Проект Ковчег - о фиксации истории и культуры

Аннотация.
В статье рассмотрена проблема фиксации и сохранения «молекулярной» истории и культуры. Её постановка исходит из диалектики статики и динамики в системе мировосприятия и миропознания. Значение и важность поставленной проблемы рассмотрены как с точки зрения экзистенциальных и психологических потребностей отдельно взятой личности, так и с точки зрения интересов развития науки (истории, антропологии, этнографии, культурологии), музейного и архивного дела и культуры в целом (сохранение исторической памяти и культурного наследия). Предложена концепция организации вечного цифрового и материального (вещественного) хранения, а также пошаговый план её практической реализации на существующей музейной базе.

Статья впервые опубликована в журнале «Репутациология»:
Строев С.А. Проект «Ковчег»: к вопросу о фиксации истории и культуры. // Репутациология. ISSN: 2071-9094. Январь-июнь 2018. Т. 11. № 1-2 (47-48). С. 5-21.

Ключевые слова: фиксация микроистории, персональная история, сохранение исторической памяти, вечное хранение, проект «Ковчег».

Keywords: fixation of microhistory, personal history, preservation of historical memory, eternal preservation, “The Ark” project.


Статика и динамика в контексте гносеологии

Проблема соотношения движения и неподвижности, изменений и неизменности является одной из центральных и ключевых проблем человеческой культуры во всех её аспектах – философии, включая общую теорию и методологию познания, науки, искусства. Примечательно, что состояния движения, спонтанности, изменения описываются утвердительными, «катафатическими» языковыми средствами, а состояния неподвижности и неизменности – чаще (как, например, в данном случае) описываются через их отрицание с использованием приставки «не», и гораздо реже – через собственные понятия, такие как «покой» и «постоянство». Тем не менее, для нашей «западной» культуры (сформировавшейся как сплав общеиндоевропейского бэкграунда, Христианской традиции и культурного наследия греко-римской Античности) привычным является представление о том, что естественным состоянием вещи, предоставленной самой себе, по умолчанию является неподвижность и неизменность, а любое изменение или движение требуют объяснения, то есть особой причины, чаще всего усматриваемой во внешнем на эту вещь воздействии. Такова привычная нам механистическая картина мира, в которая всякое движущееся тело приводится в движение тем, что на него воздействует какое-то другое тело или совокупность тел (и так вплоть до поиска «Неподвижного Перводвигателя»). Иными словами, всякое движение и всякое изменение воспринимаются как результат внешнего «насилия» над телом, выводящего его из естественного состояния устойчивой неизменности и покоя. Принципиально иная картина мира, в которой движение, изменение и неравновесность являются естественным состоянием материи и не требуют никакой иной внешней причинности кроме её собственных, имманентно ей присущих качеств, явно требует серьёзного интеллектуального усилия и своего рода ломки естественного хода мысли, хотя уже, как минимум, век, если не пару веков, именно это точка зрения безраздельно господствует в науке и внушается всеми средствами системы образования.
 
Такая специфика восприятия проблемы движения и неподвижности, по-видимому, тесно и неразрывно связана с диалектикой между двумя познавательными способностями – чувственным восприятием, продуктом которого являются чувственные образы (вещи как сгустки ощущений, как явления), и мышлением, продуктом которого являются понятия, которые в дальнейшем служат элементарными единицами суждений и умозаключений. Между чувственно данным явлением и умозрительным понятием возникает кажущийся разрыв, поскольку их фундаментальные качества противоположны. Явление, данное в ощущении, во-первых, всегда динамично, оно непрерывно изменяется, трансформируется, постоянно и непрерывно перетекает в нечто иное по отношению к себе. Понятие, напротив, строго подчиняется первому закону логики Аристотеля – закону тождества: «А есть А». Поскольку человек способен мыслить лишь в понятиях, то осознание чувственно данного мира всегда и неизбежно связано с познанием подвижного и изменчивого через его сведение к неподвижному и неизменному, подобно киноплёнке, фиксирующей движение серией неподвижно запечатлённых мгновенных кадров. Во-вторых, явление, данное в ощущении всегда размыто и не имеет однозначной границы, это динамический сгусток ощущений, который неразрывно связан с окружающим «фоном», неотделим от него и находится с ним в постоянном и неразрывном взаимодействии. Понятие, напротив, мыслится как строго определённая в своих границах вещь, строго и однозначно отделённая и абстрагированная от всего, что не есть она сама. Наивный взгляд, лишённый достаточной глубины философской рефлексии, склонен отождествлять явления с некой «объективной» реальностью, с вещами «как они есть сами по себе вне моего восприятия», а умозрительные понятия противопоставлять им в качестве субъективных отражений, «существующих только в моём сознании». В действительности, как раз сама «объективная реальность вне моего восприятия» является чисто умозрительным конструктом и вторичной проекцией, которая выдумывается сознанием никак не иначе, чем по образу собственных чувственных восприятий (т.н. квалиа), но при этом фантастически мыслится в качестве их первопричины. На самом же деле, как чувственно данные явления, так и умозрительные понятия в равной мере являются как субъективными (в том смысле, что являются продуктами самопроизвольной спонтанной активности познавательных способностей Субъекта), так и объективными (поскольку познавательные способности Субъекта направлены ни на что иное, как на себя самого как объект своего собственного самопознания). Именно этот факт – единство самопознающего Субъекта-Объекта – только и позволяет «закрыть пропасть» между противоположностью качеств явления и понятия постольку, поскольку при всей своей противоположности они выступают модусами бытия одной и той же единой вещи, существующей в одном и том же едином сознании [1].
 
Какой же из миров является более реальным, иными словами, есть ли умозрительный и умопостигаемый мир вечных и неизменных идеальных форм (платоновский мир Идей) лишь вторичное, субъективное и мифологизированное отражение в субъективном сознании реального материального мира, или же, наоборот, мир становления и вечной изменчивости, данный в чувственном ощущении, есть лишь «тень на стене пещеры», отбрасываемая единственно подлинно существующим в реальности миром, познание которого возможно лишь умозрительно? Этот «извечный» спор философов может быть конструктивно разрешён лишь через осознание факта тождества Субъекта познания и его Объекта, в котором явление и понятие присутствуют не как две разные вещи (с бесконечным поиском несуществующей возможности их как-то связать и сопоставить между собой), а как два модуса существования одной и  той же вещи, возникающие одновременно и равноправно в силу того, что эта вещь приводится в бытие в силу направленности на неё двух (как минимум) познавательных способностей одного и того же Субъекта познания.
 
Впрочем, в повседневном бытии удержать уровень осознанности этого тождества действительно крайне сложно, поэтому человек неизбежно сталкивается с болезненным и травматическим разрывом между идеальным (умозрительным, правильным, должным) и чувственно данным [2]. Ценностные (аксиологические) и эмоциональные предпочтения в ситуации такого разрыва могут быть самыми различными, в зависимости от структуры конкретной личности, причём, как и всякий спор о ценностях, вкусах и предпочтениях, многовековой спор «идеалистов» и «материалистов», «реалистов» и «номиналистов», «рационалистов» и «эмпириков», «метафизиков» и «диалектиков» неразрешим, ведь он идёт преимущественно не о фактах и логике аргументов, а об изначальной установке. Любопытно, что в последнее время появились пусть и не вполне научные, но довольно продуктивные системы (соционика, психософия, темпористика), позволяющие просто с большей или меньшей адекватностью безоценочно констатировать и типологически классифицировать различные для разных типов людей структуры психики, восприятия и обработки информации, ценностей и приоритетов, восприятия пространства и времени, что и ведёт (конечно, в совокупности с рядом других факторов, в том числе с доминирующими в каждой конкретной культуре парадигмами, закладываемыми в процессе образования и воспитания) к различию базовых мировоззренческих установок. При всей вполне справедливой критике относительно сомнительной научности данных систем (например, в плане отсутствия объективных и верифицируемых критериев типирования, сомнительности возможности экспериментальной проверки их теоретических положений и т.д.) их несомненным достоинством является сама безоценочность фиксации факта равноправного сосуществования различных типов восприятия информации и систем ценностей, снимающая антагонистическую постановку вопроса о том, какие из них являются «единственно правильными». Понятно, например, что в восприятии логико-интуитивного интроверта (каковыми были, например, Декарт и Кант) умозрительные логические конструкции будут гораздо реальнее сомнительных и смутных сенсорных ощущений чувственно данного мира. И, наоборот, с точки зрения экстраверта-сенсорика, да ещё и иррационального, наоборот, единственной «реальной реальностью» будет та, которая дана непосредственно в чувственном ощущении, а любые умозрительные конструкции будут чего-то стоить, только если ей полностью соответствуют. Или, скажем, если динамик будет воспринимать процесс изменений как нечто очевидное и само собой понятное, то для статика, который воспринимает мир скорее как набор сменяющих друг друга статических картинок, сам феномен изменений во времени будет проблемой и предметом сложной рефлексии. Точно так же совершенно по-разному, но уже скорее не в плане понимания, а в плане ценностного восприятия, будут воспринимать время, а значит и сам процесс изменений, представители каждого из 24 темпористических типов и т.д.
 
Помимо индивидуальной, личностной специфики восприятия важное значение имеют общие установки, присущие культуре мышления в той или иной период. В частности, выше уже было отмечено, что для европейской культуры базовой парадигмой выступает приоритет неподвижных и неизменных умозрительных сущностей над изменчивыми и преходящими сущностями чувственно данного «подлунного» мира становления. Корни этой установки лежат, с одной стороны, в традициях античной философии от элеатов, через Платона и Аристотеля до неоплатоников, а, с другой стороны, в установках креационистских религий Откровении вообще и Христианства в особенности. В частности, именно в рамках христианского богословия (впрочем, немало заимствовавшего из неоплатонизма и позднеантичной философии в целом) сформировалось представление сначала о Боге, а потом и о человеке (как образе и подобии Бога) как о некой тождественной себе простой индивидуальной сущности, принципиально неразложимой ни на составляющие элементы, ни на совокупность свойств, качеств и состояний. Впрочем, такого рода представление о вечной и неизменной внутренней духовной сущности (душе, дживе), обитающей в теле, но при этом отдельной и независимой как от материи, так даже и от собственных пристрастий, привычек, социально обусловленных ролей, эмоциональных аффектов и т.д., и способной ими управлять как внешний по отношению к ним субъект, прослеживается во всей индоевропейской традиции, вплоть до буквальных совпадений метафоры возничего, управляющего колесницей, в диалогах Платона и в Бхагавад-Гите.
 
