Наложница в Гиве Расследование второе

               
                Наложница в Гиве   Расследование второе


                1

Настоящая история повествует о пренеприятнейшем событии, случившемся в давние-давние дни в городе Гиве. Хотя, если хорошенько подумать, то называть сие происшествие пренеприятнейшим не вполне правильно, ибо оно есть тяжелая драма, пожалуй, скорее, трагедия, некоторые герои которой насквозь порочны, а правят ими грязные страсти и бесстыдная алчность. Но тем хороша трагедия, что взывает к сердцу и очищает его жалостью и ужасом.

Возблагодарим Господа, дозволяющего лишь малому числу рабов своих нести людям зло, и благословим добрых и праведных, невеликая горстка которых вскрывает язвы. И первых и вторых – очевидное меньшинство в несметной толпе человеческой, но только редких и исключительных натур деяния запечатляются в памяти поколений. 

Достойные всяческого уважения старейшины Бнаяу и Баная заправляли делами Гивы, и не их вина, что порой вершились в городе преступления, но их заслуга в раскрытии оных.

Бнаяу и Баная жили в лучшем квартале людной улицы, бравшей начало у городских ворот, превращавшейся в рыночную площадь в середине своей длины и оканчивающейся у дальней крепостной стены. Не будем скрупулезно описывать внешний вид и внутреннее убранство домов этих достойных горожан, но заметим, что жилища их по праву признавались лучшими в Гиве, главном городе колена Беньямина.   

Бнаяу смолоду женился на Анат. Осчастливленная долгими годами супружества, дружная чета сосуществовала с порожденными ею детьми и обожала внуков, коих насчитывалось великое множество. Именитый дед к стыду своему не всех помнил по именам. У Анат была старшая сестра, Мири-Милка, обитавшая в скромном доме неподалеку. О ней следует рассказать подробнее.

                2

В сущности говоря, Мири-Милка – старуха, но не гоже так называть умнейшую и добрейшую из матрон. Провидению угодно было сберечь ее в девичестве, но она вовсе не роптала, скорее благодарила судьбу, что уберегла ее от неизбежных каверз и разочарований на тернистом пути мужней жены. Не станем, однако, претендовать на исчерпывающее понимание извивов женского сердца.

Мири-Милка горячо любила сыновей и дочерей своей младшей сестры Анат, а во внучатых племянниках просто души не чаяла. Она не только помнила по имени каждую пчелку в этом сладко жужжащем рое, но всегда имела в запасе предложение к родителям, как назвать новичка, готовящегося к появлению на белый свет.

Сухощавая, среднего роста, умеренная в еде, энергичная, не смотря на почтенные годы Мири-Милка не жаловалась на здоровье. Она выращивала цветы в садике перед домом. В комнате ее всегда благоухал пышный букет в глиняной вазе с водой. Светлое место у окна занимало приспособление для ткачества. Она отдавалась этому ремеслу, и замечательные материи выходили из-под ее умелых рук. Мири-Милка и шила отменно. Рубахи и штаны – теплые зимние и легкие летние – укрывали наготу родных мальцов.

Разумеется, деятельная природа этой женщины не ограничивалась ткачеством, шитьем, садоводством или хлопотами с детворой. Мири-Милка добровольно собирала пожертвования на различные благородные цели и преуспевала в этом занятии, за что ее весьма ценил глава молитвенного дома. Она стучала в двери зажиточных горожан, напоминала хозяевам о важном значении благотворительности и от имени небес обещала воздаяние в неизбежной перспективе. Сопровождавший ее мальчик погружал на тележку то связанную по ногам и крыльям курицу, то полдюжины яиц, то каравай хлеба, то бурдюк с вином или козьим молоком, то хороший кусок материи, то небольшой мешок зерна – короче все, чем делится благоразумная щедрость.

Далее путь Мири-Милки лежал в дома бедняков. Она одаривала нуждающихся по своему разумению, всегда справедливому. Заметим, что она никогда не открывала облагодетельствованному имя давателя, а тому не сообщала, кого из нуждающихся он осчастливил. Мудрость сия была очевидна ей и без разъяснений помазанных служителей Бога.

В каждом доме она вступала с подробную беседу со старым и малым, интересовалась делами и здоровьем, и приятным обхождением располагала к себе людей, и те охотно вверялись ей. Насыщая свое бескорыстное любопытство, Мири-Милка узнала всё и обо всех. Разумеется, столь выдающиеся знания находили самое достойное применение.

Мысль Мири-Милки светилась остротой и проницательностью. Жизненный опыт вместе с необыкновенной осведомленностью и пониманием человеческой природы помогали ей видеть истинные побуждения сквозь туман слов. За монотонным ткачеством она обдумывала городские происшествия, и, неустанно упражняя ум, разгадывала и предвосхищала. Она полагала, что страсти людские вполне однолики – найдешь сходное в прошлом, и уж знаешь чему быть в настоящем, а хорошая память исправно доставляла ей полезные аналогии.

Как упоминалось выше, в Гиве случались события пренеприятнейшие, чтобы не сказать хуже. По установившемуся обыкновению разбирали их старейшины Бнаяу и Баная. Иной раз они призывали на помощь Мири-Милку, хотя делали это лишь в крайних обстоятельствах, оберегая от ущерба свой престиж. Она откликалась с готовностью, и уж если бралась за дело, то доводила его до конца. По правде говоря, ее вклад зачастую бывал решающим, однако, щадя мужское самолюбие, она не выпячивала свою роль. 

