Опрометчивое напутствие

                (Стихотворение П. П. Ершова «В. М. Жемчужникову»
                и патриотическая поэзия времен Крымской войны)   

        Драматические события Восточной войны, обычно именуемой в отечественной историографии Крымской войной, затронули все регионы Российской империи, вызвав живой отклик в самых разных общественных группах. Поддерживаемое правительством патриотическое воодушевление населения получило свое выражение в сотнях поэтических произведений, активно публиковавшихся в прессе, исполнявшихся со сцены императорских театров и распространявшихся в многочисленных рукописных копиях. В результате сформировался обширный круг текстов – своего рода поэтическая летопись войны. Одним из важных компонентов этой летописи стали поэтические напутствия добровольцам-ополченцам, отправлявшимся со всех концов страны на подмогу осажденному Севастополю. Не остался в стороне от общих тенденций времени и Ершов, создав стихотворение аналогичного жанра – приветствие и напутствие своему хорошему знакомому Владимиру Михайловичу Жемчужникову, служившему чиновником особых поручений при тобольском губернаторе В. А. Арцимовиче (I) и вступившему добровольцем в сформированный летом 1855 года в Петербурге, главным образом из сибирских крестьян – искусных охотников и стрелков, особый элитный Стрелковый полк императорской фамилии, снаряженный на личные средства нового императора Александра II. Представлявшее собой яркий образец патриотической поэзии, ершовское стихотворение по неизвестным причинам не попало своевременно в печать и было впервые опубликовано лишь в 2005 году в издании избранных произведений и писем Ершова, выпущенном к 190-летию со дня его рождения. 

                Прощай! под знаменем отчизны,
                Железо в руки, крест на грудь! –
                Как Руси сын, без укоризны,
                Иди свершить твой новый путь.
                Неси избыток сил кипящих
                Царю, Отечеству в оплот
                И светлым роем дел блестящих
                Ознаменуй твой ратный год.
                Да будет Бог твоим покровом –
                В бою мечом, в огне – щитом!
                И возвратись в венке лавровом
                И жив и здрав в твой отчий дом [1, с. 340–341].

        Помимо непосредственной художественной ценности, поэтическое напутствие Ершова имеет и немалый исторический интерес в плане анализа восприятия русским обществом важнейших правительственных программно-идеологических деклараций, явившихся официальным ответом на военное противостояние России и коалиции западных держав (Англии, Франции, позднее еще и Сардинского королевства), мощью своих армий поддержавших традиционного противника России на Востоке – Османскую (Турецкую) империю. Рассмотрение текста ершовского стихотворения наглядно свидетельствует о внимательном усвоении его автором ключевых идеологем, содержавшихся в императорских военных манифестах, обращенных ко всем верноподданным в качестве руководства к действию в трудных условиях военного времени.

        Так, эффектный риторический оборот «Железо в руки, крест на грудь!» перенесен Ершовым в свое стихотворение из царского манифеста от 14 декабря 1854 года: «Россияне! Верные сыны наши! <...> Буде нужно, мы все, царь и подданные, повторяя слова императора Александра, произнесенные им в подобную нынешней годину искушения, с железом в руках, с крестом в сердце станем перед рядами врагов, на защиту драгоценнейшего в мире блага: безопасности и чести Отечества» [2, с. 197–198]. «Избыток сил кипящих» является прямым отголоском торжественного утверждения того же манифеста: «Благородный жар, с самого начала войны пламенеющий в сердцах ваших, не охладится ни в каком положении, и ваши чувства суть также чувства государя вашего» [2, с. 197].

