Манящее далёко

               
     Полночь. Монотонный перестук колёс грузового поезда, второй час безостановочно поглощавшего километры длинного перегона, располагал ко сну. Подтверждением последнего был дружный храп подчинённых старшего лейтенанта Тамаша Хопцова, бравший верх даже над металлической дробью колёсных пар вагона.
   
     Старшему лейтенанту не спалось – в голову лезли невесёлые мысли. Вместо того, чтобы быть сейчас у постели умирающей матери, поезд уносил его совсем в другую сторону: в Шепетовку, где ему предстояло сдать в ремонт армейскую метеостанцию. Его просьбу об отпуске по семейным обстоятельствам начальники отклонили, посчитав, что офицер, буквально на днях вернувшийся с учебного сбора слушателей заочного факультета высшего военно-учебного заведения, просто манкирует своими служебными обязанностями. Проверять обоснованность такого вывода не стали. Назначили начальником воинского эшелона, состоявшего из платформы с метеостанцией и теплушки, одновременно – начальником караула в составе трёх рядовых и сержанта для охраны данного военного объекта в пути.
 
     Если бы не состояние матери, Хопцов был бы рад этому путешествию протяжённостью больше двух тысяч километров. Его цыганская душа постоянно жаждала перемен. Он помнил, как в детстве, мечтая о путях-дорогах, прикладывал ухо к рельсам, ловя звуки железнодорожных составов, спешивших из манящего далёка. Позднее гудки поездов, уходивших в это далёко мимо забытого полустанка, рядом с которым когда-то зажил оседлой жизнью цыганский табор его матери, стали звучать для него всё призывнее. Тамаш ловил себя на мысли, что однажды он всё же соберётся и отправится в неизведанные дали.
 
     Это произошло, когда ему стукнуло восемнадцать. Тамаш Хопцов оставил лачугу своей матери, оказался в большом городе, где умудрился поступить в военное училище. Странным было это обстоятельство, если знать, что цыгане по природе своей всегда оставались пацифистами и не шли в армию. Хотя среди русских цыган, сэрвов, влахов иногда всё же встречались те, кто выбирал военную карьеру. Такие обнаруживались даже среди янычаров Османской империи. Теперь цыганским военспецом стал и Тамаш Хопцов.

     Состав дёрнулся от резкого торможения, вызвав затухающий перестук буферных тарелей вагонов. Неровный свет путейского свечного фонаря тревожно заметался по стенам теплушки, наполнив старшего лейтенанта чувством необъяснимого беспокойства и беспомощности. Это состояние было недолгим. Когда состав вновь набрал прежний ход, вернув перестуку колёс знакомый ритм и звуковую гамму, у него в голове уже было решение: он, сдав в Шепетовке груз, отправится не в часть, а к матери! Невзирая на авантюрность созревшего плана, чреватого серьёзными последствиями для его судьбы в случае непредвиденных обстоятельств! Сейчас в нём говорила цыганская любовь, всегда жгучая в любом её проявлении, в том числе в любви и уважении к родителям и старшему поколению. Не той псевдолюбви светловолосых и светлоглазых соотечественников, что позволяет сдавать своих предков в психиатрические лечебницы и в дома престарелых.

     В этой же ночи эшелон прибыл в Шепетовку. В первой половине дня Тамаш Хопцов сдал ремонтникам по описи метеостанцию, а во второй – его подчинённые, вооружённые четырьмя автоматами, с двумя цинками боевых патронов, уже вели, расположившись в плацкартном вагоне скорого поезда, отсчёт километров, отделявших их от Ленинграда, откуда все они были родом. В это время бросивший их командир летел Аэрофлотом в сторону Вологодчины, где и затерялось цыганское поселение его матери.

     Летел Тамаш обезоруженным – с ним не было его «Макарова» с боезапасом: передал сержанту – своему помощнику. В самолёт с такой поклажей его бы не взяли. Расставаясь, строго наказал ему, полагаясь уже на чисто русское авось, что нельзя тому делать со смертоносным багажом.
 
     Непредвиденные обстоятельства всё же случились. Навестив полуживую мать, которая, как оказалось, с трудом, но всё же стала выкарабкиваться из тяжёлого состояния, Тамаш через два дня прибыл в Ленинград. Там, предварительно позвонив своему сержанту, отправился к нему, мучимый напряжённым ожиданием, поскольку начал испытывать чувство беспокойства за благоприятный исход своего авантюрного предприятия. Добравшись, спросил у него, с тревогой сверля глазами, что с оружием. На лице сержанта заметил виноватое выражение. Не ответив, тот прошёл в комнату и, подняв сиденье раскладного дивана, извлёк четыре автомата, к ним двенадцать магазинов и два цинка с патронами. На месте был и пистолет Макарова. Но облегчённо вздохнувший было старший лейтенант снова напрягся, когда обнаружил в патроннике пистолета досланный патрон, а в одном из магазинов – нехватку шести патронов. Внутри Хопцова будто что-то оборвалось. Он молча и лихорадочно стал щёлкать затворами автоматов, считать боеприпасы в снаряженных магазинах – в одном из них не доставало семнадцати патронов. Закончив, впился вопросительным взглядом в подчинённого, ожидая объяснений. Тот виноватым голосом сообщил, что не устоял перед просьбами своего племянника пострелять из настоящего боевого оружия. – Выехали за город, там, в лесу, и попалили немножко.
 
     Так это было или нет – для старшего лейтенанта не имело никакого значения. Только в эту минуту он осознал весь ужас своего положения – суд, тюремные застенки, возвращение в табор. А что если оружие было применено в преступных целях?! Ведь среди личного состава части, – а это была ещё та публика – встречались даже наркоманы, не знавшие в своём поведении никаких берегов. Как-то Тамаша командировали в Ленинград на поиски сбежавшего домой солдата-наркомана, связанного с некоей организацией под названием «Промка». – Впрочем, вряд ли армейское оружие, если его и использовали в преступных целях, можно было бы идентифицировать.  Так что может и пронесёт, – успокаивал он себя. Полновесных пулегильзотек в то время ещё не было.
 
     Но как возместить недостачу боеприпасов?! В голове старшего лейтенанта билась мысль, лихорадочно искавшая возможный выход из положения. Вспомнил знакомого артвооруженца-сверхсрочника Распокова, который выказывал к нему расположение и с которым пару раз по случаю опустошали бутылочку-другую красного вина. Пришлось в итоге остановиться на том, что рассчитывать больше не на кого – после боевых и учебных стрельб у Распокова всегда оставались в загашнике неучтённые боеприпасы.
 
      Расчёт оказался верным. Бог миловал цыгана Тамаша Хопцова. В своей уже не цыганской, а военной бивуачной жизни он ещё не раз отправлялся в дорогу, легко расставаясь с домашней тишиной, покоем и бездеятельностью, когда они случались. Став пенсионером, менял их на станционную суету, прятавшую самые разные жизненные повороты в судьбе вокзальных обитателей. Приходил на железнодорожную станцию провожать и встречать поезда, часами наблюдая за людским броуновским движением, завидуя тем, кто отправлялся в неизвестное ему и по-прежнему манящее его далёко.

7 августа 2020 года