Безбедная житуха

ФРАГМЕНТ ИЗ КНИГИ "ВКУС ПОРОХА И СЛАВЫ"

...Изредка, по необходимости приходилось посещать штаб полка, склады, арсеналы, расположенные на территории совсекретной части. По пути частенько встречались праздношатающиеся мужики. Диву давались, насколько много их было в прифронтовой зоне. Прояснилось, когда признали в них окруженцев да дезертиров. Безусловно, далеко не все были сытыми и тепло одетыми.
Внешнее обличье подобного рода бездомных голодранцев было удручающе обескураживающим. В народе пуговицы, бижутерия, нитки наличествовали в большом дефиците. Поэтому в самые лютые холода в заплатках и лоскутах куцая выгоревшая на солнце поддёвка подпоясывалась холщёвой верёвкой. Вместо штанов — крашенные сушёной черникой, с дубовой корой одни солдатские исподние подштанники, на них другие, третьи. Чтобы не простудиться, вокруг шеи накручивался кусок пёстрой бабьей самотканой тряпицы. На голове в обязательном порядке присутствовал затасканный треух. На ноги накручивались суконные портянки. Плетёные из лыка лапти, онучи, как всегда, крест-накрест перехлёстнуты скрученным лыком.
Сколько же тряпья было навьючено на человеке ужасного вида? Однако ничего лишнего. Полудезертир-полуобреченец нёс на себе всё, что имелось за душой в загашнике – минимум барахла, лишь то, что нужно в дороге. У каждого за спиной висел холщовый штопаный-перештопаный мешок, где помещалось скудное имущество: жалкий бытовой скарб, запас тряпиц и всяких верёвочек, кусок чёрствого хлеба, пригоршня варёной картошки и в обязательном порядке жестяная кружка, чтобы было где напиться воды.
Обросшие нечёсаные, с бородами-лопатами «старики», согнув руки в локтях, прятали запястья в рукава. Голод не тётка. Кто не успел, тот опоздал. В результате драки за добытый кусок хлеба наводили ужас на свидетелей уличных потасовок. Не щадя живота своего, страдальцы избивали друг друга до смерти.
Кстати, как ни кощунственно звучит, у каждого потенциального предателя Родины на шее болтался оловянный крестик на свитой льняной нитке. Обыватели поселений нехристей и богохульников на порог не пускали. Им, как ворам, не было милости. Если человек по жизни не боялся Всевышнего, значит, и в делах не опасался богохульничать. А если человек не боится Создателя, он хуже вора и злодея, хуже лиходея и убивца. Сельский люд в глубинке всегда отличался не в меру набожностью.
Православный крестик на шее, умение творить крестное знамение становились безусловным пропуском на благие деяния бывшей добропорядочной личности. Смиренностью религиозный человек вызывал у обывателей сочувствие, жалость и сострадание. До невозможного жадным старухам, невезучего по жизни человека можно было за корку хлеба заставить работать с утра до вечера.
На деревне труд, конечно, тяжёлый, но набожный человек не посмеет возмущаться или того хуже – отлынивать. Доля такая – гнуть спину от темна до темна, когда вечно недовольный хозяин брызжет слюной, кроет матом и даже не крестится. Полнейшее бесправие: вошь в кармане да блоха на аркане.
Кто бы мог подумать или даже сказать, что у молодых и румяных бабёнок на лице была безысходная тоска. У многих мужья сидели при хозяйстве дома. А те мамзели, к которым осенью не вернулись благоверные, обзавелись молодыми дристанутыми прихлебателями.
Многие солдаты и офицеры кадровой службы, попавшие в окружение, скитались сначала по лесам – натерпелись лиха, голодали. Постепенно продвигаясь на восток за немцами, оседали в отдалённых и лесных деревнях. Вдовушки и охочие до похоти молодки, выбирали работников-поденщиков и дружков по кружевной, опериненной постели сильных, ядрёных. Определившись с жертвой, с удовольствием принимали их на хозяйство.
Сердечные подневольцы жили, работали, трудились до высолов на рубахе, но ведущими рулевыми бедолаги в доме никогда не были. «Сверху» всегда было женское отродье. Владелица положения могла в любой момент отказать работнику в постое, харчах, в постели с прелюбодеянием. Здесь вовсю действовал закон частной собственности. Жалкие неудачники-батраки знали своё место в «стойле» и не возникали по поводу бесправия. Каждый сверчок знал свой шесток.
Странное дело, глазам не верилось. На фронте тысячами гибли люди, а в ближнем тылу в десяти-двадцати километрах от передовой жизнь начинала бить ключом. В деревнях с раннего утра повсюду дымили печные трубы, пахло свежеиспечённым хлебом, кислыми штями, терпкий запах самогонки без всякой выпивки кружил голову. Всеми забытые, отрезанные от войны и от мира, люди жили здесь своими интересами и беззаботной жизнью.
Среди Новгородских болот рутина богом забытой местности. Бабы на коромыслах в деревянных ушатах носили из колодцев ледяную воду. Мычала крупнорогатая скотина, кудахтали куры, повизгивали свиньи, голосили петухи, бегали раскудрявые овечки, звонко лаяли собаки.
Сытые люди были одеты в пёструю одежонку. По главной улице расхаживали кто в чём, винегрет полный – безвкусица, но практичная. У некоторых на ногах были старые подшитые валенки, у других обмотки с ботинками и даже яловые сапоги.
Немцы в непролазные снега посреди топей да глухих лесов не заглядывали, носа не показывали: побаивались партизан.
Рано или поздно о безбедной житухе половозрелых дезертиров прознало начальство из НКВД...