        Монархическая направленность патриотического воодушевления («Царю, Отечеству в оплот») явственно перекликается с выраженной в декабрьском манифесте уверенностью в том, что западные враги России «везде, и в войсках наших, и в жителях всех состояний встречают смелых противников, одушевленных чувством любви к нам и Отечеству» [2, с. 196–197], а сам четкий термин «оплот», возможно, подсказан Ершову другим императорским манифестом от 29 января 1855 года, объявлявшем о созыве всеобщего народного ополчения: «...мы обязаны и с своей стороны помышлять, не медля, об усилении данных нам от Бога средств для обороны Отечества, для того, чтобы поставить твердый, могущественный оплот против всех замыслов враждебных на Россию покушений, против всех замыслов на ее безопасность и величие» [2, с. 378]  (II).

        Наконец, выраженное в последней строфе ершовского стихотворения упование на Божье покровительство Жемчужникову в рядах русского ополченного воинства весьма созвучно с религиозным пафосом январского манифеста: «Исполняем сей первейший наш долг и, призвав в помощь Всевышнего, с полным упованием на милость Его, с полным доверием к любви наших подданных, единодушных с нами в чувстве преданности к вере, церкви православной и к любезному Отечеству нашему, обращаемся с сим новым воззванием ко всем сословиям государства, повелевая: приступить к всеобщему государственному ополчению» [2, с. 378].

        Мотив спасительности веры в помощь Бога, вполне разделяемый Ершовым, подчеркнуто выражен в финале ополченского манифеста: «Да будет так и ныне: да поможет нам читающий в сердцах, благословляющий чистые намерения Бог» [2, с. 378].

        Таким образом, чистота намерений безукоризненно исполняющих свой священный долг верных сынов Руси должна была обеспечить торжество правому делу и даровать победу русскому оружию. Эта патриотическая надежда еще более сближает официальные манифесты и дружеское напутствие Ершова, благодаря чему сугубо частное, казалось бы, поэтическое произведение приобретало государственную направленность и общественное звучание.

        Но возникает закономерный вопрос: почему же тогда оно не было обнародовано, в отличие от множества сходных по характеру стихотворных приветствий и напутствий, о которых будет сказано ниже? Возможно, причина заключается в резком несоответствии оптимистических ожиданий Ершова (да и самого Жемчужникова) той поистине убийственной действительности, с которой пришлось вскоре столкнуться ополченцам. Как неожиданно оказалось, из рук вон скверная организация размещения, снабжения и медицинского обслуживания войск привела к тому, что очень многим воинам Стрелкового полка императорской фамилии (а ведь это была не простая, а одна из самых элитных воинских частей!) предстояло сложить головы за Отечество, так и не успев побывать в бою, – в результате разразившейся в полку эпидемии тифа из-за несоблюдения высшим военным командованием элементарных санитарных условий размещения прибывших пешим маршем из Петербурга под Одессу уставших и вымотавшихся на походе людей.

        Однополчанин и близкий друг Жемчужникова граф А. К. Толстой сообщал своей невесте С. А. Миллер в письмах о том кошмаре, который окружал ополченцев: «26 декабря 1855, Катаржи. Батальон размещен на трех пунктах, на расстоянии от 8 до 17 верст; везде тиф, диссентерия, у нас нет докторов. Оба наших – один из которых, Сидоров, болен – находятся в Севериновке со штабом; больных перевозят туда то на волах, то на лошадях; у нас нет госпиталя, больные размещены по избам – один на другом, умирают лицом к лицу; места совсем нет; выздоравливающие разбросаны по всей Севериновке, и присмотру за ними никакого нет; они часто убегают, едят вредные вещи у хозяев и опять заболевают»; «17 января 1856, Одесса. Более чем половина полка хворает, гораздо более половины. Только и слышишь про несчастных больных без ухода и умирающих по 20 зараз. <...> Я сегодня узнал, что в строю у нас теперь 1500 солдат – из 3200, которых мы имели при выступлении. Администрация отвратительна, возмутительный беспорядок» [3, с. 80–81].
 
