была такой. Родилась с этим. Давно ты... Ну, читаешь?
- Очень люблю читать, - горячо заговорила Дина. - Я даже хотела литературу изучать в университете, да мне отец не позволил. Из-за здоровья.
- Ты еще и больная?
Дина вздохнула. Что она должна ответить?
- Я все время хочу есть. У вас не найдется воды?
Пацан протянул бутылку колы, и она жадно, взахлеб, выпила то, что в ней оставалось. Закашлялась.
- Ой, щиплется!
Он рассмеялся, вроде бы немного оттаяв.
- Если ты читатель, то должна понимать. Зачем болтаешь об этом первому встречному? Зачем заясняешь человеку прямо в лицо все его секреты? Думаешь кому-то это приятно?
- Я читатель, конечно. Но о чем вы? И еще очень долго болела. А потом отец выставил меня из дома за то, что я убежала, потому что мы поссорились из-за того, что я хотела учиться не дома. Но он не знает до сих пор, что какая-то женщина в проулке перед этим меня поцеловала, а теперь я совсем не чувствую себя больной. Я думала он обрадуется, а вышло наоборот.
- Ясно. Чокнутая. Где собираешься ночевать?
- Тут, наверное. Ведь никто не предлагает мне ночлег. Одна престарелая дама была очень любезна, подвезла до города, но ее, кажется, шокировал тот факт, что у меня нет жениха.
Дину саму начинала забавлять собственная смелость. Она запросто болтает с незнакомцами. Ночевать на вокзале? Легко! Питаться куском бутерброда, который перед тем бесцеремонно выхватила изо рта подозрительного мальчишки? Вот это да! Никакое удовольствие от успешного перевода с древнегреческого с таким не сравнится.
- Хороший план, но если нет билета, тебя отсюда попрут живо.
Пацан чуть отклонился и с любопытством оглядел свою новую знакомую.
- Интересно, почему до сих пор не попели?
- Я обаятельная, - улыбнулась Дина, удивляясь новой себе все больше и больше.
- Это да, - он с готовностью согласился. - Но если ты правда читатель, и к тому же новенькая… Лучше бы кто-нибудь за тобой присмотрел. У меня есть знакомый, старый приятель моей мамы. Журналист, всех знает. Типа в теме. Он тебе чего-нибудь посоветует. Пошли.
- Пошли.
- Босяком не холодно?
Дина улыбнулась.
- А там есть бутерброды? Мое имя Дина.
- Ник.
Он было подал ей руку, но тут же, опомнившись, отдернул.
- Извини, не люблю, когда меня читают. С детства наелся.
; - )
Роберт Ильич Святов, нештатный репортер крупного новостного-аналитического портала, сидя на своей захламленной, сто лет не ремонтированной кухне, растерянно наблюдал как пара молодых монстров поглощает яичницу. Будто голодные тролли – прямо со сковородки, наперегонки, отбирая друг у друга куски, причмокивая, облизывая вилки, толкаясь.
- Мое воспитание будто кто сглазил, - с набитым ртом прокомментировала Дина, с сочувствием обращаясь к хозяину – нелегко ему, наверняка, бедненькому, на ткое смотреть. - Мне снова должно быть стыдно. Да что там - я давно должна была уже со стыда сгореть. Но оказывается, это так весело. Советую вам притвориться, что это не я. Ой, - она, вдруг вспомни что-то, с серьезным видом отложила вилку и посмотрела на Ника. - Ведь я еще должна вам минет за тот бутерброд.
Ник подавился и принялся преувеличенно громко и долго кашлять. Роберт постучал его по спине.
- Забудь,- прохрипел мальчишка. – Скажи, она прикольная!?
Мужчина молча его пацана по макушке.
- Тебя не потеряют в интернате, любовничек? Кстати, раз уж заскочил, поглядел бы ты мой Эпл, кажись, я подцепил вирус.
- Но проблемо, чувак, - расплылся Ник в улыбке.
Дина уже взяла себя в руки. Она уселась прямо, как полагается, сложив руки на коленях. Общую картину однако портила подступившая икота.
- Я впервые в гостях.
Любовно оглядела холостяцкую кухню, где, по правде говоря, царил жуткий беспорядок, остановила взгляд на горке далеко не безупречно чистых кастрюль и сковородок на плите и улыбнулась. Просто-таки бросалось в глаза, что этот дом живой. Он дышит. В нем смеются, расстраиваются, спорят, едят и даже, быть может, любят. Вспомнилась их стерильная кухня, белые шкафчики, ровные каменные плиты на полу, почти пустой холодильник с электрическим кодовым замком.
- До этого кроме дома я бывала только в клинике у Доктора. У вас очень… уютно. И вы приготовили восхитительно изысканное блюдо.
- Знатное точилово, - согласился Ник, шумно отхлебывая чай.
- Добро пожаловать в мой замок, принцесса, - церемонно поклонился Роберт. – Никто до сих пор не называл мою яичницу изысканной.
Ник прыснул – брызги чая полетели во все стороны, в том числе и ему на волосы. Роберт укоризненно глянул из-под очков.
- Но вот скажите мне, Дина Странная, отчего я совсем вас не чувствую? Ник говорит, вы читатель?
- Я читатель, - возмутилась Дина. – Но ваш друг явно имеет в виду что-то не то. Я уже сто раз повторяла. У меня был совсем другой диагноз. Во-первых, астма. Во-вторых…
- Но читатель - это…
- Она не врубается. Я уже запарился объяснять.
- Зато та женщина, которая меня поцеловала, она и ее сын, вот кто на самом деле в ужасном положении. Просто в ужасном. И еще я все время думаю о своем отце. О том, как он мог так поступить с собственной дочерью? Со мной.
- Видишь? – не удержался Ник, не слишком усердно вытираясь кухонным полотенцем. – Она типа с шизой. Но читает, сто пудов, отвечаю. Причем меня почти не касалась, только бутер отобрала.
- Это очень странно, мой пронырливый друг.
- Я решила назло отцу всех трогать, даже самых незнакомы людей, быть может, даже заразных, грязных, больных, микробных, - нагнувшись через стол, она смешно вытаращила глаза. – Делать все, словом, что он не велел. Это протест. Революция!
- Так поступают многие подростки. Это называется идти против течения. Что, нравится?
Дина согласно закивала, широко улыбаясь. Еще как! Да за такую еду она бы полжизни отдала.
- А вы можете что-нибудь сказать обо мне? Учтите, мы с вами не касались друг друга. И я не заразный.
Роберт на всякий случай откашлялся, пригладил волосы и тоже сел прямо.
Дина опустила глаза. Ей на самом деле не хотелось делать этого. Правда. Не хотелось.
- Вы очень скучаете. Каждый вечер вспоминаете одно и то же. Будто на карусель садитесь. Вам и самому надоело, но остановиться не в силах. Вы уничтожили все фотографии. Теперь жалеете. Все удивлялись, что она не такая, как вы. Потому что она могла касаться вас так, как никто больше не может…
- Стоп.
- Сечешь? А?
- Но это не ваша мама, Ник.
- Все, хватит.
- Если бы она вернулась, - думаете вы очень часто и строите планы. Это так мучительно. Хотите, чтобы все кончилось. Это как… то питье в бутылке…
- Кола?
- И щиплется, и вкусно. Вы не похожи на… Например, на ту женщину, которая меня поцеловала. Вы, вы…, вы такой сложный! – с восхищением воскликнула Дина и стукнула ладошкой по столу.
Это и правда, как читать хорошую книгу! Умную, тонкую, лиричную… Ее захлестнул восторг.
- Достаточно, - потер виски Роберт. - Какая интересная девочка. Дина Великолепная.
- Вечерами вы…
- Ээээ… Вы не могли бы остановиться?
- Простите. Я ведь не умею это контролировать. Приходит как волна, часто вместе с тошнотой, будто мне запрокидывают голову, я смотрю вверх. А там это. Небо крутится. Я, поверьте сама не в упоении. Но вы… Ваша история… Она прекрасна. Такая печальная.
- Вы должны научиться отключаться. А еще не стоит всем подряд рассказывать, что вы их читаете.
- Во, - встрял Ник. – я то же самое говорю.
- Я и правда точно читаю, – улыбнулась Дина. – Теперь понимаю…
- Читать ведь можно не только книги, так?
- Я что, вижу чужие мысли? И вы такой же, да?
- Я такой же, и это очень необычно, что вы можете читать меня. Такие как мы, не умеют читать друг друга. Мы ощущаем дискомфорт, опаску, если встречаемся. Стараемся держаться друг от друга подальше. И, уверяю вас, это не мысли. Порою вы можете видеть то, чего не знает о себе и сам человек. Вы читаете его не так, как видит себя он сам, не изнутри, а по-другому - гораздо более объективно. Это важно.
- Все в реале, - встрял Ник. - Круче, чем книжки, скажи, Роб? И лучше, чем комиксы. Я бы хотел.
- Его мама была очень сильным читателем. Но она так увлеклась, что вообще о жизни забыла. Читала людей целыми днями, гонялась за чтивом как оглашенная. Это как наркотик. Знаете, например, что вокруг знаменитостей читателей больше всего?
- Получается, чем интереснее человек, тем интереснее залезть ему в голову?
- Ну, что-то вроде того. Но вы никогда никому в голову не попадете, Дина Милая. Это всего лишь взгляд со стороны. Полистал, Забыл. Или, наоборот…
- Затягивает, имей в виду. Я тебе как врач говорю, - серьезным тоном заметил Ник. – Уж я насмотрелся.
Дина зевнула.
- Простите меня, - смутилась она.
- В душ, - хлопнув себя по коленкам, скомандовал Роберт. – А ты, герой, го сражаться с вирусами. Дина Прекрасная, я сейчас подберу вам какую-нибудь свою старую футболку.
- На шкафу. В дряхлом зеленом чемодане, потертом по углам, на самом дне лежит оранжевое летнее платье с белым цветами и рукавами-фонариками. Я его хочу. Извините. Вам не должно быть больно, я буду выглядеть в нем совсем по-другому.
Роберт вздрогнул. А потом обреченно опустил руки. Дина встала из-за стола. В ванную.
- Благодарю за обед, - донеслось из-за двери.
- У твоей подруги потрясающее чувство такта, - пробормотал Роберт после некоторого молчания, когда наконец послышался шум воды.
- А то, - довольно улыбнулся Ник. – Это еще что. Слушай, - он поднес к его уху динин плейер, где истерически захлебываясь, вытягивал из себя жилы сумасшедший Паганини.
- Сильно, - согласился Роберт.
- Хардкор, май френд! Сечет винтаж! А татушку ее видал?
- Когда это создание заговорило, захотелось спросить – ты из какого века, девочка?
- Она с другой планеты, бро, - мечтательно подпер руками подбородок Ник.
Волосы упали ему на глаза.
; *
- Иногда, знаете, попадется такая книга, и хочется читать только ее одну. Изо дня в день. Так и с людьми бывает.
- Это как у вас с ней, да?
- Что? А… - Роберт, смутившись, снял очки и стал протирать их подолом рубашки. – Никак не привыкну, что меня читают. Это щекочет нервы, знаете ли. Все равно что голышом стоять в витрине.
- Я перелистываю страницы очень осторожно.
- Дина Проницательная, вы прекрасны.
Дина присела и наклонила голову. Что ж, она не одну книжку прочитала про принцесс. Что еще ей было делать одной в пустом доме?