                3

Как то раз Мири-Милка подчевала внучатых племянников пирогом с сушеными фруктами. Она снисходительно смотрела, как ребятишки отрывали верхнюю корочку и первым делом поедали сладкую начинку. Потом, но уже с меньшим пылом, они макали печеное тесто в блюдце с оливковым маслом и отправляли размягченные куски в рот. “Баба Анат” не позволяла им разнимать пирог, поэтому они охотнее лакомились у либеральной “бабы Милки”. Младшая Анат слишком любила сестру, чтоб ревновать ее к внукам.

Резкий стук в дверь ворвался в шумную идиллию. Вошел посланный Бнаяу слуга. Он передал Мири-Милке настоятельную просьбу старейшины без промедления явиться к нему. По встревоженному голосу гонца она поняла, что произошло нечто важное. Заранее предвкушая новую возможность обнаружить свой сыскной талант, она с удовольствием заторопилась. Малышню выпроводила из дома, дабы не искушать судьбу хрупкого и чистого. 

В большой парадной комнате на высоких стульях восседали Бнаяу и Баная. Сбоку на умягченной циновками низкой лавке расположилась Анат. Поприветствовав сановное собрание,
Мири-Милка уселась рядом с сестрой. Равнодушная к мужниным делам, Анат не видела в них много проку. Однако, осторожный супруг, остерегаясь заплутать в глухих лабиринтах женской логики, обязательно звал ее на совет в тех случаях, когда приглашалась Мири-Милка, ибо он дорожил семейным миром и держался от греха подальше. Гостья ожидала торжественной речи Бнаяу, которую он произнесет специально для нее. Помощи он просить, конечно, не станет, но повадки и устремления дорогого зятя ей известны.

 - Беда пришла в Гиву! – воскликнул Бнаяу и взглянул в глаза Мире-Милке, - некий левит, державший путь из Бейт-Лехема в свое поселение на горе Эфраимовой проследовал через наш город и остановился на ночлег с наложницей и слугой. Несколько негодяев громкими криками с улицы потребовали от домохозяина, давшего приют путникам, вывести к ним гостя, ибо они вознамерились познать его.

Произнеся последние слова, Бнаяу отвел взгляд от Мири-Милки и потупился. Выражение лица ее стало непривычно строгим. Анат прислушалась.

 - К счастью, это преступление не свершилось, - продолжил старейшина, - но то, что произошло, не многим лучше. Гнусные супостаты ночь напролет насиловали наложницу, издевались над беззащитной женщиной. Утром левит забрал ее – мы пока не знаем, живую или мертвую – и увез к себе. Он разрезал тело несчастной на двенадцать частей и отослал их правителям колен Израильских. Теперь главы народа иудейского говорят нам, мол, слишком тяжко злодеяние, и посему отдайте на общий суд виновных, а иначе объявим войну всему племени Беньяминову. Мы с Банаей думаем, что прежде надо отыскать преступников и раскрыть до конца лиходейство, а уж потом решать, кому судить их.

 - Вот именно! – вставил слово Баная, - зачем войной грозить? Беда наша общая в том, что нет нынче царя над народом!

Анат тихонько выскользнула из комнаты. Шепнула мужу, дескать, дочери младшей надо по хозяйству помочь, она на сносях, ей рожать в первый раз.

Мири-Милка сидела с красным от негодования лицом. Гнев бушевал в сердце ее: “Вот он – сильный пол! Безбожники! Извращенные плотолюбцы!” В глубине души она полагала всех мужчин дикими зверями, недостойными союза с женщиной. Но кому же под силу исправить мир? “Великое число лжегероев гибнет на никчемных войнах! А в бессмысленных драках? А от пристрастия к вину? Какое им дело до женщин, тоскующим по ласке и любви? Но всех хуже – содомиты, мерзейшее племя! Друг у друга грязи занимают!” - так размышляла Мири-Милка, пока Бнаяу не призвал ее и Банаю к обсуждению непростого положения.

                4

С великим рвением взялась Мири-Милка за расследование, ибо задета была самая чувствительная струна ее души: жертвой мужского скотства стала беспомощная женщина. Обычно старейшины как бы невзначай обсуждали с волонтеркой продвижение дознания, а та действовала по своему разумению и с искусной неприметностью направляла их шаги к цели. 

Нет нового под солнцем. И первым делом Мири-Милка вспомнила древнее преступление мужеложства в Сдоме. “Неискоренима мерзость в сердцах мужчин, - подумала она, - вот и на долю Гивы пришлась беда. Ах, кабы моя воля, сделала бы с нашими негодями, что Господь сотворил с нечестивцами Сдома – слепотой их поразить, серу и огонь на головы им пролить!”

Начиная выяснение любого случая, Мири-Милка следовала простому и почти безотказному правилу – искать интерес, иными словами, докапываться, кому и какая польза от преступления. “Мужеложцы и насильники? – рассуждала она, - похотью отравлена кровь чудовищ, первое дело для них – утолить свинское сладострастие, хотя и алчность им не чужда. Надеюсь, старейшины до них доберутся. А левит и слуга? Они были с наложницей. Люди эти хоть и не из Гивы, а разузнать о них мне под силу, а потом и повстречаться с ними придется.”

У Мири-Милки не бывает скидок на престиж, и лицеприятие чуждо ей. Разве можно левита в дурных намерениях подозревать? И могла ли быть корысть у несчастного отца убитой наложницы? А слуга – вообще человек маленький! Но Мири-Милка проверит всех и всё!

                5

Городские ворота Гивы – строение основательное, величиной немалое, двухэтажное. Наверху помещался апартамент для конфидециальных бесед старейшин с горожанами. Нынешним утром выстроилась очередь из свидетелей – соседей, проживавших рядом с роковым домом. Бнаяу и Баная вызывали их по очереди и строго спрашивали – что слыхали, в какое время, знакомы ли голоса злоумышленников? Остереженные от лжи, а равно от преступного сокрытия правды, трепещущие от страха люди говорили, что знали, а чего не знали – о том молчали.

