Экзамен в Сорбонне Сон Мыслёнкина

Владимир Сабиров. Экзамен в Сорбонне (Сон Мыслёнкина)
 
Снится Мыслёнкину будто он в качестве приглашенного профессора принимает экзамен в Сорбонне у студентов, прослушавших его курс «Сущность всего и всех». Вот заходит он в большую аудиторию с венецианскими окнами, с люстрами, свисающими гигантскими гроздьями с потолка, со скользким паркетом на полу, и видит, что за столами сидят в некотором напряжении его студенты, еще молодые по возрасту, но в их будущем великие или известные философы. За одним столом трясутся от страха молодой Маркс еще без всякого капитала, но уже со своим спонсором Энгельсом. За другим — легкомысленно куртуазничают Ж.-П. Сартр со своей Симоной из Будуара. За третьим — видится одинокая сиротливая фигурка юного Канта, почти мальчика со светлоголубыми глазами. За четвертым — выделяется мраморный бюст Аристотеля, однако живой и непрерывно шепчущий какие-то невнятные фразы о форме и содержании. Далее видны Гегель, Декарт, Бекон и еще кто-то.
Мыслёнкин садится за стол преподавателя и приглашает своих студентов. Экзамен начался.

Преодолев коленную дрожь, первым уселся перед Стократ Платоновичем Карл Маркс, который, слегка картавя, пафосно начал:
• Бытие определяет сознание!
• Ну, ты даешь, однако, — воскликнул Мыслёнкин. — Ну, как твое бытие может определять мое сознание? Ты об этом подумал или нет? Это мое сознание определит быть тебе студентом или не быть! Приходи в следующий раз! (А про себя подумал: неплохо было бы, если бы и капиталец прихватил!).
Следующими подошел Фридрих Энгельс, расстроившись за неудачу своего друга, заикаясь начал:
• Единство мира в его материальности…
• Ну, да, ну, да. Ты в своем уме-то, хоть? Ведь если бы это было так, как ты говоришь, то мы бы все уже давно жили в раю. Суди сам: Путин — материален? Материален! А Обама — материален? Материален! Почему же, конский двор, они не едины?! Иди, передумывай свой диамат твою в качель!

Следом за двумя основоположниками быстрыми шагами, почти  подбежал юный Кант и, часто моргая своими белесыми ресницами, бодро начал верещать, что существует «вещь в себе» и существует также и «вещь для нас». Стократ Платонович снисходительно улыбнулся кенигсбергскому отроку и с чувством внутреннего превосходства стал того поучать:
• Нет, милок, ты не прав из-за своей слишком большой априорности, т. е. неопытности. На самом деле есть вещь на тебе и есть вещь на нас. Ну, посмотри на себя! Во что ты, несчастный, одет. Разве это вещь? Ведь это просто тряпка какая-то на тебе кургузо висит. Вот, на мне смотри: это от Версаччи (пинжак), а брюки — от Кардена. Туфли на мне итальянской ручной работы, прислали вчера курьерским поездом, чтобы их Бандито Кроче не провалил мой экзамен. Ну, ладно, ты мне нравишься, опять же являешься, можно сказать, соотечественником. Давай зачетку. Да послушай моего совета: ты слишком-то большую критику не наводи, а то разум у тебя получается, с одной стороны, какой-то слишком чистый по-немецки, а с другой стороны, — слишком практичный, как у англосаксов. Все делай в пределах разума, т. е. как Я. Внял? То-то!

Следом бесшумно подъехал бюст Аристотеля. Бледно мраморное лицо его выражало некоторое смятение: мысли его путались, а язык запинался.
• Форма определяет содержание, а цель движет их обоих…
• Что это вы сегодня, как заведенные повторяете, то, что бытие что-то определяет, то, что форма определяет? (Дурак ты, что ли, думал про себя Мыслёнкин, совсем жизни не понимаешь, а еще философ-энциклопедист). Да совсем наоборот. Это от содержания зависят формы. Если содержание хорошее, то и формы будут весьма округлые, а цель будет считаться достигнутой! (Темные люди, что сказать! — продолжал думать Мыслёнкин. — Простительно, ведь древние греки, чего они хорошего видели в жизни. Одни только трагедии! ). Ну, ладно, ставлю тебе четверку.