Роберт и Дина стояли посреди выставочного зала. Она в том самом оранжевом платье в пол, с белыми ромашками, держала в руках бокал шампанского, не решаясь попробовать.
- Видите вон тех ребят, - Роберт кивнул в сторону кучки молодых людей в джинсах, с фотоаппаратами, которые дурачились возле одной из картин. – Сейчас стало модно, как сказал бы Ник, косить под читателей. Делать вид, что кого-то читаешь.
Дина рассмеялась. Разве это приятно? По ней так ужасно странно.
- Тщедушный малый с бородкой.
- Строит из себя задумчивого. Непонятого. Зависает время от времени. Это стало мейнстримом. Особенно в последнее время.
- А вам надо сосредоточиться, чтобы прочитать кого-то?
- Знаете, Дина, мы могли бы говорить друг другу «ты».
- Мой отец считает, что это пошло. «Ты» принято говорить только в крайне интимных ситуациях, когда люди очень близки, родные, когда между ними есть… ммм? Баланс понимания.
- Вы были с ним на «Вы»?
- Да. Но в конце концов он сорвался.
Ей вдруг подумалось, что больше она не думает о том, что хотела бы от души поплакать. Не размышляет, каким способом было бы лучше умереть. Гулять с Робертом по городу было забавно. Общаться приятно. Если она думала о Нике или розовой бабульке, хотелось смеяться. Все время всплывал в памяти вкус первого бутерброд. Обед на кухне у Роберта. В мире, оказывается, полно милых людей. Стоит на них потратить свое время!
- Он дал вам очень странное воспитание. Будто вы не с нами живете, а в 19 веке. Просто-таки институт благородных девиц.
Дина сделала глоток из бокала и сморщилась. Это совсем не похоже на колу. Какой странный вкус. И это людям нравится? Она огляделась. Остальные ценители прекрасного охотно потягивали вино или шампанское из своих бокалов. Дина повернулась к картине.
- Наверное, тяжело быть таким чувствительным, - задумчиво проговорила она, разглядывая небрежно выведенный голубой квадрат на оранжевом поле, поставленный «на попа».
- Многие читатели этим зарабатывают. В бизнесе люди часто бывают нечистыми на руку. Это каждый хочет выяснить. Например, что-то про своего партнера или конкурента. Компромат. Чтобы держать их всех, простите, за яйца.
- Да, - рассеянно протянула Дина, думая о своем. – Наверное, это логично. Я считаю, мой отец со многими такими людьми был знаком. Большой бизнес. Большие деньги. Мы всегда жили очень хорошо. Я раньше не задумываалсь.
Они медленно переходили от картины к картине.
- Что вы об том напишите? – наконец, спросила она с любопытством.
- Что художник тонко уловил нюансы человеческой души.
- Правда? Мы с воспитательницей иногда ходили на выставки. Утром, когда никого нет в залах. Но мне больше нравится классический взгляд на мир. Это, наверное, старомодно. Я только теперь понимаю, насколько я, должно быть, нелепа. Словно псина с накрашенными губами.
- Что вы, Дина Роскошная.
- Вы меня смешите.
Гуляя по залу, они подошли туда, где висело огромное полотно, почти во всю стену, покрытое разноцветными росчерками и мазками, склоненными под симметричными углами друг к другу. «Дуо-Пейзаж», - прочитала Дина.
В углу, возле приоткрытого окна в полном одиночестве в инвалидном кресле, укутанный в плед, сидел старик. Глаза его были полузакрыты. Как странно, - подумала Дина, - слепой на выставке. Она заметила, как Роберт напрягся, когда они приблизились. И могла бы поклясться, что ему вдруг ужасно захотелось выйти на свежий воздух, благо погода стояла великолепная. Старик встрепенулся и повернул к ним голову. Роберт замер, будто лис, застигнутый на воровстве. Надеялся проскочить мимо собаки-охранника, да не вышло.
- Добрый вечер, Степан Тимофеевич, - Роберт становился на таком почтительном расстоянии, будто боялся, что старик начнет плеваться. – Как ваше здоровье? Позвольте представить...
- Дина Пустовая, - отозвалась девушка и хотела было подойти протянуть руку, но Роберт ее остановил.
- Роберт? – удивился старик. – Ты что, не один?
- Нет, - хохотнул журналист, нервно оглядевшись, - еще с полсотни людишек тут ошивается, знаете ли. Тяга к прекрасному, все такое.
- Я не чувствую в этом зале никого, кого звали бы Диной. – Ты издеваешься, малыш? Ни бельмеса не чувствую рядом с тобой.
Роберт снова огляделся, не видит ли кто эту неприятную сцену, и раздраженно облизал губы.
- Дина, пожалуйста.
- О, - неуверенно отозвалась она, переступая с ноги на ногу и разглядывая пузырьки в бокале. – Весьма впечатляюще. Я бы сказала, что это очень толстая книга. Больше похоже на эээ… Картотеку или словарь. Мало эмоций, много… не то, чтобы событий. Намерений. Роберт говорит, я должна быть осторожна в своем проявлении осведомленности… Это приводит к неловким ситуациям, смущает людей.
Она, ища поддержки, поймала взгляд своего спутника, и тот удовлетворенно прикрыл глаза.
- Но единственное, что вас волнует последние несколько месяцев по-настоящему, - это мочевой пузырь…
Роберт застонал и закатил глаза.
- Спасибо, Дина, милая, - пробормотал он, оттаскивая ее подальше от инвалидного кресла и заворочившегося старика.
- Кого ты, черт возьми, привел, Роберт, карамба?
- Видите ли, Дина, раньше читатели были закрытой темой, что-то вроде секты. Эдакая тайная организация. Масонский орден. Я вам уже говорил, что мы не особенно любим друг друга. Ну, вот…
- Хочешь сказать, я вроде обломка? Хотя так и есть. Другой вопрос… Если вы, девушка, – то, что я думаю, то вы просто то, чего не может быть. Где ты ее взял, малыш?
- Он правда слепой? – прошептала Дина Роберту в самое ухо.
- Я не глухой! – вскипел старик, пытаясь перекричать музыку, что играла в зале.
Так что даже закашлялся.
- Очень рада познакомиться, - тепло улыбнулась Дина и многозначительно поглядела на Роберта.
- Но боюсь, нам пора, - заключил тот, потянув ее за собой за рукав.
- Угораздило, - с досадой высказался он, когда они вышли на улицу. – Тебе надо знать. У нас тоже есть что-то вроде авторитетов. Самые сильные, чувствительные, хрены с горы, одним словом. Видишь, ему, как и тебе, даже не надо было никого здесь касаться. Все сечет, старый волк. Всюду суется. Сколько он крови выпил. Малыш!? Ну, ты скажи, а? Куда не пойди, везде он. Уже все привыкли, если хочешь пробиться – иди на поклон. Не люблю его.
Они переходили дорогу к стоянке, где была припаркована машина.
Как-то они все друг друга и правда не очень жалуют, - подумалось Дине. – Эти читатели. Странно, но о себе как об одной из «таких» она не думала.
- Если бы вы знали, при каких обстоятельствах он ослеп, сильно удивились, - тихо проговорила она.
Тем временем в зале сидящий в углу и вроде бы никому не интересный Степан Тимофеевич подозвал к себе коренастого мужчину в джинсах и синем пуловере, который во время их беседы усиленно общался по мобильнику возле выхода.
- Илюша, - выдохнул старик, нервно потирая подлокотники кресла, - набери-ка мне Пыстина. – Если это сокровище попадет в нехорошие руки, у нас у всех в повествовании случится большой пробел перед абзацем…
; +
Если сосредоточиться… Небольшое усилие, и сосредоточиться…
Вот Тень. Она сидит в кафе с подругой, задумчиво курит. Тень курит? Ее безупречность больше не необходима, так что кое-чем можно и пренебречь. Особенно если за это не платят. Волосы острижены – бальзаковское каре, очки в цветной оправе, яркая шелковая блуза на пуговицах. Но при том она, кажется, постарела. «Знала я, что в этой семейке нечисто, и папаша псих, да понимаешь сама, мама… Ну, уволил, и слава богу. Но я не сошла с ума. Они с шофером уехали, я зашла в туалет. Выйти не могу. Никого в доме нет. Телефон на столе в комнате остался. Это она меня закрыла, доченька его драгоценная. - Подруга кивает сочувственно. – Не мог замок сломаться. В этом доме ничего не ломается.» Но мама умерла, теперь Тень больше не работает, ей незачем держать себя в узде, недавно она вернулась из Болгарии – тратит накопленное на себя, любимую. А что? Имеет право. За молчание, за ее знания, ее исключительную эрудицию, труд и внешний вид средневековой Мэри Поппинс он платил более чем щедро.
Если обратить взгляд на Доктора, то очень быстро становится ясно, что лучше вообще не обращать взгляда на Доктора. Бррр. Мерзость. Хоть он так далеко, что его не достать. Никому уже не дотянуться до Доктора. Он умный, хитрый, изворотливый и все спланировал. Кто бы мог подумать… Ясно одно – отца он знал прекрасно и очень давно. Дину передернуло. Она даже поменяла мелодию в плеере – как будто от этого что-то тоже поменялось бы в ее прошлой жизни.
Уже больше недели она жила у Роберта. Сейчас на ней босоножки из того же старого чемодана – то, что оставила его бывшая, когда уходила, ее юбка и кофта. Немного великоваты, да и мода прошла. Сколько еще будет удобно оставаться у этого доброго человека? Читать его так упоительно, жаль, что он нервничает.
- Дина Витальевна!
Вот наверняка еще один новый в ее жизни человек. И он запыхался, что ж, в парке многие бегают – и утром, и вечером, и даже в обед. Наклонился, выравнивая дыхание, уперся руками в колени. На нем обычный серый тренировочный костюм, белые кроссовки. Седые волосы ежиком, взгляд осторожный, но проницательный. Он протянул руку. Дина не торопилась. Руку он не убрал.
- Я знаю, кто вы. Мне о вас рассказал Степан Тимофеевич. И, видите, не боюсь. Пожалуйста, убедитесь, у меня намерения самые ясные.
Этот человек знает, что делает. Наконец, она, сомневаясь, коснулась его пальцев с профессиональной аккуратностью деликатной медицинской сестры.
- Скорее детектив, я бы сказала, - пальцы даже слегка закололо,- извините, не очень люблю. Запутанный к тому же. Довольно мутные истории, которые можно истолковать и так и эдак.
Он рассмеялся.
- И в детективе всегда есть убийство. Мне от этого не по себе.
Дина поежилась, спрятала руки в карманы и подвинулась на скамейке чуть вбок – подальше от незнакомца.
- Или воображаемое убийство. Жертвы может не быть вовсе. Меня зовут Пыстин Петр Прокопьевич.
«Пыр-пыр» - машинально повторила про себя Дина.
- Разрешите, я присяду? Какое хорошее лето.
Скамейка под раскидистым кленом – прекрасное место, чтобы раскрылись тайны.
- И все-таки я вас не знаю. Мой друг Роберт велел мне быть осторожной.
- Роберт правильно велел. Скажите, я верно понимаю, вы дочь Виталия Пустового, того самого?
Дина нехотя повела плечом.
- Ваш отец – известный человек.
Она отвернулась и стала разглядывать катающегося на велосипеде кудрявого малыша, который все время, с потрясающей настырностью, норовил въехать передним колесом на газон.
