Идеологизированная псевдоэтнография

                (Научная несостоятельность антирусской «теории» Франциска Духинского)

        У России никогда не было недостатка в недоброжелателях, противниках и врагах. Чаще всего ими оказывались ее ближайшие соседи, внешнеполитическое соперничество с которыми возникало обычно из-за территориальных споров. Экспансивно расширяющаяся империя постоянно отвоевывала себе всё новые и новые регионы. Иной раз это происходило под лозунгом возвращения собственного древнего достояния, в прежние времена отторгнутого злонамеренными чужими державами, а иногда просто выдвигалась цель выхода на мировой стратегический простор, прежде всего к морям, но также, позднее, и не бескрайние азиатские равнины, ставшие «законным» владением Российской империи не в силу легендарных старинных преданий, а по всего лишь праву завоевания.   

        В такой ситуации, несомненно, следовало ожидать ответного противодействия со стороны государств и народов, которым наносился существенный территориальный ущерб. Формы противодействия были самыми разными, включавшим в себя не только военно-дипломатические комбинации, но и некоторые не лишенные интереса идеологические и политические концепции, направленные на разоблачение имперской экспансии и разоблачение внутренних мотивов, обусловливавших столь агрессивный курс внешней политики монархии Романовых. В ход было пущено множество мифологем и откровенных исторических подтасовок, начиная с пресловутого «Завещания Петра Великого» и заканчивая целыми теориями, призванными разъяснить возмущенной Европе внутреннюю сущность угрозы, якобы всегда исходящей от России.
 
        Одной из самых влиятельных и популярных в свое время теорий подобного рода были историко-этнографические выкладки польского ученого Франциска Духинского, получившие известность в качестве учения об арийстве и туранстве, то есть о извечно противостоявших друг другу двух этно-культурных укладах, к которым принадлежали, соответственно, славяне (и прочие западные европейцы) и русские (вкупе с кочевыми азиатскими племенами). В максимально кратком изложении «теория» Духинского была полемически воспроизведена крупным отечественным ученым-славистом, академиком А. Н. Пыпиным, назвавшим ее в своей одноименной статье «тенденциозной этнографией». Это еще очень мягкое определение, учитывая то поистине невообразимое количество натяжек, передержек, заведомых искажений и попутных неточностей, которые Духинский ничтоже сумняшеся позволил себе допустить в своей теории. Гораздо правильнее было бы охарактеризовать такие произвольные экзерсисы не как этнографию, пусть даже тенденциозную, а как псевдоэтнографию, то бишь явную и преднамеренную лженауку, сдобренную изрядной порцией грубых идеологических постулатов и  используемую в сугубо политических целях, не имеющих ничего общего со стремлением выявить объективную историческую истину.

        В сущности, здесь мы имеем дело никак не с научным процессом, а с фактом идеологической борьбы представителя польской эмиграции XIX века с русской имперской властью, лишившей его родину – Речь Посполитую – былой национальной независимости и государственного суверенитета. Борьба шла, в буквальном смысле, не на жизнь, а на смерть, поэтому отнюдь не приходится удивляться тому, что в разгаре этой ожесточенной борьбы противоборствующие стороны зачастую прибегали к чрезвычайно сомнительному во всех отношениях оружию. Поляк Духинский намеревался не только резко размежеваться с русской администрацией в Польше, воспринимавшейся им не иначе как оккупационный режим, но и отгородить с помощью этно-исторической и политико-идеологической аргументации европейскую цивилизацию от «русского варварства», дикого Востока, по самому своему происхождению чуждого и в корне противоречащего всему укладу жизни просвещенного Запада.

        О том, какие доказательства для подкрепления своей антирусской доктрины сумел подобрать Духинский, можно судить по их ироническому (а иного, более серьезного отношения к себе, они и не заслуживали по причине своей полнейшей научной несостоятельности) пересказу Пыпиным в той самой статье, о которой только что говорилось. Итак, на поверку оказывалось, что «русские, т. е. собственно великорусы, которыми создана Российская империя, вовсе не принадлежат к славянскому племени; что даже имя “русских” (или “россиян”) присвоено ими себе неправильно; что они должны называться собственно “москали” или “московиты”, и принадлежат они даже не к арийскому, а к туранскому племени, и только впоследствии приняли христианство в виде восточной схизмы и присвоили славянский язык, испортив его туранскими примесями, – и вообще они лишь по внешности приняли некоторые славянские черты, оставаясь, по происхождению и по существу, туранцами; совершенно не похожи на них племена малорусское и белорусское; это – племена славянские, тесно связанные с польским» [1, с. 303].

