Николай Данилевский о славянском вопросе

        Повышенный интерес к философским, социальным и геополитическим идеям выдающегося русского мыслителя и ученого Николая Яковлевича Данилевского (1822–1885) в последние годы неуклонно возрастает. После длительного периода практически полного забвения и пренебрежения его труды начали вновь активно переиздаваться, а исследования, посвященные его биографии и различным сторонам его многогранной творческой деятельности, выходят в свет с 1990-х гг. с завидной регулярностью [1–3]. Не осталось обойденным вниманием новейших интерпретаторов ни одно из ключевых положений его оригинальной и кое в чем, конечно, отнюдь не небесспорной концепции культурно-исторических типов [4]. Тщательно учтены и проанализированы также далеко не однозначные мнения современников Данилевского относительно его взглядов на будущее славянских народов, призванных занять уникальное место в общемировой истории [5]. Однако собственно этнический, а точнее – этнософский аспект его теоретических построений нередко либо вовсе упускается, либо рассматривается очень бегло, поверхностно, вскользь, хотя именно он является чрезвычайно показательным для оценки присущего Данилевскому весьма своеобразного понимания внутренних особенностей славянских народов и сложившихся между ними противоречивых и небесконфликтных взаимоотношений. Вот на этом аспекте чрезвычайно любопытной концепции Данилевского и будет сделан основной акцент в данной статье.

        Суждения Данилевского по славянскому вопросу несли на себе явственный отпечаток непростой эпохи 1860-х гг., когда он завершал работу над главным своим трудом – книгой «Россия и Европа». Славянские сюжеты занимают в ней одно из главных мест, и прежде всего это касается самой острой и болезненной проблемы – русско-польских отношений, находившихся в ту пору в кризисной фазе после подавления восстания 1863–1864 гг. и вызванного этими трагическими событиями усиления курса имперского правительства на дальнейшую интенсивную русификаторскую политику в Царстве Польском и западных губерниях. Данилевский не сумел избежать влияния распространенных в то время в русском обществе предубеждений (отчасти обоснованных) против поляков [6–7], что и выразилось достаточно ощутимо в некоторых явно антипольских тенденциях его книги. Впрочем, эти тенденции, в той или иной форме, были свойственны тогда не только ему, но и многим ученым, даже из числа славистов, которые не скрывали своих национальных антипатий по адресу вечно неспокойных и нелояльных подданных Российской империи, бывших прежде и остававшихся поныне историческими соперниками и, соответственно, противниками русского народа и государства [8–10].

        Следует также помнить, что для Данилевского, как и для значительно числа его современников, проблема России и Польши воспринималась в более широком внешнеполитическом контексте, связанном с агрессивным дипломатическим давлением на Россию ведущих держав Европы, открыто принявших сторону поляков и оказывавших им различного рода поддержку, что лишний раз подчеркивало антагонистические позиции по отношению друг к другу России и Европы. В связи с этим полонофобские настроения невольно затрагивали даже тех представителей русского общества, кто вообще-то отличался до того высокой степенью национальной терпимости в целом и несомненным интересом к польской культуре в частности [11]. В таком контексте не  приходится удивляться тому, что и Данилевский оказался затронут общим негативистским поветрием.    

        Прежде всего, он демонстративно отказался от обсуждения польского вопроса изолированно, в отрыве от целостной системы взаимоотношений внутри славянства, жестко увязав сложности русско-польского исторического противостояния с комплексным решением славянской проблемы. По его мнению, «польский вопрос не может получить окончательного решения вне общего решения всех славянских вопросов...» [12, с. 390]. Тем самым польские «претензии», в том числе и территориальные, лишались самостоятельного значения и истолковывались всего лишь в качестве досадного недоразумения, без нужды осложняющего и без того запутанный узел мировой славянской проблематики. Как раз для комплексного решения всех славянских вопросов, включая и польский, Данилевскому виделась настоятельная необходимость улаживания зашедших в тупик отношений России и Польши. В качестве возможных альтернатив этого улаживания Данилевскому виделись только два варианта, согласно которым «польскому народу предстояло бы или постепенное слитие с родственным ему русским народом, или же, при сохранении своей национальности, очищенной продолжительным русским влиянием от приставших к ней зловредных, искажающих ее примесей, стать, подобно всем славянам, дружественным товарищем и пособником русскому народу в великом общеславянском деле, приобретая и для себя постепенно всё большую и большую долю самостоятельности» [12, с. 392].