- Я не стану копаться в чужих семейных делах. Хочу предложить вам работу.
-Да что вы? - угрюмо буркнула Дина. – Тайны, шпионские дела, компромат.
- Ну, для этого есть обычные… читатели. Вам я предлагаю штуку совершенно простую и честную.
- Знаете, я недавно поняла, что мне совсем не нравится читать людей. Это почти всегда бывает неприятно. Оказывается, в каждом из нас столько гадкого. По мне так лучше никого не трогать. Это как-то неестественно, вы не находите? Даже не сериал, не реалити-шоу и уж тем более не книга, что бы там ни говорили.
- Почему?
- В этих историях нет сюжета. Завязки, кульминации, логичного финала. Нет изящества в развитии повествования. Все путано, скачками, эпизодами, нет никакой стройности, люди живут как бог на душу положит, безо всякого сценария. И еще, вот что важно – кто? Кто пишет все это? Один автор? Или несколько? Да и вообще! Есть ли у всего этого… автор? Задумка? Идея?
- Может быть, сами люди и пишут?
- Это абсурд. Потому что за редким исключением у них ничего не получается! Они просто не умеют! Не хватает фантазии, мастерства! Входит криво.
Мама решительно взяла велосипед малыша за руль, и они покатили прочь по аллее.
- Вы очень необычная девушка, вам уже это говорили?
- Я каждый день говорю себе – чтобы разобраться в том, что случилось, я должна прочитать своего отца. Но я не могу. Не могу заставить себя. Чувствую, что узнаю что-то плохое. Так что, извините, меня уже мутит от этого… с позволения сказать, чтива. Вернусь-ка я лучше к любимым книгам. Нормальным, обычным.
- Но я не хочу заставлять вас читать людей. У меня серьезный бизнес, он вполне легальный. Я бы назвал вашу должность чем-то… из разряда службы безопасности.
- Безопасности?
- Подумайте, вы могли бы снять квартиру. Платить за учебу.
- Платить за учебу?
- Поступить в университет. Вы большая девочка, пора подумать о том, как устроиться в жизни. Ваш единственный родственник, кажется, не собирается вам помогать.
Дина сжала руки.
- Обещаю, он к вам на километр не приблизится.
Слезы вдруг пришли, как нахлынули. А ведь все это время она ждала другого. Что он найдет ее, придет, извинится. Она скучала.
Решимость вдруг пришла сама собой. Можно было просто взять отца за руку. Не важно где – подкараулить его. Но уж лучше услышать своими ушами. И может, после этого обрезать волосы, как Тень?
- Вы знаете о том, что случилось, так? Давайте это выясним, пожалуйста?
Пыр-пыр внимательно, как-то уж чересчур профессионально внимательно, отметила она, словно бы и он мог читать что-то по ее лицу – глазам, поджатым уголкам рта, опущенным ресницам - глянул на Дину, перевел взгляд на свои руки, потер их, стал пристально смотреть на деревья вдали, у озера.
- Если хотите.
Чуть помедлил.
- Ваш отец – человек, я бы сказал, весьма… Сложный. Сам я с ним знаком едва-едва, так, пересекались пару раз. Он очень давно, кроме всего прочего, занимается камнями.
- Камнями?
- Да, бриллианты, алмазы. Это рискованный рынок, какие уж у него каналы сбыта, не знаю. Не мое дело. Свои заботы. Конечно, он активно работает с читателями. Всегда работал. Как раз то, о чем вы говорили. Это все делают. Говорят были времена, они к себе и близко на дух никого не подпускали, избранные, элита, неприкасаемые. До сих пор такие гордые встречаются. Но сейчас всем надо как-то выживать. История с вами такая.
Он поднял ладони, как бы защищаясь.
- То, что мне известно. В какой-то момент для многих, с кем он работал, вы стали представлять серьезную угрозу. Это всего лишь банальный передел рынка, каждому хочется большего. Старо как мир.
- Я не понимаю, какую угрозу я могла представлять? Я была ребенком! Целыми днями на уколах, под капельницей неделями, раз в полгода обязательно в клинике… Я даже в школу не ходила.
- Вот именно, - вздохнул Пыстин. – Вот именно. Рафинированное воспитание. Удивительное и безупречное. Полная изоляция. Он вас прятал. Чтобы однажды предъявить.
- Предъявить что? – почти закричала Дина. – Что предъявить?
Она видела, как Пыр-пыр отчаянно борется с собой, чтобы не обнять ее, не взять за плечи, не попытаться успокоить.
- Ваш отец специально держал вас взаперти. И на уколах.
- Какая чушь. Он тратил на меня все свои деньги.
Мужчина опустил голову и невесело рассмеялся. В мозг Дине словно кто воткнул догадку, от которой заколотилось сердце.
- Ваш отец вас серьезно готовил! Вот что важно. С вашей помощью он бы легко убрал всех конкурентов. Он выжидал время. Но Доктор его сдал. Ему переплатили. Слил информацию о проекте вашего отца. Заинтересованным лицам. Рассказал о том, что он создал вирус.
- Вирус?
- Вирус, который может портить читателей.
Дина вскинула брови, откинулась на спинку. Бабочка на шее шевельнулась.
- Не убивать, нет, а просто отбирать у них способности. Я готов предоставить данные на человека, который «заказал» вас. Он тоже всем нам прекрасно известен. Ну, в определенных кругах, понимаете? История уже всплыла, хотя немногие знают точно, что к чему. Вы должны были лечь в клинику. Это завершающий этап. Любой читатель, приблизившись, к вам, чуял опасность за версту. Держу пари, отец нанял какого-то из них, чтоб на нем тестировать вас. Проверять, что он чувствовал.
Старик со скрипучим голосом и пронзительными мышиными глазами…
- Но главное в чем? Они собирались сделать вас невидимой. Чтобы остальные читатели вас не замечали. Торопились, ваш отец давил, он чувствовал, что упускает время. Он и так его слишком много потерял.
Дина, Дина…
Она читатель. Может читать всех и каждого. Сидит на уколах. Ни с кем не видится. Никто не может коснуться ее. Никто из читателей ее не может прочесть. Она может читать и читателей в том числе. Но было задумано так: если она кого-то коснется, то испортит.
Ей вспомнилось перекошенное отвращением лицо женщины в переулке. Ей вовсе не хотелось ее целовать. Но она это сделала. Наверное, ради сына. Или ради денег. Снова деньги. Она ее, Дину, очень долго держала. Она забрала ее вирус? Он теперь убьет ее?
Но тогда. В доме, она ведь прикасалась к отцу, он толкал ее перед собой, словно преступницу. От страха она ничего не почувствовала. Наверняка, были еще какие-то дополнительные, подавляющие уколы?
Дина внешне казалась спокойной. Сидела прямо, руки на коленях, как ее научили. Это долго теперь будет ее привычкой – поза послушной девочки. Только пальцы дрожали, самые кончики. Татушка пульсирует или ей только кажется? Белая бабочка. Пыльца на ее крыльях содержит токсины. Ядовитые даже для людей. Мой отец псих. Он точно псих.
Он ставил уколы, чтобы создать девочку-вирус? Чтобы убирать конкурентов? Чтобы он их читал, а они его нет? Какой бред.
- Но почему? – проговорила она в отчаянии. – Почему он так поступил со мной? Что я сделала? Я ведь его дочь! Его ребенок!
- Вот чего не знаю, - хлопнул себя по коленям Пыстин и встал. – Извините, если сказал то, что вы не хотели услышать.
Он протянул визитку.
- Жду вас в понедельник. Если решите сотрудничать, это будет очень разумно. В такой непростой ситуации, поверьте, вы крайне уязвимы. И многие, когда все это станет известно, захотят воспользоваться. Вам нужна защита.
- Отвратительно. Я ведь не вещь.
Вирус. Hebomoia glaucippe. Дина закрыла глаза руками. Обреченно.
- Выходит, я не была больна?
- Вы и сами можете узнать все, что захотите. По моим сведениям, вы можете очень многое. Информация – ее ведь хранят люди. Хранить ее они, конечно, могут по-разному, и раздобыть правду сложно, но можно. Поверьте моему опыту.
О да. Его опыт.
- Блестящая школа, - тихо проговорила Дина, скосив глаза из-под опущенных ресниц.
Пыр-Пыр развел руками, мол, от вас ничего не скроешь, и широко и открыто улыбнулся. Он явно был собой доволен.
- Оцените степень моего доверия, Дина Витальевна! Ну, я побежал! Обещал детям бранч!
*
А неделю спустя Дина уже сидела на крыше самого высокого здания в городе. Здесь был бассейн, теннисный корт, небольшая оранжерея.
- Ник! Ник! – кричала она в трубку, постукивая каблуком от нетерпения. – У меня есть мобильник!
Голуби, сидевшие на ограждении, будто стружки с простого карандаша, когда его чинят, разлетелись в стороны.
- Ты чего орешь? – удивился Ник. - Лучше уж шепчи. Ненормальная.
Дина отпрянула от телефона. Голос в нем и вправду оказался на удивление громким.
- Еще я поступила на работу! Представляешь! Как твои дела?
- Все разъехались на лето. Экзамены сдал как-то, сам не знаю, как. Теперь слоняюсь. Вот вчера грядки для каких-то цветов рыли. Сегодня вечером футбол.
Ник зевнул.
- Ты у Роба живешь?
- Нет, представь, у меня есть квартира! Говорю же, я теперь работаю.
Ник помолчал. Молчание это было напряженным. Он, наверняка, не одобрил того, что она продает свои услуги, - подумала Дина. Наверняка, ему вспоминается мама. Глупый.
- Все честно. Ты не подумай, ничего предрассудительного. Я сотрудник службы безопасности. Перед началом переговоров или в каких-то других обстоятельствах вхожу в зал или куда надо. Моя задача – определить, есть ли среди собравшихся другие читатели. То есть используют ли против нас нечестные приемы. Собираются ли читать? Больше ничего, клянусь.
- Поставьте огромный стол и сядьте на разных концах, - проворчал Ник. – И никто ничего не прочитает.
- Ну, вот оказывается, так в бизнесе не бывает. Чтобы о чем-то договориться, существуют рыбалка, пикники, ужины, и все такое. В 21 веке никто за столами не сидит.
- Тебя не заставляют лезть людям в бошки, копаться там?
- Нет, нет, ничего такого. Я сама сначала не поверила. Но все честно. Если есть читатели, их просто просят уйти.
- И за это платят?
- Ну, так как я что-то вроде невидимки, меня ведь никто не чувствует, есть я или нет, то я, получается, вроде бы как весьма ценный кадр!
- Круто, - прокомментировал Ник. - И куда мы с тобой завалимся тратить твои огроменные деньжищи?
- Я, знаешь, как раз хотела спросить. Мне из-за этой всей ерунды…, - Дина запнулась. – Из-за этого всего… Никогда не разрешали …
Проще перечислить, что ей не запрещали.
- Я бы хотела сделать что-нибудь безумное.
- С тарзанки прыгнуть? На моцике погонять?
- Ну ты в этом больший специалист. Гораздо больший, чем я. Придумай.
- Ок! Обожремся мороженным нас спор?
; ((((
И все-таки она должна. Никто за нее этого не сделает.
На свою первую зарплату Дина купила джинсы, кеды и отвратительно-яркую, кислотную оранжевую майку с высунутым языком.
- Вот вам! – сказала она зеркалу и по привычке сделала изящный пируэт.