        Насколько открывшаяся трагическая реальность не соответствовала первоначальному бодрому и радостному настроению ополченцев, шедших исполнять свой патриотический долг, красноречивее всего свидетельствуют позднейшие воспоминания младшего брата адресата ершовского напутствия – художника Льва Михайловича Жемчужникова, некоторое время сопровождавшего полк на марше и отнюдь не ожидавшего такой роковой развязки: «В конце октября я получил уведомление от отца, а затем и брата моего Владимира, который поступил в только что сформированный полк стрелков императорской фамилии, что полк этот идет в Одессу и к такому-то числу должен быть в Ахтырке. Я отправился на встречу брата. <...>

        Впереди шла группа офицеров и с ними главный начальник – мой дядя Лев Алексеевич Перовский, вступивший в полк; тут же был и командир роты его величества граф Алексей Павлович Бобринский, тоже преобразившийся из тульского предводителя дворянства и сельского хозяина в военного, как и мой брат Владимир. <...>

        Меня сначала не узнали, но, конечно, мы с братом встретились с радостью и болью в сердце и расцеловались.

        С Ахтырки полк продолжал свой путь уже без Перовского, я следовал с полком две недели... <...> Иногда я уезжал вперед, на место дневки или ночлега, чтобы приготовить квартиру для брата и устроить всё нужное для еды и отдыха. Шли мы весело, дружно, шутили, смеялись, но у всякого на душе была тяжесть и в голове нерадостные думы. Однажды случилось мне провести полк сокращенным путем через степь, по которой я знал дорогу. Полк был молодецкий и состоял из сибирских стрелков; был вооружен не кремневыми ружьями, как прочие ополченцы, а штуцерами, и одет в первый раз по-русски и со смыслом, по наброскам Алеши Толстого и моего брата Владимира.

        Всю дорогу шли с песнями, которые имели особый оттенок и сибиряками пелись прекрасно, а я на дневках пел малороссийские песни по желанию брата и его товарищей.

        16 ноября в Кременчуге, при переправе полка через Днепр, я с грустью простился с братом и его товарищами и вернулся в Линовицу, в свое гнездо» [4, с. 202–203].

        Как видим, тон рассказа в общем вполне мажорный, и пафос ершовского напутствия, казалось бы, должен был как нельзя более кстати соответствовать духу самого В. М. Жемчужникова и его однополчан. Однако сохранялось такое приподнятое настроение недолго. Последующие страницы воспоминаний Льва Жемчужникова рисуют совершенно другую картину: «...вдруг письма от отца и тетки, графини Анны Алексеевны Толстой; оба меня просят поехать в Одессу, где Алексей Толстой и брат мой Владимир лежали больные в тифе. Я тотчас же решился ехать, но выехать было трудно. <...>

        Я застал брата Владимира уже выздоровевшим, обритым... <...> Болезнь шла обычным ходом; народ в полку вымирал, и полк таял» [4, с. 212].

        Наглядным дополнением к этим скупым и сдержанным свидетельствам служат приведенные выше отчаянные письма А. К. Толстого. Как оказалось, для ополченцев-патриотов – не по их вине – «избыток сил кипящих» обернулся гибельным жаром тифозной лихорадки, а «крест на грудь» и впрямь пришлось положить умершим – вместо ожидавшегося ими за боевые подвиги Георгиевского креста. Жемчужников едва сам не стал жертвой эпидемии. К счастью, всё обошлось для него в итоге благополучно, в отличие от многих его однополчан, по воспоминаниям Л. М. Жемчужникова: «Здоровье брата и А. Толстого совершенно поправилось; они выкарабкались счастливо из беды, но полк пострадал сильно; офицеры переболели все, кроме трех-четырех, а в полку осталась в живых едва одна половина, и это от болезни, без сражения!..» [4, с. 214]  (III).

        В таких условиях прежнее патетическое напутствие уже не могло вызвать у Жемчужникова какого-либо энтузиазма, да и самому Ершову было теперь, наверное, неловко напоминать о несбывшихся пожеланиях. Так и осталось стихотворение частным фактом биографии автора и адресата, не попав в общероссийскую печать.