Вполне очевидна связь между концепцией теизма (особенно монотеизма), вечной (бессмертной и неизменной хотя бы потенциально) индивидуальной души и идеалом неподвижности и неизменности «истинного» бытия, а также стремления к выходу за пределы изменчивого, текучего мира становления, воспринимаемого как источник страдания. Эта связь прослеживается как в западных традициях (Христианство, неоплатонизм, различные версии гностицизма), так и в теистических традициях Востока (Зороастризм, Ислам, ряд ведических школ в индуизме). И, наоборот, в традициях, в которых отсутствует идея единого Бога, чаще всего отсутствуют и представления о вечной, неизменной и неразложимой индивидуальной душе, которая воспринимается или просто как часть вечно изменчивой природы, неразрывно с ней слитая и в ней растворяющаяся, или и вовсе как иллюзия, создаваемая потоком постоянно переходящих друг в друга мгновенных состояний, аффектов и влечений. Любопытно при этом то, что увлечение разного рода «восточными» философскими и религиозными учениями всякий раз приходило в Европу по мере того, как собственная европейская мысль последовательно отказывалась сначала от христианского богословия,  затем от философской метафизики, от наследия Платона, Аристотеля и античной философии в целом. Отсюда возникает естественный вопрос: не есть ли сама «восточная традиция» – просто проекция западной мысли, пытающейся выйти за рамки собственных оснований и сконструировать нечто «иное» по отношению к себе самой? Не является ли в данном случае сам «аутентичный Восток» такой же иллюзией, как и философский конструкт «вещи-в-себе», и не сконструирован ли он от начала до конца собственной самопроизвольной рефлексией Запада в лице его учёных этнографов и культурных антропологов (а уже потом вторично усвоен представителями туземных элит, поучившимися в западных университетах)? Уж очень ясно прослеживается закономерность, в которой открытия «инаковости» незападных, неевропейских культур всякий раз оказывались вторичны по отношению к каждой очередной западной же моде, подвергающей критике и пересмотру традиционные для западной культуры представления и установки, начиная от гносеологических и заканчивая моральными и социальными. Не есть ли в этом смысле «Восток» просто чистое определение отрицательности, необходимо конструируемое в процессе самопознания подобно тому, как Субъект взирает сам себя как на Объект своего познания, то есть свою мнимую противоположность?
 
Отсюда мы вновь возвращаемся к противостоянию двух чисто оценочных, ценностных подходов к проблеме изменчивости и неизменности. Для одних жизнь выражается в образе постоянного движения и изменения в неразрывном единстве и непрерывном взаимодействии и обмене веществом, энергией и информацией с окружающей средой, то есть в образе, противопоставляемом застывшей неподвижности смерти. Для других жизнь, напротив, – это упорное стремление индивидуальной особи сохранить свою идентичность, свою отграниченность от внешнего мира, неизменность и постоянство своего состава, структуры и состояния (то есть гомеостаз), свою самотождественность перед лицом внешних и внутренних процессов и сил энтропии, эту идентичность непрерывно размывающих и разрушающих, в то время как смерть – это как раз прекращение поддержания постоянства, неизменности и отдельности собственной структуры и растворение в динамическом потоке изменчивой «внешней среды». Вновь подчеркнём, что речь не идёт в данном случае о факте, о том, какое из этих описаний верно, а какое ошибочно. Речь идёт исключительно об отношении, о ценностной установке при взгляде на одни и те же реалии. Реальность же состоит в диалектике изменчивости и неизменности, в единстве и противоположности явления, в котором вещь чувственно даётся, и понятия, в котором она мыслится.
 
 
Сохранение подвижного в неподвижном: история как фиксация
 
 
Та же диалектика, которая свойственна индивидуальному познанию, пусть и в несколько иной форме, свойственна и культуре. Вся история человеческой культуры, начиная с первых рисунков на стенах пещеры, по сути связана с попыткой фиксации, то есть сохранения движения жизни в неподвижности её культурного запечатлевания. В этом смысле едва ли будет преувеличением сказать, что вся накопленная материальная и нематериальная культура является результатом всё более успешных попыток сохранить творческую динамику жизни в относительно статической форме памяти о ней. Культура, в смысле передачи из поколения в поколение информации небиологическим (негенетическим) путём, присутствует не только у человека, но и у многих других животных. Во всяком случае, у высших позвоночных (млекопитающих и птиц) – совершенно несомненно, у некоторых групп беспозвоночных – возможно. Но несомненно также и то, что у человека информационная ёмкость культуры, то есть объём сохраняемой и передаваемой небиологическим путём информации, не только несоизмеримо выше, чем у других видов животных, но и постоянно растёт. Ключевые вехи этой культурной эволюции – возникновение речи и начало её использования не только для текущей коммуникации, но и для передачи памяти в устной традиции; возникновение изобразительного искусства; появление письменности; переход от письменности к собственно книжности, то есть от принципиальной возможности записи отдельных сообщений и хозяйственных заметок к традиции записи полноценных текстов (философских, религиозных и научных трактатов, исторических хроник, художественных литературных произведений); первые опыты фиксации звука в виде нотной грамоты; изобретение книгопечатания и гравюры, а затем литографии; начало использования камеры-обскуры для рисования изображений; возникновение фотографии и аналоговой звуко- и видеозаписи (сначала в форме граммофонных пластинок, затем в форме аудио- и видеокассет на основе магнитных лент); и, наконец, информационная революция, связанная с изобретением компьютера, цифровой фото-, аудио- и видеозаписи, многочисленных, всё более и более ёмких носителей цифровой информации и средств её копирования и передачи, бурным развитием средств связи и социальных сетей.
 
Во всём этом процессе мы видим одну единую общую тенденцию к расширению и совершенствованию возможности фиксации жизни в форме запечатлённой о ней памяти. Если когда-то тысячелетия назад в дописьменную (и потому доисторическую) эпоху жизнь целых цивилизаций проходила практически бесследно, не оставляя по себе никаких иных следов кроме археологических, то о людях, живших в Древней Греции и Древнем Риме, мы, благодаря письменности, зачастую имеем даже информацию, позволяющую реконструировать специфику их индивидуальной личности, взглядов, характера, привычек и внешности. Собственных прапрадедушек и прапрабабушек мы уже можем вживую увидеть на фотографиях, дедушек и бабушек – услышать в магнитофонной записи, а от нас самих, по-видимому, останется такой объём цифровых фото- и видеозаписей, зафиксированных сообщений в электронной почте и социальных сетях и прочих цифровых «следов», что, вероятно, нас со всеми особенностями нашего мышления, поведения, речи и эмоций можно будет смоделировать с точностью, для внешнего наблюдателя неотличимой от оригинала.
 
В этом упорном стремлении к фиксации жизни в форме исторической памяти мы видим отражение и специфическое преломление, возможно, главной мечты человека на протяжении всей его истории – мечты о бессмертии [2]. Собственно, уже самое первое известное в истории литературное произведение – «Песнь о Гильгамеше» – посвящено как раз этой теме: сначала поиску источника буквального физического бессмертия, а после неудачи – попытке найти ему замену хотя бы в том, чтобы сохранить и обессмертить себя в памяти потомков. Это важный для понимания момент: сохранение вечной памяти о себе рассматривается если не всеми, то, по крайней мере, некоторыми людьми как своего рода заменитель бессмертия, как возможность сохранить в вечности если не самого себя как личность, то хотя бы какие-то итоги и результаты своей жизни, придав, тем самым, ей смысл. В этом случае наличие в жизни смысла оказывается в зависимости от возможности сохранить (в идеале – навечно) хотя бы некий её след, некий «сухой остаток», выступающий её итогом и результатом. По-видимому, данная потребность имеется не у всех людей, и её наличие, а также степень выраженности зависит как от господствующих в культуре установок в целом, так и от структуры индивидуальной личности, в том числе, возможно, и от принадлежности к упомянутым выше соционическим, психософским и темпористическим типам. Тем не менее, следует признать, что, по меньшей мере, для людей определенного склада и определённого типа мировосприятия эта потребность сохранять «в вечность» след своего бытия может быть весьма важной и весьма выраженной. На наш взгляд, эта потребность, особенно в том случае, если грамотно спроектировать и задать конкретную социальную и хозяйственную форму её реализации, может иметь колоссальное значение не только в смысле индивидуальной психологии и психотерапии (в духе логотерапии Виктора Франкла), но и для общего развития культуры.
 
Эта мысль будет более подробно изложена и развита нами ниже, но перед этим целесообразно сделать некоторое отступление и вернуться к изначально затронутой в начале настоящей статьи теме – соотношению подвижности (динамики) и неподвижности (статики) теперь уже именно конкретно в отношении фиксации жизни в культуре. Вновь обратим внимание на диалектику соотношения изменчивости и неизменности, в данном случае в отношении исторической памяти. Историческая память (если, конечно, речь идёт о реальной исторической памяти, а не о сфальсифицированной) существует не сама по себе, а соотносится (и только в этом отношении и имеет ценность) с каким-то конкретным историческим событием, культурным, социальным или политическим явлением, конкретной исторической личностью. Обратим внимание, на то, что любое историческое явление представляет собой скорее процесс, нежели вещь. То есть по природе своей динамично, существует только в процессе непрерывного возникновения, развития, изменения и неизбежного последующего исчезновения. Это верно даже в том случае, если речь идёт не о событии, а, скажем, о культурном явлении, интеллектуальном, социальном или политическом движении. Даже если речь идёт о конкретной личности, то предметом интереса в большинстве случаев является не столько её статическая структура, сколько биография, то есть событийный ряд, динамика её самореализации в контексте взаимодействия с окружающим миром. В то же время, именно потому, что любое историческое явление процессуально, а не субстанционально, оно и не может быть сохранено само по себе, оно неизбежно проходит. Именно поэтому сохранено оно может быть только в форме статического «отпечатка», в противном случае при попытке сохранять память о динамическом явлении динамическими же (то есть изменчивыми) средствами, память эта будет неизменно утрачиваться. Например, если речь идёт о войне, то история её будет сохранена только в случае, если она будет устно или письменно передаваться более или менее точно и без изменений. В случае же, если каждый последующий пересказчик или переписыватель будет продолжать вносить в историю «динамику жизни», то есть что-то опускать, что-то добавлять от себя, что-то «творчески переосмыслять» в соответствии с тенденциями уже своего времени, то исторические сведения неизбежно будут теряться, история будет превращаться в легенду, легенда – в миф, а миф – в сказку. Или возьмём другой пример: какой-нибудь керамический горшок, созданный в свою эпоху для вполне практических целей. В ситуации своей «нормальной жизни» горшок существует в динамике: будучи создан, он используется по своему прямому назначению (скажем, в нём варится мясо), и именно вследствие своего хозяйственного использования он постепенно разрушается: оббивается, трескается и рано или поздно неизбежно разбивается насовсем. Его «смерть» является неизбежным следствием его «жизни». Но для того, чтобы стать историческим артефактом, он должен быть изъят из нормальной «жизни», из использования по прямому назначению, например, должен в ритуальных целях попасть в погребение. В этом случае он вырывается из динамики жизни, и оказывается в особом статическом пространстве, в котором нет «жизни» в смысле участия в повседневном использовании, но именно поэтому нет (конечно, в относительном смысле) и «смерти», то есть процесса неминуемого старения и разрушения. Он оказывается зафиксированным как бы вне времени. Но только потому он и оказывается свидетельством своего времени, то есть памятью о нём. Проще говоря, было бы мало проку и ценности в фотографии, если бы изображения людей на ней перемещались, старели и в конце концов умирали вместе со своими прообразами.
 