Но волосы обрезать пока не решилась. Она же не Тень в конце концов!
Пасмурным днем, под легким моросящим дождиком Дина сидела, скрестив ноги, на поребрике. Какое наслаждение делать то, что хочется! Задрать голову и ловить ртом капли! В полдень в центре города, вернее, в его деловом центре люди в строгих костюмах, мужчины и женщины, спешили по делам, входили и выходили из здания, где, как она узнала, располагался офис ее отца.
Я сильная, - с сомнением твердила Дина самой себе. - Я смогу. Надо только сосредоточиться. Сконцентрироваться. На моментах. Были ли у нее приятные моменты в детстве? В детстве? Раньше восьми-девяти лет она вообще ничего не помнит. Не помнит маму. Совсем ничего. Нужно сделать это. Это важно, чтобы она могла жить дальше. Дина вздохнула. Закрыла глаза. Девятый этаж. Комната 975. Он, ее отец, сидит за столом, уставившись в ноутбук. Лицо хмурое. Что тебя заботит теперь? Когда меня больше нет рядом? О ком или о чем ты так напряженно думаешь?
Их трое. Учились в одном классе, но близки никогда особенно не были. После окончания школы, институтов, у кого что, снова встретились. Теперь они вроде бы друзья. Сошлись. Доктор, отец и… Кто этот третий? Карие глаза, мальчишеский вихор. Он из них самый веселый, он и нужен-то им в основном для того, чтобы смешить. Все время что-то придумывает, натура увлекающаяся, учился в театральном, год поразвлекался, да бросил, перебивается чем придется, ночует в компаниях, то тут, то там. Женился раньше всех. Любит выпить. Кто это?
Доктор работает сначала в крупной больнице, потом открывает свою клинику, отец ворочает какими-то делишками, не стоит в это вникать, он охотно помогает Доктору, вкладывает деньги. Они вроде бы партнеры? Отцу все время мешают, огромные возможности уходят у него из-под носа. Его много и с удовольствием обманывают. А все они, читатели. Доктор увлечен разработкой новых лекарств. У него талант фармаколога-химика, это было понятно еще в институте. Кто же этот третий? Вот у него, этого незнакомца (незапланированно, конечно, он весь – сама спонтанность), рождается дочь. Он балагурит, смеется, все время какая-то безотчетная радость на лице. Они втроем сидят в ресторане, на деньги отца отмечают это событие. Дочь? Похожа на него, да. Проходит несколько лет, жена начинает болеть. Отец все время дает им деньги, помогает. Или тоже вкладывает? Тот, третий, уже и не помышляет ни о какой работе. Просто живет на деньги отца. Его жена умирает, когда девочке едва исполнилось семь.
Зачем мне все это? - думает Дина. – Выяснить только самое важное, только то, что мне поможет. Только самое нужное.
Этот третий – весьма жалкий тип, как выясняется, теперь он пьет самозабвенно, с упоением, не ища компании. Дочка как-то растет сама по себе.
Отец все чаще в ярости. Дина знает, он так сердится. Готов голову откусить первому встречному. Теперь она знает.
- Это к чертям совсем никуда не годится, - объясняет он Доктору, размахивая руками, - я такие бабки теряю. Все эти поганцы. Они меня имеют.
- Ну так найми читателей и себе тоже, - невозмутимо отвечает Доктор, покуривая и выпуская дым в потолок.
Они сидят у Доктора дома, в большой квартире. Это новая квартира, он недавно ее купил. Дела в клинике идут отлично. Он очень талантливый специалист.
- Да у меня и так одни читатели, - кипятится отец. - Но каждый каждого пережучит, ты в курсе. Вот если бы был способ. Сделать так, чтобы в моем бизнесе никого из этих поганцев на дух не было. Уж я бы тогда сам с остальным справился.
- Есть такой способ, - задумчиво отвечает Доктор, продолжая разглядывать собственный дым. – Но это требует большого терпения, времени и… Средств. Как всегда. Ничего оригинального.
- Все, что угодно, - разводит руками отец. – Все что угодно, только бы этих мерзавцев около себя повывести. Как тараканов. Были и нету.
Дина делает глубокий вдох.
Ей девять. Доктор делает первый укол.
- Что он? Как прошло?
- Не поверишь, согласился. Сумма весьма разумная. Трезвый слушать ничего не хотел, плакал, угрожал. А как пошел коньяк, так сговорились быстро. Поторговался, правда, немного, и дело с концом.
Доктор осторожно кивает в динину сторону. Девочка напугана, она комкает в руках кончик одеяла.
- А эта что
- Майс как следует подержал ее за голову, погладил, песенку спел. Этот свое дело знает. У него своя школа, особенная. Она теперь никто и ничто.
Дина снова вспомнила – черные внимательные глаза на осунувшемся лице, колючая проволока, тучи.
- Сыворотку будем совершенствовать. Легких путей тут нет.
- Майс согласился время от времени осматривать ее. Издалека, - отец нехорошо хохотнул. – Ему не в первый раз на себе опыты ставить. Но лучше, чтобы она его не видела. Мало ли что. Что-нибудь почувствует. На ком испытаем?
- До испытаний еще терпеть и терпеть. Надо убрать иммунитет. Потихоньку. Помаленьку.
Доктор неожиданно для нее делает укол, и маленькая Дина, вздрогнув, откидывается на подушку.
- Ребенок здоровый, как она умудрилась такой вырасти, ума не приложу. В его-то халупе. То, что нужно.
- Она читает?
- Майс сказал, она сможет. Он о своих методах не распространяется. Не надо это провоцировать до поры до времени.
- Пока никаких рисков. Главное, бумаги. Слей все и сделай новые.
- Это не вопрос, - отвечает отец самонадеянно. Он счастлив.
«Вы думаете, ваш паспорт для меня проблема? – усмехнулся Пыр-Пыр, когда Дина упомянула, то у нее нет документов.
Как больно жить. Как больно знать то, почему ты так живешь.
: - !
Евгения и ее сын уехали.
Майс, черные внимательные, осторожные глаза, умер. Что ж, он был старый. Унес с собой ее память. Ее детство.
Больше некого и незачем спрашивать. Читать. Выяснять.
«Лен, а Лен, - слышит Дина иногда ни с того ни с сего. – Из школы пришла, пол хоть помой, а? Вон отец твой скоро явится. Пошел куролесить. Господи, за что мне все это?» Слезы. Она слышит его по ночам у себя в голове. Тихий, печальный женский голос. Очень слабый. Может, есть надежда, что все вернется само собой? То, что забыто?
В субботу Дина и Ник вместо того, чтобы есть мороженое или кататься на лодке, садятся в электричку.
- Я больше никогда не прочитаю ни одного человека, - говорит Дина, глядя в окно – мимо несутся деревья, столбы, дома, гаражи, кусты, дачники с рюкзаками и тележками.
- Супер, - Ник усиленно жует чипсы – хруст стоит на весь вагон. – Нафиг всю эту чухню. А я тебе музыки накачал. Нормальной.
Он протягивает Дине плейер, где то-то ревет и грохочет.
В деревне Горловка все знают дом Сергунчика.
- Они сюда с женой и ребенком переехали, когда мать его умерла, - кивает соседка. - Из города. Тут и жить дешевле, и воздух свежий. Жена его сначала в школе работала, потом, заболела. Как умерла, так девочку, говорят, в интернат забрали или еще куда, кто знает. Его прав лишили. А сам… Что ж, пойдите да и увидите.
Дина снова берет Ника за руку, тот только криво ухмыляется.
- Я спец по борьбе с вирусами, подруга! Обращайся! У тебя какая операционная система? Я и апгрейд могу!
Но больше она не чувствует ничего. Уверяет себя, что разучилась читать. Отныне не будет делать этого никогда. Она может не делать этого, просто надо научиться себя контролировать. Единственное, что ей нужно сейчас – увидеть своими глазами. Правду можно раздобыть при желании, говорит Пыр-пыр, а уж он свое дело знает. Вопрос, чья это будет правда?
Открыв покосившуюся калитку из темных, прогнивших досок, они заходят во двор, захламленный и грязный. Дверь в избу открыта. На крыльце валяются запачканные глиной сапоги. Воняет. В комнате орет радио. На полу единственный засаленный коврик. Стол, покрытый старой клеенкой – ни деть, ни взять траурная кисея. Пыльные окна, занавески свисают, будто клочки загустевшего тумана. Водка, пустая бутылка, стакан. Кровать, смятое рваное ватное одеяло.
Табуретка.
Он висит в дырявых носках, штаны спущены, рубаха нараспашку.
Склонив голову набок, точно просит прощения. Сергунчик, эх ты, бедовая голова, бестолковый друг.
У окна растет калина, верхушка ее сухая, некому обрезать.
Ник берег потрясенную Дину за плечи, разворачивает и уводит прочь.
Ее колотит, она долго молчит и ступает с преувеличенной сосредоточенностью, тщательно обходя канавы и рытвины, лужи и ямы. Шагает скоро, глядя под ноги.
У самых рельсов, на станции Дина вдруг резко и решительно разворачивается и, обняв Ника, прижав к себе, словно бы она та женщина в проулке, сильно, долго и неумело целует в губы.
- Только всякие стремные бабские книжульки вот так заканчиваются, - освободившись, наконец, потрясенно выдыхает Ник.
- Нет.
- Ты что, типа, можешь привести пример, когда нет?
- Наша не заканчивается.
Юлий Юшка
«Таким образом, ни тебя, ни меня уже не будет в живых к тому времени,
Когда читатель развернет эту книгу. Но покуда у меня кровь играет еще в
пишущей руке, ты остаешься столь же неотъемлемой, как я, частью
благословенной материи мира, и я в состоянии сноситься с тобой, хотя я в
Нью-Йорке, а ты в Аляске. Будь верна своему Дику. Не давай другим мужчинам
прикасаться к тебе. Не разговаривай с чужими. Надеюсь, чтo ты будешь любить
своего ребеночка. Надеюсь, что он будет мальчик. Надеюсь, что муж твой будет
всегда хорошо с тобой обходиться, ибо в противном случае мой призрак его
настигнет, как черный дым, как обезумелый колосс, и растащит его на части,
нерв за нервом.»
В. Набоков. «Лолита»
!
- Можно предположить, что она остановится покормить голубей. Наверняка будет выглядеть довольно рассеянной.
- А нельзя ли как-то поподробнее? Какие-то приметы более…эээ…
Вадим поморщился и покосился на девушку рядом с Большим Бо. Тот, бородатый, грузный, в затемненных очках, напоминал жирного крота- разорителя огородов, по которому плачет капкан. Такой невозмутимый, кажется, вовсе лишенный эмоций.
Крот и его Дюймовочка.
Гм. Хотя, наверное, не совсем уж Дюймовочка. Девушка, видать, от него уже тоже кое-чего поднабралась – торчала из-за стола как недопиленный сучок - высокая, прямая, спесь из ушей так и прет. Его ученица или секретарь, бог знает, почему они все ходят вдвоем.
- Давайте договоримся, - голос у Бо низкий, грубый, хриплый, наверняка, прокуренный.
Ах, ты вредитель. Старый пень, поющий непонятные, скрипучие песни.
- Давайте договоримся, что вы будете слушать. И если вы будете слушать внимательно, то на месте сделаете все правильно
Пауза. Наверняка, этот толстый кабан думает, что многозначительная. Вадим мысленно сосчитал до пяти.
