Родная я с тобой

 
          Было около двух часов пополудни, когда прозвучал первый удар колокола. Звук, разливаясь волнистыми кругами посреди осеннего затишья, не замедлил проникнуть в каждый дом. От этого скользящего звона взметнулись в небо стаи диких голубей и закружились в вышине. Словно сумерки заколыхались над посёлком. Чёрный дым покрывал всё пространство. С новым ударом колокола дивная сила глубоко проникала в сердца жителей. И всякий раз каждый из них вздрагивал и понимал, что пришла беда. Страшная весть взбудоражила жителей.
Дмитрий Петрович, директор совхоза, на своём легендарном уазике примчался первым. Пожар выбил его из колеи. Он понимал, что срочно нужно принимать решение.
— Причину будем выяснять потом, а сейчас нужно постараться спасти основные строения. Из района пожарные приедут не скоро. Одна надежда на местную пожарную «гвардию».
Он видел, что в любой момент пламя могло перекинуться на деревянные постройки фермы. Сейчас горели только боксы молодняка.
Шипящее пламя время от времени золотыми фонтанами вылетает из здания, а бездонная мгла пугливо сторонится, и светлый круг пожара увеличивается. Огонь, поднявшись вверх, рассыпается искрами. Эти искры похожи на золотых пчёл. Они жужжат, кружатся и, умирая, чёрным дождём падают на землю.
Председатель, срывая голос, старался перекричать треск, рёв пламени.
–– Мужики, растягивайте как можно дальше горящие брёвна. Отсекайте пламя.
Где этот чёртов тракторист? Ты где был? — накинулся он на молоденького паренька, который убежал подальше от трактора и с ужасом вглядывался на дикую пляску огня.
— Страшно? –– воскликнул председатель. — Но время не ждёт, время против нас! Давай, сынок, заводи, вспахивай землю вокруг боксов. Ты не бойся, эта машина железная, не загорится!
Но юноша не мог решиться приблизиться к трактору, на котором отражались отблески огненных языков. Дмитрий Петрович, не раздумывая, вскочил в кабину, завёл двигатель и отогнал трактор как можно дальше от бушующего пламени.
— Теперь сам, — крикнул он трактористу, — наматывай круги, я в тебя верю.
Охрипшим голосом, сдерживая волнение, обратился к старшеклассникам, которые не сидели дома в этот трагический момент, а вместе со взрослыми стояли плечом к плечу в битве с огнём.
— Ребята, кто-нибудь бегите навстречу основному стаду. Предупредите пастухов, пусть отгонят его на дальние пастбища, и молодняк с загонов — в поля. Какое счастье, что эти ветхие строения были пустые!.. Кто из вас самый быстрый? Бегите в посёлок за пожарным обозом. Что там у них произошло? Почему задерживаются?
Доярки и скотницы, притихшие, стояли в сторонке. Их лица перепачканы оседающим пеплом, в глазах слёзы от едкого дыма и беспомощности.
— Я — в посёлок, потороплю наших пожарников, — крикнул директор односельчанам. Вскочил в свой «Бобик», нажал на газ, двигатель заревел, машина рванула с места. Он мчался среди убранных полей, оставляя позади шлейф гари и пыли. В рубашке, прожжённой в нескольких местах на спине и плечах, с красными воспалёнными глазами — не смотрел на спидометр.
Навстречу ему по главной улице, круто поднимавшейся вверх, что вела к ферме, еле двигались по булыжной мостовой три телеги. Бочки, покрашенные красной краской, наполнены доверху водой. Лошади, по две в упряжке, с трудом тянули телеги. Пожарники сидели сверху и нещадно погоняли тяжеловозов. От резких движений вода переливалась через край, телеги скользили на мокрых камнях. Лошади прикладывали огромные усилия, чтобы вытащить груз на подъём. Посыльные подростки старались изо всех сил, толкали сзади. Увидев знакомую машину, растерялись. Им было неудобно, что не смогли выполнить важное задание директора.
Дмитрия Петровича словно выбросило из машины. То, что он увидел, привело в ярость. Глаза превратились в узкие щелки и метали молнии. Лицо, перепачканное сажей, ещё больше почернело от негодования.
— Мужики, как вы меня достали! Лошадей измучили! Ребят подвели! Я за вами ещё час назад посылал. Там ваше и ваших детей будущее гибнет, я не говорю о зарплатах, — он махнул рукой в сторону чёрного дыма, поднимающегося над полями, — расслабились, уволю всех к едрёной фене. Пожарные машины из района быстрее вас приедут!