        При такой формулировке потенциальных альтернатив становилось с самого начала совершенно ясно, что сам Данилевский склонялся к предпочтительности второго варианта, предполагающего лидирующую роль России в польско-русском тандеме. Первый же вариант, с постепенным поглощением польского этнического элемента великорусским, представлялся Данилевскому не только маловероятным, но даже маложелательным. Свою позицию по этому вопросу он тут же и пояснил: «Маловероятно потому, что народ, живший историческою жизнью, отпечатлевший ее в обширной литературе, почти лишен возможности совершенно переродиться, перестать быть самим собою, если его не обезнародят насильственными мерами, а главное, не поработят промышленным преобладанием, не растворят в наплыве пришлых элементов» [12, с. 393].

        Отнюдь не являясь сторонником шовинистических принципов в национальной политике, Данилевский вовсе не желал окончательного подавления индивидуального своеобразия польской народности и указывал на прецедент такого подхода, демонстрируемый властями Пруссии на территории Познани, отошедшей к германским владениями вследствие прежних разделов земель Польского государства. Этот прецедент Данилевский считал ни в какой мере неприемлемым да и просто неосуществимым в специфических русских условиях: «Относительно поляков это возможно для немцев, но никак не для русских: ибо никогда еще не видано, чтобы промышленные силы и колонизация направлялись из страны менее населенной, менее истощенной, более девственной в страну с более густым населением, более эксплуатируемую, с более напряженным промышленным движением» [12, с. 393]. Одним из первых среди русских публицистов забив тревогу по поводу грядущей немецкой опасности для России, Данилевский склонен был рассматривать гораздо более слабую Польшу потенциальной жертвой начавшейся германской экспансии: «Независимость Польского государства была бы гибелью польского народа, поглощением его немецкою народностью» [12, с. 391].

        Вместо надвигающихся перспектив германской угрозы Данилевский предлагал полякам внутреннее славянское покровительство под эгидой Российской империи, но только на правах автономного политического образования, чтобы затруднить те самым слишком тесную межэтническую ассимиляцию, которая воспринималась им как маложелательная «потому, что русский народ и теперь уже так многочислен, что не нуждается в усилении на чужой счет, а потеря одной из составных частей славянства лишила бы его одной из разнообразящих его черт, так существенно важных для богатства и полноты жизни культурно-исторических типов» [12, с. 393].

        Но сквозь заботу о культурном многообразии славянства все-таки проступало стремление к некоторому этническому обособлению русской народности от польской, поскольку в национальном характере поляков Данилевский усматривал качества, совершенно непригодные для их внедрения в духовный и ментальный уклад жизни русского народа. Проще говоря, Данилевский выступил радетелем этнической чистоты русской неиспорченной народности, олицетворяющей исконные качества славянства, противопоставив ее польской нации, с присущим ей полонизмом, представляющим собой результаты пагубного для славянства влияния европеизма и католицизма. Данилевский с открытым осуждением писал о «польской черте в общем славянском характере», которая представлялась ему «чем-то искажающим его и потому ненавистным» [12, с. 393].

        Обвинительный приговор был произнесен, оставалось дать аргументированную мотивировку обвинительному заключению, что Данилевский и постарался сделать. Вот в чем он увидел внутренние пороки полонизма, далеко отошедшего от изначальной чистоты славянской национальной природы: «Искажение это заключается в так называемой польской интеллигенции, и именно в трех сторонах ее: католическо-ксендзовской, аристократическо-шляхетской и демократическо-революционной. Подводя общий итог и этим трем сторонам польской интеллигенции, мы увидим, что он заключается в коренном извращении, обезображении польско-славянской натуры чуждыми ей европейскими влияниями – подражательным европейничаньем» [12, с. 393].

        Этническая и социальная характеристики была дополнены весьма выразительным экскурсом в излюбленную Данилевским культурно-историческую сферу: «Католичество, хотя оно уже и само по себе одно из искажений христианства, пронесло, однако же, на той почве, где самобытно развилось, много величественных явлений и полезных плодов; но на польской почве обратилось оно в ксендзство. Аристократизм, произведший в Европе вообще рыцарство, а Англии славный институт пэрства, во Франции е блистательное дворянство и изящные, хотя и искусственные формы общественной жизни, даже в Венгрии – ее политически развитое магнатство, столько сделавшее для промышленного преуспеняния страны и просвещения народа; в Польше же этот аристократизм обратил высшие сословия в ясновельможное панство и шляхетство, а низшие – в быдло. Наконец, демократизм и революция, которым Европа обязана уничтожением многих злоупотреблений, многим свободными учреждениями, которые слишком долго было бы здесь перечислять даже в виде примеров, – производили в Польше только сеймики, конфедерации, “не позволям”, народный жонд, кинжальщиков и жандармов-вешателей» [12, с. 393–394].