- Завтра. Чуть позже 11. Она обычно ездит на работу к 11.30, но любит задержаться в парке. Сейчас там зацвели яблони, имейте в виду.
Девушка, до сих пор меланхолично смотревшая поверх вадимовой головы, скосила глаза.
- Слушайте, - не выдержал он, - как я ее найду, а? В любом парке в это время пропасть девушек с голубями.
Так уж и пропасть? – казалось, говорил всем своим видом безмолвный, будто окаменевший, монументальный, скептический Бо.
Потом он как-то утомленно крякнул, кресло под ним жалобно скрипнуло, он поднялся – умный, нелепый, в гигантских ботинках.
Девушка брезгливо и выразительно глянула на Вадима - он явно не оправдал ее надежд.
Тот поплелся вслед за гостями по коридору, но (черт с ними, умниками) свернул в сторону аналитического отдела.
Навстречу с кружкой кофе и недосягаемыми для простых смертных мыслями шагал айтишник.
- Не говори ничего! – поднял обе руки Вадим, тот в ответ не постеснялся злорадно ухмыльнуться.
Про Бо в конторе ходили легенды. Отдел безопасности не любил работать с такими, как он, а с Бо особенно. Отвратительный тип, грубый, жесткий, язвительный. Но, говорят, какой-то давний знакомый Топыгина, деваться некуда. Когда вопрос не поддавался решению обычными способами, начинались выкрутасы и кульбиты, которых Вадим терпеть не мог.
Он выждал пару часов, однако же потом не выдержал и все-таки позвонил девушке-колокольне.
- Простите, - пыхтя, замялся он. - Не могли бы вы все-таки уточнить хотя бы, в каком парке?
Девушка обреченно вздохнула в трубку, будто привыкла иметь дело с такими вот детьми неразумными.
- Это же не предсказания будущего, поймите вы в конце концов. Просто чужие намерения.
- То есть, может, она вовсе и не станет кормить голубей?
- Может, и не станет, - равнодушно пропела помощница Большого Бо. – А может, станет. Наш объект считает, что будет так. Наверняка, знает, когда она выйдет из метро, изучил маршрут заранее, и представляет себе, как это будет.
- А какова вероятность?
- 55 %.
- 55? – вскочил со стула Вадим и, зацепив и потащив за тобой шнур зарядника, чуть не грохнул об пол ноут. – То есть, получается, вообще никакой уверенности?
- Есть планы у этого человека на конкретное время, мы не знаем, насколько они совпадут в действительности с тем, что он сделает или не сделает, это зависит от обстановки. Тут ничего больше не выжмешь, извините. За остальным – к гадалкам или астрологам обращайтесь.
Вадим раздраженно скомкал стикер на столе. Так бы и запустил сейчас чем-нибудь о стену. Ну и деятели! Только голову морочат!
Ровно через три минуты она позвонила и назвала место.
- Так я и думал, - буркнул Вадим, чтобы хоть что-то сказать - досадить этой снобской парочке.
- Просили передать – хорошо бы вы управились до того, как он с ней поговорит.
- Само собой, что я маленький, что ли.
Девушка фыркнула и положила трубку.
?
Яна вышла из метро не торопясь, приятно немного подышать воздухом перед тем, как спуститься в подвал. Ее смена по субботам начиналась в 12. Жаль, все цветет так недолго, если бы ученые нашли способ продлить очарование этой красоты… Неужели никто не задумывался? Это же денежная жила – скажем, яблоня или сирень, цветущая круглый год или хотя бы полгода, в зависимости от климата? Ну, чем не радость?
Потом ее мысли перескочили на другое, она рассеяно остановилась, чтобы поглубже вдохнуть сладкий воздух. Может ли все странное или то, что выглядит странным для большинства людей, быть для кого-то обычным – вот что она спросила бы у бога цветущих яблонь, повстречайся он ей сию минуту.
Вдруг кто-то ласково, но настойчиво взял ее сзади за локоток. Яна обернулась.
Невысокий, лицом до комичного смахивающий на ежика парень. Между тем вроде как довольно спортивный на вид. Глаза настороженные, носик вертлявый, маленький.
Яблочко принес? – так и подмывало спросить.
Пованивает парфюмом. Однако же никак не бог цветущей яблони, точно.
Он открыл рот, чтобы что-то сказать. И вдруг неожиданно непонятно откуда взявшийся, совершенно незнакомый громила – довольно внушительного роста, с виду неповоротливый, с торчащим пивным брюшком взял и двинул ежиковатому по скуле. Молча так, уверенно, со знанием дела.
Яна ахнула, а что еще ей оставалось? Несчастный сморщился, заныл, а тот, другой, большой, будто бы успешно управившись, других дел не нашел, как уставиться на нее.
- Что происходит? – прошептала Яна, - что это, что такое?
Однако телепузик молчал, будто завороженный, и все смотрел и смотрел, моргая.
Когда дул ветер, яблоневые лепестки облетали, садились, точно голодные мушки, ему на брюшко.
Ее сердце колотилось так сильно, что стало ясно - нужно срочно поместить его в привычную обстановку. Сердце, сердце, вот ты просишься наружу, а тебе там уж точно не понравится, поверь, уж я-то знаю. Яна со всех ног побежала к книжному магазину на углу. Вокруг странной парочки стала собираться толпа, но на почтительном расстоянии, поглазеть, будет дальше драка или нет.
Уговаривая себя, что никакого продолжения не будет, она сбежала по лестнице вниз, шмыгнула в подсобку, торопливо переобулась, налила чая, плюхнулась на стул. Ничего не случилось. У нее в запасе оставалось еще несколько минут, чтобы все разложить по полочкам. Надо как следует подумать. То, что непонятно, мы пока что закроем в баночку. Маленькую такую из разноцветного стекла, и крышечку завинтим.
:
В тот холодный, пасмурный день она просто шла по набережной без какой-либо цели. У человека благословенный выходной, человек смотрит на дома на набережной и удивляется. Как так - фасад осыпается, а они все равно умудряются оставаться прекрасными – старые, многое помнящие, будто стильные, славные старики.
Ветер дул с реки, промозглый и злой, Яна замерзла и свернула в проулок.
Прошла итальянское кафешку с крыльцом, украшенным лентами и увитым искусственными цветами, и нырнула в первый же попавшийся магазинчик, чтобы погреться.
«Я, знаешь, даже не знала, что такие бывают,» - рассказывала она потом Даше.
Сидеть дома на подоконнике, пить кофе, смотреть на непогоду издалека – гораздо уютнее.
«Я обожаю всякие аутентичные вещи. Но это… Что-то! Колокольчик у входа, самой собой. Ну, вроде ничего особенного, ладно, тренькнул. Я спустилась еще на две ступеньки. Осмотрелась. Миленько. Вижу, вроде комиссионка. И подходит ко мне старушечка – черное кружевное платьишко, как у Керенского, когда он переодетый бежал, белый воротничок, губки накрашены очень умерено и умело, седые волосики в высокую шишечку собраны и заколоты умопомрачительной такой булавкой, за которую кто-нибудь из Сотбис точно бы палец отдал, а то и всю руку... Пока я на эту ее булавку пялилась, она мне, представляешь, что говорит (серьезно так, безо всякой иронии):
- Здравствуйте, я местное приведение. Или дух, как вам больше нравится. Не стесняйтесь, меряйте, все вещи у нас очень хорошие.
И только под конец фразы улыбается - так сдержано, с достоинством.
Я начинаю потихоньку оглядываться, и правда, прекрасные вещи. Старые, но вместе с тем как бы и новые - из прошлого, но выглядят ужасно модно, я бы сказала, актуально. Иной хипстер за такое убил бы, но тут только женское. Набрала себе гору, пошла мерять. В итоге купила блузку – в вертикальную полоску (стройнит), с бантом, прямо мне по фигуре, висела тут - будто ждала. В такой наверное Мэри Поппинс прилетела с попутным ветром, помахивая зонтиком.»
На следующий день надела на свиданье. С прямой юбкой-карандашом до колен. Образ этакой офисной стервы, застрявшей во времени. Или вернее, стервы на все времена. Волосы тоже собрала в пучок – потому то так у нее этот образ старомодного величия и стоял перед глазами. Весь вечер думала о платьях, юбках и брюках. Что надо будет еще вернуться и побольше померять, повнимательнее.
«А самое главное – вышла я из магазина, очарованная, согретая, с бумажным свертком (по-старинке) смотрю на вывеску и бах – просто падаю на мостовую. Как думаешь, что там у них написано? «Привет с того света». Это меня совсем добило. Эдакой крутизны старушечка! Вот это маркетинг. Типа, как будто и она уже того, и все, кто вещи эти ей передал, вроде бы из преисподней нам рекомендуют – неплохие же шмоточки, чего бы им пропадать-то? А вещи и правда – Европа.»
Живи в свое удовольствие. Но помни!
Яна так и не уверена, честно говоря, была в тот вечер, чем свидание закончилось. То ли пан, то ли пропал? А ночью приснилось ей что-то не ее, чужое.
Море, соленые брызги, чайки кричат. Плывет… она, или это не она вовсе? И ноги под водой с чьими-то еще переплетаются.
- Ох, ну ты меня утопишь, - смеется Яна (?), голова едва над водой виднеется, отплевывается от соленой, терпкой воды - приятно.
- Никогда, - отвечает кто-то бархатным мурчанием возле самого уха, и вот уже – где вода, а где чужое тело, непонятно.
И что-то внутри нее есть, что, она не понимает, но что-то бьется, что-то тревожное, еще незнакомое, главное, основное.
Яна еще пару раз эту блузку надевала, и каждый раз после этого ей странное снилось, будто не из ее жизни вовсе.
Будто за мутным розовым стеклом - вечера, салатницы, фужеры с красным вином, танцы, встречи украдкой под раскидистым платаном.
Так что в конце концов она вернулась в тот магазинчик. Старушка замогильная ей приветливо улыбнулась, налила чая в тончайшую фарфоровую чашку – что было очень кстати, шел дождь. Яну тянуло еще что-нибудь купить и примерять, но на этот раз она пришла все-таки в основном не за этим.
- А скажите, - осторожно поинтересовалась она, - вы, наверное, не помните, кто эту блузку вам принес?
Старушка торжествующе кашлянула, полезла под прилавок, достала амбарную книгу. Натуральную амбарную книгу, пеструю, как курочкины перышки и размером с Голландию, в картонной обложке. Начала листать и наконец распахнула нужную страницу.
Там идеально и с невероятной любовью был зарисован фасон, и даже цветными карандашами показан эскиз рисунка ткани. Записан размер, а также имя и фамилия комиссионера.
- Дарья Ефимовна Блук.
- Блык? – глупо переспросила Яна, хихикнув, словно первоклассница, услышавшая странную фамилию на перекличке – не смогла удержаться от дразнилки.
Ефимовна. Хы.
- Блук. Это ее мамы блузка (видите, здесь пометка). Не волнуйтесь, мама жива. Только на спину очень жалуется. Вишневая, 41. А вот где это, не имею понятия.
Яна смотрела в тетрадь со священным трепетом, будто ей неизвестно зачем открылись тайные, священные письмена.
- Вы невероятная! – не выдержала она.
Старушечка охотно кивнула – очень серьезно, без тени улыбки.
&
Когда наконец этот тяжелый и насыщенный рабочий день почти закончился, Яна присела на диванчик в детском уголке.