Пожарники застыли от удивления. Они никогда не видели своего руководителя таким грозным, и это привело их в чувство. Соскочив с телег, бросились помогать подросткам…

Баба Таня с большим трудом встала с кровати. Старая сетка жалобно скрипела под весом хозяйки. Много лет назад они с мужем получили от родителей в приданное этот подарок. Шумная свадьба, страстные ночи двух любящих сердец помнила железная кровать. Так же помнила горькие слёзы бессонных ночей одинокой женщины, вдовы. Часто слышала возносимые молитвы к Богу о сыне и внуке.
— Что-то я совсем расхворалась! Скоро и встать не смогу без подмоги, силы уходят. Сынок всё не едет и не едет. Только телеграммы шлет: «Мать, собирайся!», — но сам, как в воду канул.
Вышла из дома, обвязала поясницу большим серым платком в клетку, с ним никогда не расставалась. Любила и берегла подарок мужа. Он принёс его в больницу, когда забирал с сыном. В тот день над посёлком кружила январская метель. Новоиспечённый отец переживал, что голубое, стёганое, ватное одеяльце не сможет защитить первенца от сильного ветра. А платок такой большой, что укроет с головы до ног и жену, и ребёнка. Она вздохнула, привычная тоска с новой силой зашевелилась в груди. Опираясь на палку, не спеша направилась к калитке.
— Пойду, посижу лучше на лавочке у ворот, буду сыночка встречать. Господь поможет, авось сегодня приедет!
Осенний солнечный день ласкал нежными лучами её натруженные руки. Старушка осторожно перебирала пальцами бахрому платка, в её когда-то голубых глазах застыла надежда на скорую встречу с сыном.
Из соседского двора вышел Константин Тихонович, ссутулившись, в сером пиджаке, висевшем на его худых плечах, словно на вешалке. Года давали о себе знать. Серая, потёртая кроличья шапка съехала на левое ухо, этим ухом как раз плохо слышал. Ему повезло, он жил в семье с сыном, невесткой и внуками. Баба Таня завидовала его сытой и спокойной жизни. Шаркая не сгибающимися ногами, мужчина подошёл к скамейке, с трудом присел рядом.
— Что, соседушка, решила косточки на солнышке погреть? Да, хорошие деньки стоят, балует нас матушка природа. Особенно она любит женщин, бабье лето для них специально отмеряет. Но зима уж не за горами. Как только листочки золотыми монетками с берёзки полетят, им на замену сразу и метели закружат.
Своим видом он давал понять, что обладает тайной особой важности. Но не мог её сразу раскрыть. Кряхтел, чесал затылок, старался привлечь внимание бабы Тани.
— Воистину, бредкий1 ты! — с раздражением проговорила женщина. — Да не кряхти, я же тебя сквозь вижу, — насмешливо произнесла она.
Константин Тихонович ещё сильнее закашлял, и не выдержал.
— А кто это к Наумовым в калитку зашёл? Ты успела разглядеть?
— Разве? — удивилась соседка. — Это мимо меня прошло, не приметила.
Тихонович перешёл на шёпот:
— Не видала? Ты же здесь сидела, на лавочке?
— Нет, это без меня, — парировала женщина.
— Какой-то молодой, высокого роста военный спокойно вошёл в калитку, словно там его так и ждали, — на одном дыхании выложил Константин Дмитриевич свою тайну.
— Возможно, и ждали, а тебя что, лихоманка замучила? — баба Таня посмотрела на старика с печальной улыбкой.
— Люди идут в этот дом поддержать добрым словом, а кто  и помочь. — Улыбка как появилась, так и погасла, а в глазах отразилась глубокая печаль.
Константин Тихонович подвинулся ещё ближе к соседке и зашептал:
— Девка одна в доме, вся в соку, а он молодой, интересный. Чуешь, о чём я толкую? Не успела родителей похоронить, ещё земля на могилках не осела, а она уже хвост колечком и мужиков тайком принимает.
— Ах ты, чумной! — ополчилась на старика баба Таня. — Девушку грязью поливать вздумал? Ты что болтаешь своим поганым языком? Горе у неё, в один миг сиротой стала. Она славная, добрая. Когда из города на выходные приезжала, меня, старуху, не забывала, всегда с подарками в гости приходила. Судьба её горемычная. На ветеринарного врача учится. Душой благородная, а глаза при наших встречах таким радостным светом сияли. Казалось, что счастью не будет конца. И вот такое горе! А ты словно не в себе, бредишь. Разве можно тебя умным считать? Зависть заела, по себе стрижёшь?
