Мак Маг. Утренняя звезда, гл. 5

 
- Между вами было что-то? – Спросил я прямо.
  К сведению от меня, Мак Мага: многие люди  редко говорят о том, что они чувствуют. Поэтому если вы хотите узнать, как кто к вам относится и какие цели преследует, то нужно спросить об этом в лоб и обратить внимание на  жесты и повадки, - так учит  Патти Вуд.
   Мила перевела на меня. В окне, куда она глядела до сих пор, ничего разобрать уже нельзя было.
Вид безоружный, и словно обиженный.
   Я видел, как она держала особенную минуту, чтобы ответить однозначно.
Я же готов был услышать все.
- Ах, Мак, - сказала она, - если бы было - лучше  было бы. Тысячу раз лучше.
   В купе постучались.
   Девушка вздрогнула. Дверь распахнулась, заглянула проводница.
- Вы будете брать белье? – Спросила она.
- Разумеется, - ответил я.
   Я поднялся. Моя милая спутница попросила позаботиться и о ней.
Я обещал принять за неё спальный комплект.
- Только там нужно расписаться! – Предупредила проводница, дёрнув локоть двери купе, не запирая ее, как было и отправилась по коридору вагона.
   Я последовал и намерен был уговорить – поставить автограф за обоих.
Так и вышло. Я вернулся. Девушки не было.
Я ждал.
   Она вернулась скоро - свежей, с аурой влажного лица, в руках - крохотное полотенце.
   Я указал положенный мною на ее место комплект белья.
Она благодарила. Взяла сумочку, поставила наверх. Полотенчико расправила и развесила под столиком.
- Не перестаю удивляться, - сказал я банальное, - как в женской сумочке столько  умещается!
- Эта сумка не моя. Ее подарили. Все, что на мне, мне пришлось докупить ещё на деньги редакции. Они выслали мне срочным образом. Моя одежда была никуда не годной. Вы  видите же, какая безвкусица?!
   Мила поднялась, вышла из-за стола  (это было излишним) и посмотрела себе куда-то в средину  живота, предполагая там  среднее положение своей прекрасной фигуры в лёгкой своём облачении.
- Глядите, какие на мне туфли. Ужас! – Она обратила моё внимание на свои ножки. – Мрак же!
- Да-да, - согласился я и сверился – не обидела ли моя спешная податливость девушку.
 Она поджала губы, села.
- Вы сегодня почти ничего не ели, - заметил я.
- Я - на диете!
- На диете? – Посмеялся, думая этим - комплимент соседке. Да и вовсе – так.
- Вот вы, - дала она реплику, - точно, что не ели! А вам для ваших мистических дел, наверное, много надо много кушать?
- Верно, - сыграл я, - верно, иногда такой жор нападёт, что... Однако, с меня, как с гуся… Я тоже, знаете ли, на диете.
   Вместо ответного благорасположения или хотя бы улыбки, Мила только губами  в сторону повела.
- Чем же закончилась ваша история? – Интересовался я.
- Мак, она не окончилась. И неизвестно когда окончится.
- О, ещё интереснее, - поддал я дровишек.
   Мила на меня посмотрела все тем же ровным взглядом, ничего не выражающим и тем, что красит всякого человека от излишних морщин, мономимикой.
   Я ещё раз вгляделся в ее лицо, - маленькое все: губы-пушкИ, крохотные уши, вздёрнутый носик и - огромные глаза.
Руки ее, с локтями прилежно лежали на столе.
- Гиличенский несколько раз выпроваживал меня, продолжала она, - он, казалось, готов был на все, чтобы избавиться от меня.
Ни время суток, ни погодные условия его не волновали. Он почти дошёл до мольбы ко мне, да. Только чтобы я покинула его дом тот час.
Но я упиралась…
Знаете ли, есть в моем характере такая дурнушка: твердят, а я – осел. Да и, куда же я пойду?
- Да. И прилично ли выгонять человека на улицу, действительно? – Поддержал я.
- Верно. Все верно, но у него были мотивы.
- Какие?  Он, в конце концов, успокоился?
- Да. Я сидела забитой в своей кровати, подобрав ноги, и едва не плакала.
От отчаяния, стыда.
И заплакала бы, если бы это имело силу. Но что? Это не поможет.
   Мы просидели так битый час в полном ожидании чего-то, полном молчании, - я и лесник.
Только ливень бил на моей стороне, и бешеный треск деревьев за окном, и логика всего гостеприимства, как поверенные мои, как присяжные мои, моего малого суда, стояли вроде бы в защиту.
   Я не желала причинить никаких никому неудобств, а тем более именитому моему бывшему преподавателю. Я могла бы, и уйти, и в ночь могла бы, и куда угодно. Но ...
Как странно, как страшно это было бы…
   Но я бы дошла бы., да. Куда-нибудь. Но …
   И знаете ли, мне не нужна была никакая от него респонденция уже. Я – хотела домой.
И потом думала: с таким человеком у меня могло быть что-то общее?