        Последние пассажи прямо имели в виду политические реалии незадолго до того подавленного польского восстания 1863–1864 гг., и это увенчание перечня обвинений против зловредного полонизма служило, в глазах Данилевского, достаточным оправданием для выражения принципиальной антипатии русского человека к окончательно сбившемуся с пути славянскому соплеменнику: «Итак, тройственное искажение польского народного характера вкравшимися в него в течение исторической жизни Польши чуждыми элементами – вот что должно быть ненавистно нам в поляке, и только одно это» [12, с. 394].

        Сказано было категорично и безапелляционно. Однако славянофильская в своей основе позиция Данилевского не допускала одностороннего возложения вины на славянский народ, сделавшийся жертвой западного коварства и подрывного влияния. Необходимо было акцентировать внимание на истинных виновниках того, что произошло со злосчастной польской интеллигенцией, а заодно провести предостерегающие параллели с интеллигенцией русской, также склонной к попаданию в пагубную зависимость от Запада, исконному враждебного славянским народам. Воспользовавшись удачно представившимся случаем, Данилевский обратил острие критики против отечественного либерального лагеря, укоряя его отрицательным польским примером того, к какому грубому искажению национального характера способно привести прозападная ориентация: «Не об усилении ли этого самого чуждого влияния и у нас в России хлопотало и хлопочет так называемое западничество во всех его разнообразных оттенках...» [12, с.394].

        Образ отщепенца и отступника поляка, превращенный в политический жупел, должен был, по замыслу Данилевского, колоть глаза русским западникам, не поминающим всей важности сохранения национальной чистоты славянства: «Для них (все равно, сознают ли они этого или не сознают) поляк (опять-таки поляк шляхетный) есть, в сущности, осуществление того идеала, по которому они хотели бы выкроить и русского, желая видеть в нем вполне оевропеенного славянина» [12, с. 395]. Результат такого жалкого космополитизма, грозящий и русскому западничеству, вызывал у Данилевского только чувство глубокого презрения. Он считал, что отрекшийся в угоду европейским соблазнам от исторических заветов славянского мира поляк «не мог превратиться ни в отвлеченного, ни в конкретного какого-нибудь европейца, а мог сделаться только искаженным и обезображенным славянином» [12, с. 395].

        Но не только судьба Польши как таковой беспокоила Данилевского. Еще большую озабоченность вызывало у него положение дел в западных губерниях России, испытавших на себе сильное воздействие полонизации. Данилевский разделял точку зрения не необходимость всемерной защиты и укрепления «русского дела» в Западном крае. Это являлось в его концепции стержневым элементом национальной политики и ключевым фактором успешного решения польского вопроса. Он горячо доказывал, что «наибольшую пользу должно ожидать не столько от непосредственного действия на самую Польшу, сколько на западные губернии России. Если в них дан будет перевес многочисленнейшим народным русским стихиям, а польские элементы, по большей части искусственно вызванные, будут обращены в подобающее им ничтожество, так чтобы польские замыслы и мечтания не находили там даже и того поверхностного отзыва и сочувствия, которыми они доселе питались, то сами эти замыслы и мечтания скоро бы улетучились или, по крайней мере, сделались бы совершенно безвредными, не имея под ногами, не скажу почвы, ибо таковой они и теперь не имеют, но обольщающего их миража почвы, для воссоздания Польского государства в противузаконных и противуестественных пределах 1772 года» [12, с. 392].

        Пограничный территориальный спор, представлявший собой главную болевую точку русско-польского противостояния, решался Данилевским исключительно в русских интересах: «Что касается до западных губерний, то само собою разумеется, что им, пока жива сама Россия, не может предстоять никаких иных возможностей, кроме всеполнейшего и полнейшего, всестороннего слияния с остальными частями государства» [12, с. 390]. Игнорируя сложный этнический состав местного населения (белорусов, украинцев, литовцев), Данилевский видел в них всего лишь локальные ответвления от единого мощного славянского дерева и по этому безоговорочно включал и эти народы, и земли их исторически сформировавшегося расселения в общий состав Российской империи, уверенно заявляя о том, что «Северо-Западный и Юго-Западный край – точно такая же Россия и на точно таких же основаниях, как и самая Москва» [12, с. 30].

