От сессии до сессии часть 16

16.
Пятилетка пышных похорон.

Сейчас, глядя назад, думаешь “Странная выдалась пятилетка”. Странная, если не сказать больше.

Тогда наше время измерялось пятилетками, пятилетка увенчивалась очередным съездом партии, а материалы съезда нас в обязательном порядке заставляли “прорабатывать”. Любви к партии нам это не прибавляло, но наши с партией отношения были скорее, как у выросших детей к надоевшим советам родителей: они есть, родители, в смысле, и с этим фактом ничего не поделаешь, приходится как-то мириться с их присутствием в нашей жизни.

Вот и мы как-то мирились, с удовольствием рассказывали анекдоты о “дорогом Леониде Ильиче”, которых было на вагон и два прицепа, ржали над его первобытной страстью к коллекционированию наград, издевались над его старческой дикцией и привычкой читать речи по бумажке, над поцелуями, которыми он награждал иностранных гостей, но никакой оголтелой ненависти ни к партии, ни к государству, ни лично к Леониду Ильичу мы в массе не испытывали, сколько сейчас не пытаются представить это иначе те, кто на момент развала Союза барахтался в пеленках с пустышкой во рту.


Мы начинали учиться при Леониде Ильиче, а закончили при Михаиле Сергеевиче. Это было время потрясений, страну лихорадило от бесконечных реформ.

Когда умер Брежнев, все испытали небольшой шок. Это был ноябрь 1982 года, 11  число (умер он днем раньше, но сообщили 11), мы были на лекциях, но слух распространился мгновенно - “Брежнев умер!”. Он был настолько всегда, вся наша жизнь была при нем, он казался вечным, (даже программа “Время” носила в народе прозвище “И это все о нем и немного о погоде”) - и вдруг умер.

Мы были молоды, при нас Генеральные секретари еще не менялись, нас словно холодком пробрало, как будто из уютной, теплой, пусть даже немного душной хаты выставили нас на мороз в чем были. Помню, кто-то вдруг брякнул: “Ну, быть теперь войне”. И от этого тоже повеяло страшным, неизвестным, непонятным.
Холодная война, бойкот Олимпиады, железный занавес - это все уже было привычно, знакомо, мы жили с этим годами и были уверены, что, пока дорогой Леонид Ильич продолжает целоваться с иностранными лидерами, это равновесие будет сохраняться.

В день похорон центр Москвы был перекрыт, закрыты станции метро, поезда шли без остановок по радиусам. На Красной Площади не видно было брусчатки, свободным оставался только проезд для траурной процессии. По легенде, при опускании гроба в могилу под орудийный залп, гроб уронили, и именно звук упавшего гроба произвел такой гром. Смешно, конечно, но вся страна шепталась о плохой примете.
Список иностранных гостей и отечественных лидеров был длиннее рулона обоев.
Гудели заводы и фабрики, салютовали орудия, в стране был объявлен траур на три дня.

Генеральным секретарем стал Юрий Андропов, город Набережные Челны переименовали в город Брежнев, а страна потихоньку вошла в рутину привычной жизни. Ничего особенно не поменялось, но вдруг началась погоня за трудовой дисциплиной под лозунгом “Нет прогулам!”.
Нас стали контролировать жестче, каждый пропуск лекций или семинаров следовало оправдать уважительной причиной. Из уважительных были болезнь и смерть.

Доходило до абсурда, в кинотеатрах на дневных сеансах останавливали фильм, в зале включали свет и рьяные дружинники начинали проверять, а не является ли каждый конкретный зритель злостным прогульщиком и не манкирует ли он своими прямыми рабочими или учебными обязанностями в ущерб благополучию страны.

В то же время началась борьба “с коррупцией”, а проще говоря - разборки наверху.

Против некоторых партийных функционеров были открыты уголовные дела, но это было так - стрижка газона, устранение неугодных, потому что “семья” получила индульгенцию лично от Андропова.