        Может быть, это даже и к лучшему. Во всяком случае, с поэтическим напутствием Ершова не произошло того трагического конфуза, как с приветствием князя П. А. Вяземского, посвященным Андрею Карамзину, сыну знаменитого историка. Сорокалетний полковник А. Н. Карамзин добровольцем отправился на Дунайский театр военных действий, принял командование над дивизионом Александрийского гусарского полка и погиб 16 мая 1854 года под Калафатом в бою с превосходящими силами турецкой конницы. По роковому стечению обстоятельств, всего за три дня до его гибели, в номере «Северной пчелы» за 13 мая 1854 года, было напечатано стихотворение Вяземского «Андрею Карамзину», жанрово и композиционно однотипное с приветствием Ершова Жемчужникову.

                Счастливый путь под ядра роковые!
                Там бой кипит в горах и средь равнин,
                Там развились хоругви боевые,
                Там крест и честь вожди родных дружин.
                Когда зовет сынов своих Россия,
                Откликнуться ей должен Карамзин [5].

        Не исключено, что Ершов обратил внимание на это стихотворение; по крайне мере, в некоторых выражениях его обращения к Жемчужникову – достойному «Руси сыну» – прослеживаются отдельные параллели с текстом Вяземского: «Неси избыток сил кипящих / Царю, Отечеству в оплот» (Ершов) – «Отчизне в дар все жертвоприношенья, / Царю любовь и верности обет!» (Вяземский); «И возвратись в венке лавровом / И жив и здрав в твой отчий дом» (Ершов) – «Свиданья днем и блеском славы ратной / Окупится день грустного прости!» (Вяземский).

        Впрочем, у Ершова были и гораздо более непосредственные поводы поэтически напутствовать вступившего в ополчение Жемчужникова. В предшествующем 1854 году не кто иной, как старший брат адресата, довольно известный поэт и драматург Алексей Михайлович Жемчужников опубликовал в газете «Русский инвалид» (в номере за 14 февраля) торжественное обращение «К русским», содержащее патриотический призыв с оружием в руках вступиться за честь Отечества:         

                К оружью, братия! нас ожидает слава!
                Вам подвиг доблестный на долю свыше дан –
                На беззаконие несите знамя права
                И православный крест на мнимых христиан! [6]

        Ключевые слова-символы «крест», «знамя» и само повелительное наклонение глагола «нести» (ср. у Ершова: «Неси избыток сил кипящих...») нашли явственное отражение в лексике ершовского стихотворения, так же, как и пафос веры в хранительное покровительство Бога:      

                Всё упование возложим на Него!
                Издревле, Промыслом Божественным хранимы,
                Всем грозны, не страшась угрозы никого,
                Мы были, с помощью Его, несокрушимы! [6]

        Вообще поэтическое напутствие Ершова является очень характерным для времени Крымской войны, примыкая к целому ряду произведений тех лет, выдержанных в аналогичных жаровых формах и представляющих собой патетические отклики на созыв всенародного ополчения. При этом авторы таких стихотворений тоже, как и Ершов, преимущественно ориентировались на риторику официальных манифестов, прямо вводя в свои тексты цитаты из них и активно сопровождая их собственными патриотическими и монархическими декларациями.       

                С крестом в руке, с железом в длани!
                Вперед, по манию царя!
                И стар, и млад готовы к брани,
                К святой защите алтаря!
                (Д. П. Ознобишин, «К ружью! (Высочайший манифест 14-го декабря 1854 года)» [7]);

                За честь Отечества и трона
                Всё достоянье принесем;
                Оставив жен, детей и домы,
                И стар и млад на бой пойдем! <...>

                Нет равных нам на поле брани,
                Когда народною войной,
                «С крестом – в груди, с железом – в длани»,
                Восстанет Русь одной семьей!..
                (В. Бобров, «По случаю высочайшего манифеста 14-го декабря 1854 года» [8]);