        Вслед за предшествовавшей ему плеядой рьяных обоснователей исторического права России на некогда входившие в состав древнерусского государства западные земли, солидаризируясь в этом вопросе со взглядами теоретиков русского великодержавия от Д. Н. Бантыша-Каменского до М. П. Погодина, Данилевский начисто отвергал все польские претензии на «забранный край», демонстативно утверждая: «Недалеко то время, когда было бы нелишним исписать не одну страницу всевозможных доказательств для убеждения в том, что это русский край, что Россия никогда его не завоевывала: ибо нельзя завоевать того, что наше без всякого завоевания, всегда таким было, всегда даже таким считалось всем русским народом, пока в высших слоях его не начали иссякать живой народный смысл и живое народное чувство...» [12, с. 30].
 
        Нетрудно заметить, что в данном случае Данилевский руководствуется той же логикой, что и Н. М. Карамзин, доказывавший в 1819 г. императору Александру I историческую справедливость владения Россией пограничными с Польшей землями: «К тому же и по старым крепостям Белоруссия, Волыния, Подолия, вместе с Галицией, были некогда коренным достоянием России. <...> Или всё, или ничего. Доселе нашим государственным правилом было: ни пяди, ни врагу, ни другу!» [13, с. 437]. Влияние карамзинских постулатов на развитие русской геополитической мысли XIX в. общеизвестно, они являлись одной из мировоззренческих основ эпохи, поэтому нет ничего странного или неожиданного в том, что Данилевский через полвека после Карамзина воспроизвел ту же самую логику рассуждений в отношении прежних территориальных разделов Польши, утверждая, что Россия не взяла себе ничего чужого, а лишь вернула собственное достояние, некогда насильственно отторгнутое у нее Польско-Литовским государством.

        В обосновании истинных геополитических границ России, на которые она имело историческое право, Данилевский пошел так далеко, что счел возможным коснуться даже территориальных владений союзной Австро-Венгрии: «Если при разделе Польши была несправедливость со стороны России, то она заключалась единственно в том, что Галич не был воссоединен в Россией» [12, с. 34]. По мнению Данилевского, гораздо лучше было бы включить в состав Российской империи не чуждую по духу Польшу, а родственную по крови Галицию: «Россия получила бы значительно меньше по пространству, не многим меньше по народонаселению, но зато скольким больше по внутреннему достоинству приобретенного, так как она увеличила бы число своих подданных не враждебным польским элементом, а настоящим русским народом» [12, с. 35].

        Десятилетие спустя, в статье 1879 г. «Горе победителям», анализируя неутешительные последствия русско-турецкой войны 1877–1878 гг. за освобождение Болгарии от османского ига, Данилевский вновь попутно вернулся всё к той же мысли о нецелесообразности в геополитическом смысле государственного главенства России над Польшей, которую он с раздражением назвал «настоящим ящиком Пандоры, приведшим Россию уже к двукратной внутренней войне и к усилению польского элемента в западных губерниях. Без этого пагубного приобретения центр польских волнений находился бы в Пруссии или Австрии, а западные губернии продолжали бы русеть, как во времена Екатерины» [14, с. 240]. Аналогичной точки зрения придерживались многие представители славянофильства, особенно на поздних стадиях его развития [15–16], так что Данилевский оказался в конечном счете не одинок в своих суждениях об истинных и ложных интересах России в запутанном и трудноразрешимом славянском вопросе [17].

        Тем не менее, у Данилевского всё же было свое представление об оптимальном способе решения этой болезненной проблемы. Выход из затянувшегося конфликта виделся ему на путях создания обширной федерации славянских народов, добровольно и сознательно группирующихся вокруг России как естественного ядра и единого центра силового поля славянского мира. Идеализм и утопичность такого проекта Данилевского ничуть не смущали. Он вполне серьезно и уверенно писал, что «счастливая судьба может открыться для Польши и поляков не иначе как при посредстве всеславянской федерации. В качестве члена союза, будучи самостоятельна и независима, в форме ли личного соединения с Россией, или даже без оного, она была бы свободна только во благо, а не во вред общеславянскому делу. Силы Польши были бы в распоряжении союза, а всякое действие ее против России было бы действием не против нее только, а против всего славянства (одну из составных частей которого она сама бы составляла), было бы, следовательно, изменою против самой себя» [12, с. 395].