Присутствовал при сем юноша из судейских. Он хоть и косноязычен был, но памятью обладал выдающейся. Всякое сказанное слово запечатлевал в голове, будто вечные письмена на камне вырубал. Понимать его речь умели только Бнаяу и Баная, и это обстоятельство частенько спрямляло пути городского правосудия. Когда случалась надобность, старейшины оглашали на понятном языке суть его бормотания. 

Бнаяу и Баная выяснили, что в злополучную ночь на месте преступления поначалу вой стоял многоголосый. Вдруг возникла громкая перепалка, а потом большинство крикунов куда-то пропали, остались только два горлопана. Несколько свидетелей утверждали, что голос одного из сбежавших показался им знакомым, и они назвали имя.

Итак, найден след, появилась первая ниточка. Человека надо арестовать и заставить говорить. 

                6

Мири-Милка навестила гостеприимного Менахема, приютившего на ночлег путников, да в недобрый час. Разумеется, она была знакома с ним, и дочь его Нааму отлично знала – на ее глазах девочка росла. “Невеста уж, небось!” – подумала Мири-Милка. 

 - Мир дому твоему, почтенный Менахем!

 - Здоровья тебе и всем нам, Мири-Милка! Дай Бог подольше не стариться! Будем трудиться, и пусть один за плугом ходит, а другая материи ткет! Поклонись, Наама, тетушке Мири-Милке!

 - Я вижу, Менахем, физиономия у тебя довольством лоснится, и на мордашке у твоей красавицы радость написана. Говори, не таись, в чем причина?

 - Обязательно скажу! С тобой первой, Мири-Милка, поделюсь доброй новостью. Наама замуж собралась. Полюбил ее молодой статный парень, и дочке он приглянулся. Чего ты конфузишься, глупенькая? Любовь – гордость, а не стыд! Принеси-ка лучше фруктов гостье нашей!

 - Рада за обоих. Все подробности из вас вытяну, только не сейчас, а немного погодя. Прошу простить, но сначала я должна напомнить о грустном. За этим и пришла.

 - Я так и подумал. Расскажу, что знаю. Вечером я возвращался с поля после трудов дневных. Вижу, сидят трое людей неприкаянных, двое мужчин и женщина. Расспросил их. Они держали путь из Бейт-Лехема в свое поселение на Эфраимовой горе. Ночь застала их в Гиве, и я предложил им прибежище до утра.

 - Как представились они тебе, Менахем?

 - Главный среди них – некий левит Цадок. Женщина – это наложница его, Дина. С ними был слуга по имени Ярив. Мы отужинали и разговорились. Цадок поведал мне, что изгнал Дину по неразумию, вскоре раскаялся, потому как она бесконечно дорога ему, и забрал ее обратно от отца, что живет в Бейт-Лехеме.

 - Как мирно все, как благолепно!

 - Увы! Догадываюсь, Мири-Милка, что тебе уж многое известно. Наша беседа прервалась дикими криками с улицы. Негодяи требовали, чтобы я вывел им гостя, мол, хотят познать его. Я, конечно, и не подумал потворствовать страшному греху мужеложства.

 - А преступники не домогались еще кого-нибудь выдать им для насыщения их гнусной похоти?

 - Этого не было. Но Цадок добровольно отдал им Дину. А потом все стихло. Злодеи надругались над молодой женщиной, утром она лежала на пороге дома, живая, должно быть, сам слышал, как левит к ней обращался.

 - Отец, ты, кажется, кое-что забыл упомянуть! – вмешалась в разговор Наама.

 - Что я упустил, доченька?

 - А ведь ты предлагал насильникам меня и Дину вместо Цадока! – сказала Наама, и Мири-Милка услышала обиду в нежном голоске.

 - Ах, женщины! Волос длинный, а ум короткий! – воскликнул в сердцах Менахем и в испуге оглянулся на гостью, - разве по злобе, а не ради добра я это делал? Тебя, дочка, все-равно бы не тронули – ты уроженка Гивы. А Дина – не девица... Возьми-ка в толк, что нет преступления хуже поругания мужской чести!

Мири-Милка смерила Менахема тяжелым взглядом. Уж сколько раз она находила подтверждение своему нелестному мнению о сильной половине человечества!

 - Скажи-ка, Менахем, кто кроме тебя и Цадока высовывался из дома?

 - Никто, Мири-Милка.

 - Да ведь Ярив выходил, - вновь подала голос Наама, - он пошептался о чем-то с негодяями, и шум стих. Он вернулся, сказал что-то Цадоку, а уж потом тот вывел Дину!

 - Кто твой будущий зять, Менахем? – ледяным голосом спросила Мири-Милка.

 - Нетрудно догадаться! Это Ярив. Пока я разговаривал с Цадоком и Диной, молодые ворковали, обо всем сговорились. Любовь с первого взгляда! Прекрасный юноша. Красивый, статный, сильный, любезный.

 - Но он всего-навсего слуга, стало быть, бедняк. Неужто ты, Менахем, так бескорыстен, что отдаешь Нааму без выкупа?

 - Весомый могар обещал мне Ярив! – с гордостью заявил будущий тесть. 

 - Удачи тебе, Менахем, - холодно заметила гостья.

 На прощанье Мири-Милка сердечно обняла Нааму. По морщинистой щеке скатилась слеза.

 - О чем вы плачете, тетушка Мири-Милака?

 - Сама не знаю, душенька. Пусть у тебя все будет славно!

“Пришло время хорошенько пошевелить мозгами, - рассуждала про себя Мири-Милка, покинув дом гостеприимного хлебопашца, - какова, однако, крестьянская хитрость! На всякий случай не сказал мне, что Ярив переговаривался с преступниками. Остерегался, как бы не навредить ненароком будущему зятю, за могар трепетал!”