- Почти все мои подчиненные – дураки, - раздался над ее ухом тихий, приятный голос.
Давешний громила, который так напугал ее утром, да не один. С собой привел маленького, круглого, ласкового человечка с озорными глазками, который был ниже его чуть ли не вдвое. В крошечных ручках человечек держал кожаную сумочку, в каких носят ключи и документы. Он был почти лысым.
Яна так устала за день – она всегда уставала с покупателями, а суббота – самый базарный день, что только глухо застонала, откинувшись на спинку диванчика. Вряд ли эта парочка пришла за книжками для малюток.
- Да, представляете, по большей части все дураки. «Малыш, - спросил я его, - ты не напугал нашу девочку?» И когда узнал, что он въехал в челюсть…
Коротышка развел руками.
- Сами сказали, и Бо тоже, не дай бог он к ней прикоснется… Знаю я, что ли, эти ваши штучки…
- Видите? – с комичной обреченностью резюмировал маленький. – Я что говорю.
Телепузик топтался и оглядывал полки – среди книжек про медвежат и развивающих игр он выглядел как тот самый слон известно где.
Коротышка открыл сумочку и, немного покопавшись (почему-то Яне показалось, что у него там должен царить беспорядок и бардак, как в нормальной женской сумке), добыл визитку.
«Сергей Топыгин, безопасность». И какой-то замысловатый значок в углу.
Яна повертела карточку. Пожала плечами. Ну и что? Яснее не стало. Что им надо? Собралась что-то сказать, да передумала- помолчишь, больше узнаешь. Зачем они явились по ее душу?
- Не беспокойтесь, - ласково забормотал начальник, - я присяду? Нас, собственно интересует вот что. Вы знакомы с Дарьей Блук? Ах, да что ж это мы? Быть может, вам неудобно здесь разговаривать? Не хотите ли проехать в наш офис? Это недалеко, и чаем вас напоим. И домой потом отвезем.
Яне показалось, или маленький и правда пнул громилу в лодыжку?
Так или иначе, тот послушно, хотя и с явной неохотой закивал.
- Вот Вадимка вас и проводит как раз! Отвезет. Так сказать, доставит в лучшем виде. Как королеву.
- Нет уж спасибо, - выдавила Яна, осторожно, искоса оглядывая массивную фигуру.
- Я вас понимаю, - сочувственно согласился Топыгин и, сделав внезапно резкий и профессиональный выпад – шутливый хук громиле в пивной животик, застывший в миллиметре от дрогнувшей футболки, рассмеялся.
- В подсобке можно поговорить, - стараясь тщательно скрыть испуг, решила Яна.
Никуда я с такими не пойду. Что я, дура что ли? Безопасность. Чья?
Знает ли она Дарью Блук? И правда? Хороший вопрос. Главное, непростой.
Эх, душа Даша… Солнышко ты мое новое. Внезапное.
*
Улица Вишневая, как и ожидалось, - почти за городом. Конечно, где ж ей еще быть с таким-то названием. Коттеджный поселок. Или точнее сказать, выселок. Но домишки вполне приличные. Здесь должны жить люди степенные, приличные, воспитанные. Яна не стала предварительно звонить, хотя надо было бы, конечно. И телефон у старушки был записан.
Владелица (бывшая, вот она) роскошной блузки, Яна сразу поняла, кто перед ней, расслабленно откинувшись, живописно полулежала в шезлонге в окружении цветущих тюльпанов. Дородная дама с высокой прической, старомодной укладкой. Надо же, - подумала Яна, - кому-то все еще не лень…. Дама повернула к ней голову точным, рассчитанным движением богини, привыкшей к вниманию. Легкий макияж, возраст, да, но не пугающе-отталкивающий. Печальный такой возраст, ласковый. Очень фотогеничная улыбка всепонимающей мадонны. Яна залюбовалась.
А вдруг шаг вперед – это на самом деле шаг назад? Что, если это и вправду так?
- О, кофточка, - весело отозвалась дама, оживившись при виде знакомого наряда.
Изящным, выверенным движением она сняла темные очки и отложила в сторонку книжку.
Будто под камерами, - подумала Яна.
– Сидит идеально! Браво, милочка! Как жаль, что дочери все мое мало!
Яна смущенно поздоровалась.
Дама пик, не иначе. Козырная.
После чего женщина в шезлонге в рассеянной задумчивости, вдруг вспомнив о том, что нужно узнать, кто это к ней пришел, застыв, с минуту молча разглядывала гостью.
Когда в глазах вспыхнуло понимание, настроение ее резко поменялось.
- Ну, что ж, вот и вы, - наконец, она потерла переносицу, устало нахмурилась. – А я-то надеялась умереть без объяснений.
И сразу как-то все сникло: опустились уголки рта, обозначились морщины, опали когда-то роскошные, крупные плечи, обрамленные лямочками летнего сарафана.
Настоящее время свернулось в клубок. Жалобно заскулило, откатившись к забору, там, где набирали силу мышиный горошек, почти расцвели нарциссы, склонился к земле зарождающимися головками ландыш.
Что случилось потом, Яна помнила плохо. Кажется, открылась дверь. Кажется, она, Даша, вышла во двор, увлеченно разговаривая по телефону, держа его прижатым плечом к щеке. Даша вышла из дома и вошла в ее жизнь. Яна вдруг подумала, до чего же слепит солнце глаза. Из-за этого солнца, та, что стояла на крыльце, казалась окутана сиянием.
- Не думайте, что я вас не знаю, - сварливо пробормотала дама в шезлонге, наклонившись к гостье, - но не полагаю, что Дашеньке следует…
Молодая женщина, примерно яниного возраста (но наверняка сказать было трудно), что шла теперь, все еще разговаривая, к ним, была выше нее, шире в кости. Ей явно передалась материнская статность, размеренность и неторопливость. Мать повернула голову, чтобы кивнуть ей – с достоинством, с эдакой дворянской ленцой. Девушка заметила блузку и тепло улыбнулась. Она торопливо попрощалась, положила трубку и жестом пригласила Яну присесть на один из плетеных садовых стульев возле круглого стола, покрытого клеенкой, где стояли чайник, чайные пары и ваза с конфетами.
Даша убрала длинные волосы за уши, подперла веснушчатую, полную щеку. И они с Яной подумали одновременно – друг про друга - да это было именно так –«как мы похожи. Как похожа на меня». Обе заметили это сходство. А секрет прост. Глаза папины.
Босая, в широкой, длинной цыганской юбке, растянутой линялой футболке. Лениво зевающая, потягивающаяся, как сытая кошка на солнце, кусающая яблоко, щурящаяся одним глазом. Красавица и неряха.
А Яна – худая, можно сказать тощая, невысокая, вертлявая, как обезьянка, быстрая, резкая.
И вместе с тем невероятно похожи.
Дама-пик в шезлонге вытянула ноги, как-то обреченно выдохнула и начала вдохновенно врать.
Это приятельницы дочка, искала себе наряд для любительского спектакля, а я, мол, порекомендовала мою кофточку, ты же помнишь, как ее относила в магазин?
Даша, словно поигрывая веснушками нахмурилась, свела брови, было видно, что такие вещи мгновенно вылетали у нее из головы.
- Как там спектакль назывался? Кажется, что-то по Островскому?
Яна промычала себе под нос нечто, что могло бы при желании вполне могло сойти и за Островского.
Даша принялась, вяло колдуя, разливать чай.
- Я не буду, - беспечно махнула рукой ее величественная мама и загородилась книгой. – Надо настроиться на сеанс.
Яна потянулась за конфетой, специально, подсознательно или еще неважно зачем и как, коснулась руки той, что напротив.
И замкнуло, ударило, понеслось.
Она тоже видит это, - с ясной уверенностью подумалось Яне. – Потому что Даша замерла с чайником.
А заварка все льется, льется, льется в чашку.
Вот игровая детская площадка. И отец. Да, это он, без сомнения, только молодой, лет 30 назад. Смеющиеся темные глаза с лучиками морщинок, которые с годами станут все глубже, ярче, явственнее. Он спешит через парк, таща за собой Яну, маленькую. Машет рукой кому-то. Но кому? Когда она поднимается навстречу, эта молодая, статная, ухоженная женщина, Яна узнает ее мгновенно – нежная, загадочная улыбка, идеальной формы лицо. Дама-пик. Козырная. Еще бы, она диктор на ТВ, почти богиня. И снова в темных очках. Стильная прическа, для своего времени, конечно. Свободный, модный, легкий плащ. И опять это солнце, вокруг как ореол. Рядом с ней девочка. Вот она, эта девочка. Глаза распахнуты, на щеках веснушки. Пока отец и женщина о чем-то говорят, смеются, дотрагиваются друг до друга осторожно, точно украдкой, они с девочкой пытаются играть. Но та, бедняга, играть совсем не умеет – робеет, тихо улыбается, на все соглашается, разве что только не приседает в реверансе. Наверняка, так сказать, глубоко домашний ребенок. И еще поди и няня есть. Нет, с ней определенно скучно.
Яна отдергивает руку и смотрит в распахнутые от удивления, такие знакомые, будто бы воскресшие глаза.
Будто бы никто не накрывал их осторожно ладонями.
Никто не закрывал в деревянный ящик.
Не засыпал землей.
Не кидал сверху цветов.
Не вспоминал. Не оплакивал.
- Даша! – кричит дама, - Даша! Что ты с чаем делаешь?
+
- Конфеты были отвратительные, - вот что я помню, - смело глянула на мелкого Яна.
Ты начальник, ты и разбирайся.
- Как назывались?
- Назывались? Вы издеваетесь.
- Так, - разочарованно протянул тот и расправил спину, до этого в ожидании выжидательно согнутую в ее сторону. – Значит, вы потащились, извините меня, на другой конец города, чтобы обзавестись запасными пуговичками для новой блузки?
- Да, - пожала плечами Яна. – Вам, мужчинам, не понять, а как быть, если оторвется? Какой тогда смысл в кофте?
- И что? Дали вам пуговиц?
- Нет, - вздохнула она, вполне правдоподобно изображая сожаление. – У них, увы, не сохранились.
- Я вас понимаю, - энергично закивал головой неутомимый Топыгин, выразительно, украдкой поглядывая на своего нерадивого подчиненного, который словно по команде начал пыхтеть и бессмысленно моргать – мол, да, нехорошо как-то, даже пуговиц не дали….
- Приходят тут, понимаешь, бьют незнакомых людей по лицу. Задают вопросы. Но это очень важные вопросы, Яна. Знаете, почему? Потому что от них кое-что зависит. Для Дарьи. В первую очередь.
Он немного помолчал, изучая совершенно пустую, крашенную белой краской, стенку.
- А может, и для вас.
Он выразительно выпучившись (ну домовичок-домовичком, - едва не прыснула она, и прыснула бы, не было бы ей так страшно), указал взглядом на свою визитку в руках у Яны, которую та машинально вертела.
- Вспомните что-нибудь необычное, что-нибудь, что у вас ассоциируется с Дарьей, пожалуйста! Пожалуйста, - здесь особый, душевный акцент, мягкий и настойчивый, как армянский коньяк, - позвоните!
Ага, щаз, как же, мистер Колбаскин, - про себя огрызнулась Яна и широко улыбнулась. – Ляжкин-Подтяжкин. Расторопный Пяточкин.
Когда страшно, лучше всего придуряться. Вдруг сработает?