        Для России подобное развитие событий было бы и впрямь очень желательным, только вряд ли такое решение могло устроить Польшу, низводимую до уровня второстепенного сателлита имперской политики, каким бы славянскими драпировками такая политика ни прикрывалась. Это только сам Данилевский, в качестве славянофильствующего теоретика, мог с упоением расписывать великие достоинства чаемой им всеславянской федерации, которая «одна доставляет твердую почву, на которой возможно самобытное развитие славянского культурно-исторического типа, политически независимого, сильного извне, разнообразного внутри» [12, с. 395].

        В действительности всё произошло совершенно иначе: Польше и России так и суждено оставаться двумя полюсами расколотого славянского мира, и перспектив гармоничного примирения этого противостояния пока что не прослеживается. И все-таки, несмотря на очевидную итоговую ошибочность умозрительной геополитической программы и этнософской системы Данилевского, его взгляды имеют немалый исторический интерес в контексте изучения процессов модификации разнообразных версий теории цивилизаций в русской исторической мысли [18], чем и обусловлено в наши дни обращение к идейному наследию этого самобытного русского мыслителя XIX в.   

                Литература

    1.  Авдеева Л. Р.  Русские мыслители (А. А. Григорьев, Н. Я. Данилевский, Н. Н. Страхов: философская культурология второй половины XIX века). – М.: Изд-во МГУ, 1992. – 200 с
    2.  Бажов С. И.  Философия истории Н. Я. Данилевского. – М.: Ин-т философии РАН, 1997. – 215с.
    3.  Балуев Б. П. Споры о судьбах России: Н. Я. Данилевский и его книга «Россия и Европа». – Тверь: Булат, 2001. – 416 с.
    4.  Султанов К. В. Социальная философия Н. Я. Данилевского: конфликт интерпретаций. – СПб.: Изд-во Политехнич. ун-та, 2001. – 247 с.
    5.  Ефремов А. В.  Борьба за историю: концепция Н. Я. Данилевского в оценке современников. – М.: Пашков дом, 2006. – 168 с.
    6.  Стыкалин А. С.  Русские и поляки: стереотипы взаимного восприятия // Славяноведение. – 2001. – № 5. – С. 60–76.
    7.  Ратников К. В.  «Польский вопрос» в русской консервативной публицистике 1830-х – 1840-х годов (М. П. Погодин, С. П. Шевырев, Ф. В. Булгарин, Н. И. Греч) // Известия высших учебных заведений. Уральский регион. – 2013. – № 1. – С. 73–80. 
    8.  Лескинен М. В.  Поляки и финны в российской науке второй половины XIX в.: «другой» сквозь призму идентичности. – М.: Индрик, 2010. – 368 с.
    9.  Аржакова Л. М.  Российская историческая полонистика и польский вопрос в XIX веке. – СПб.: Изд-во СПбГУ, 2010. – 346 с.
    10.  Лаптева, Л. П.  История славяноведения в России в XIX веке. – М.: Индрик, 2005. – 848 с.
    11.  Ратников К. В.  Русская публицистика против европейской русофобии (Полемические статьи М. П. Погодина и С. П. Шевырева в газете «Le Nord») // Знак: Проблемное поле медиаобразования. – 2012. – № 1. – С. 89–95.
    12.  Данилевский Н. Я.  Россия и Европа. – М.: Книга, 1991. – 574 с.
    13.  Карамзин Н. М.  О древней и новой России: Избранная проза и публицистика. – М.: Жизнь и мысль, 2002. – 480 с.
    14.  Данилевский Н. Я.  Горе победителям: Политические статьи. – М.: Алир; Облиздат, 1998. – 416 с.
    15.  Гершензон М. О.  Славянофильство // Вопросы философии. – 1997. – № 2. – С. 68–72.
    16.  Каплин А. Д.  Данилевский Николай Яковлевич // Славянофилы: Историческая энциклопедия. – М.: Ин-т рус. цивилизации, 2009. – С. 171–173.
    17.  Дьяков В. А.  Славянский вопрос в общественной жизни дореволюционной России. – М.: Наука, 1993. – 207 с.
    18.  Хачатурян В. М.  Теория цивилизаций в русской исторической мысли // Новая и новейшая история. – 1995. – № 5. – С. 8–18.

         Июнь 2013