Недолго процарствовал Юрий, всего лишь 15 месяцев. Вскорости после возглашения его Генеральным секретарем у него начались фатальные проблемы с почками, так что последний его год у власти он больше пребывал в больнице, чем у кормила, а в феврале 1984 года помер, оставив в растерянности не только приближенных, но и весь Союз.

Город Рыбинск был назван Андропов, самого его пышно похоронили у Кремлевской стены неподалеку от Брежнева, а к кормилу приставили Константина Устиновича Черненко.

Это была фигура вообще непонятная. Эдакий серый кардинал партийных кругов. Был негласным приближенным Брежнева, после него Андропова, на момент воцарения ему стукнуло нехилых 72 годочка, и здоровье его оставляло желать лучшего. Тогда ходили в народе анекдоты типа ”В спальню Черненко ворвался террорист и выстрелил в упор. Сначала упал упор, а потом Черненко”.
Чем он запомнился?
Краткостью правления.
Бесконечными насмешками над престарелостью советских правителей со стороны иностранных СМИ.
Громкими уголовными делами: “узбекское дело”, дело “Елисеевского гастронома”, директора которого расстреляли за “хищения в особо крупных размерах”. Добрались и до “семьи”.
Брежневское наследие в виде родни, приближенных и прочей свиты начали перетряхивать, тогда все гудело слухами о дочери и зяте покойного Леонида Ильича, об их дорогих привычках и коллекциях машин и бриллиантов, о коррупции в высших эшелонах, об уголовных делах.
Застрелился Щёлоков, непосредственный начальник брежневского зятя, самого Юрия Чурбанова понизили и перевели. Начатое против него уголовное дело довел до логического конца Горбачев, но это было уже позднее.

Бедная типография “Красный Пролетарий” не успевала выпускать тиражи собраний сочинений Генеральных секретарей, с такой скоростью они менялись. Собственно, все эти книги писались не самими Генсеками, а коллективом авторов, содержание было примерно одинаковое (хотя никто в здравом уме и твердой памяти не стал бы это все читать), поэтому можно было просто переклеивать переплеты, менять портреты да переодевать книги в новые суперобложки, все равно никто не заметит разницы.

Первый тираж сочинений К. У. Черненко, кажется, даже не успел покинуть склады типографии, когда престарелый Генсек скончался 10 февраля 1985 года.

Это уже становилось смешным. Анекдот “У меня абонемент!” стал классикой жанра: Мужик ломится на очередные похороны на Красную площадь, его останавливает охрана “Пропуск”. - “У меня абонемент!” - гордо отвечает мужик.

Похоронили Черненко, город Шарыпово переименовали в город Черненко… вот тогда и появился Он. Михаил Меченый. Новый Генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза и, по совместительству, ее палач и могильщик. Заодно с самим Союзом.

Народ с усмешкой ожидал, что начнется старая песня на новый лад и встрепенулся, когда один из партайгеноссе завел было на очередном пленуме привычное “…и лично дорогой Михаил Сергеевич”, на что “Лично дорогой” резко оборвал “Давайте оставим Михаила Сергеевича в покое!”.

“Ага!” - сказали мы себе и переглянулись.
Наступала новая эпоха.

Да, нас всех очаровала свободная манера нового лидера, его речи, правильные, заманчивые, про перестройку и ускорение. Про перемены. Про недопустимость стагнации. Про дружбу между народами и необходимость разоружения.

Кто же знал, что вся его болтовня была огоньком на кончике удочки глубоководного чудовища, рыбы-удильщика, в чью распахнутую пасть новый лидер уверенно вел страну.
До сих пор западные люди относятся к Майклу Горби с непонятной нежностью и смотрят с недоверием, когда пытаешься объяснить, какую страшную роль сыграл этот обаятельный говорун в судьбе нашей страны, сколько миллионов людей лишились жизни в результате его действий. Нет, для них он буквально голубь мира, символ разоружения и так далее. Ну и бог с ними.

Я расскажу, как лично на нас отозвалось время правления МСГ.