Катушкин-Покатушкин.
- А что за парню вы дали по лицу? Что ему от меня было надо?
- Вот в этом-то все и дело, Яна, любезная вы наша, в этом-то все дело… А вы как думаете, что?
=
- Она дурку валяет, Прокопьич, натрави на нее эту твою новенькую, странную, да и дело с концом.
- Натрави. Фу, какое слово, Топыша. Я обещал Дине Витальевне, что использовать ее в этом отношении не буду. По крайней мере пока. У девочки травма. То, что она читает, ее расстраивает. До помешательства просто. Зачем нам сложности? Тонкая. Звонкая. Нервная. Пусть окрепнет. Сама вырастет, сама решит, что ей надо. Там потенциал, сам знаешь, ого-го…
- Не знаю. Не хватает, веришь-нет, ума. Эти ваши замудреные дела. Ээээхх… Что сказать? Жизнь – это боль.
- Такой боли, как у нее, никому не пожелаю. Что поделывает моя бывшенькая?
- Ведет праздный образ жизни. Не напрягаясь.
- Мама в образе?
- Не вышептать. Афродита на пенсии.
- И что, есть? Что-нибудь такое, что мы с тобой, простые смертные, никогда не сможем уяснить?
- Думаю, Пркопьич, именно так. К сожалению.
- Не хотелось бы, правда?
- Ох как не хотелось бы. Не люблю я это. Как в потемках мышь ловить.
- И что Бориска? Выделывался?
- Как обычно. Словно Зевс явился смертным в своей колеснице. С новой богиней через плечо. Наперевес.
- Богиня жгла?
- Опалила брови Вадимке, факт.
&
«Он меня каждый день после работы встречал. Ждал, животик выпятив. Угрюмый такой, толстенький, стоял под той самой яблоней в парке, - усмехаясь, рассказывала она Даше. – Здравствуйте, добрый вечер. Я вас провожу? Нет, спасибо. Да, ничего, провожу, мне все равно в ту же сторону. Идет молчит. Как на задании.»
Дама-пик явилась в книжный к обеду. День был пасмурный, грозился дождем, а она его словно бы осветила. Статная, высокая, в белой прозрачной блузке, светлых, сливочных, просторных брюках, максимальные каблуки. Темные очки и высокая прическа. Украшений как раз в меру, тут важно, что даже если с парой бусин переборщишь, все общее впечатление будет испорчено. Яна, расставлявшая новинки, застыла – до того это было завораживающее зрелище. Дама очень вежливо попросила уделить ей минутку.
- У вас ведь все равно скоро обед, правда?
Да неужели?
Что такое обеденный перерыв в книжном магазине, да и в любом другом? Продавцы по очереди быстро, тихонько пьют чай или разогревают свои домашние контейнеры в микроволновке в тесной подсобке. Дама явно не имела представления о нравах и обычаях розничной торговли. Чтобы не вызывать лишних разговоров, Яна отпросилась у заведующей на час.
В маленькой узбекской чайной в дальнем углу парка было душно. Дама, усаживаясь, улыбалась весьма профессионально, видимо, по привычке, будто ее все еще снимают. Про такую улыбку говорят – как приклеенная. Неживая, словом. Зачем на эмоции жизненные силы тратить? Тяжело так держать себя, наверное, - подумала Яна, - все время в напряжении. Привычка?
Она жутко хотела есть.
- Я ведь в этой блузочке ходила, когда Дашу носила. Ну, в первые месяцы, конечно. Даже пару раз на эфире в ней была. Очень она мне нравилась – элегантная, актуальная.
Эдакое доверительное кокетство – а дистанцию сохраняет весьма умело. Герцогиня приподнимает вуаль.
- Ах, вот как, - с вежливой озадаченностью откликнулась Яна.
Она вспомнила, как впервые увидела блузку в магазине с прикольным названием, прикоснулась к ее шелковой материи, огладила полоски. Что она тогда почувствовала? Что заставило ее удивиться? Отложить все остальное? Настроиться, будто на радиоволну? Острое чувство родства.
Папа умер. Мама тоскует, плачет. Никак не возьмет себя в руки. Только ли потому плачет, что тоскует?
Принесли чай и лепешки. Яне густой, горячий, пряный суп.
- Я вас не виню в том, что вы захотели разыскать сестру. Хотя я надеялась, что этого не будет. Как-то даже успокоилась с тех пор, как Алексей Демидович умер…
Вот только не надо колыхать святого папу…
- Почему у Даши такое странное отчество – Ефимовна?
- Видите ли, - дама наконец-то соизволила снять очки, - и я, и ваш отец – мы оба люди публичные. Ну, были публичными, если уж выражаться точнее.
Яна удивилась – дама была почти не накрашена. Как глаза сразу изменились – смотрятся какими-то жалкими, что ли, беззащитными, другими, будто сад без ограждения. Моргают, словно взлететь не могут. Куда делись эти стрелы-крылья в уголках? Такая мелочь, а как все меняет.
Есть глянец, лоск, а есть жизнь. И они зачастую путаются, пересекаются лишь в чьих-то головах, не больше.
- Ефимом звали моего деда, я его помню прекрасно, мой любимчик детства. Такое светлое пятно, - она неопределенно, но весьма живописно повела рукой в опасной близости над яниной тарелкой с супом.
Яна ела торопливо, деловито, украдкой глядя на монитор телефона – сколько времени?
- Я, честно, - наконец сказала она, бесцеремонно откусывая поллепешки, роскошной, душистой, - про вас ничего не знала. А мама моя, как думаете? Если да, то молчала как партизан.
Дама стала смотреть в окно с замысловатыми резными завитушками.
- Спросите сами, мне это неинтересно. Но вот другой вопрос - зачем вы пришли?
Яна перестала жевать.
Не скажешь ведь ей, что сны снятся странные? Точные, ясные.
Зачем пришла? Вдруг ее обдуло, будто ветром, какой-то глухой ненавистью.
- Вы всегда хотели, чтобы папа к вам ушел, так? Надеялись. Я же помню. Новый год – он вечно опаздывал – то университетские приятели затащили в квартиру силком, не было возможности отказаться, то еще что. Любой праздник – какая-то заминка, задержка, конфуз, даже на 8 марта. По выходным то на ученом совете бумаги потеряли, надо ехать, то приятель руку сломал, то рыбалка, то высоковольтные монтажные работы, то невесомость в космосе под угрозой.
- Нам с вами не позавидуешь, верно? – внезапно разрядив обстановку, хохотнула дама. - Да, новый год – это был сущий ад. До сих пор ненавижу. И в основном из-за дочки. Этого никому не пожелаешь. Не семья, не полсемьи. Не муж, не друг. Хотя я его очень уважала.
Яна хмыкнула. Уважала?
- Он со мной за все время только один отпуск провел. Разве это жизнь? И не свободна, и не замужем. Серединка-наполовинку.
Яне отчетливо вспомнился сон – море, чайки, ощущение близкого тела, касающегося, обжигающего кожу, несмотря на холодную воду. А Дашенька-то уже была внутри. Это ее она почуяла, когда блузку мерила. Только ее одну. Сестренку.
- И вообще, - дама как-то конфузливо поерзала, совершенно некстати прервав ее мысли. - Все осталось вам. Мы ни на что не претендуем.
Ха, - про себя отметила Яна, вспомнив коттедж, ухоженный сад.
- Да что уж.
И представила их захламленную квартиру, незастекленным балконом на дорогу, печальную маму с тревожным узким личиком, пьющую дешевый растворимый кофе литрами на кухне с обоями пятилетней давности.
- Я, собственно, хочу вас попросить не беспокоить Дашу. После смерти Алексея Демидовича она пережила сильный стресс. Сейчас наблюдается у психотерапевта. У нее очень слабые нервы. Она совсем не такой боец, как я. Очень вас прошу, просто давайте разойдемся. Мирно.
- Не хотите родственников?
Дама поморщилась. Было видно, что ей эта тема очень неприятна.
- Не то, чтобы не хотим… Просто не надо ее тревожить. По крайней мере, пока. Воспоминаниями, выяснениями или чем-то другим. Дайте ей прийти в себя. Пусть девочка сосредоточится на творчестве.
Яна чуть не поперхнулась. Девочка? Да она взрослая женщина!
- Моя сестра - художник? – искренне удивилась Яна.
Хотя…
Дама улыбнулась натянуто.
- Что-то вроде этого.
Надела очки, положила купюру на стол и поднялась. Яна обтерла губы салфеткой.
- Как ваша спина?
- Спина? – удивилась козырная. – Что вам до моей спины?
Яна помедлила минутку.
-Просто… Эгм… Мне сказали, у вас отличный массажист.
- Юлик? Вы знаете Юлика? Да, одно это меня спасает, честно говоря. Иной раз совершенно невозможно голову повернуть. Что ж, в любом случае, мне пора.
Яна задумчиво кивнула. А уж ей-то как пора.
()
Я, Петр Прокопьевич Пыстин, всегда присматриваю за своим девочками.
Близкие друзья называют меня «Пыстя, восемь баб на шее». Жена, две дочки, мама, тетя, теща, сестра с племянницей. Но они забывают про девятую – мою первую жену Дашу, непутевую, путанную, такую сладкую и горькую одновременно.
Мы поженились после недели знакомства, это странное событие – яркое и волнующее - случилось тыщу лет назад. Вспомнишь – и кажется, нельзя с уверенностью сказать, что это было? Комета упала нам обоим на головы? Ураган? Пыльная буря? Наводнение по самое горло? Ей едва исполнилось 18, я ее старше почти на 12 лет, а такой же дурак был. Прожили, удивляюсь каким-то чудом, полтора года и разбежались, меня как будто обожгло. Не сказать, что до сих пор горю, но иногда на опаленные места и сейчас дую. Хотя развелись только пять лет спустя, Дашу невозможно заставить какие-то документы оформить. Для нее это все – другая планета.
Моя первая жена – существо вольное, странное и нелепое. Росла она как роза на ветру, куда ветер дует, оттуда и аромат. В доме всегда мамины поклонники, подарки, духи, цветы, праздники, пафос, искусство, богема. Кто ее отец, она на ту пору, по-моему, не знала, да ее, похоже, это и не особенно заботило. Школу закончила еле-еле, пропускала много. Знакомые киношники частенько с собой на съемки брали, в эпизодах мелькала, конечно, интересно, кто спорит. Но в итоге что? Никуда не поступила, хотя я что только для этого не делал, до сих пор профессии никакой. Ее с детства приучили к тому, что она – сама по себе подарок, душка, радость, милость, солнышко и цветочек. Выросла дылда, совершенно не способная о себе позаботиться, не то чтобы о ком-то еще. Сегодня она живописец, актриса, завтра скульптор, послезавтра писатель, сценарист, фотограф. Все это наскоками, поверхностно, все давно заброшено. Все ей аплодируют, превозносят, реверансы, поцелуи, одобрение, хвала. И в итоге – пфф – мыльный пузырь лопнул, все разошлись. Все забылось. Пара фоток на память. Мама с дочкой лениво пьют чай в саду.
Не знаю уж, что там у них происходило в последние годы, я не вникал, кажется, она ближе познакомилась со своим отцом, который с ними не жил – у него была другая семья. Внезапно - инсульт, пролежал неделю в параличе, финал, но об этом обо всем, конечно же, я узнал позже. И что-то у нее после этого ли, позже ли, разладилось в голове окончательно. Даже к специалисту пришлось обращаться, насколько я в курсе.