                7

Разыскать подозреваемого и арестовать его – задача старейшинам знакомая и для решения нетрудная. По имени, что указали свидетели, нашли молодца, и двое стражников крепко связали ему руки и доставили в упомянутый апартамент на втором этаже городских ворот. Парень не сопротивлялся, и странное удовлетворение разливалось по физиономии его, как у человека, предвкушавего желанное мщение.

 - Назови-ка имя свое! – приказал Бнаяу.

 - Будто не знаешь! Нашел ведь меня! Я - Урия.

 - А как думаешь, Урия, почему ты связанный перед нами стоишь? – спросил Баная.

 - Я простой, неученый. Раз связали, значит надо вам.

 - Где ты был в ночь, когда некие подонки надругались над Диной, наложницей левита Цадока? Говори правду, не то отведаешь кой-чего! – воскликнул Баная, указав на стоявшие в углу устройства пыток.

 - У дома Менахема я был, с этими самыми подонками, но не знал их намерений. Я ни в чем не виноват, и греха нет на мне!

 - Что вы там делали и сколько вас там шлялось? – строго спросил Бнаяу.

 - Сколько? Не знаю, я счету не обучен. А плохого делать не собирались. Так, веселились, галдели маленько. Нет ведь закона, чтоб с заходом солнца не шуметь! Я ни в чем не виноват!

 - Плохого делать не собирались, говоришь? Одно хорошее на уме было? Долго, Урия, ты намерен дурака корчить? Что кричали? – начал сердиться Баная.

 - Не помню я. За мной худого нет!

 - Эй, тюремщик! – позвал Баная, - тащи-ка сюда свои игрушки, да помоги Урии вспомнить, если бедняга страдает забывчивостью.

Тюремщик послушно приблизился к арестованному со снастями в руках. Урия побледнел и посерьезнел.

 - Говорить толком будешь? Последнюю возможность тебе даю отделаться испугом! – предупредил Баная.

 - Буду, буду говорить! В тот вечер мы с друзьями выпили изрядно много вина. Шли мимо дома Менахема, а тут двое из нас, здоровяки высоченные, которых мы и не знали почти, говорят, мол, гость там, потребуем-ка, чтоб хозяин выдал нам человека, и мы познаем его. И стали проклятые мужеложцы орать во всю глотку. Тут показался в дверях молодой красавец, и стал с этими двумя шептаться, краем уха слыхал я – серебро упоминали. Силачи бросились с кулаками на меня и товарищей моих и прогнали нас. А больше я ничего не знаю.

 - Говори имена этих двоих! – потребовал Бнаяу.

 - Они мне чужие, но разобрал я, как они друг друга называли Арель и Дарель. Они городские, но где обитают – никто не знает. А меня не в чем винить!

 - Стражники! – крикнул Бнаяу, - уведите субчика, которого не в чем винить! В темницу ему принесите кувшин с водой, а еды никакой сутки не давайте – чтоб прояснилось в голове, может еще что-нибудь вспомнит. И учти, Урия, как разберемся с Арелем и Дарелем, первым делом примем запрет – не шуметь после захода солнца. И будет сей закон в земле Израиля верен на века!

Довольные успешным днем, старейшины спустились вниз и уселись у ворот. Утомленный Бнаяу взял в руки четки, купленные у золотых дел мастера Матана, и стал яростно перебирать звенья, отгоняя сон.

 - С утра сделаем облаву на Ареля и Дареля, - заметил более бодрый Баная, - призовем к ответу подлецов! Как думаешь, Бнаяу, кто этот красивый юноша, что говорил с насильниками?

 - Должно быть, слуга левита. Подкупал негодяев. Понял, значит: беды не избежать, и кинулся к самым наглым да здоровенным –  пусть других прогонят. Смекнул, небось, что от двоих насильников горя меньше, чем от толпы!

 - Согласен, Бнаяу! А Урия зол и завидует – думает, те двое изгнали их, чтоб не делиться ничем. Замыслили и вожделение насытить и денежки получить. Назвал имена и отомстил обидчикам!

Не смогли довести до конца мирную беседу Бнаяу и Баная. Двое пожилых людей, мужчина и женщина, со всею быстротою, на какую способны были их слабые ноги, подбежали к старейшинам и в мольбе упали на колени.

 - Драгоценный Бнаяу, бесценный Баная, - заголосили старики, - пропала наша красавица-дочь, девица непорочная, отрада старости и свет очей родительских! Найдите ее, вся надежда на вас только!

Старейшины насторожились. Вперед долг и служба, а отдых – потом. Призвали судейского юношу, памятью необычайной одаренного, и при нем подробно выспросили у несчастных отца с матерью все приметы дочери, до самых мельчайших. А челобитчикам сказали, мол, обязательство берем, но не даем ручательства.   

                8

Мири-Милка сидела за рукоделием и размышляла. После визита к Менахему она не теряла времени даром. В Гиве она занала чуть ли не каждого, и почти все ее любили. Ярив хоть и не местный житель, а кое-кто слышал о слуге. Она узнала у людей, что он взаправду гол как сокол.

“Как совместить сей факт с обещанием Менахему богатого могара? – спрашивала себя Мири-Милка, - жених мошенничает? Навряд ли! Хитрого крестьянина не проведешь, да и невеста не из простушек, такую не умыкнуть. А почему преступники, сперва горевшие желанием познать левита, отступились и удовольствовались наложницей? И даже не посягнули на молодого красавца и на девственницу? О совести говорить тут не приходится. Только корысть умерит вожделение распутства. Откуда же потечет серебряный ручеек в карманы негодяев? Ясное дело – из мошны слуги, недаром он с ними переговоры вел. А босяку где взять денег? Эти загадки я должна решить!” 