Неугомонный был реформатор. И, похоже, не слишком дружил с собственной головой. За него думала его жена, Раиса Максимовна, которая тогда, как платяная моль, еще только входила во вкус собольих шуб.

Взять хотя бы знаменитую антиалкогольную кампанию. Казалось бы, хорошее начинание, искоренить пьянство, уничтожить алкоголиков как класс, вернуть общество к здоровому и трезвому образу жизни. Замечательная идея. Май 1985 года, принимается это сакраментальное постановление “Об усилении борьбы с пьянством…”
Шашки наголо - и понеслось.

Закрытие алкогольных магазинов, ограничение времени продаж, огромные очереди и давка в дверях. Полностью пропал сахар - стали массово гнать самогон, несмотря на угрозы и драконовские штрафы.
Запретили алкоголь на свадьбах, банкетах, днях рождения.
Не наливали в ресторанах. Сократили производство знаменитых виноградных вин, виноградники частично вырубили, частично перестали ухаживать, а без ухода они зачахли.

В общежитии начался террор. Несмотря на то, что мы никак не могли назвать себя пьющими, наши комнаты регулярно обыскивали оперотрядовцы на предмет наличия пустых бутылок. Таково было распоряжение нашего ректора, бывшего военного и человека, буквально следующего приказам свыше.

Стук в дверь, заходят наши же студенты с повязками на рукавах и начинают шарить по тумбочкам и шкафам. Мы, разумеется, посмеивались, кричали “Шмон!” , оперотрядовцы отшучивались, прощались и уходили ни с чем.
Но двое ребят с пятого курса оказались не такими везучими и весьма неосмотрительными - в их комнате обнаружили две пустые бутылки из-под пива.
По прямому указанию ректора студентов-пятикурсников, у которых до диплома осталось буквально пара месяцев, исключили из института и устроили показательное комсомольское собрание, где требовали исключить их из комсомола.
Обоим буквально через неделю (возможно, по наводке нашего же ректора) пришли повестки в армию, и парни отправились служить. Если вспомнить, что это было время “ограниченого контингента” в “братском Афганистане”, то нас всех поразила жестокость и неадекватность кары.

Эх и ох, беда всякой власти не в самой власти и ее инициативах, а в тех усердных не по разуму исполнителях, кто хочет быть большим католиком, чем папа римский, и каждое хорошее и полезное начинание доводит до абсурда в своем стремлении выслужиться. Именно такие большого ума начальники вырезали из классических комедий сцены с любым намеком на выпивку, редактировали литературу, не разрешали про “это” шутить и даже аптечные спиртовые настойки требовали делать без спирта.

(Лирическое отступление философского, так сказать, характера о временах и нравах… хотя в наши дни мы имеем еще больший абсурд в той же Европе и Америке, только теперь этот абсурд называется толерантность. Пересказывать не буду, есть у всех и интернет, и телевидение спутниковое, смотри - не хочу. Пир духа и права человека, правда, непонятно кого теперь надлежит считать человеком, так много разновидностей человеков в наши дни развелось - больше, чем пород кошек).

Как бы там ни было, поток предыдущего года еще успел устроить выпускной вечер в ресторане до начала поголовной войны с алкоголем, а мы, выпускники 1986, плавно пролетели. Нам даже безалкогольный ресторан не разрешили. Во избежание.

На пятом курсе наш поток буквально спятил - началась повальная лихорадка свадеб, слово специально подгадывали под окончание учебы и начало новой взрослой жизни. В основном, конечно, выходили замуж девушки, но и некоторые ребята тоже вдруг пускались в матримониальные авантюры.

И все наши свадьбы предполагались быть безалкогольными. Трезвыми и веселыми. Конечно, так не было. Правдами и неправдами алкоголь проносили в ресторанные залы, благо, год спустя после начала этого безумия, власть немного очухалась, натолкнувшись на массовое, хоть и пассивное сопротивление “осчастливленного народа”. И понемногу перегибы на местах начали задвигать под сукно. Как оно всегда и бывает. Ведь постоянно шашкой махать - рука устанет.