                Везде всё та ж, одна Россия.
                Ваш разнородный встретит сбор
                Одна славянская стихия
                И те же символы родные:
                На шапке крест, в руке топор!
                (Н. А. Арбузов, «К России, по прочтении высочайшего манифеста 29-го января 1855 года. Посвящено имени его императорского высочества государя наследника цесаревича» [9]);
 
                И недаром же, дружина,
                Крест прияла ты с мечом:
                Как дружина Константина,
                Победишь ты сим крестом! <...>

                Не уступит, и доколе
                Не окончит торжеством,
                Вся Россия будет в поле
                При мече и под крестом!
                (Н. А. Арбузов, «Петру Ананьевичу Струкову, начальнику Санкт-Петербургской дружины» [10]);

                Так с Богом же, мои родные,
                России верные сыны;
                Уж развеваются святые
                Знамена доблестной войны.

                Вас Русь зовет на поле брани
                За правоту великих дел –
                Крест на челе и меч во длани, –
                Вам так Господь и царь велел.
                (Тульский купец Мозжечков, «На выступление Тульского ополчения» [11]);

                Святые, сильные причины
                Подъемлют всех Руси сынов:
                Непобедимые дружины
                Царь ополчает на врагов. <...>

                Пусть только враг себя покажет,
                Безумным мщением горя:
                На шапке крест – нам путь укажет,
                Как встать за веру и царя!
                (П. И. Григорьев, «Послание к помещику Тверской губернии Ив. Гр. Х–му 1855 года» [12]).

        Религиозный пафос оптимистичной уверенности в неотвратимой победе православного русского оружия закономерно венчал финалы подобного рода поэтических обращений:
 
                Так с Богом же, друзья и братья!
                Россия! Ополчась на брань,
                Пади к подножию распятья
                С молитвой – и с мечом восстань!
                (Н. А. Арбузов, «К России, по прочтении высочайшего манифеста 29-го января 1855 года. Посвящено имени его императорского высочества государя наследника цесаревича» [9]);

                Вам – Бог дарует вражью силу
                Могучей грудью сокрушить.
                (Ф. Ф. Бартоломей, комендант Брест-Литовска, стихотворение с данным редакцией «Северной пчелы» прямолинейным заглавием «Брест-Литовск» [13]).

        Однако поэтические напутствия не ограничивались одним лишь пафосным декларированием патриотических чувств, верноподданнических убеждений и религиозной одушевленности. Некоторые авторы стремились дать хотя бы эскизный образ героя-ополченца, раскрыть психологические черты его личности, определить мотивы его действий, – правда, в основном это касалось высокопоставленных командных лиц ополчения, а не рядовых его участников. Показательным примером может служить начало уже цитировавшегося выше стихотворного приветствия Н. А. Арбузова, обращенного к воинскому начальнику Петербургской ополченной дружины Струкову:   

                Как стихом похвальным, либо
                Просто словом, так, как есть,
                Не сказать тебе спасибо!
                Защищая нашу честь,
                От семьи, привольной жизни,
                От красавицы жены
                Ты спешишь на зов отчизны,
                На позорище войны;
                Вместо шляпы надеваешь
                Шапку русскую с крестом,
                Вместо трости ополчаешь
                Руку снова ты мечом;
                И камзол немецкий, узкий
                Покидаешь, ветеран,
                Чтоб сменить его на русский,
                На просторный наш кафтан!  <...>
                Разом вместо гражданина
                Стал ты воином, вождем... <...>
                Так веди ж твою дружину,
                К славе путь ей указуй
                И народную годину
                Торжеством ознаменуй! [10]

        Примечательно, что в похожих выражениях призывал Жемчужникова ознаменовать свой ратный год «светлым роем дел блестящих» и Ершов, имея, впрочем, в виду прежде всего личные боевые заслуги, а не командирские распоряжения адресата, занимавшего скромный чин поручика Стрелкового полка императорской фамилии. 