Вновь подчеркнём этот важный момент. С одной стороны, сохранение памяти требует максимальной изоляции предмета (артефакта, носителя информации) от всякого динамического процесса, от всей дальнейшей «истории». К глубокому сожалению, полностью достичь этого невозможно, потому что у нас нет в наличии отдельного параллельного мира с нулевым временем (отсутствием всяких процессов и событий) и нулевой энтропией для хранения истории и исторических артефактов. Оставаясь в рамках нашего мира, любой предмет (к глубокому нашему сожалению) неизбежно продолжает всё-таки быть в истории, на него продолжают воздействовать внешние силы и непрерывно протекающие события. Архивы и библиотеки горят в пожарах, музеи гибнут в войнах и социальных катаклизмах, частные коллекции распродают или попросту выбрасывают за ненадобностью неблагодарные наследники. Более того, даже если ничего этого не происходит, и предмету обеспечены максимально приближенные к идеальным условия хранения, рано или поздно он всё равно разрушается, потому что такова вообще природа материи и таково действие сил энтропии в любой части Вселенной, а тем более в условиях Земли с её кислородной атмосферой, влажностью, высокой температурой и органической жизнью. Однако, до некоторой степени и с некоторым приближением мы всё-таки можем говорить об особом пространстве, исключающим объект хранения из дальнейшей истории, из течения времени, то есть изолирующим его (настолько, насколько это технически и организационно возможно на данном уровне нашего развития, впрочем, есть основания надеяться, что наши возможности в этом отношении будут продолжать возрастать, а технологии – и далее совершенствоваться) от любых внешних воздействий. С другой стороны, как мы уже отмечали, ценность этого артефакта состоит в том, что он является памятью (свидетельством) некоего исторического события или явления, то есть динамического процесса подобно тому, как последовательность статических кадров на киноленте служит для сохранения и передачи образа динамики запечатлённых событий. Иными словами, статически сохраняемый объект важен нам именно тем, что способен воссоздать тот динамический контекст в котором он возник, и в котором был актуален, то есть воссоздать образ процесса, который как таковой мы уже наблюдать не можем, поскольку от уже закончился или, точнее сказать, перетёк в нечто иное и до неузнаваемости изменился. Но есть ещё и третья сторона: поскольку хранение на самом деле происходит в рамках нашего текучего мира, сам процесс поддержания условной статики, неподвижности и неизменности является процессом активным, деятельным, энергозатратным, требующим приложения целенаправленных усилий. В соответствии с известным принципом Чёрной королевы «здесь приходится бежать со всех ног, чтобы только остаться на том же месте».
 
Стоит при этом упомянуть, что возможно, как минимум, два типа хранимой памяти и, соответственно, два принципиально разных подхода к её сохранению. В первом случае, информация принципиально неотделима от своего материального носителя и нерасторжимо с ним связана. Например, в том случае, если речь идёт о любом историческом артефакте, музейном экспонате, о любой аутентичной исторической вещи. Во втором случае, информация, хотя, разумеется, и записана на конкретном материальном носителе, но при этом инвариантна как к его конкретному материальному составу, так даже и к его типу. Например, при сохранении оцифрованных данных (текстов, изображений, звуко- и видеозаписей и т.д.) нам практически не важно, записаны ли они на магнитном диске, оптическом диске, на кварцевой пластинке, на плёнке или на чём-либо ещё. Нам важна только безошибочная запись самих данных, а физический носитель, как и способ записи данных, мы можем произвольно менять, заменяя по необходимости один на другой. Есть, конечно, и промежуточные варианты. Скажем, бумажная книга или бумажная фотография. С одной стороны, текст книги или изображение с фотографии могут быть достаточно легко перенесены на новый носитель, но, с другой стороны, книга помимо текста несёт в себе и массу нетекстовой информации. Например, структура бумаги и переплёта могут нести бесценную историческую информацию, объём которой будет ещё увеличиваться и увеличиваться по мере совершенствования технологий анализа. Та же фотография помимо собственно изображения может нести информацию в спектре от отпечатков пальцев и микроскопических биообразцов прикасавшихся к ней людей до структуры бумаги, отражающей не только технологии своей эпохи, но, возможно, даже свидетельство конкретной фирмы, которая её произвела, и конкретного ателье, которое отпечатало на ней снимок. Более того, историческую ценность могут иметь даже её повреждения. Таким образом, в данном случае книга или фотография существуют как бы одновременно в двух ипостасях – как просто безличный носитель текста и изображения и как уникальный индивидуальный материальный артефакт, то есть конкретная неповторимая и невоспроизводимая, единственная в своём качестве вещь. Очевидно, что хранение информации, независимой от конкретного материального носителя, обеспечить проще, потому что, во-первых, проблема неизбежного «старения» носителя в данном случае может быть решена просто переписыванием на новый, а, во-вторых, надёжность хранения может быть на порядки повышена резервированием нескольких идентичных копий, хранимых удалённо в разных местах и даже на разных по своей природе носителях. Тем не менее, в рамках предлагаемого проекта предлагается решать обе задачи – обеспечение хранения как цифровой информации, так и информации, запечатлённой в конкретных уникальных вещественных артефактах. Однако прежде, чем перейти к технической стороне вопроса, вернёмся к теме психологической потребности в фиксации своей жизни (или её принципиальных итогов).
 
 
Некоторые замечания о структуре потребностей
 
 
Ранее нами уже отмечалось, что представления, объективирующие и рационализирующие цели и мотивы субъектов хозяйственной деятельности, пытающиеся представить экономическую активность людей в качестве своего рода «природного» явления, которое можно было бы изучать объективными научными методами, глубоко иллюзорны и ошибочны. Напротив, потребление, а, следовательно, и производство, превышающее уровень простого жизневоспроизводства, не имеет объективного смысла, объективной причинности и объективных механизмов. Весь смысл такого потребления, а, значит, и производства, заключён исключительно в субъективном представлении о том, что есть благо, что есть польза, что есть ценность, в субъективном представлении о должном, достойном и правильном, а, следовательно, в субъективном или даже, точнее говоря, субъектном (хотя и не всегда индивидуальном и не всегда рационально осознанном) желании и целеполагании [3]. Если цели хозяйственной деятельности и детерминированы, то в большей степени культурным программированием, нежели самой «природой» непосредственно. В случае субъектного целеполагания мы всегда имеем очень сложную и нелинейную систему взаимодействия множества различных как биологически, так и культурно обусловленных факторов, причём как те, так и другие, в свою очередь, могут к тому же быть как универсальными, так и специфическими для конкретной группы, и даже уникально индивидуальными. Безусловно, важную роль здесь играют биологические и биосоциальные мотивации (независимо от их вторичной рационализации), являющиеся общими для человека и других социальных высших позвоночных. Речь идёт о классической пирамиде потребностей, в основании которой находится потребность в выживании (в пище, одежде, жилище, сне, отдыхе, безопасности и т.д.), над которыми стоят потребности продления рода (половой инстинкт) и сохранения вида (родительский инстинкт, забота о собственном потомстве и детях в целом), а над ними, в свою очередь, возвышаются потребности в доминировании: лидерство в малой группе, фронтальное лидерство (слава, известность, выделение и противопоставление себя толпе) и иерархическое лидерство (собственно, власть как таковая) [4]. Однако поверх на эту биологическую и биосоциальную базовую пирамиду накладывается и к ней привязывается система уже культурных интерпретаций, зачастую являющаяся механизмом скрытого манипулятивного управления. Суть манипуляции в данном случае состоит в том, что управляющими элитами сами критерии социальной успешности (а только в рамках социальной приемлемости и социальной адаптивности в человеческом обществе возможна реализация базовых биосоциальных потребностей в иерархическом статусе, причастности к группе и даже, в определённой степени, в размножении) задаются таким образом, чтобы направить поведение масс в русло, выгодное не столько составляющим эти массы человеческим особям, сколько элитам как субъектам управления. В рамках такого манипулятивного управления может создаваться настоящая индустрия искусственной формовки желаний, подменяющих внутреннее целеполагание внешним, и превращающее человека из субъекта в объект [5]. При этом ситуация может усложняться и усугубляться ещё и тем, что когда-то созданные и запущенные манипулятивные моралистические и поведенческие шаблоны не только самоподдерживаются в коммуникативной среде как своего рода мемы или информационные вирусы, подчас весьма вирулентные и трудновыводимые, но и формируют вдобавок устойчивые социальные структуры и механизмы своего воспроизводства, функционируя в итоге столь устойчиво, что даже когда они становятся бесполезны, самим элитам подчас бывает проще приспособиться к ним как к уже объективно существующему социальному фактору, нежели тратить усилия на их слом [6].
 
Принимая и учитывая всё вышесказанное, тем не менее, позволим себе высказать осторожное предположение, что не всё человеческое поведение целиком и полностью сводится к интерференции (пусть и сколь угодно сложной) биологически и культурно детерминированных программ, но, помимо такого рода запрограммированности, пусть не у всех, но хотя бы у некоторой части людей реально существует то, что можно назвать свободой воли, недетерминированной произвольностью, свободным выбором и экзистенциальным пространством бытия. Это предположение на самом деле ненаучно, поскольку одновременно недоказуемо и неопровергаемо (неверифицируемо и нефальсифицируемо) объективными методами, в том числе экспериментально. Однако оно имеет право на существование, поскольку опирается на несомненную и самоочевидную непосредственную данность опыта в отношении своего собственного «Я», на других же людей может при желании быть экстраполировано по аналогии или, если говорить точнее, спроецировано [7]. Если принять это предположение как рабочую гипотезу или хотя бы просто язык описания, то мы можем взглянуть на поведение людей не только с точки зрения их рефлекторности и безличной объективной механической детерминированности внешними стимулами и функционированием собственной структуры, но и с точки зрения их индивидуальной самопроизвольной активности, субъективного внутреннего мотива и личностного проектного целеполагания, то есть не только с точки зрения вопросов «почему?» и «как?», но и с точки зрения вопросов «для чего?» и «зачем?».
 