        Пыпин делает напрашивающийся сам собой вывод из догматических утверждений Духинского, прямо высказывая вслух то, что польский теоретик предполагал исподволь обосновать извилистым ходом своих явно не беспристрастных рассуждений: «Одним словом, мир арийский и туранский, Европа западная и Европа восточная, вместе со всей Азией, славяне и “москали”, – это две несоизмеримые величины, которые никак не могут соединиться и обречены на вечную борьбу» [1, с. 308]. Так логика политической конфронтации, составлявшая истинную подоплеку всей «теории» Духинского, была извлечена на поверхность и представлена объективному и строгому суду научной мысли. По взвешенной оценке Пыпина, такая явно предвзятая и конфликтная в своей основе система взглядов могла быть внушена «не каким-нибудь подобием науки, а лишь безграничной племенной ненавистью, которая прибегла по внешности к научной форме, чтобы дать исход накопившейся вражде» [1, с. 303]. Научный приговор несостоятельной концепции Духинского был сформулирован Пыпиным совершенно четко и определенно: «Эта теория, имевшая притязание быть словом науки, была кульминационным пунктом племенной вражды на мнимой почве науки» [1, с. 304].

        Полная справедливость и тщательная обоснованность критического мнения Пыпина не вызывает сомнений в современной российской науки [2–5]. В частности, Е. П. Аксенова, автор наиболее обстоятельной монографии, посвященной анализу славяноведческих работ Пыпина, однозначно констатирует тот факт, «теория Ф. Духинского была, по определению Пыпина, той формой панславизма, в которой Польша во главе западного славянства становится оплотом Европы против России» [5, с. 242].

        Выдающуюся роль Пыпина в научном разоблачении антирусской «теории» Духинского преуменьшать, конечно же, не следует, но историческая справедливость требует внесения некоторых корректив. Приоритет в целенаправленной борьбе с Духинским и его адептами принадлежит все-таки не Пыпину, а двум другим действительно крупным специалистам в сфере славяноведения, в свое время немало потрудившимся в деле развития и укрепления научных и культурных связей между Россией и славянским миром, – С. П. Шевыреву [6] и М. П. Погодину [7]. Формы и методы их решительного и энергичного противодействия русофобскому направлению в европейской публицистике 1860-х годов достаточно детально освещены в специальных исследованиях [8–9].

        Погодин выступил с развернутым опровержением антирусской «теории» Духинского в 1863 году, в самый разгар очередного польского восстания, а Шевырев имел возможность непосредственно столкнуться с самим Духинским на ниве публичного научного состязания годом ранее, когда выступал в 1862 году в Париже перед русскими слушателями с курсом лекций об истории отечественной словесности. Позднее, в письме к Погодину от 8 июля 1863 года, Шевырев с обоснованной гордостью вспоминал о своем участии в тех полемических баталиях: «Поляки это вранье татаро-финское насчет нас затеяли давно. Когда я приехал в Париж читать свой курс, Духинский еще до меня открыл это вранье в Париже, в той же самой зале, 3, quai Malaquais, выставил карту своего сочинения, прислал программы некоторым русским и даже нашему духовенству; но когда я открыл свой курс, Духинский в одно и то же время не посмел продолжать своего вранья. Ходьзко ходил ко мне всякий раз – и после курса принес мне свою нелепую историю Польши, после чего уж я с ним не мог видеться. Врать такую околесную ученому не позволено ни из каких видов!» [10, с. 51–52]. Именно в эти годы Шевырев активно проводил и пропагандировал в своем лекционном курсе идею о народности как стержневом элементе духовной жизни современности [11], однако ему откровенно претили тот ярый национализм и то ловкое спекулирование национальными мифологемами, которые допускали Духинский и его сторонники в антирусской идеологической кампании.

        Погодин, издавший в 1870-х годах целый объемистый том своих статей по польскому вопросу, уделил научной полемике с Духинским и его французским интерпретаторами целую программную статью под заглавием «Отповедь французскому журналисту», опубликованную в 1863 году на страницах заграничного русского официоза «Le Nord», выходившего в Бельгии на французском языке. Обращаясь к общественному мнению европейских стран, враждебно настроенному по отношению к России, Погодин резонно возложил значительную часть вины за это на антирусских «теоретиков», подобных Духинскому: «Полякам при их темпераменте, при их расположении к мечтательности, в несчастных обстоятельствах, среди надежд, возбужденных предательски извне, можно, положим, увлекаться и, руководствуясь страстью, взводить всякие небылицы и всякие напраслины как на настоящее время, так и на прошедшее, но как же постороннему писателю не совестно верить им на слово и вслед за ними повторять вещи, которые легко опровергнуть в первоначальном училище? Дурно заявляет себя современная европейская печать, и нельзя не краснеть за нее ввиду скорого, неминуемого суда истории, суда науки!» [12, с. 607].