        Итак, стихотворение Ершова можно по праву рассматривать как типичное выражение патриотических настроений подавляющего большинства русского общества в разгаре Крымской войны. Но историческая объективность требует отметить, что среди многочисленных поэтических приветствий всеобщему народному ополчению нашлись все-таки голоса, весьма скептически оценивавшие целесообразность проведения самой этой меры и тем более необходимость собственного участия в рядах ополченцев. В частности, поэт-дилетант А. Н. Креницын, в молодости военный, а в 1855 году давно уже мирно живший на покое великолукский помещик, отказался принять начальство над дружиной Псковского ополчения, сославшись на болезненную немощь. На самом же деле, как это явствует из его сатирического стихотворения «Моя исповедь» (ноябрь 1855), посвященного комическому актеру и водевилисту П. А. Каратыгину, главная причина отказа заключалась в неприятии им тупых и деспотических солдафонских порядков, насаждавшихся в армии в годы николаевского царствования:               

                Благодарный, без жеманства,
                Я знакомым всем твержу,
                Что по милости дворянства
                Дома барином сижу...
                А не то бы, поневоле,
                Серенький надев кафтан,
                Мне пришлось на бранном поле
                Турок бить да англичан! <...>
                Недруг «вытяжки» печальной
                И «носков» заклятый враг,
                Вял мне «марш церемоньяльный»,
                Не по вкусу «беглый шаг»! <...>
                «Фрунт – основа просвещенья!» – 
                Скалозуб решил давно...
                Я стыжусь такого мненья:
                Глупо чересчур оно!
                В простоте великолуцкой,
                Я, ей-ей, не виноват,
                Что мне нож – «устав рекрутский»,
                Что так близок мне солдат! <...>
                Дико для мня капральство,
                Скалозуб не по плечу,
                Слово чуждо мне «начальство»  –
                Нараспашку жить хочу! <...>
                Аксельбантам, эполетам,
                Наглецу и прошлецу
                Лесть мне сыпать не по летам...
                Делать фрунт – мне не к лицу! [14]

        Не предназначавшееся, разумеется, для печати, да и подписанное из осторожности пародийным псевдонимом «Барон Пузин», стихотворение Креницына вызывало сочувственный и одобрительный «Ответ» Каратыгина (февраль 1856, на самом исходе войны):   

                Ты прав, ты прав, почтенный Пузин,
                Что в ополченье не пошел:
                Для фронта ты уж слишком грузен
                И больно на подъем тяжел!
                И без тебя нашлось довольно
                За Русь, за веру воевать
                И нехотя и добровольно
                Свой лоб под пулю подставлять! [15, с. 167]

        Свою позицию Каратыгин мотивирует не малодушием или недостатком патриотизма, а соображениями здравого смысла, учитывая роковое неравенство в военных силах наскоро собранных, плохо обученных, кое-как вооруженных ополченских дружин и оснащенных самым современным оружием профессиональных армий первоклассных европейских государств:    

                Плохие вышли нам игрушки;
                Враги заморские хитры:
                У них – ланкастерские пушки,
                У нас – штыки да топоры! <...>
                Пришлось тут не под силу нашим,
                Неравен был кровавый пир:
                Мы только топорами машем,
                А в нас валяют из мортир! [15, с. 167–168]

        Как явственно чувствуется начало новых, более либеральных времен, открывавших дорогу общественной критике прежнего состояния государственных дел! Особое место занимает постановка проблемы ответственности имперских властей за военное поражение страны и понесенные народом тяжелые и, в конечном счете, напрасные жертвы: 

                Вот кровь уж более не льется,
                «Восточного вопроса» нет.
                Теперь вопрос: кому придется
                Дать Богу за него ответ?
                И вот, псковское ополченье
                Ни с чем домой к себе придет...
                Да, прав ты, Пузин, без сомненья,
                Что поберег, брат, свой живот! [15, с. 168]

        Конечно, по горячим следам только-только завершавшейся войны обнародовать такие резко критические стихи в подцензурной печати было невозможно, и увидела свет эта дружеская переписка ироничного водевилиста с уклонившимся от участия в ополчении дворянином лишь в 1880 году, уже после смерти обоих авторов. Как это ни странно, стихотворению Ершова, хотя и не содержавшему никакого цензурного «криминала», пришлось даже после этого ждать своего часа еще целый век с четвертью.