Совершенно очевидно, что, если мы вступаем в сферу экзистенциальных, сугубо личностных, субъективных потребностей, пусть и сформировавшихся под некоторым влиянием индивидуальных структурных и функциональных особенностей мозга, гормональных систем, а также социальной и интеллектуальной среды, микроокружения, общения, воспитания в детстве, значимых усвоенных впечатлений и образов, но не детерминированных всеми этими влияниями, то у нас не окажется ни общих универсальных схем, ни объективных критериев. Впрочем, все известные крупные школы и направления как в психологии, психоанализе и психотерапии, так и в экзистенциально и психологически ориентированной философии так или иначе возникли в тесной связи с личным опытом, ценностями и потребностями своих основателей, положенными ими в основу своих систем. Опыт развития этих школ свидетельствует о том, что такой подход при всём своём субъективизме может быть продуктивным. В этой связи мы в ранее опубликованных работах сочли возможным предложить собственную версию пирамиды потребностей [8], ни в коем случае не утверждая, впрочем, её универсальности и всеобщности.
 
В основе этой пирамиды лежит потребность в непосредственном бытии «здесь и сейчас», а, значит, и в сохранении, поддержании этого бытия, что, впрочем, пусть и в различных формулировках, является общим местом для всех известных нам моделей «пирамид потребностей». Этажом выше мы располагаем спектр потребностей, связанных с объективным фактическим контролем и субъективным ощущением (психологическим переживанием) своего контроля над пространством. Причём пространство в данном случае, может пониматься в самом широком спектре смыслов и значений: и как непосредственное физическое пространство, и как пространство выбора, принятия решений, свободы действий и поступков, и как социальное пространство, то есть пространство социальных связей, контактов, отношений и взаимодействий, и как информационное пространство, в том числе (что стало актуально с возникновением и бурным развитием цифрового мира) пространство в «виртуальной» цифровой реальности (контроль над своими данными, своими файлами, своими профилями в сетевом мире, начиная от аккаунта в электронном банке и заканчивая профилями и группами в социальных сетях и на форумах, даже в сетевых играх, то есть над всеми своими сетевыми субличностями-отражениями). Вообще говоря, потребность в контроле над пространством (в широком смысле) сама по себе является крайне актуальной и обширной темой. Депривация этой потребности может приводить к крайне тяжёлым последствиям, связанным с т.н. комплексом выученной беспомощности, вплоть до полного разрушения личности, развития абулии и физической смерти. Эта потребность присутствует не только у человека, но и у всех животных с развитой нервной системой. По-видимому, она неразрывно связана с реализацией собственной воли, с возможностью влиять на происходящие события, активно воздействовать на окружающую среду, формировать окружающую обстановку и участвовать в своей собственной судьбе. Отсутствие контроля над происходящими событиями и условиями своего существования приводит к тяжёлым психическим, а затем и органическим нарушениям даже в том случае, если чисто в физическом смысле эти условия остаются вполне благоприятными. У человека эта потребность дополнительно окрашивается его своего рода эманацией в мир, его самоотождествлением с важными для него физическими и социальными явлениями (собственностью, любимыми вещами, домом, своим делом, результатами собственных усилий, социальной ролью и социальным положением). В этом случае внешние объекты присваиваются им и становятся своего рода продолжением его самого, частью его расширенного тела в физическом и социальном мире, его внешними искусственными органами. Соответственно, утрата контроля над ними психологически воспринимается практически как разрушение собственного тела, и к таковому разрушению через развитие психосоматических болезней в результате и ведёт в самом буквальном уже смысле. Особую актуальность и значение потребность в формировании защищённого пространства своего контроля (в идеале – полного и абсолютного контроля) приобретает в условиях нарастающего глобального кризиса – как цивилизационного и мировоззренческого [9], так и одновременно экономического, социального и политического [10]. В условиях этого кризиса человек испытывает колоссальный стресс, с одной стороны, в результате распада всех привычных точек опоры (мировоззренческих, ценностных, правовых, социальных, поведенческих и т.д.) [11], а, с другой стороны, в результате разрушения всех механизмов проектного, целеполагательного социального действования [12] и возникающего в результате состояния своего рода «спелёнутости», утраты не просто права, а самой возможности проявлять себя в качестве субъекта свободной воли и произвольного действия в совершении поступка [6], что можно уподобить, со значительной степенью подобия, иммобилизационному стрессу, хорошо изученному в многочисленных экспериментах на животных. В этой ситуации как сама идея, так и последующая совместная деятельность, направленная на создание, расширение и защиту пространства собственного контроля (пространства как в буквальном физическом смысле, так и в смысле пространства социального, правового, информационного, пространства собственного выбора и действий) может стать важным фактором преодоления социальной атомизации и формирования коллективного субъекта действия [10, 11]. Иными словами, усилия, приложенные сейчас в этом направлении, могут сформировать в условиях всеобщего распада ядро новой жизнеспособной социальной общности и новой иерархической и хозяйственной структуры с присущей ей (и закладываемой проектно уже сейчас) системой ценностей (включая  свои святыни, общее своего рода сакральное пространство и общую коллективную историческую память, то есть свою священную историю), мифологем, норм, принципов и целей. Впрочем, тема потребности в контроле над пространством (физическим, информационным, событийным и т.д.), в том числе над обстоятельствами собственной жизни, далеко выходит за рамки объёма настоящей работы и должна быть рассмотрена в своей полноте отдельно и самостоятельно. Нас же сейчас более всего интересует верхушка пирамиды – спектр потребностей, связанных с вечностью и бессмертием. В частности, с достижением вечности путём фиксации течения (самого процесса) либо значимых результатов и итогов своей земной жизни. Этот спектр потребностей может быть реализован путём разработки и создания системы вечного (в максимально технически и организационно возможном приближении) хранения как цифровой информации, так и материальных объектов (конкретных индивидуальных предметов, материализующих в себе объективно, либо субъективно важную и ценную информацию, воспоминания, переживания и т.д.). Создание такой системы вечного хранения, доступной как для коллективных и корпоративных субъектов (музеев, архивов, фондов, различных общественных организаций и культурных объединений), так и для частных лиц, способно, на наш взгляд, преодолеть если не саму смерть, то хотя бы порождаемое перспективой смерти тотальное обесценивание и обессмысливание жизни. В этой связи предлагаемый нами проект весьма близок по своей идее к логотерапии Виктора Эмиля Франкла, хотя сам Франкл и не связывал потребность к поиску и реализации смысла жизни с потребностью в её фиксации в вечности. По-видимому, усматриваемая нами связь между осмысленностью жизни и возможностью сохранения её следа или итога актуальна не для всех, но, по крайней мере, у личностей определённого склада и определённой структуры такая связь, несомненно, присутствует.
 
В то же время, говоря о вечном хранении как услуге, предлагаемой частным лицам, стоит обратить внимание на то, что в основе одной и той же конечной потребности могут лежать самые разные исходные мотивации. Для человека одного склада ключевое значение будет иметь возможность сохранить результаты и итоги своего дела, для другого – свои мысли и наблюдения, для третьего – эмоционально значимую память о близких людях или событиях, четвёртый, возможно, просто сильно эмоционально привязан к тем или иным предметам, для пятого важное значение будет иметь оставить таким способом «след в истории», то есть обозначить собственное значение, важность и статус и т.д. В итоге данный проект может оказаться интересен самым разным людям, например [13]:
 
1) Коллекционерам самого разного рода, желающим, чтобы после их смерти коллекции, собиранию которых они посвятили свою жизнь, не были распроданы наследниками, не перешли в чужие руки и не были бы попросту выброшены и утрачены, если речь идёт о собраниях предметов, не имеющих коммерческой ценности.
 
2) Архивариусам, собирателям документов и исторических материальных артефактов, связанных с памятью рода, семьи, того или иного обще- или индивидуально значимого события, эпохи, культуры, быта определённой эпохи, чьего бы то ни было творческого наследия (в особенности – культурных явлений и событий, не получивших широкой известности и потому нефиксируемых и мало фиксируемых как средствами массовой информации, так и разного рода «официальными» архивами, фонотеками и видеотеками) и т.д.
 
3) Собственно, самим творческим людям, желающим сохранить результаты собственного творчества – художникам, скульпторам, дизайнерам, фотографам, писателям, философам, учёным, изобретателям, особенно непризнанным или недостаточно признанным при жизни, то есть тем, чьему наследию грозит забвение и утрата.
 
4) Людям, желающим сохранить память о собственной индивидуальной жизни и своей личной истории в фотографиях, документах, дневниках, памятных личных вещах, предметах быта, в том числе желающим показать через призму своей личной жизни историю повседневности или, возможно, даже значимых событий своей эпохи.
 
5) Людям, аналогичным образом желающим сохранить навечно память о своих близких, их личности, творчестве, взглядах, привычках, истории и событиях жизни, в том числе сохранить их фотографии, личное вещи и т.д.
 
6) Людям, просто сентиментально привязанным к тем или иным эмоционально или символически значимым для них личным вещам, будь то награда, детская игрушка, памятный подарок или что угодно ещё в том же роде.
 
7) Клиентам крионических кампаний, надеющимся на возможность своего возрождения в отдалённом будущем.
 
8) Общественным, коммерческим, политическим и любым иным организациям, воинским частям, предприятиям, научным и учебным институтам, желающим сохранить свою корпоративную память и свидетельства своих достижений или, возможно, наградить сохранением вечной памяти в качестве награды особо выдающихся своих участников.
 
Обратим внимание, что все перечисленные категории людей могут быть заинтересованы как в сохранении материальных предметов, так и в сохранении информации в цифровой форме.
 
 
Значение и перспективы с точки зрения музейного дела и науки
 
 
В течение очень длительного времени предметом истории были лишь события глобального масштаба – войны и завоевания, революции и перевороты, географические открытия, достижения науки и искусства, глобальные процессы в экономике и правовых отношениях и т.п. Если в историю и попадали конкретные личности, то правители, завоеватели, полководцы, реже – дипломаты и придворные, вожди массовых движений, первопроходцы и первооткрыватели, учёные, философы и религиозные деятели. Лишь в последние десятилетия, начиная со второй половины XX века, возник устойчивый интерес к таким темам как история повседневности, история быта, микроистория (история малых территорий и групп), персональная (индивидуальная) и семейная история «обычного» человека. Между тем, как отмечает в своей книге основоположник антропологии движения профессор А.В. Головнёв, «Каждый человек активирует свою цепочку атомов культуры, из которых складывается его персональная деятельностная схема. Она всегда уникальна, как отпечаток пальца или рисунок сетчатки глаза. В персональной деятельностной схеме атомы культуры приобретают экзистенциальное значение. Из тех же атомов в их сложных комбинациях образуются социальные движения, от миграций до революций» [14].
 