        Моральный вывод, к которому пришел Погодин в результате критического рассмотрения псевдонаучных выкладок Духинского, был обращен не столько даже к самому польскому эмигранту, сколько к введенным им в заблуждение его многочисленным европейским покровителям, лукаво использовавшим квази-этнографические «теории» в своих собственных политических целях: «Больно за человеческое достоинство читать все клеветы, распускаемые в европейских газетах, и видя пропасть, в которую они увлекают несчастное поколение» [12, с. 624]. Так оно и получилось: не Духинский подвергал свою жизнь опасности в вооруженных стычках с русскими войсками на территории восставшей Польши, а тысячи молодых энтузиастов, воодушевленных не только национальным патриотизмом, но и националистической ненавистью к Российской империи, причем эти исключительно негативные чувства необоснованно переносились с правительства на общество и народ.

        Нельзя не согласиться с новейшим исследователем этой давнишней исторической проблемы, верно охарактеризовавшим несостоятельного идеолога: «Духинский принадлежал к тем людям, которые на протяжении многих лет работали над оглуплением польской интеллигенции, морочили ей головы, пускали пыль в глаза, отвлекали внимание от вещей необходимых и существенных, следствием чего были политические галлюцинации, а затем трата сил на выпрашивание “интервенций”, на навязывание себя со своей “арийскостью” для устройства крестового похода против России с целью восстановления прежней Речи Посполитой» [13]. Время вынесло свой вердикт относительно идеологизированой псевдоэтнографии Духинского. Его имя не значится в ряду настоящих ученых, внесших реальный, а не мифический, вклад в развитие этнографической науки. Теория оказалась фикцией, история обличила ее несостоятельность, и этот справедливый приговор уже вряд ли подлежит пересмотру.

                Литература

    1.  Пыпин А. Н.  Тенденциозная этнография // Вестник Европы. – 1887. – № 1. – С. 303–328. 
    2.  Мыльников А. С.  Пыпин Александр Николаевич // Славяноведение в дореволюционной России: Биобиблиографический словарь. – М.: Наука, 1979. – С. 286–289.   
    3.  Дьяков В. А.  Славянский вопрос в общественной жизни дореволюционной России. – М.: Наука, 1993. – 207 с.
    4.  Лаптева Л. П.  История славяноведения в России в XIX веке. – М.: Индрик, 2005. – 848 с.
    5.  Аксенова Е. П.  А. Н. Пыпин о славянстве. – М.: Индрик, 2006. – 504 с.
    6.  Маймин Е. А., Афиани В. Ю.   Погодин Михаил Петрович // Славяноведение в дореволюционной России: Биобиблиографический словарь. – М.: Наука, 1979. – С. 272–273.   
    7.  Илюшин А. А., Маймин Е. А.  Шевырев Степан Петрович // Славяноведение в дореволюционной России: Биобиблиографический словарь. – М.: Наука, 1979. – С. 369–370. 
    8.  Ратников К. В.  Русская публицистика против европейской русофобии (Полемические статьи М. П. Погодина и С. П. Шевырева в газете «Le Nord») // Знак: Проблемное поле медиаобразования. – 2012. – № 1. – С. 89–95.   
    9.  Ратников К. В.  «Польский вопрос» в русской консервативной публицистике 1830-х – 1840-х годов (М. П. Погодин, С. П. Шевырев, Ф. В. Булгарин, Н. И. Греч) // Известия высших учебных заведений. Уральский регион. – 2013. – № 1. – С. 73–80. 
    10.  Погодин М. П.  Воспоминание о Степане Петровиче Шевыреве. – СПб.: Печатня В. Головина, 1869. – 60 с.
    11.  Ратников К. В.  Переосмысление идей «Новой науки» Джамбаттисты Вико в лекционном курсе С. П. Шевырева // Известия высших учебных заведений. Уральский регион. – 2011. – № 3. – С. 44–52. 
    12.  Погодин М. П.  Русское начало. Вечный дух. – М.: Ин-т рус. цивилизации, 2011. – 832 с.
    13.  Соколов Л.  Ответ идейным наследникам Духинского: [Электронный документ]. URL: http://www.edrus.org/content/view/1045/56 

         Март 2013