        Эпоха Крымской войны, полная трагических перипетий кровавой севастопольской катастрофы, но в то же время проникнутая духом горячего патриотического воодушевления русского общества и готовностью народа к величайшему самопожертвованию, давно уже отошла в прошлое, стала одной из противоречивых и спорных страниц отечественной истории. Каждое объективное свидетельство современников о ней способствует в той или иной степени уточнению истины и формированию взвешенной, всесторонней оценке происходивших событий. В этом отношении незаслуженно забытое и практически неизвестное все эти годы широкому читателю стихотворение Ершова является достаточно ценным историческим документом, не только отчетливо обозначившим гражданскую позицию самого Ершова, но и проливающим свет на умонастроения русского общества той поры, и этим определяется непреходящая значимость ершовского поэтического напутствия В. М. Жемчужникову.   

                Примечания

        (I)  К этому же времени, середине 1850-х гг., относится и начало интенсивного взаимодействия Ершова с В. А. Арцимовичем, их совместные попытки оживить и по возможности активизировать культурную и общественную жизнь Тобольска. Особенно тесный характер контакты поэта с губернатором приобрели с 1857 года, когда Ершов наконец-то получил назначение на должность директора Тобольской губернской гимназии с одновременным исполнением обязанностей начальника народных училищ всей губернии. В лице молодого и энергичного губернатора Ершов нашел не только весьма толкового администратора и честного чиновника столь высокого ранга, но и человека, вызывавшего искренние личные симпатии. Особенно высоко оценивал Ершов стремление Арцимовича к пробуждению общественной инициативы, открытому и объективному обсуждению злободневных проблем на страницах только что основанных «Тобольских губернских ведомостей», выпускавшихся при непосредственной поддержке Арцимовича и под его общим руководством. Для Ершова наглядные проявления гласности в периодической печати, открывающиеся возможности свободного выражения общественного мнения стали наиболее убедительным свидетельством наступивших позитивных перемен в системе государственного управления и доказательством серьезности реформистского курса властей. В письме своему давнему другу В. А. Треборну, проживавшему в Петербурге (28 августа 1857), Ершов с удовлетворением сообщал о полном взаимопонимании и конструктивном взаимодействии с первым лицом губернии: «...дел у меня порядочная куча. Помощником пока один Бог да истинно достойный начальник наш тобольский губернатор Виктор Антонович Арцимович. Поверь мне, что если б Россия была так счастлива, что хотя б в половине своих губерний имела Арцимовича, то Щедрину пришлось бы голодать, не имея поживы для своих «Губернских очерков». Когда-нибудь, на досуге, я расскажу тебе об этой замечательной личности, а теперь порекомендую только заглянуть в наши «Тобольские ведомости». Тут ты увидишь, что можно сделать в самое короткое время при умном, благонамеренном и деятельном начальнике». (Цит. по: Ершов П. П. Конек-Горбунок: Избранные произведения и письма. – М.: Парад; Бибком, 2005. – С. 572).

        Столь подчеркнуто положительный, почти апологетический отзыв Ершова о новой  губернской газете документально подтверждает ту высокую степень интереса, который поэт проявлял к общественно-политическим процессам в России в эпоху подготовки коренных государственных реформ, возлагая основные надежды на добросовестную деятельность просвещенных и передовых представителей высшей администрации, в том числе и на прогрессивного тобольского губернатора. 
       