Обратим внимание, что именно фиксация истории отдельной личности, семьи, малых социальных групп, причём фиксация не только формальных биографических «событий» и «фактов», но и мыслей, отношения к происходящему, оценок, микроструктуры социальных отношений и взаимодействий, явлений микрокультуры (возникающих во всякой компании своих специфических мемов, историй, сюжетов, образов и т.п.), повседневного быта и т.д., может, с одной стороны, показать характер преломления событий «большой истории» и «большой культуры» в призме их субъективного восприятия и субъективного значения для современников, то есть поместить их в аутентичный им контекст. С другой же стороны, что ещё более важно, такая фиксация может позволить уловить сам момент (практически всегда ускользающий) зарождения и возникновения тех явлений, отношений, процессов, движений, событий которые лишь спустя время выйдут на поверхность, обнаружат своё глобальное значение и привлекут к себе внимание исследователей.  Причём, опять-таки, уловить этот момент в связи с его контекстом и породившим его субстратом культурного, социального и материального микроокружения, в связи с личными, индивидуальными чертами и мотивами конкретных людей. Будет уместно вновь процитировать в этой связи А.В. Головнёва: «Феноменология мгновения, будучи своего рода гуманитарной «нанотехнологией», может коренным образом изменить восприятие истории и «очеловечить» её, делая упор не на всемирно-исторические предпосылки и последствия, а на мотивацию поступков и событий» [14].
 
Значение разработки и создания системы вечного информационного и материального хранилища для исторической и антропологической науки, для музейного, архивного и библиотечного дела не исчерпывается одной только возможностью независимого высоконадёжного хранения нескольких резервных копий (хотя бы, как минимум, цифровых) своих собственных фондов и коллекций за пределами самого музея, хотя и эта задача, как наглядно показал трагический опыт библиотеки ИНИОН РАН, чрезвычайно важна и актуальна. Однако не менее важен и другой аспект предлагаемого проекта: возможность включения самого широкого круга людей, прежде никак не связанный ни с исторической наукой, ни с музейным и архивным делом, к работе по фиксации «молекулярной» истории, протекающей непосредственно здесь и сейчас, к «очеловечиванию» исторического и культурного процесса, приданию им индивидуальности и личностной мотивированности.
 
Разумеется, идея о том, что наша современность и повседневность, представляющаяся нам будничной и малоинтересной, уже через несколько лет, а, тем более десятилетий, станет историей, предельно банальна, однако не перестаёт от того быть несомненной истиной. Равно как и тот факт, что наше собственное общество, включая его короткоживущие динамические микросоциумы, микросубкультуры, стремительно меняющуюся повседневность как материального быта, так и социальных отношений, мировоззрение и мироощущение отдельно взятых личностей является не менее сложным, интересным и заслуживающим внимания и изучения объектом, чем различные «экзотические» для нас общества туземцев, представляющие собой традиционный объект этнографии и антропологии. Между тем, объём фиксации происходящих событий, который в принципе, даже теоретически, может быть осуществлён силами профессиональных историков, этнографов, антропологов, социологов, культурологов, политологов и всех в совокупности исследователей, по определению не охватывает и не может охватить всё общество в целом. В результате огромный, трудно поддающийся даже воображению объём информации на уровне микрокультуры и «молекулярной» истории вообще никак не фиксируется и бесследно утрачивается уже непосредственно в самый момент своего возникновения и протекания. Эта мысль крайне важна для осознания: мы непрерывно, непосредственно здесь и сейчас, каждую протекающую минуту, теряем огромный объём ценнейшей культурной и исторической информации о нашем собственном времени, о нашем собственном бытии, и о нашем собственном обществе просто потому, что не создан работающий механизм её фиксации, систематизации и сохранения. А для начала – просто потому, что не осознана сама её ценность и сам её объём. Для того, чтобы осознать масштаб и значение этой утраты, нужна целенаправленная интеллектуальная работа, направленная на смену господствующей парадигмы, поскольку на данный момент банальная привычность происходящего не позволяет осознать его абсолютную неприемлемость.
 
На первый взгляд, ситуация, до некоторой степени облегчается тем, что массовое развитие цифровой техники (цифровых фотоаппаратов, видеокамер, диктофонов) в совокупности с развитием систем коммуникации (мобильная связь, социальные сети) и существующей практикой сохранения и резервирования информации из сети поисковиками и разного рода архивными сайтами сами по себе автоматически ведут к фиксации современной нам истории повседневности в виде множества сообщений, фотографий, видеозаписей и т.д. С одной стороны, в этом отношении наше время действительно имеет колоссальные преимущества по сравнению со всеми известными нам иными историческими эпохами. Однако, с другой стороны, здесь со всей очевидностью действует факт, по собственному опыту известный не только профессиональным историкам и этнографам, но даже историкам-любителям: любой зафиксированный материал, который своевременно не систематизирован, не структурирован, не снабжён необходимыми разъяснениями и комментариями, в лучшем случае утрачивает значительный объём своей информационной ценности, в худшем же – превращается почти в «белый шум». К примеру, фотография интересна, прежде всего, знанием контекста: когда, где, что именно здесь происходит, что этому предшествовало, каковы отношения и микрокультура, связывающая представленных на этой фотографии людей, какие с ней связаны воспоминания и последующие события. Эту информацию в момент создания фотографии знают в том или ином объёме представленные на ней люди и другие участники события, но, если эта информация не будет в течение самого ближайшего времени зафиксирована, она начнёт утрачиваться и искажаться: что-то будет просто забыто, что-то искажено эффектом «ложной памяти», что-то сознательно переинтерпретировано под влиянием последующих событий и последующего развития отношений. Чем больший пройдёт срок – тем меньший объём информации об этой фотографии будет оставаться, в конце концов контекст будет утрачен вовсе, и нам останется в качестве информации только то, что запечатлено на снимке непосредственно. В той же мере всё сказанное выше, может быть отнесено и к аудио- и к видеозаписи, а уж к материальному артефакту – тем более: без своевременно сделанных комментариев и описаний, поясняющих его исторический, культурный, хозяйственный, ритуальный и т.д. контекст, он вообще может стать полностью «молчащим» объектом, информационное содержание которого близко к нулю.
 
Данная констатация приведена здесь нами не в надежде открыть в ней нечто новое (методика обработки, систематизации и архивации цифровых данных применительно именно к этнографическому материалу тщательно и подробно разработана, в частности, ст. научн. сотрудником МАЭ Н.В. Ушаковым в целой серии опубликованных им работ [15-23]), а исключительно с целью наглядно пояснить, что сама по себе «стихийная» или «автоматическая» фиксация «молекулярной истории»,  происходящая благодаря социальным сетям и резервированию сетевой переписки, не решает проблемы. В лучшем случае она создаёт потенциал, однако потенциал этот на сегодня практически не используется или используется лишь на ничтожную свою долю. Для того, чтобы этот потенциал действительно был реализован, необходимо, во-первых, подключить к работе не только по фиксации истории и культуры (в самом широком смысле) современного общества, но и к работе по первичной обработке этого фиксируемого материала (включая отбор, первичное описание, сохраняющее и поясняющее контекст, хотя бы первичную систематизацию и упорядочивание), само общество. Необходимо, чтобы объект истории и культурной антропологии сам стал её субъектом, чтобы люди сами в режиме реального времени (то есть непосредственно по мере её возникновения и динамического развёртывания, а не когда-то в будущем, когда от них останутся лишь фрагменты и «битые черепки») фиксировали историю и культуру – свою собственную и своего социального микроокружения. Метафорически говоря, задача состоит в том, чтобы фиксация истории перешла от разрозненных «фотографий» к непрерывной «видеозаписи» событий, воссоздающей и адекватно запечатлевающей саму динамику процесса, причём из каждой точки, где они (фиксируемые события) происходят. Профессиональным исследователям с таким объёмом материала и работы заведомо не справиться, нужно, чтобы каждый сам стал самому себе если не исследователем, то хотя бы летописцем и «собирателем полевого материала». Но для этого нужно, во-вторых, направить данный пока что стихийный и хаотический (а потому нерезультативный и неэффективный) процесс в методически правильное русло, адекватно организовать его и структурировать. Вот это уже задача, с которой могут справиться только профессионалы. В-третьих же важно дать этому процессу мотивацию, изменить общественное сознание, привив ему культуру повседневной самофиксации (включая способность к отбору достойной фиксации информации, к её первичному описанию, упорядочиванию и систематизации). Иными словами, во-первых, пробудить и актуализировать упомянутую в предыдущей главе потребность в бессмертии, а, во-вторых, направить её, сформировать социальные, культурные, организационные и хозяйственно-экономические каналы и конкретные инструменты её реализации, поскольку на данный момент таковые отсутствуют или почти отсутствуют. Именно в этом мы видим одну из важнейших задач нашего проекта.
 
 
Проекты и направления фиксации «молекулярной культуры»
 
 
Применительно к музейному делу концепция вечного цифрового хранения может иметь два ключевых направления реализации.
 
Первое – это оцифровка и вечное хранение в цифровом виде своих собственных фондов, включая оцифрованные копии полевых дневников, собранных аудиозаписей, видеозаписей, фотографий и т.д. Что касается вещественных экспонатов, например, предметов быта, орудий труда, музыкальных инструментов, предметов культа и т.д., и т.п., то современные технологии позволяют не просто сфотографировать их, но и создать полную трёхмерную цифровую модель. Впрочем, в любом случае отбор объектов музейного хранение для их оцифровки, и дальнейшая систематизация и каталогизация цифровых копий в любом случае является делом профильных музейных специалистов. Ограничимся в данном случае ссылками на уже упомянутые работы Н.В. Ушакова [15-23] с уверенностью, впрочем, что его дело будет продолжено коллегами и последователями. Подчеркнём лишь, что основное преимущество оцифровки состоит в возможности множественного копирования и хранения одновременно нескольких полностью идентичных копий, поэтому чрезвычайно важно снять юридические и организационные ограничения на возможность депонирования резервных цифровых копий объектов музейного хранения вне самого музея, желательно – на отключённых от доступа к интернету носителях в аналогах «банковских ячеек» в разных частях мира. Именно такой подход позволит максимизировать надёжность сохранности цифровой версии музейных коллекций.
 
Второе направление реализации, которое нас преимущественно и интересует в рамках настоящей работы – это организация сбора, фиксации, первичной обработки, систематизации и вечного хранения «молекулярной» культурной и исторической информации привлечёнными к работе проекта частными лицами. В рамках данного направления необходимо предложить, обсудить и разработать некие общие стандарты, задающие хотя бы в самом общем виде характер того, что именно мы будем считать единицами такого рода информации. Ни в коем случае не претендуя в рамках настоящей работы на полноту охвата или на законченность формулировок, мы могли бы вынести на обсуждения следующие тематические направления, задающие возможные форматы принимаемой на сохранение информации и одновременно её упорядочивания:
 
1. Формат «life story». Собственные жизнеописания, расширенные автобиографии: воспоминания, дневниковые записи, описания исторических событий глазами современника и личное оценочное отношение к ним, детали быта, разного рода истории из жизни, воспоминания о знакомых, о круге общения, о характере отношений на работе, в семье, в окружающем микросоциуме. Отражающие историю жизни конкретного лица и её события фотографии, аудио- и видеозаписи. Отвлечённые размышления и рассуждения на разные темы.
 