Удалось Мири-Милке выяснить некоторые обстоятельства бурного супружества левита и его наложницы. Осведомленные женские источники донесли, что Цадок поначалу и впрямь любил Дину, но мужская любовь, как известно Мири-Милке, есть тростник слабый, ветром колеблемый. Цадок польстился на другую – Мерав моложе и свежее. Дина, якобы, обиду не стерпела и за измену отплатила той же монетой. Цадок в гневе вернул неверную отцу ее, а сам радовался в душе и зажил с Мерав. 

Хоть и велико было доверие Мири-Милки к женским рассказам о сердечных делах, но, как учил опыт, проверка не вредит. “Если есть в этом правда, - рассуждала она, - то почему обретший новую подружку Цадок вдруг решает вернуть изменщицу? Чую: не любовь тут, а сребролюбие. Сейчас необходимо говорить с отцом Дины.” 

Раздался стук в дверь. Вошел Бнаяу. “Коли городской сановник самолично пожаловал, значит не терпится поделиться успехом!” – подумала Мири-Милка.

 - Мир тебе, драгоценная моя свояченица!

 - Мир и тебе, дорогой зятюшка!

 - Есть новости, Мири-Милка. Хорошие и не очень. Каков твоего сердца настрой, что желаешь вперед узнать?

 - Вольному воля, спасенному рай! Своего сердца стук слушай и Бога не серди. А моя значимость малая, да дела суетны.

 - Хитра ты, свояченица, и о себе много понимаешь. По заслугам, однако. Теперь слушай. Поймали мы некоего Урию из банды. Сам-то он, похоже, не причастен. Назвал нам имена насильников – Арель и Дарель. Они прячутся где-то. Ищем их. Выход из города запретили.

 - Молодец, Бнаяу! Это, я полагаю, была хорошая новость. Теперь выкладывай плохую. Я старая, меня ничем не потрясешь.

 - Юная девица исчезла из дома. Старики-родители плачут. Хватились ее в ночь несчастья, с Диной случившегося. Вот совпадение злополучное! Бывает, неделя, а то и полторы, мирно пройдут в Гиве, и вдруг враз две беды!   

 - Не знаю, Бнаяу, совпадение ли это! Приметы пропавшей выспросил у стариков?

 - Не сомневался, Мири-Милка, что этот вопрос ты сразу и задашь! Эй, парень, заходи, - крикнул старейшина оставшемуся снаружи скромному судейскому юноше, - опиши-ка госпоже, как выглядела девушка.

Бнаяу перевел Мири-Милке невнятное бормотание в связную речь. Она слушала внимательно, потом повторила слово в слово. “Великолепная память у старушки. Пожалуй, она могла бы заменить помощника моего, - подумал Бнаяу, - впрочем, тот одараен достоинством косноязычия!”

                9

Баная предоставил в распоряжение Мири-Милки колесницу самого мягкого хода, в которую были запряжены две быстрых, но спокойного нрава лошади. Возничий помог ей уложить немудреный багаж и провизию, и важная посланница направилась в Бейт-Лехем к Эйнаву, отцу Дины.

Мири-Милка знавала Эйнава прежде, а он был наслышал о ее уме и весьма почитал мудрую женщину. Эйнава успели уж уведомить о свалившемся на него несчастье. Когда Мири-Милка вошла в дом, он в нетерпении бросился навстречу.
 
 - Что с моей девочкой? Она жива? Люди болтают, мол, Цадок сам отдал ее на позор, а потом разрезал тело на куски... Возможно ли? Цадок не сделает такого! Не верю злым языкам! Не молчи, Мири-Милка, говори!

 - Не знаю, жива ли она. Никому точно не известно. Дело пока туманно, но очень скоро прояснится. Старейшины наши расследуют, и я им в помощь. Однако, Эйнав, будь готов к любому концу.

 - За что мне горе такое? Чем заслужила Дина судьбу ужасную? Как мало добра видела моя крошка! Какая страшная участь!

 - Будем надеяться на лучшее. Все может быть, даже то, чего быть не может! А пока мужайся, Эйнав и уповай на милость Всевышнего. Я пришла расспросить тебя кое о чем. Любое твое слово поможет если не злосчастие остановить, то справедливость вернуть. Расскажи мне, как ладили Дина с Цадоком.

 - Много ли я знаю? Нынешняя молодежь, Мири-Милка, с родителями не шибко откровенна. Старшие все больше слухами питаются, а в харчах этих отравы немало. Брак их по первости счастливым казался. Потом, болтали, Цадок нашел другую зазнобу, а Дина в отместку отплатила ему тем же. Врут! Моя дочка на измену не горазда! А он, якобы, воспользовался случаем, чтобы вернуть ее обратно мне. Как плакала бедняжка! Но с отцом поговорить не таясь – этого нет!

 - Слухи и мне известны, Эйнав. Я не спешу верить в них, но и не отвергаю с порога – никого не минует соблазн греха. Если верно, что говорят люди, почему тогда Цадок решил забрать Дину обратно?

 - Он сказал мне, что понял свою ошибку, любит Дину и не может жить без нее.

 - Поверил ты ему? А, не было ли у него интереса какого-нибудь?

 - Может, и был...

 - Рассказывай, Эйнав. Все между нами останется, а делу пособит.

 - Получил я наследство, Мири-Милка. Весьма изрядное. Со дня на день жду, прибудут мешки с серебром.

 - Кто, кроме тебя, знал о наследстве?

 - Цадок. Я немекал ему.

 - Зачем?

 - Доля ему перепадет...

 - Он дочь твою изгнал, а ты ему денег посулил?