Константин Тихонович нахмурил белые мохнатые брови и надвинул на лоб почти совсем съехавшую назад шапку.
Ему хотелось выговориться, вопросов и новостей в голове скопилось много. Лишь бы с кем не мог обсуждать щекотливую тему. Соседка Татьяна была для него всегда и другом, и обожаемой женщиной. К ней испытывал большую симпатию, но безответно.
— Что ты ко мне липнешь, скоро с лавочки столкнёшь, выкладывай всё, что за пазухой держишь? — рассердилась на него старушка.
— Говорят, пожар тот произошёл от сигареты. Скотник нарушил, эти как их… правила безопасности. Маленькая искра упала в солому, когда он её менял в яслях для новорождённого телёнка. Вот и загорелось в один миг. Он в кутузке сидит, следователь допрашивает.
— Теперь всё зря, — покачала головой женщина, украдкой вытерла набежавшую слезу. — Что с него взять? Пьянь! Директор совхоза с похоронами помог, низкий поклон ему за это. Где бы девчонка взяла такую прорву деньжищь?
Константин Тихонович ещё быстрее зашептал ей на ухо. Словно новости выжигали нутро, и он спешил от них избавиться.
— Да! И я слышал, душевный наш председатель Петрович. Поговаривают, это он на неё глаз положил. А девка и впрямь ягодка! Послал учиться от совхоза, стипендию хорошую положил. Но с оговоркой. После учёбы — назад в совхоз, коров наших лечить. Поняла? Вот закавыка! Явно для себя готовит! А что ему, поди, годков тридцать будет, чем не пара? Наш Дмитрий Петрович —  бравый молодец!
Он вдруг перестал пересказывать новости, кинул злобный взгляд на закрытую калитку Наумовых и с возмущением прошипел:
— Что это военный так долго засиделся в хате? И о чём столько времени можно калякать? — он резко дёрнул бабу Таню за локоть. — Смотри-смотри, Валентина-то, соседка, домой пошла.
— Да что же ты не уймёшься, старый кочедык! Твой язык превзошёл наших баб сплетниц. Что плетёшь? Взять бы тебя да проучить вот этой палкой! — закипела от негодования, словно самовар, баба Таня. Она сделала вид, что замахивается. Константин Тихонович от испуга закрыл голову двумя руками, и нечаянно смахнул с головы шапку. Она упала на лавочку и скатилась на землю. Старик, чертыхнувшись, полез под лавку. С победным видом водрузил шапку на лысеющую голову.
— Вот как я лихо её достал! Есть ещё, есть порох в пороховнице, а ты всё носом крутишь.
Глядя на него, женщина рассмеялась.
— Был курощупом, им и остался. Старая я стала, чтобы с тобой любезничать. Моложе была, и то желания не имела, а теперь и подавно! Но одно тебе скажу, — сердито посмотрела на неудачливого ухажера: — Всё, что сейчас мне сбрехнул, забудь! Иначе сыну и невестке расскажу, как у моих окошек при живой жене отирался. Сколько раз я тебя, старого сморчка, водой обливала, чтобы охолонул. Забыл? Имена твоих местных и городских зазнобушек по пальцам им пересчитаю. Своими гульками красавицу жену в могилу загнал.
Старик подскочил с лавки, в глазах вспыхнули злобные искры.
— С тебя станется! Ведьма! Мало ты с меня кровушки попила. И опять в угол загоняешь? Кажется, я понял: ты, наверное, уже и сыну успела накудахтать? Вижу по его лицу, — что-то знает, но, скрипя зубами, молчит. Хочешь, чтобы и меня, как тебя твой сыночек, бросил мой сын? Завидуешь, вот и пакостишь! — Его голос срывался от волнения. Он не мог громко кричать, и шипел по-гусиному.
— Божедурье, и когда же ты поумнеешь? –– Ухмыльнулась соседка. — Испугался? Но смотри, если где услышу плохие слова о Женьке, буду знать, что вся пакость с твоего лживого языка слезла. Вот тогда не спущу!

Женя в чёрном платье и с чёрной повязкой на голове стояла у окна.
«Одна, во всём мире, одна»! — вновь посмотрела в сад, пыталась гнать прочь тяжёлые мысли.
То, что уже произошло, не изменить. Её жизнь сделала крутой поворот, разделилась на «до» и «после». От любящей семьи ничего не осталось, только два свежих холмика на кладбище. В голове звонко стучали крохотные серебряные молоточки.