2. Формат «творческое наследие». Если речь идёт об учёном, философе, писателе, поэте – то максимально полное, составленное и систематизированное самим автором собрание текстов, как опубликованных (для опубликованных важно сохранить именно исходную подлинно авторскую версию, потому что зачастую публикация сопровождается редакторской порчей оригинального авторского текста), так и неопубликованных, включая черновики, дневники, переписку и т.д., различные авторские версии одного и того же текста. Если речь идёт о художнике – то фотографии или сканы его картин и рисунков в высоком разрешении. Если речь идёт о музыкальной группе – то, помимо официальных альбомов, концертные аудио- и видеозаписи, фотографии с выступлений, записи с репетиций, различные альтернативные версии исполнения, не вошедшие в итоге в официальные альбомы и т.п.
 
3. Формат «история рода»: генеалогические исследования, семейные фотографии, генеалогические деревья и таблицы, записанные воспоминания, копии архивных документов.
 
4. Формат «микросоциум». Тематические подборки воспоминаний, документов, фотографий, аудио- и видеозаписей, связанных с конкретными культурными, социальными, политическими движениями, интеллектуальными и творческими кружками, клубами, субкультурами, общественными организациями, политическими партиями (в особенности официально незарегистрированными), научными, культурными и производственными учреждениями и их трудовыми коллективами.
 
5. Формат «событие в истории». Историческое событие или явление в документах и глазами современников. В данном случае фокус внимания не на конкретном лице, глазами которого видится событие (в отличие от первого формата), а на событии, которое видится глазами множества разных людей одновременно.
 
6. Формат «путешествие». Отчёт о путешествии, туристическом походе, географической, краеведческой, этнографической, археологической, биологической, геологической или любой иной экспедиции. Отчёт, собранные материалы (в цифровом виде), фотографии.
 
Разумеется, перечисление этих форматов не является исчерпывающим и их рамки не призваны исключить всё то, что в них не укладывается. Напротив, развитие проекта предполагает возможность по мере реализации одних направлений создавать и открывать новые.
 
 
От теории к постановке практических задач
 
 
Наше видение принципов устройства и организации вечного хранения информационных (цифровых) единиц и материальных (вещественных) предметов в общем виде изложено в ранее опубликованной статье «Краткая концепция проекта "Ковчег"» [13]. Стоит, впрочем, упомянуть, что проект «Ковчег» не ограничивается одним только вечным хранением, а задуман как инструмент реализации всех уровней предложенной нами пирамиды потребностей, включая организацию 1) собственной системы жизневоспроизводства, обеспечивающей в случае резкого обострения кризиса или полного распада больших социальных и хозяйственных систем возможность коллективного выживания автономно организованных сообществ; 2) личного и коллективного контроля над физическим, информационным и социально-поведенческим пространством и 3) вечного хранения, отвечающего потребности в бессмертии или, по меньшей мере, пока технологически невозможно большее, то хотя бы в некоторой причастности к бессмертию. При этом «Ковчег» задуман нами как система проектов-модулей, которые могут объединяться в общую организационную и функциональную сеть, кратно повышая свою эффективность и порождая синергический эффект, но могут реализовываться и функционировать и по отдельности, независимо друг от друга. Соответственно, в рамках настоящей работы будет целесообразно остановиться на вопросах реализации и запуска только двух модулей «Ковчега», связанных с организацией, соответственно, информационного и материального вечного хранилища.
 
Несомненно, начинать целесообразно с информационного (цифрового) хранилища, так как реализация этого проекта намного проще как в организационном, так и в экономическом смысле. Что касается материального (вещественного) хранилища, то мы рассматриваем его как следующий этап работы, к реализации которого есть смысл приступать уже после того, как будет создано хранилище информационное. Соответственно, постоянно имея его в виду в качестве дальнейшей перспективы развития, мы, однако, не будем сколько-нибудь подробно останавливаться на нём в рамках настоящей статьи, ограничившись пока в плане теоретической и концептуальной разработки тем, что уже к настоящему времени написано и опубликовано [13]. Таким образом, в рамках настоящей работы наше внимание будет полностью сосредоточено на разработке концепции вечного хранения информации, как более простом для реализации и наиболее удобном для запуска проекта в целом его элементе.
 
Тем не менее, всякий раз при организации нового дела возникает трудноразрешимая проблема перехода от теоретического проектирования к началу собственно практической реализации, напоминающая знаменитые элейские парадоксы на тему невозможности начала движения, перехода от неподвижности к движению. В конкретном случае организации бизнес-проекта (будем пока условно рассматривать реализацию предложенной программы как бизнес-проект) этот парадокс проявляет себя, в частности, в том, что без наличия сформированного спроса (собственной клиентской базы) не только крайне рискованно вкладывать средства в создание производства, но обычно этих средств попросту нет и, в то же время, для того, чтобы сформировать эту самую клиентскую базу нужно иметь уже готовое предложение товара или услуги.
 
Выход из порочного круга в данном случае мы видим в том, чтобы начать с чисто посреднической функции, что позволит начать как формировать собственную клиентскую, организационную и финансовую базу, так и осуществлять предложение продажи, используя уже созданную чужую материальную, организационную и техническую базу как свой ресурс. Речь идёт, в частности, о таких уже существующих и успешно функционирующих хранилищах информации как, например, норвежское «хранилище Судного дня» на острове Шпицберген, в котором компания Piql, используя в качестве носителя фотоплёнку, планирует резервировать всю особо ценную информацию, созданную человеческой цивилизацией, включая книги, документацию и т.д., причём на платной основе услуги «вечного» хранения доступны частным компаниям и даже индивидуальным частным лицам. Другим, не менее интересным, вариантом является использование многочисленных существующих уже сегодня швейцарских дата-центров, использующих для высоконадёжного хранения информации переоборудованные военные бункеры и бункеры гражданской обороны, некогда созданные на случай ядерной войны в толще горных массивов, и обладающие соответствующим уровнем физической безопасности и защищённости, помноженным на безопасность, независимость (не входит ни в состав ЕС, ни в какие иные надгосударственные глобалистские объединения), традиционную политику нейтралитета, социальную, экономическую и политическую стабильность самой Швейцарии, её максимально безопасное географическое положение в центре Европы и на многовековую традицию и безупречную репутацию её банков как надёжных и безопасных хранилищ. Преобразованными в центры хранения и обработки данных (ЦОД, ЦХОД) подземными убежищами в швейцарских Альпах, в частности, обладают такие фирмы, как возглавляемая Дольфом Уипфли  (Dolf Wipfli) компания Swiss Data Safe AG; возглавляемая Карлосом Морерой (Carlos Moreira) компания WISeKey SA; возглавляемая Жераром Сикиасом (Gerard Sikias) компания Safe Host SA; возглавляемая Стефаном Гройчем (St;phan Grouitch) компания Deltalis SA; возглавляемая Герардом Турбанишем (G;rard Turbanisch) компания Swiss Backup Bank AG; основанная Матео Мейером (Mateo Meier) компания Artmotion Ltd; возглавляемая Кристофом Ошвальдом (Christoph Oschwald) и Ханспетером Бауманном (Hanspeter Baumann) компания SIAG Secure Infostore AG, позиционирующая свой расположенный в швейцарских горах подземный центр хранения данных как «Швейцарский Форт Нокс» (Swiss Fort Knox), а также отпочковавшаяся от неё и входящая в ту же группу компания The MOUNT10 AG; и другие. Функционально близки к дата-центрам т.н. «фермы биткоинов», которые также могут размещаться в преобразованных бункерах. Так, например, известен швейцарский предприниматель Ричард Порубкан (Richard Porubcan), переоборудовавший военные бункеры под дата-центры и «фермы биткоинов» повышенной надежности. Кстати, некоторые из перечисленных выше организаций, как, например, Swiss Data Safe AG и Deltalis SA, используют свои бункеры для хранения не только цифровой информации, но и материальных ценностей, таких как драгоценные металлы и камни, ювелирные изделия, предметы искусства, а также бумажные документы и архивы. Swiss Data Safe, согласно имеющейся на её интернет-сайте информации, предоставляет и сопряжённые с хранением художественных ценностей услуги – такие как, например, их реставрация и даже экспонирование и организация выставок непосредственно в том же подземном бункере, где они и хранятся.
 
В  то же время, ни одна из перечисленных организаций не имеет простого и удобного организационного и технического алгоритма, позволяющего пользоваться услугами вечного хранения информации простому частному лицу, то есть индивидуальному пользователю. Это связано, вероятно, с тем, что они ориентированы на оказание услуг корпоративным клиентам и организациям либо очень богатым и особо важным частным клиентам в индивидуальном порядке, то есть на «оптовые» заказы, и коммерчески не заинтересованы в оказании услуг рядовым клиентам «в розницу». Это и создаёт идеальную экологическую нишу для посреднической структуры, которая, с одной стороны, могла бы, разработав предельно «очеловеченный» интерфейс, в наиболее простой и удобной форме принимать на вечное хранение цифровую информацию и соответствующую оплату у конечных пользователей, а, с другой стороны, как крупный «оптовый» корпоративный клиент размещать её в уже существующих хранилищах, опираясь, таким образом, на их уже созданную материальную, организационную, техническую и репутационную базу. Причём особым преимуществом могло бы быть одновременное независимое размещение резервных копий информации сразу в нескольких различных хранилищах, каждое из которых обладает своими особыми методами и своими преимуществами. В результате посредник за счёт множественного резервирования в итоге мог бы обеспечить намного более высокий уровень сохранности информации, чем каждый конечный дата-центр по отдельности. Такой подход позволил бы запустить проект, то есть начать делать уникальное коммерческое предложение, нарабатывать клиентскую базу и получать прибыль, ещё не имея своей собственной материальной базы хранения. Соответственно, создавать её (свою собственную материальную базу, своё собственное хранилище как таковое), можно было бы, уже имея для этого и свободные средства, и опыт работы в данной сфере, и наработанные связи, и собственную клиентскую базу.
 