 - Видишь ли, Мири-Милка, как говорится, и старая кобыла до соли лакома... Не прими на свой счет...Узнавши про наследство, задумал я жениться. Ну, и сама понимаешь...

 - Конечно, понимаю! Новую жену введешь в дом – Дина лишней станет! Завлек зятя деньгами!

 - Экая прямизна рассуждений! Цадок ведь сказал, что ошибся, что любит... Почему не верить в хорошее?

 - Велик соблазн добра чаять. Приехал он к тебе один?
 
 - С ним слуга был, Ярив по имени. Я потчевал гостей всем лучшим, что дома было. Дина помогала. Но грустила девочка... Может, дурное предчувствие одолевало, или сон нехороший видела...

 - Годы научили меня не брать в расчет предчувствия, я причин доискиваюсь, и не в снах, а в людях. Долго ли ты хлебосольствовал, Эйнав?

 - Ум у тебя, Мири-Милка, пронзительный, и хитрить с тобой бесполезно. Я несколько дней удерживал гостей, все серебра ждал, хотел отдать долю Цадоку, отправить с ним Дину и покончить с делом! Вижу, однако, Цадок скукой мается. Зачем зятю досаждать? Чтоб ублажить его, я сказал, мол, причитается тебе от наследства четвертая часть и назвал величину ее. Хотел обрадовать и добавить терпения. Он сначала задумался, потом просиял и сказал, что дела важные его зовут, и он приедет и возьмет денежки в другой раз. А поскольку дороги нынче опасные, прихватит с собой Ярива. Я проводил их в путь. Поцеловал Дину на прощанье, и на сердце тревожно было. А ты говоришь, Мири-Милка, что предчувствиям верить нечего...

 - Благодарю, тебя, Эйнав. Твой рассказ поможет рассеять тьму злых умыслов. Мужайся. Я сострадаю тебе. Мир дому твоему, и надейся на Бога.

С этими словами Мири-Милка покинула несчастного отца. Уселась в колесницу и по дороге домой размышляла. 

“Жаль Эйнава. Однако, каков чадолюб! По дочери плачет, а ведь придумал, как ее из дома отослать, и денег не пожалел! Отцы в большинстве скорее о себе пекутся, чем о детях, а если и любят отпрысков – то неумело. Не верил Эйнав зятю, а все ж спровадил c ним родное дитя, лишь бы с глаз долой. Потому и был с Цадоком ласков, гостеприимен – опасался, что тот передумает Дину забирать. На погибель бедняжку обрек. Жениться захотел! Саврас-то старый, а к сладкому тянется – так что ли он сказал? Знает свою вину – уже хорошо!”

“Туман становится прозрачней. Цадок как узнал, что Эйнав получает наследство и с ним готов поделиться, смекнул, в чем замысел тестя: забирай Дину и получишь деньги! Решил про себя, мол, главное – серебро в свою казну сложить, а как снова от наложницы избавиться – нехитрое дело придумать.”

“Когда же услыхал Цадок, что Эйнав ему назначил четверть, и сколько она весит в серебре, разгорелась в нем алчность, и он возжелал вместо части – целое. Теперь понятно, отчего хитрец заторопился уезжать. Смекнул, если при нем привезут желанные мешки, то на глазах у свидетелей ему всем богатством не завладеть. Лучше приехать в другое время. Запугает тестя и отберет все деньги. А если тот заупрямится, то придется силу применить, а то и убить скупца! Вот зачем левиту потребуется молодой и сильный слуга – в подмогу! Жаль, конечно, но придется помощнику чуток отделить!”

“Цадок принужден был сообщить свой план Яриву, а тот, конечно, не мог не слыхать, сколько левиту обещано. Наверняка слуга задумал убить хозяина и присвоить себе сокровище сразу после ограбления Эйнава. Вот откуда Ярив возьмет серебро на могар и на подкуп насильников! Деньгами он откупил от беды себя, Нааму и Цадока!”

“Верны ли догадки мои? Возможно. Когда распутываешь грязное дело, обычно выходит, что испачканы все причастные.”

“Что наши старейшины? Схватили Ареля и Дареля? Еще доказать надо их вину. Беспокоит меня исчезновение девицы. Уж не звено ли это в той же цепи? Стара я, скромны мои силы, а ехать на Эфраимову гору неизбежно, иначе до истины не добраться.” 

                10

Ранним утром следующего дня неутомимая Мири-Милка отправилась на Эфраимову гору на знакомой ей мягкого хода колеснице, правил которой вчерашний кучер, погоняя все тех же расторопных и смирных лошадок.

Вот и жилище левита. Он не удивился визиту Мири-Милки. Доводилось им прежде встречаться – шапочное знакомство. Ни слова не говоря, Цадок провел гостью в горницу, усадил на лавку, принес кувшин с водой и кружку. Сам сел напротив, поник головой, горько вздохнул, утер рукавом набежавшую слезу, первым нарушил траурное молчание.

 - Какое горе! Нет больше возлюбленной моей! Господь дал Дину в подмогу мне, она была словно плоть и кость моя! Бок о бок с нею думал пройти свой путь земной. Разрушили наше счастье злодеи гнусные...

 - Сердце мое истекает кровью слушать горький плач твой, Цадок. Когда Дина умерла?

 - Утром я открыл дверь дома и увидел ее бездыханную, лежащую на пороге...

 - Менахем сказал, что слышал и видел, как ты вступил с ней в разговор.

 - Ах, если бы! Не стоит доверять изношенным чувствам старика. Обман ушей и глаз. 

 - Пожалуй, есть тут обман. Отчего, Цадок, ты самочинно вывел Дину на поругание?