«Моя мамочка любила солнечные дни бабьего лета. А ведь, правда, красиво! Листья на деревьях меняют свой цвет с привычного зелёного на различные оттенки. В природе всё меняется. Эта осень изменила и мою жизнь. Листья нашего винограда похожи на красную медь и на мои опухшие глаза. Листочки на любимой маминой груше почернели, скрутились в трубочки и повисли на ветках, трепещут от лёгкого дуновения ветра, не падают. Они, как и я, тоскуют и плачут по своей хозяйке».
Она смотрела в сад, не хватало сил повернуть голову в комнату и снова увидеть поминальный стол, длинные лавки, стоящие у стены. Стульев и табуретов не хватило для всех желающих, пришедших помянуть родителей. Её слуху были не приятны доносившиеся звуки с кухни. Там тётка Валентина руководила уборкой. Казалось, самое страшное позади. Соседи поддержали в горе, что дальше? Они разошлись по домам, а я одна, одна в милом, когда-то уютном доме. Теперь он стал чужим, угрюмым. В нём поселилось горе, оно проникло во все комнаты, забралось в шкафы, залезло под диван, кровати. Огромное мохнатое горе повсюду, его не вырвать из сердца и не выгнать за порог.
От этих мыслей нестерпимо зашумело в ушах. Девушка прижала к ним руки и крепко закрыла глаза. Стальной обруч этого мохнатого горя ворвался в её спокойную жизнь с пожарищем. Этот обруч всё сильнее и сильнее сжимал тисками с того момента, когда получила страшную телеграмму.
— Женя, девочка моя! — Валентина набросила ей на плечи пуховый платок и нежно обняла. — Продрогла? — Прижалась к её плечу. — Хорошая моя, поплачь! Разве можно держать в сердце такую печаль? Ведь оно у тебя не камень, живое, не выдержит, заболеешь. Слезами горю не поможешь, но груз с души скинешь.
Девушка посмотрела на соседку уставшими глазами.
— Тётя Валя, не могу поверить, что родителей больше нет. Это сон? Мне всё кажется, что скоро они вдвоём вернутся домой с работы, войдут в хату, и мама ласково скажет: «Отец, а у нас гость родной, донюшка».
В это время входная дверь скрипнула, и они услышали в прихожей шаги по половицам. Валентина изменилась в лице и схватилась за сердце, присела на лавку у поминального стола.
Женя сбросила платок с плеч и выбежала в сени. Юноша в военной форме шёл ей на встречу.
Она вскрикнула, как птица –– крылья, расставила руки, кинулась на шею и припала к груди.
— Женька, я спешил, как мог. –– Обнял, чёрная повязка с её головы упала, он ласкал нечаянно распустившиеся сухой пшеницей волосы. — Понимаешь, начальство, служба, но всё срослось. Пошли навстречу, и вот я здесь, родная, я с тобой!
Девушка сильнее прижималась к нему, словно хотела раствориться в его объятиях и забыться. Слёзы неожиданного счастья потекли по щекам. Разорвали стальной обруч боли, освободили, пусть на время, измученное сердце. Мохнатое горе не исчезло совсем, только притупилось, притихло. Тело Жени дрожало от надрывного рыдания.
— Вот и ладненько, вот и хорошо, — приговаривала соседка Валентина. — Душу облегчила, горе со слезами ушло! А теперь и поесть можно. Со вчерашнего дня ни маковой росинки во рту не было.
Она подошла к юноше и внимательно стала разглядывать.
— Володя, не поверишь, не узнала. Как уехали вы с отцом из посёлка после смерти твоей бабушки, след ваш и потерялся. К матери не заходил? Замуж вышла, на ферме работает, дояркой. Спрашивала как-то у неё про тебя, но она насупилась, голову воротила. А ты вот какой бравый молодец!
Валентина засуетилась. Накрывая на стол, продолжала говорить, говорить, словно чувствовала себя неловко:
— Накормлю вас и пойду домой. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Воистину права пословица. — Она улыбнулась своим мыслям, всё не могла поверить в то, что видела. Затем спохватилась, окинула молодых понимающим взглядом. Они стояли среди кухни, прижимаясь друг к другу.
— Этого нужно было ожидать! Я ещё тогда поняла, когда ты с моего сада гладиолусы выкрал. Женьке тайком принёс через окно. Ох, и плакала дивчина! Но те слёзы не чета этим. Ваша любовь от нежных лепестков гладиолусов окрепла, и превратилась в красивый букет из роз.