Тем не менее, в этой схеме всё равно остаётся серьёзная проблема изначального выхода на существующие крупные и солидные информационные хранилища для только формирующейся структуры, не имеющей ещё на старте ни клиентской базы, ни достаточных свободных средств, ни опыта, ни наработанных связей и репутации в данной сфере. Эта проблема, на наш взгляд, может быть решена в том случае, если исходную инициативу возьмут на себя крупные государственные музеи, фонды, архивы, библиотеки, и изначальным заказом будет хранение резервных цифровых копий их собственных фондов, а уже затем к созданной инфраструктуре хранения данных будет подключаться инфраструктура приёма на вечное хранение информации у частных лиц, причём данная работа возможна как на коммерческой, так и на некоммерческой (финансирование за счёт грантов и целевых фондов) основе, а в идеале – на их сочетании и совмещении. В частности, интересным и перспективным вариантом нам представляется организация проведения регулярных открытых конкурсов, победители которых получали бы право на тот или иной оговорённый объём оплаченного за счёт привлечения внешних фондов пространства для вечного хранения своей информации в рамках предложенного ими на конкурс проекта. Основными критериями отбора могли бы быть 1) культурная и историческая ценность материала, 2) его уникальность и 3) степень угрозы его утраты (малоизвестность, непредставленность или недостаточная представленность в «большой» культуре). При этом, как уже было отмечено выше, конкретное содержание проекта могло бы быть самым разным, начиная от записей не получившей широкой известности музыкальной группы и заканчивая отчётом о частной исследовательской экспедиции, начиная оцифровкой частной художественной коллекции и заканчивая дневниковыми, автобиографическими записями, фотоархивами или результатами частных генеалогических исследований. Организация и проведение такого рода конкурсов одновременно решали бы целый спектр задач, а именно: 1) собственно, самого отбора и сохранение ценного культурного материала, 2) популяризации проекта и привлечения к нему внимания как в процессе конкурса, так и в ходе открытого культурного мероприятия, его завершающего и представляющего победителей, 3) привлечения потенциальных спонсоров и важной работы по установлению связей между творческой (в подлинном и положительном смысле) элитой и элитой статусной (административной и финансовой), 4) привлечения потенциальных коммерческих клиентов из числа участников, представивших на конкурс свои проекты, но не ставших победителями.
 
Что касается собственных интересов музеев, архивов и хранилищ, то программа международного сотрудничества (в частности, со швейцарскими хранилищами и дата-центрами, а также норвежским «Хранилищем Судного дня») позволила бы им, с одной стороны, депонировать резервные копии своих собственных фондов (не предоставляя их в собственность третьим лицам, по принципу хранения ценностей в банковской ячейке, кстати, использование норвежской компанией Piql в качестве носителя фотоплёнки практически исключает опасность несанкционированного доступа и кражи информации хакерами), а, с другой стороны, в процессе сотрудничества на практике изучить и освоить имеющийся мировой опыт хранения цифровых данных, соответствующие технологии и уже существующие на данный момент аналоги в данной сфере с перспективой создания затем уже собственных вечных цифровых (а в перспективе и вещественных) хранилищ музейных, книжных и архивных фондов.
 
В бизнесе обычно считается, что конечной целью любого коммерческого проекта является извлечение прибыли, а максимизация этой прибыли, соответственно, есть главный и основной критерий оценки качества и успешности данного проекта. В нашем случае это абсолютно не так. Мы вполне допускаем частичную коммерциализацию проекта только как прикладное средство создания материальной базы для реализации его «идеологических» целей и задач. Иными словами, он может рассматриваться как бизнес-проект по внешней форме и способу реализации, но не является таковым по своей сути и с точки зрения своей конечной цели. Именно поэтому так важно участие музеев именно на стадии первичной организации проекта, когда только закладывается и формируется его структура и принципы: именно и только профессионалы музейного и архивного дела, в том числе как раз профессиональные историки, этнографы и антропологи, могут, на наш взгляд, придать научную основу создаваемой системе отбора, первичного описания, систематизации и структурирования поступающей на вечное хранение информации, изначально заложить правильные, отточенные и проверенные многолетней практикой и опытом полевой и музейно-архивной работы научные критерии и создать тот шаблон и алгоритм, которому конечные пользователи будут впоследствии следовать уже автоматически и по умолчанию, пользуясь данной системой. В противном случае коммерческая составляющая может возобладать над целевой, и проект рискует скатиться на уровень простого обслуживания бессмысленных прихотей клиентов и бессистемного накопления заведомого информационного хлама.
 
Именно поэтому мы полагаем, что непосредственной практической реализации проекта должен предшествовать этап его интеллектуального осмысления и обсуждения, осознания его значения, важности, целей и задач, выработки сначала его методологических подходов, а затем и конкретных методов, решений и алгоритмов, формирования сообщества, включающего 1) академических учёных, 2) профессионалов в сфере хранения музейных, архивных, и библиотечных фондов, 3) частных энтузиастов проекта, в том числе коллекционеров, собирателей и владельцев частных архивов и др. (будущее ядро его заинтересованных пользователей), 4) популяризаторов и пропагандистов (представители СМИ, блогеры, активные пользователи социальных сетей, лидеры мнений, специалисты в сфере формирования стиля и образа жизни, рекламщики и PR-менеджеры), 5) предпринимателей, имеющих опыт и навыки практической организации и запуска новых бизнес-проектов с нуля (а также маркетологов и менеджеров по продажам), 6) специалистов в сфере хранения и передачи информации и 7) потенциальных спонсоров проекта (включая как состоятельных людей, готовых оказать финансовую поддержку за свой счёт, так и представителей государственных и негосударственных фондов, способных поддержать проект выделением грантов или бюджетного финансирования). Таким образом, реализация проекта видится нам в следующей последовательности.
 
Первым шагом должно стать формирование сообщества, заинтересованного в общей проблематике проекта и его теоретическом осмыслении, включая философов, психологов, социологов, антропологов и этнографов, историков, специалистов в области музейного, архивного и библиотечного дела, заинтересованных учёных-естественников, специалистов в области общей теории информации, IT-специалистов и т.д. Формой организации такого сообщества может стать, с одной стороны, серийное издание (периодический междисциплинарный научный журнал или хотя бы нерегулярный, издаваемый по мере комплектования каждого очередного номера, тематический альманах), а, с другой стороны, регулярный междисциплинарный дискуссионный семинар, на базе которого возможно проведение мероприятий и в более широком составе, например, научно-практических конференций. Результатом первого этапа работы должно стать сформировавшееся преимущественно академическое сообщество, осознающее на уровне мировоззрения важность и ценность предлагаемого проекта, и конкретный интеллектуальный продукт (журнал, регулярный семинар), это сообщество объединяющий и организующий его совместную работу. Закреплением итогов первого этапа должны стать институциализация сообщества, организация регулярного финансирование издания (изыскание гранта, получение бюджетного финансирования либо выход на самоокупаемость), расширение круга его авторов и читателей за пределы исходного сообщества.
 
Задачей второго этапа является, во-первых, переход от мировоззренческого осмысления важности проекта и возможных сфер его применимости к разработке и конкретному описанию его задач, методов, функций, к постановке конкретных практических задач, методических требований и технических шаблонов. Во-вторых, популяризация проекта, актуализация описанных в нём потребностей, внедрение его на уровне моды и неотъемлемого элемента повседневного образа жизни, формирование потенциального спроса, то есть нового сегмента рынка. В-третьих, активный поиск и вовлечение в проект (с опорой на его уже институированный статус) предпринимателей-практиков, способных осуществить практический запуск проекта. В-четвёртых, установление (опять-таки, опираясь на институированный статус сообщества) контактов и связей с существующими хранилищами данных в Норвегии и Швейцарии.
 
Третий этап состоит в переходе с участием привлеченных на предыдущем этапе предпринимателей-практиков от общих бизнес-идей к рабочему бизнес-плану и, собственно, непосредственный запуск проекта. На выходе мы должны получать удобную и функциональную работающую систему бессрочного (вечного) сохранения резервных копий информации в существующих норвежских и швейцарских хранилищах, пригодную как для депонирования резервных цифровых копий музейных коллекций, так и для коммерческого и некоммерческого (то есть за счёт привлечения средств частных и государственных фондов) вечного хранения информации частных клиентов.
 
Задачами четвёртого этапа нам видится, во-первых, расширение как клиентской базы проекта, так и объёма привлекаемых фондов для финансирования его некоммерческой составляющей. Во-вторых, развитие связанных с проектом культурных мероприятий, например, упомянутых выше конкурсов, общедоступных виртуальных музеев и т.п. В-третьих, параллельно с продолжением депонирования во внешних хранилищах, создание своей собственной материальной базы, то есть приобретение и оборудование уже собственного высокозащищённого во всех отношениях пространства хранения и своих собственных высоконадёжных материальных носителей информации, а также организация собственной инфраструктуры депонирования информации и её бессрочного, высоконадёжного и максимально защищённого, то есть условно в идеале «вечного», хранения. И, в-четвёртых, создание «вечного финансового двигателя», то есть фонда, позволяющего «вечно» финансировать необходимые текущие услуги по хранению (охрана, контроль сохранности, поддержание оптимальной температуры, влажности и прочих факторов среды) исключительно за счёт процентов без расходования (а желательно и с некоторым приращением) основного тела целевого вклада при минимизации (в идеале – сведении к нулю) всех факторов финансового риска за счёт консервативной и осторожной стратегии размещения средств фонда и использования исключительно высоконадёжных, гарантированных финансовых инструментов.
 
Наконец, на пятом этапе, уже располагая своим собственным хранилищем (высокозащищённым полностью контролируемым пространством и технической инфраструктурой хранения), мы сможем дополнить функцию хранения цифровой информации также и функцией вечного хранения материальных (вещественных) объектов, в том числе обеспечить возможность вечного хранения завещанных к таковому вещей частных лиц. Это может стать настоящим прорывом в развитии частного музейного дела, в сохранении индивидуальных частных коллекций и архивов, фиксации истории повседневности и быта (обычные повседневные вещи уже через какие-нибудь 50 – 100 лет станут ценным историческим материалом, культурными артефактами), личной, семейной истории, истории всякого рода малоизвестных культурных явлений и феноменов.
 
Дальнейшие перспективы возможного развития проекта не ограничены ничем, кроме способности к фантазии, вплоть до, например, выноса подходящих для такой цели высокостабильных и долгоживущих (и, в то же самое время, высокоёмких) кварцевых носителей цифровой информации (таковые, кстати, уже на сегодня разработаны, хотя и не получили пока широкого распространения) за пределы Земли и их депонирования на Луне, Марсе, спутниках Юпитера и Сатурна или вовсе их отправки во внешний космос за пределы Солнечной системы (технически это вполне возможно) с расчётом уже практически реально вечного (почти без кавычек) сохранения информации о Земле, жизни на ней, человеческой цивилизации и культуре, начиная от универсальной энциклопедии по всем направлениям науки и универсально полной библиотеки и заканчивая историей жизни конкретных отдельных людей, их фотографиями, записями голоса, продуктами их интеллектуального и художественного творчества и их персональными посланиями.
 