 - О, Мири-Милка! – воскликнул Цадок, и новые слезы выступли из очей его, - я угрызаюсь, боюсь, сомнение в правоте сего поступка тяжким проклятием проследует со мною до могилы. Я жаждал убавить от преступлений народа моего. Негодяи замыслили мужеложство, худшее из зол, Богом караемых... А женской чести поругание – грех искупимый... Но я потерял Дину, звезду мою путеводную...

 - Муки сомнений невыносимы, когда искренни. Тело мертвой Дины ты привез домой вечером, а расчленил его на части следующей ночью, не так ли?

 - Доставив мертвую под свой кров, я не мог сопротивляться гнету скорби. Сутки я утолял горе вином. В следующую ночь я сделал то, что тебе известно.

 - Зачем ты сотворил это, Цадок?

 - Душа Дины отлетела, но плоть ее призвана послужить святой цели – справедливому суровому суду, дабы навек искоренилось зло из сердца народа иудейского.

 - Ты возвышен и благороден, Цадок! Кто помогал тебе развозить части тела?

 - Соседкий мальчик-рассыльный.

 - А не покажешь ли ты мне, где проживает известная тебе Мерав?

 - Вон там ее дом! Однако, мудрая Мири-Милка, чем может помочь Мерав? Люди, небось, наговорили тебе всяких небылиц!

 - Она нужна мне для полноты расследования, мудрый Цадок.  Прощай. 

“Жалкий лицемер и жестокий себялюбец! – рассуждала Мири-Милка, покинув Цадока, - не справедливости ради он над телом надругался, а хотел от себя суд отвести!”

Далее путь Мири-Милки лежал к Яриву, жившему неподалеку от Цадока. Она поняла, что в части вранья слуга был неплохим учеником хозяина, хотя и не овладел наукой в совершенстве. Он простодушно признал, что Цадок возьмет его с собой в следующую поездку к Эйнаву. На вопрос Мири-Милки, почему они именно Гиву избрали местом ночлега, Ярив ответил, что он-то предлагал остановиться в Иевусе, но богобоязненный Цадок отверг мысль о привале в языческом городе.

Мири-Милка с кучером уселись на траве в тени колесницы. Она достала припасенную нехитрую провизию, и проголодавшиеся путники закусили сухарями и апельсинами. Солнце и еда разморили возницу и он задремал. Мири-Милка обдумывала ход дел. Ей не давало покоя исчезновение девушки. “Когда известны приметы – легче найти, - думала Мири-Милка, - здесь, на Эфраимовой горе, я без толку говорила с двумя лжецами. Что скажет мне мальчик-рассыльный? Да и пришло время встретиться с Мерав!”

                11

В доме Бнаяу начинался совет. Лица собравшихся вокруг стола – а это сам Бнаяу, Баная, Мири-Милка и Анат – выдавали возбуждение и желание говорить и слушать. В дальнем углу понуро стояли двое закованных в цепи молодых мужчин. Рядом с ними – городские охранники.

 - С помощью наших людей мы разыскали и арестовали насильников! – торжественно заявил Бнаяу и многозначительно поглядел на женщин, - вон они, подлецы, Арель и Дарель, под надежной охраной! Урия опознал их, да они и не запирались. Они не отрицают, что надругались над женщиной, но отвергают обвинение в убийстве. Мои тюремщики помогут им признаться до конца. 

 - Не торопись, Бнаяу, применять пытки к этим негодяям! – воскликнула взволнованным голосом Мири-Милка, - они не убивали! Дина жива!

Да, порой довольно двух слов, чтоб вознести людей на вершину ликования! Не сдерживая чувств, старейшины вскричали “Какое счастье!” и, не таясь, достали платки и утерли глаза. Анат захлопала в ладоши и передумала покидать собрание. Мрачные физиономии Ареля и Дареля прояснились: им больше не грозят пытки, а пребывание в цепях не требуется в наказание за умеренный грех, который они искупят честным трудом на полях старейшин.

 - Что сталось с бедняжкой? Где она? – вскричала Анат.

 - Дина жива. Она в Гиве, в надежном месте. Она слаба, ее лечат, и есть основательная надежда на исцеление! – воскликнула Мири-Милка.

 - Однако, как такое чудо возможно? Ведь мы знаем, что Цадок... – спохватился Бнаяу, но не успел закончить фразу.

 - Рассказывай по порядку и подробно! Мы слушаем тебя, Мири-Милка! – перебил напарника Баная.

 - Итак, на Эфраимовоей горе я повстречалась с Цадоком и Яривом, - начала Мири-Милка, - и лживые речи обоих укрепили мои подозрения в их намерении присвоить наследство Эйнава. А юный красавец-слуга задумал ограбить и убить своего хозяина. Теперь мы этого не допустим!

 - Переходи к истории с Диной! – проявил нетерпение Баная.

 - Ты, кажется хотел узнать дело подробно и по порядку, не так ли, Баная? Далее я подумала о пропавшей девице. В одно время и в одном городе случились два прискорбных и родственных события. Случайное ли это совпадение? Мой опыт повелевал искать связующую нить. Я притянула к ответу мальчика, который помогал Цадоку рассылать части женского тела. Я потребовала, чтобы он в точности назвал мне все приметы. И вот диво: родимое пятнышко на левой руке и старый шрамик в форме змейки на правой ноге совпали с описанными судейским юношей!

 - Что все это значит? – взволнованно спросила Анат.

 - Это значит, сестрица, что Цадок разрезал тело не Дины, а исчезнувшей девушки, и, будучи сильно пьян, не заметил этого! Выходит, кто-то произвел замену! Кто? Зачем? И где же Дина? Я подумала, что только откровения Мерав смогут осветить погруженные во мрак перипетии.

 - Выражайся янее, мудрая Мири-Милка! - пробурчал Бнаяу.