        (II)  Монархический пафос стихотворения Ершова обусловливался не конъюнктурным расчетом, а был присущ ему и ранее, выразившись, в частности, в написанном еще за десять лет до этого стихотворении «Ответ» (1845):

                Других двух струн аккорд священный
                Вам, вам – Отечество и царь!
                Тебе – религии алтарь!
                Тебе – властитель полвселенной!
                Для сердца русского давно
                Царь и Отечество – одно.
                (Ершов П. П.  Конек-Горбунок: Избранные произведения и письма. – М.: Парад; Бибком, 2005. – С. 328).
       
        Последняя строка демонстративно представляла собой политизированную вариацию знаменитой поэтической формулы В. А. Жуковского: «Жизнь и поэзия – одно».

        (III)  О пребывании В. М. Жемчужникова на излечении в Одессе Л. М. Жемчужников сообщает немногие, но выразительные подробности: «Во всё время болезни Алексея Толстого Софья Андреевна постоянно была при нем, так же как брат Владимир и я. Стол держали общий, и когда больные выздоравливали, то мы завтракали и обедали вместе». По свидетельству мемуариста, его старший брат совместно с графами А. К. Толстым и А. П. Бобринским после выздоровления, совпавшего с заключением мира и прекращением боевых действий, из любопытства «осматривали неприятельский лагерь и объезжали южный берег Крыма». Осенью, окончательно оправившись от перенесенной болезни, «брат из Крыма поехал в Петербург к отцу» (Жемчужников Л. М.  Мои воспоминания из прошлого. – Л.: Искусство, 1971. – С. 215).   


                Литература

     1.  Ершов П. П.  Конек-Горбунок: Избранные произведения и письма. – М.: Парад; Бибком, 2005. – 624 с. 
     2.  Барсуков Н. П.  Жизнь и труды М. П. Погодина. Кн. 13. – СПб.: Тип. М. М. Стасюлевича, 1899. – XIV, 406 с.
     3.  Толстой А. К.  Собрание сочинений: В 4 т. Т. 4. Дневник. Письма. – М.: Худож. лит., 1964. – 584 с. 
     4.  Жемчужников Л. М.  Мои воспоминания из прошлого. – Л.: Искусство, 1971. – 448 с. 
     5.  Князь Вяземский П. А.  Андрею Карамзину // Северная пчела. – 1854. – 13 мая.    
     6.  Жемчужников А. М.  К русским // Русский инвалид. – 1854. – 14 февраля.
     7.  Ознобишин Д. П.  К ружью! (Высочайший манифест 14-го декабря 1854 года) // Северная пчела. – 1855. – 9 мая.
     8.  Бобров В.  По случаю высочайшего манифеста 14-го декабря 1854 года // Московские ведомости. – 1854. – 30 декабря.
     9.  Арбузов Н. А.  К России, по прочтении высочайшего манифеста 29-го января 1855 года. Посвящено имени его императорского высочества государя наследника цесаревича // Северная пчела. – 1855. – 10 февраля. 
     10.  Арбузов Н. А.  Петру Ананьевичу Струкову, начальнику Санкт-Петербургской дружины // Северная пчела. – 1855. – 24 марта.
     11.  Мозжечков.  На выступление Тульского ополчения // Русский инвалид. –  1855. – 20 декабря.
     12.  Григорьев П. И.  Послание к помещику Тверской губернии Ив. Гр. Х–му 1855 года // Северная пчела. – 1855. – 11 июня.
     13.  Бартоломей Ф. Ф.  Брест-Литовск // Северная пчела. – 1855. – 23 декабря.
     14.  Креницын А. Н.  Моя исповедь (Посвящается Петру Андреевичу Каратыгину) // Русская старина. – 1880. – Т. 27. – С. 165–167.
     15.  Каратыгин П. А.  Ответ (27-го февраля 1856 г.) // Русская старина. – 1880. – Т. 27. – С. 167–168. 

         Апрель 2007