Как он опустился в моих глазах! Как он мог так бы…? Благородный человек!
Нет, он - просто преступник!
   Рассказчица глядела на меня во все глаза. Я старался всеми фибрами сопереживать, хотя мне было не ясно за что.
   Продолжала:
- Прошло положенное время, и Гиличенский поднялся с места, взял свечу, направился в мою сторону. Мне - не  по себе.
Он отодвинул занавеску до предела, до визга прищепок, на которых та держалась, вгляделся в мой размытый бедственный, погасший образ, постоял, держа в руке свет.
Думал что-то. Вернулся.
Взял табурет, поставил его передо мной, сел напроти в отдалении.
- Послушайте, - начал он, - я должен сделать одно очень важное дело. Это дело всей жизни моей. Я должен…
   Он глядел на меня. Черты лица смягчались, разглаживались. Я стала узнавать в этом человеке то, за что я могла бы его полюбить.
- Ещё с раннего детства, - говорил он, - я чувствовал своё предназначение. Мне снился много раз один и тот же сон, и я слышал призыв  того…
Мила сделала паузу в повести, скрепила губы.
Нервные желваки прокатились по ее скулам. Я даже не подозревал, что в  арсенале ее мимики такое может случиться.
   Она продолжала:
- И теперь, - говорил он мне, - это время вполне созрело.
- Какое время? – Выпалила я.
   На миг мне показалось, что профессор просто спятил. Эти его периоды глубокой задумчивости посредине лекций, - я помню их, но они были, наверное, тогда так обворожительны для нас, девчонок.
И над нами подшучивали потом уже, спустя, парни-студенты, за ненормальный поступок любимого учителя, - забросить выверенную учёную степень, признание, прекрасное и  перспективное место в университете.
Вдруг, на те - работа лесником в  глуши! Смеялись…
Мысли мои, пересекались тогда в избушке: а ведь, правда, может быть, этот человек с ума сошел?
Параллельно, чисто профессионально, журналистская, а даже больше – графоманская, у меня зарождалась идея описать таки факт этого помешательства где-то когда-то, может быть, в будущем.
- Это чувство, - между тем продолжал Гиличенский – меня преследовало всю жизнь, дразнило. Но я существовал ради него.
И вот - душа моя стала чрезмерна. Я стал испытывать несовместимую тревогу. Полная асинхронизация во всем. Понимаете ли, вы?
   Я кивнула на всякий случай, желая найти в человеке рассудок, терпеливо изучая его внешность, обскакивая детали его внешности, обдумывая, как бы мне отсюда выбраться, если что…
- Я вижу, вы мне не верите особенно, - продолжал он обращаться. Он обращался ко мне на «вы», отстранённо.
Я крепилась и решила слушать до конца.
- Я должен в одно из рассветов увидеть звезду, раннюю звезду, которая мне покажет будущее людей, человечества.
   Мой рот в изумлении распахнулся.
Такого, Мак, я не ожидала услышать.
Этого не мог не  заметить и профессор.
   Он смотрел на меня продолжительно, потом сморщился в досаде, жутком волнении. Наверное, ему было жаль, что он начал мне всю эту  историю своей болезни?
   Глаза его воспалились, он поднёс руку ко рту, закашлялся. Только теперь я поняла, что он, пожалуй, крайне болен…
И к своей этой звезде уже не раз ходил на рассвете.
И сегодня…  А сегодня? А сегодня  лил такой дикий ливень! И что? Он куда-то пойдёт тоже?
- Вы и сегодня хотите? – Это спросила я.
- Что?
- Идти.
- Нет, - между кашлями вставлял он, - я плохо себя чувствую. Вот, может быть и ваше появление – это, как знак, чтобы я немного отдохнул, остановился, переждал, воздержался. Я нехорошо себя чувствую...
Я буду дома всю ночь и завтра…
Но вы обещайте. Вы дадите мне слово, что покинете моё нынешнее расположение. Навсегда покинете. Пусть это будет завтра.
    Волевым усилием он заглотнул кашель и ждал моего ответа. Его щеки выстреливали холмиками - не сорваться в кашле.
- Что же? – Переспросил.
- Да, - дала я добро, - конечно, я уйду.
- Это все.
   Он поднялся, взял табуретку, вышел за границу моего малого островка, вернулся, задёрнул плотно штору и уселся там, - на своё место.
   Я укутала ноги одеялом и сидела, молчала, как мышь.
   Прошло ещё время, и ещё. И мне громом прозвучали слова:
- Если вы хотите ужинать - вы можете. Я вам тут все оставлю и чай сделаю. Хороший чай: мята, рябина, орехи. Удивительный чай! Я сейчас приготовлю.
   Я не успела возразить, отказаться. Не успела и подумать, что де кто знает, чем меня тут напоят!
Но когда в моем желудке раздался крепкий хруст и переваливание чего-то куда-то во что-то, я согласилась.
   «Что будет, то и будет!»