Константин Тихонович не мог спокойно сидеть на скамейке. То вставал, то садился, и снова вскакивал.
— Все вы, бабы, за одно, друг дружку прикрываете. Уже солнце садится, а он всё ещё в хате, явно ночевать собрался. — Вдруг резко подскочил и нетерпеливо зашагал у лавочки, кидая любопытные взгляды на двор Наумовых.
— Да сядь ты, разбегался. Срамно. Словно петух, ершист!
Дед изменился в лице, в глазах снова блеснули яростные огоньки.
— Опять двадцать пять. Заступница. Я это так, к слову. Мы же договорились? — и он с надеждой заглянул в глаза соседке.
— Вот и сиди спокойно, не можешь, нервы сдают, — иди домой на печку…  Злобой исходишь? — баба Таня легонько потянула за край пиджака. — Жалко мне тебя! Жизнь прожил, немало женщин имел, но любви настоящей так и не испытал. Я прожила со своим мужем недолго, но его любовь в моём сердце и сейчас. Овдовев, о других мужчинах и не думала, мне никто не мил. Ты не смог этого понять. Вот, родителей Жени не понимал. Всё ёрничаешь, желчью брызгаешь. А они любили друг друга. Это было видно во всём. Дочку какую воспитали, в любви взрастили!
Баба Таня вздохнула и продолжала с горечью в голосе:
— Женина мать вспомнила про новорождённого телёнка в последний момент, когда строение было уже полностью охвачено огнём. Пожарные почему-то задержались в пути. Он же только ночью родился. Один в клетке лежал. В суматохе забыли! Муж хотел удержать, но она упрямая, пошла в огонь, и он за ней, только и успел крикнуть: «Я с тобой»! — Баба Таня горько вздохнула, прикрыв рот уголком платка. — Телёнка-то вынес! Жена его не успела выскочить, задохнулась от дыма. Женин отец шагнул назад, а крыша-то и побелела, рухнула и утонула между стен. — Баба Таня прикрывая рот платком, глухо продолжала:
— Народ на пожарище так разом и охнул. Доярки криком заголосили. А огонь-то, огонь так и полыхнул, так и полыхнул и поднялся столбом ввысь. Его отблески кровавым знаменем реяли в небе. Едкий смоляной дым с серым пеплом ветер подхватил и потянул дальше к горизонту, высоко в небо. — Женщина не стала больше сдерживать раздражение.
— Дурья твоя головушка, понять должен, что отец Жени, не раздумывая, вернулся в бушующий ад, за любимой. Они там, в вечности, но вместе. — Баба Таня подняла глаза к небу, еле сдерживая рыдание.
— Председатель рассказывал, что телёнок не простой, от породистой коровы по кличке Золотая. Великих денег стоит. Но нет ничего дороже человеческой жизни! — Она с болью в выцветших голубых глазах посмотрела на небо. Там, в небесной лазури, проплывали стайки белоснежных облаков.
— Конечно, смотрят на нас и удивляются. Как может человек прожить жизнь и не познать данное Богом чувство. Ведь мы, люди, появились на свет благодаря любви. Эх ты, горе луковое!
Соседка Татьяна замолчала, и Константин Тихонович тоже притих. Они какое-то время сидели молча и смотрели в голубое, пронизанное солнечными нитями небо.
Потом женщина радостно воскликнула:
— Слышишь, машина! Это мой сыночек едет за мной! — Она засуетилась и выбежала на дорогу.
Большая грузовая машина остановилась прямо перед ней. Из кабины выскочил парень лет двадцати, спортивного телосложения. Старушка смотрела на него, и сердце её замерло от восторга. Любимый внук крепко обнял сухонькое тело родной бабушки. За его спиной стоял мужчина в кожаной куртке и с седой стриженой бородкой. Смущённо переминался с ноги на ногу. На его лице блуждала виноватая улыбка, а глаза сияли от радости.
— Мамань, собралась? Мы за тобой. Хватит одной горе мыкать.
Константин Тихонович не верил своим ушам и глазам. Он хорошо знал, как Татьяна долго ожидала этого момента. Осторожно подошёл поближе к приехавшим родственникам соседки, приставил руку к уху, чтобы лучше слышать и прошептал:
— Чудеса, кому бы сейчас об этом рассказать?

11.11.2019
*  Бредлий -  болтун, сплетник.
* Божедурьё -  глупый ,дурак.
 * Курощупом  - гулящий,бабник