 - Я постараюсь. Мерав живет неподалеку от Цадока. Я явилась к ней и спросила без обиняков, где она находилась в ночь преступления. Она сидела напротив меня. Ноги ее были пожаты под лавкой. Она ответила, отвернув лицо, что пребывала здесь, в этом доме. Я продолжала допытываться – кто может это подтвердить. Молчание. Я повторила вопрос. Бедняжка признала, что ее никто не видел. Тогда я перешла в наступление: “Ты обманываешь меня, Мерав! Помни, тебя знают, как возлюбленную Цадока. Значит, ты вполне могла желать смерти соперницы. Если ты не начнешь говорить правду, тебя обвинят в убийстве Дины!”

 - Мне страшно, Мири-Милка! – невольно воскликнула Анат.
 
 - Не мешай! – пристрожил жену Бнаяу.

 - Я продолжаю. Мерав горько расплакалась. “Я боялась признаться, но лучше я все выложу, как было!” – сквозь слезы проговорила она. Вся фигура ее расслабилась, и она высвободила ноги из под скамейки. Она рассказала, что гостила в Гиве у своих двух братьев. Весть о преступлении повергла ее в жуткий страх. К тому времени Мерав разлюбила Цадока. Она заподозрила левита в недобрых намерениях, о коих я и прежде догадывалась. Как то раз в винном угаре он проболтался ей о своем желании ограбить отца Дины. Теперь Мерав боялась за себя и за Дину, к которой не питала никакой вражды и не видела в ней соперницу. Наоборот, ей было жаль Дину, и она хотела спасти ее, если еще не поздно. Чтобы вдохнуть ночной свежести и собраться с мыслями, Мерав вышла на улицу. И тут она увидела лежавшую на земле девушку. Та была мертва.

 - Боже мой, что мы скажем бедным старикам! – воскликнул Баная, вполне осознав ужас, ожидающий родителей девицы.

 - Увы, придется исполнить печальный долг. А сейчас я доведу до конца рассказ Мерав. План спасения Дины мигом созрел в ее голове. Она попросила братьев помочь ей. Втроем они отвезли погибшую девушку на Эфраимову гору. Мерав обнаружила то, что и ожидала – Цадок пьянствовал, и едва живая Дина находилась в его доме. На ее место положили бездыханное тело, а больную осторожно перенесли к Мерав.

 - Есть тому свидетели? – спросил Бнаяу.

 - Я – свидетельница! Я потребовала у Мерав показать мне Дину. Мы вместе вошли в соседнюю комнату. На мягком тюфяке возлежала мученица. Она встретила меня слабой улыбкой, говорить не могла. Я обняла Мерав, и заверила, что теперь ей никто и ничто не угрожает. Я подумала, что только женщина способна на такое великодушие – защищать недавнюю соперницу, пренебрегая опасностью. На прощание Мерав сообщила мне, что она вместе с братьями и Диной отправляется в Гиву, где будет ухаживать за страдалицей.

Мири-Милка окончила свою речь. Лица присутствующих выражали удовлетворение. Слушатели покачивали головами, цокали языком, говорили “Ах!”, “Ведь вот как бывает!”, “Конец – всему делу венец!” и еще в том же роде. Анат искренно восторгалась и любовалась сестрой. Бнаяу и Баная поглядывали на свою добровольную помощницу уважительно, хотя, кто знает, к почтению, возможно, примешивалась зависть.

Раздался стук в дверь. Настойчивый, громкий. Не дожидаясь ответа, в комнату ворвалась молодая женщина. Лицо в слезах, волосы растрепались от бега на ветру.

 - Что случилось, Мерав? – в испуге вскричала Мири-Милка.

 - Дина умерла! – воскликнула Мерав и разразилась громкими рыданиям, - не спасли снадобья...

Мгновенно переменилось настроение людей. Сестры всхлипнули. Вытянулись лица старейшин и охранников. Арель и Дарель вновь помрачнели.

Бнаяу и Баная шепотом совещались – есть ли вина на левите и слуге? Ведь не успели же закон нарушить – наказывают за злодеяния, а не за злонамерения. Да и Мерав не вполне безупречна. А, главное, выдавать ли своих негодяев на суд всенародный? “Не лишним будет совет знатоков слова Божьего!” – заключили старейшины.

Анат и Мири-Милка унимали Мерав, гладили по волосам, говорили утешительные слова. Постепенно она успокоилась. Глянула невзначай в дальний угол комнаты.

 - О, я узнаю этих людей! – воскликнула Мерав, увидев закованных в цепи насильников, - когда я подбежала к лежавшей на земле девушке, рядом за углом раздался шепот: “Тихо, Арель, кто-то идет!” Потом они бросились наутек. Я услыхала вновь: “Спасаемся, Дарель, ведь мы убили ее!” Я успела разглядеть их лица!

 - Гнусные мерзавцы! - вскричала Мири-Милка, - сколько безвинных душ готово погубить ненасытное их сластолюбие!

Выходя из дома, старейшины дали знак охранникам увести арестованных в темницу. В комнате остались женщины.

 - Тетушка Мири-Милка, открой мне, как ты поняла, что поначалу я обманывала тебя? – решилась спросить Мерав.

 - Голубушка, я вас, молоденьких, насквозь вижу ! Ты когда пыталась лгать мне, во-первых, сидела вся съежившись, а во-вторых, ноги были поджаты под лавкой. Два верных признака вранья! А как запела другую песню, тело расслабилось, и ноги ты вперед вытянула – значит, полегчало у тебя на сердце от того, что заговорила правду!

Анат одарила старшую сестру восхищенным взглядом.

Повесть опубликована целиком здесь:

http://s.berkovich-zametki.com/y2020/nomer2/berg/