Такова в общих чертах предлагаемая программа действий и последовательность её реализации. Поскольку всякое движение начинается с первого шага, будет целесообразно, оставив на потом более подробную разработку и детализацию всех последующих этапов, сосредоточиться сейчас на первом из них, завершив настоящую статью конкретными предложениями по формату и тематике предлагаемого продолжающегося или периодического междисциплинарного научного издания и связанного с ним регулярного семинара.
 
На наш взгляд, есть две возможности задать тематику как семинара, так и издания. В случае более узкой формулировки его тему можно сформулировать как «проблема бессрочного (вечного) хранения материальных предметов и цифровой информации». При такой формулировке в рамки заданной темы попадёт следующая междисциплинарная проблематика:
 
Философия и психология. Потребность в фиксации процесса или результатов своей жизни в контексте придания жизни смысла, преодоления связанного с перспективой смерти обессмысливания существования. Запечатлевание себя и своей истории как форма реализации потребности в бессмертии. Возможный психотерапевтический потенциал данной практики.
 
Библиотечное, архивное и музейное дело. Научная организация шаблона сохранения материальных предметов и цифровых данных: их отбора, первичного описания, учёта и систематизации. Принципы каталогизации и номенклатуры. Организация и технология контроля их сохранности, защиты от кражи и вандализма, в том числе от «человеческого фактора» собственного персонала и т.д. Проблема оцифровки фондов и соответствия материальных и цифровых единиц. Перспективы и возможности организации частных музеев и хранилищ, общественных фондов, создаваемых для сохранения памяти о конкретных исторических событиях, культурных явлениях и т.д. Развитие истории повседневности путём сохранения личных и семейных воспоминаний, истории жизни, фиксации образа жизни и быта, сохранения отражающих повседневный быт и личную (или семейную) историю предметов.
 
На грани с естественными науками. Вопросы, связанные с организацией оптимальных условий хранения применительно к природе конкретных объектов хранения (будь то бумага, магнитная пленка, ткань и т.д.), то есть определение оптимальных для каждого конкретного материала физических параметров хранения, таких как влажность, температура, защита от пыли, от света и других электромагнитных излучений и т.д. Проблема защиты от окисления и биоповреждений.
 
История, социология, культурология, этнография, культурная антропология. Значение и дальнейшее использование фиксируемой информации как объекта научных исследования и аналога собранного полевого материала.
 
Прикладная математика и информационные технологии. Общая теория информации, её природа, различные подходы к её определению, информация и энтропия. Современные технологии максимально высоконадёжного и «вечного» хранения информации, статический и динамический подход к сохранению данных. Резервирование данных. Развитие и сравнение надёжности существующих носителей информации. Технологии защиты информации от случайного и целенаправленного повреждения, утраты и модификации при хранении, считывании и передаче данных, контроль её идентичности (контрольная сумма файла и др.), архивация данных. Методы учёта, систематизации и обработки данных, организация баз данных.
 
Экономика и предпринимательство. Экономические механизмы реализации описанных выше потребностей в высоконадёжном (в том числе вечном) хранении вещественных и информационных объектов. Конкретные бизнес-модели в сфере посмертного сохранения материальной и нематериальной памяти, организации личных музеев и хранилищ. «Вечный финансовый двигатель».
 
Юриспруденция и право. Юридическое обеспечение завещаний и договоров, связанных с бессрочным (вечным) хранением материальных объектов (памятных предметов), цифровой информации, биологических образцов и тел. Контроль и гарантирование исполнения условий в случае завещания с возложением. Разработка проблемы сохранения умершим лицом юридической субъектности в смысле прав собственности на завещанные к вечному хранению материальные и цифровые объекты, а также идеи ограниченной правовой субъектности неживых предметов, в случае, если они являются «субъектом» завещания.
 
Можно, однако, задать тематику и существенно шире, включив в неё,  с одной стороны, в целом проблему осознания смерти, смысла жизни в условиях перспективы собственной смерти и неизбежного разрушения её итогов и достижений, различных вариантов преодоления смерти (от религиозных концепций до научной футурологии на тему иммортализма и трансгуманизма), а, с другой стороны, и остальные ступени описанной нами выше «пирамиды потребностей», как, например, потребности в выживании и безопасности (различные версии сурвивализма), в контроле над пространством (включая образ защищённого сакрального пространства) и т.д., что ещё более расширит не только тематику, но и формат междисциплинарности.
 
Мы готовы предложить к обсуждению обе концепции – как более широкую, так и более узкую, нацеленную на реализацию конкретного проекта. При этом, на наш взгляд, в случае организации издания и в порядке междисциплинарного диалога будет целесообразно помимо традиционных жанров статьи как оригинального исследования и обзора предусмотреть такие форматы публикаций, как научно-популярная статья (доступное и популярное изложение фактов, в принципе уже хорошо известных, но преимущественно специалистам) и комментарий или дискуссионный отзыв на статью, опубликованную ранее.
 
 
Таким образом, нами рассмотрена проблематика фиксации динамических процессов (включая социальные, культурные и др.), их запечатлевания, связанные с этим психологические потребности смысла жизни, потенциальное значение расширения масштабов и сферы такой фиксации для развития практически всех гуманитарных наук, включая историю, культурную антропологию, социологию и др. Целью настоящей статьи было предложить как общий проект организации «вечного хранения» и вовлечения в фиксацию современности широкого круга людей, ранее с наукой и музейным делом не связанных, так и конкретные шаги по реализации данного проекта, инициировав, тем самым, переход к его реализации и практическому воплощению.
 
 
Библиографический список:
 
 
[1] Строев С.А. Диалектика представления и понятия. Опыт критического осмысления классической философии. // Репутациология. ISSN: 2071-9094. Сентябрь-декабрь 2013. Т. 6, № 5-6 (27-28). С. 31-40.
 
[2] Строев С.А. Человек, его смертность и бессмертие. // Вестник Петровской Академии. Петровская академия наук и искусств. Санкт-Петербург. 2016. № 1-2 (43-44). С. 54-72.
 
[3] Строев С.А. Иррациональность потребностей и субъективная психологичность экономики. // Философия хозяйства. ISSN: 2073-6118. 2016. № 6 (108), ноябрь-декабрь. С. 42-55.
 
[4] Зимичев А.М. Психология политической борьбы. Второе переработанное и дополненное изд. СПб: Санта. 1993. 155 с.: илл. ISBN 5-87243-006-X.
 
[5] Строев С.А. Индустрия потребностей и желаний как инструмент управления. // Философия хозяйства. ISSN: 2073-6118. 2017. № 2 (110), март-апрель. С. 40-58.
 
[6] Строев С.А. Реквием. «Нулевая» политическая теория вместо «четвёртой». // Репутациология. ISSN: 2071-9094. Январь-июнь 2015. Т. 8, № 1-2 (35-36). С. 87-122.
 
[7] Строев С.А. Опыт самопознающего «Я»: философия, психология, мистическая практика. // Репутациология. ISSN: 2071-9094. Январь-июнь 2015. Т. 8, № 1-2 (35-36). С. 10-25.
 
[8] Строев С.А. Альтернативная экономика и проект «Ковчег» (статья опубликована под редакторским, т.е. неавторским названием «Альтернативная экономика как база образов, смыслов и ценностей») // Философия хозяйства. ISSN: 2073-6118. 2017. № 5 (113), сентябрь-октябрь. С. 69-84.
 
[9] Строев С.А. Инферногенезис: к вопросу о цивилизационном кризисе. // Репутациология. ISSN: 2071-9094. Сентябрь-декабрь 2011. Т. 4, № 5-6 (15-16). С. 5-32.
 
[10] Строев С.А. Понять происходящее и обрести способность к действию. // Репутациология. ISSN: 2071-9094. Июль-декабрь 2015. Т. 8, № 3-4 (37-38). С. 59-67.
 
[11] Строев С.А. Проблема утраты и программа восстановления личной и коллективной субъектности. // Медный всадник. 2017. № 1-2 (57-58). С.73-81.
 
[12] Сергей Строев. Кризис политических теорий Модерна в свете торжества технологии над идеологией. Проблема идеологически мотивированного действования. // Четвертая политическая теория. Материалы семинара политология и политика в современном мире Центра Консервативных Исследований Социологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова Научно-аналитическое издание. Выпуск I. МГУ 2011. 156 стр. С. 145-155.
 
[13] Строев С.А. Краткая концепция проекта «Ковчег». // Репутациология. ISSN: 2071-9094. Июль-декабрь 2015. Т. 8, № 3-4 (37-38). С. 5-34.
 
[14] Головнёв А.В. Антропология движения (древности Северной Евразии). Екатеринбург: УрО РАН; «Волот», 2009. 496 с.
 
[15] Ушаков Н.В. Собрания этнографических музеев как хранилища информации в аналоговую и цифровую эпоху: методические вопросы. // Вопросы музеологии. ISSN: 2219-6269. 2015. № 2 (12). С. 94-106.
 
[16] Ушаков Н.В. Система учета и описаний полевых цифровых фотоматериалов // В сборнике: Радловский сборник. Научные исследования и музейные проекты МАЭ РАН в 2011 году. К 175-летию со дня рождения. Санкт-Петербург, 2012. С. 153-162.
 
[17] Ушаков Н.В. Значение инструкции Л.Я. Штернберга для полевой документации, камеральной обработки и архивации современных цифровых полевых этнографических материалов // Лев Штернберг – гражданин, ученый, педагог. К 150-летию со дня рождения. СПб., 2012. С. 140-158.
 
[18] Ушаков Н.В. Учет и описание цифровых полевых материалов // В сборнике: Радловский сборник. Научные исследования и музейные проекты МАЭ РАН в 2012 г. Ответственный редактор Чистов Ю.К. Санкт-Петербург, 2013. С. 442-451.
 
[19] Ушаков Н.В. Система учета и описания современных цифровых полевых этнографических материалов // Известия Уральского федерального университета. ISSN: 2227-2283. Серия 2: Гуманитарные науки. 2014. Т. 127. № 2. С. 108-116.
 
[20] Ушаков Н.В. Цифровые фото-, видео полевые материалы как новая форма этнографических музейных предметов // Вопросы музеологии. ISSN: 2219-6269. 2014. № 2 (10). С. 139-149.
 
[21] Ушаков Н.В. К вопросу об архивации и публикации полевого этнографического источника. // Вестник Санкт-Петербургского университета. ISSN: 1812-9323. Серия 2. История. 2015. № 4. С. 113-124.
 
[22] Ушаков Н.В. Основные моменты методики учета и описание цифровых фото, аудио, видео полевых этнографических материалов. // В книге: X конгресс этнографов и антропологов России Тезисы докладов. Редколлегия: ответственный редактор – Мартынова М.Ю., Лопуленко Л.А., Белова Н.А. 2013. С. 208.
 
[23] Ушаков Н.В. Нумерация единиц цифровых полевых этнографических архивов. // В книге: IX Конгресс этнографов и антропологов России. Тезисы докладов. 2011. С. 60-61.