Даша – она никогда берегов не наблюдала. Даже когда мы были женаты, при ней всегда были другие мужчины, много, просто какая-то безостановочная история, все это рефлекторно, внезапно, знакомые, друзья, поклонники, полный дом народу, она куда-то едет, какие-то бестолковые путешествия, пикники, междусобойчики. Захотелось и подавай. Когда я начинал говорить о верности, семье, она только бессмысленно улыбалась, будто не понимая, о чем вообще речь. Возьмет мою руку, поцелует пальчик. Сегодня понедельник – значит, мизинчик, потому что понедельник – самый ущербный день. Прищурится. Засмеется. Ну, все, пока, я убежала. Выставка. Премьера. Дефиле. Тебе же все это неинтересно, милый? Когда буду, не знаю.
Но ведь я так хочу!
Блаженно-бестолковый ребенок, наша Даша так и не выросла. Веселый, глуповатый, легкий, как шторка – дунет на нее ветер, она вспорхнет, успокоится - опадет.
Я свою малышку Дашу встретил месяц назад или чуть больше – и чуть не упал. Глаза на мокром месте, губы кусает, говорит урывками, замолкает, оглядывается, а ведь обычно ее было не заткнуть. Одета как попало, нервно теребит порванную лямку у сумки.
Встречаешься с кем-нибудь? Замуж вышла? Мотает головой. Чуть не плачет. Что это такое? Это вообще Даша? Мне ситуация не понравилась так сильно, что я расстроился. Даже позвонил ее маман – та говорит, что ж вы хотите, Петенька, вполне ожидаемо - Даша переживает смерть отца, которого по-настоящему только-только стала узнавать. Родной, близкий человек умер. Ну, вроде, вполне разумно. А мне не по себе. Я заподозрил, что это не все. Даша глубоко и сильно ни во что включаться никогда не умела, просто это не в ее природе, так что же ее так подкосило?
Мужчина всегда приходили в ее жизнь и уходили, как закаты и рассветы – одни были впечатляющими, долгими, эффектными, красочными, другие краткими, быстрыми, на 90% скрытыми за тучами. Даже отец. Вот вы попробуйте, давайте, вспомните хоть один закат, который видели? То-то.
Ну, я, естественно, принял меры. Поручил нашему отделу безопасности подразузнать.
И тут помимо всего прочего как-то боком, по-собачьи, отфыркиваясь, выплыл Юлик.
@
- Я всегда это чувствовала, знаешь? Как будто бы не одна. Делаю что-нибудь. Да хоть что – хоть бы печенье из зеленого чая (эко) – и все время чувство, что кто-то у меня рядом есть такой немыслимый, близко-близко. Аж мурашки.
- Между нами есть какая-то связь, это точно. Это все блузка, представляешь? Такой случай.
- Как будто я вижу тебя, а ты видишь меня.
- Когда мы коснулись, да? Ты тоже это почувствовала, я знаю. В первый раз. Так остро. Все мысли на двоих, как будто мы – одно.
- Все будто бы вспомнилось. Как папа водил нас играть вместе, хотел, чтобы мы не были чужими. Правда потом все реже. Реже. Ты всегда была такая… Такая другая...
- А сейчас удивительно, да? Как мы похожи.
- Ужасно!
- Твоя мама просила меня тебя не доставать.
- Мы как-то обе с ней расклеились. У нее спина. У меня после похорон начались дикие боли. Голова раскалывалась, спать не могла. Все время плакать хотелось. Врач говорил - депрессия. Но теперь получше. Правда.
- Давай погуляем вместе? Что ты думаешь про папу? Злишься на него?
- Еще как! Помнишь старушку в комиссионке? Там пахнет вербеной.
- Наведаемся? Стащи маминых тряпок.
$
Он заметил ее, когда парковался на Вишневой. Вышла, захлопнула калитку. Лицо растерянное, будто недавно током ударило – да там, где по идее не должно было – однако же так, легонько, не смертельно, в лечебных целях. Угловатая, невысокая, совсем не в его вкусе. Волосы жиденькие, мышиные, неухоженные, тело неспортивное, сутулится. Лодочки без каблуков, джинсы, серая масса.
Он сразу почувствовал это. Неприятно. Пусто. Даша – радость его, солнце - веснушки, кудри, тонкие запястья, пальчики на ногах как улиточки. Его Даша-дымка закрылась. Алла Михална как всегда как ни в чем ни бывало безмятежно распластала тело, будто ее сейчас будет Рафаэль писать. Нет там никаких проблем с позвоночникам, мышцы просто жутко зажаты – это привычка хранить секреты.
У спортсменов такого почти не бывает – они ребята открытые, простые, там если спазм – то конкретно по делу, - куда ударили. А у нее, видать, обширный по жизни был удар и годами длился, не иначе.
Впрочем, ему чужие семейные дела до лампочки. Хотя Алла Михална обратилась через знакомого тренера как раз, когда что-то там у них произошло дома – и как следствие якобы, у нее обострение на нервной почве. Ну, на нервной так на нервной. Массаж так массаж. Дело хорошее. Здоровью только на пользу.
Как только он Дашу увидел, сразу остолбенел. Старше его лет на 7-8, ну и что. Ему ведь нужна не сама Даша в реале, а ее роскошные, смутные мысли о собственном теле, прерывистые, задумчивые, неторопливые раздевания по вечерам, будто она забывает, куда шла, снимая один носок, не помнит о втором, смотрит в окно, падает навзничь на покрывало. Расчесывает волосы пятерней, гладит себя по векам, кусает ноготь. Снимает юбку. О мой бог. Как она снимает.
И раньше он тоже это делал. Женщины-загадки? Да не смешите! Он читает только весьма специфические вещи. Весьма пикантные. Он знает в них толк. Это, разумеется, считается тайной, приватным делом, да ему-то что. Для него – все они - лишь сладкие журнальчики – иногда на ночь, иногда прямо среди бела дня, как настигнет. Лишь бы быть поближе. Пристроился и читай на здоровье. Ему не интересна их жизнь, тревоги, печали, работа, дом, дом, работа. Тут, согласитесь, тоска. В основном – это очень простые вещи, иногда до боли скучные, чем старше он становится, тем требовательнее. Но Даша – это совершенно особый случай. Даша вкусная, непредсказуемая. Одни только ее воспоминания о том, что у нее было… Это нечто. Даша – его персональный наркотик. Он на нее подсел. Никому ее не отдаст. Да продлятся вечно псевдо-невролгические боли в пояснице у Аллы Михалны!
У него все началось еще в юности, когда он стал мужчиной. У Даши все кончилось, когда он стал ее читать. Это не фантазии – он знает точно, хотя и ни с кем этого не обсуждал. Как вдруг... А ведь все было так хорошо. Что же сделала с ней эта костлявая? Кто она такая? Конкурент? Почему Даша теперь закрыта для него? Почему он больше ничего не видит? Не чувствует, не осязает? Он сходит с ума, массажирует обширное аллино тело невнимательно, прислушиваясь к шагам в соседней комнате. Вот там что-то упало, звякнуло, пошатнулось. Вздох. Алла Михална колышется. А он ничего не может уловить.
И даже когда чай пьет, берет ее за руку, целует вежливо кончики пальцев на прощанье, когда они в бадминтон в саду играют, или он ей помогает тяжелую коробу донести. Ничего больше не происходит.
Теперь это уже не чтение – это всего лишь догадки, ему остались воспоминания, мираж…
Нет, так не пойдет!
Эта, другая, работала в книжном. Ходила на смены два через два. То утром, то с обеда. Совершенно несвидабельна. Бывают же такие особи! Ну совсем не в его вкусе история. Женственности – ноль. И что такая селедка с Дашей могла сделать? Это ведь она? Она? Больше некому. Он сразу же почувствовал, что она тоже может читать, едва прикоснулся к ней. Неприятное ощущение. И его осенило – Даша стала пахнуть ею. Даша стала на нее походить.
Она может читать только одного человека.
Они обе.
Как он может читать только об одном.
Она может читать только свою сестру. Как ее сестра может читать только ее одну.
%
Странная девушка в совершенно ужасной кислотного цвета майке с высунутым языком, улыбаясь, идет им навстречу. Ее длинная коса лежит на плече – так уже сто лет никто волосы не носит, надо же! Она совершенно естественно, будто бы танцуя, проходит между ними двумя и тихо шепчет.
- Дорогие, возьмитесь же поскорее за руки!
Этот шепот, хотя она не наклоняется, ни к той, ни к другой, кажется таким громким, а слова такими важными и правильными, что они смеются, и подчиняются.
Вдалеке маячит телепузик. Даша и Яна хихикают, оборачиваясь по очереди.
- Вон он, смотри, тот, про которого я говорила. Комиссар Мэгрэ. Уже 2 недели за мной ходит.
- Молодой. Интересный. У него взгляд как у…
- Живот как барабанчик.
- Живот не главное. Взгляд как у охотящегося кота – исподлобья. Как будто он приготовился долго-долго сидеть в засаде. А потом прыгнет!
- Ты поэт. Да просто ему начальник приказа за мной шпионить.
- По-моему, уже всем ясно, что больше не нужно ничего этого. Все же разрешилось само, так?
- Тогда чего же он ходит?
Даша прыснула, веснушки заплясали. Повела плечами.
Девушка в кричащей майке, проходя мимо, вежливо поздоровалась с Вадимом.
Тот особой радости не выразил, криво усмехнулся, сконфуженно кивнул. Эта татушка у нее на шее – как-то жутко становится, хотя всего-то какая-то бабочка нарисована…
Он не любил этого. Зачем его страховать, что он, маленький? И так половина непонятна. Тайны. То есть задание, то оно снимается. Голову сломаешь.
Дина шла по улице, напевая что-то из времен года Вивальди, кажется, лето, по крайней мере, это была точно не весна. Слишком уж просто, когда одно другому соответствует, в жизни так почти не случается.
Почему-то именно сегодня настроение у нее было особенно хорошее. Дина не подозревала, насколько великолепно она выглядит в своей безвкусной одежде – короткая юбка с воланами, босоножки. Несмотря на дешевые, кричащие тряпки.
На углу возле кофейни дверца Хонды распахнулась ей вслед.
- Девушка, вы уронили…
Неправда.
Дина застыла. Понятно. Краска медленно залила ее щеки.
Парень, лет 25 или около того, судя по всему невысокий, с очень короткой стрижкой, носик пуговкой. Улыбается, выглядывая из машины. Вышел. Спортивный, личико милое, смешное.
Ах, ты баловник!
- Пан Юшка, - произнесла Дина мягко, но твердо, - не стану я портить вам жизнь, хотя Пыр-пыр наверняка этого бы очень хотел. Ступайте себе с богом и держите в бардачке ваши нескромные мысли!
«Говорю я о турах и ангелах, о тайне прочных пигментов, о предсказании в сонете, о спасении в искусстве. И это - единственное бессмертие, которое мы можем с тобой разделить, моя Лолита.»
После чего Дина развернулась и, беспечно помахивая запястьями, будто воробей, купающийся в пыли, отряхивает себя крыльями, пошла дальше.
Все-таки иногда весна многое решает за нас, согласитесь?
Читатели
© Copyright: Татьяна Сапрыкина, 2020
Свидетельство о публикации №220101601082
Свидетельство о публикации №220101601082
Рецензии