Заметив движение в рядах студентов, представляющих будущую славу французской мысли, Мыслёнкин про себя решил, что нужно к ним отнестись максимально снисходительно: «Хозяева же, если строго принять у них экзамен, могут из-за своего сумасшедшего патриотизма и не пригласить в следующий раз».
«А, Иван Яковлевич, — делано обрадовался Мыслёнкин и лучезарно улыбнулся, увидев подходящего к нему Жан-Жака Руссо. Фамилия будущего энциклопедиста была для него неоспоримым свидетельством принадлежности их обоих к одному племени-семени. Да и идеи, которые тот защищал, были подтверждением его догадки.
• Человек по природе добр, а цивилизация его портит, — категорично заявил Руссо.
• Да, да, конечно, ты абсолютно прав! Я тоже это могу подтвердить. У нас, например, цивилизации очень мало, и потому мы очень добрые по своей природе. Здесь же, в Париже, можно сказать, центре мировой цивилизации, я не могу стрельнуть ни у кого сигаретку или мне никак не удается скорешиться с первыми встречными и сообразить с ними на троих. Все шарахаются в сторону, словно я — чумной. Вот что цивилизация делает с людьми! Ставлю тебе пятерку.
 «Жан-Поль, поди сюда, хватит балясы точить со своей Симоной!» — позвал Мыслёнкин очередного студента.
Сартр подошел и сел перед Мыслёнкиным с виноватым выражением лица.
• Скажи, браток, это ты на стене туалета написал: «Экзистенциализм — это гум.нанизм!? Не отпирайся, я все знаю. За что ты так позоришь всеми нами любимый экзистенциализм и так срамишь дорогой нашему сердцу гуманизм?!
• Виноват, Сократ Платонович, бес попутал. Каюсь. В свое оправдание скажу следующее. Во-первых, тогда у меня еще не было Симоны. Она бы меня удержала. Во-вторых. Я был без очков и поэтому сделал о письку.
• Описку, хотел ты сказать?
• Как Вам угодно.
• Ну, сейчас-то ты одумался, я вижу. Явно тебе Симона помогла встать с колен. Я ей за это автомат ставлю.

Следом к столу Мыслёнкина подошел и, рассеянно озираясь кругом, сел щуплый юноша с постным выражением лица.
«Кто ты? Что-то не припоминаю тебя. Ходил ли ты на мои лекции?» — спросил его строго Стократ Платонович.
• Это потому, что Вы меня не воспринимали. Поэтому я для Вас и не существовал!
• Беркли, что ли?
• Да, он самый.
• Да, ведь ты сам утверждаешь, что материя не существует!
• Ну, а как она может существовать, если ее никто видеть не может.
• Ленин же видел, и все материалисты тоже!
• И они не могли видеть, поскольку она есть абстракция и бессмысленное понятие. А если они все же видели ее, то, скорее, были либо пьяны, либо были сумасшедшими.
«К чему он клонит?» — судорожно думал Мыслёнкин. – Англосаксы какие-то неуловимые: то ты их не видишь, то они тебя не воспринимают, хотя вот он, Я, — весь из материи состою. Так с ними рехнуться можно.
• А скажи мне, друг любезный, — ласково заговорил Мыслёнкин, — ты когда-нибудь виски ваш или нашу водку пробовал?
• Пробовал, но причем тут это?
• А притом: ты сколько за раз на душу принимал?
• Не помню.
• Не помнишь, потому что много выпил, или потому что мало и давно?
• ?
• Так, вот, пойди и выпей зараз стакан водки, расширь свое сознание, потом и поговорим о материи. Может быть, ты ее и увидишь. Покамест же тебе неуд.

«Существуют факты, а не вещи», — энергично начал следующий студент — красивый молодой человек со стройной фигурой, копной кучерявых черных волос и с маленькой родинкой на щеке.
«Трудный будет разговор», — мелькнуло в голове Мыслёнкина.
— Предположим, ты прав, но тогда объясни мне выражение: «Факт на лицо»: ведь, по-твоему выходит, что факт есть, а лица нет. Как же так получается: на что же тогда факт-то кладется, если лицо не вещь?
• Очень просто объясняется — лицо вовсе не вещь, а граница между фактами.
• Получается, что твое лицо — граница, и мое лицо — граница. Тогда, где же факты? Стол, что ли вот этот — факт?
• Стол, конечно, факт, поскольку мы его эмпирически ощущаем.
• Но ведь твое лицо я тоже ощущаю, почему же оно не факт, а граница?
• Как же Вы понять не можете? – стал кипятиться Л. Витгенштейн (это был он, как вы уже давно догадались), а родинка на его щеке трепетала от возмущения как муха в паутине. – Граница тоже воспринимается. Не воспринимается безграничное, которое поэтому-то и не может быть фактом, тем более вещью.
• Все равно я тебя не понимаю, туманно ты выражаешься. Скажи тогда прямо. Хоть примером поясни, что такое тогда факт на границе, раз лицо есть граница?
• Факт на границе, то бишь, на лице будет, если произвести your face about this table, тэйблом о фэйс, как у вас говорят. Теперь понятно?
• Понял! Понял! — струсил Мыслёнкин и со страху поставил пятерку в зачетку нервного неопозитивиста.

Вдруг с задних рядов поднялось странное существо огромного роста, с виду сверхчеловеческая монада по фамилии Лейбницше и направилось в сторону Мыслёнкина. Тот затрепетал и… проснулся в холодном поту с бешено бьющимся сердцем, судорожно сжимая в руках рулон туалетной бумаги с заметками самого Стократа Платоновича, которые он делал перед погружением в тяжелый и беспокойный сон.