Политпублицистика и государственная целостность

                (Система взглядов М. Н. Каткова в 1860-е годы)

        Патриотизм – понятие очень многозначное и сложное, упорно сопротивляющееся любым попыткам привести его к единому идеологическому знаменателю или поставить под одно для всех политическое знамя. Каждый государственный или общественный деятель вкладывает в это понятие собственный смысл, произвольное и субъективное толкование, а зачастую ловко прикрывает им свои личные конъюнктурные интересы. Патриотическая карта – излюбленный козырь в политической игре, причем используется он отнюдь не всегда по правилам и в благих целях. Слишком многие и по чересчур уж разным поводам ссылаются на патриотические ценности, заимствуют эффектные ораторские приемы из арсенала политической риторики и склонны отождествлять свои партийные программы с государственными потребностями. В этой связи с особой остротой встает вопрос о проверочных критериях, с которыми можно было бы соотнести политические тексты патриотического характера, чтобы выявить логические противоречия, несообразности и передержки, допускаемые при употреблении патриотических заклинаний, что называется, всуе. Одним из таких критериев может служить принцип «доказательства от обратного», то есть самокритика, направленная на обличение и, по возможности, скорейшее искоренение серьезных недостатков, присущих самому обществу и государству, а в конечном счете – тому народу, который составляет это общество и образует государство.

        Национальная самокритика – необходимый элемент нормальной политической жизни, свидетельствующий о том, что патриотизм не переродился ни в реакционный консерватизм, ни в радикальный национализм, оставаясь динамично развивающейся системной мировоззрения, конструктивно объединяющего большинство нации. Но совсем другое дело, когда эта самокритика приобретает болезненную направленность на самоуничижение, отрицание исторических заслуг, разочарование в настоящем  и тотальное сомнение в перспективах ближайшего будущего своей страны и ее народа. Это уже не самокритика, а циничный нигилизм, напрочь отвергающий патриотические ценности, подменяя их ложно понятым и поверхностно воспринятым космополитизмом. Такие настроения свойственны кризисным периодам развития общества и государства, наглядно свидетельствуя об их коренном неблагополучии [1].

        Решительное противодействие подобного рода тенденциям составляет одну из главных задач социально-политической публицистики, и поэтому изучение богатого опыта отечественной журналистики, неоднократно на протяжении длительного времени демонстрировавшей показательные образцы борьбы с идейным нигилизмом в самых разных его проявлениях, может быть в высшей степени полезно в современных условиях, которые также отмечены печатью глубокого кризиса национальной самоидентификации, что приводит к расколу общества и ослаблению государства, тая в себе скрытые угрозы его безопасности. При отсутствии цементирующих патриотических ценностей любые политические конструкции и комбинации не будут прочными. И государству, и обществу в равной мере необходимо наличие созидательной и объединяющей общенациональной идеи, а именно с этим-то в Российской Федерации сейчас есть много проблем.

        Вероятно, причина здесь в том, что тот гиперкритицизм, с помощью которого в эпоху перестройки демократическими силами велась борьба с закосневшей советской идеологией, оказался по инерции и по привычке перенесен на постсоветские реалии общественной среды и государственной политики, приведя к закреплению стереотипа о некоей неполноценности и несостоятельности всего российского, заведомо отличающегося от западных цивилизационных стандартов. «Такое может быть только в России», «Узнай страну по фотографии», «Наша Раша ошарашит», – вот лишь некоторые из названий рубрик, под которыми на ресурсах Рунета чуть ли не ежедневно систематически размещается масса материалов, показывающих жизнь в нашей стране исключительно в негативном освещении. Да, безусловно, многое из подмеченного критическим взглядом Интернет-пользователей и вправду имеет место быть в действительности, однако же такое количество так называемой «чернухи» и уж тем более такой заведомо пристрастный и предвзятый ракурс, в котором предстают гротесково-карикатурные образы современной России, – это все-таки явный перебор.

        Можно не особо любить свою страну и своих соотечественников (для этого, увы, есть достаточно оснований), но столь безапелляционное афиширование преувеличенного отвращения и пренебрежения ко всему российскому, причем без какой-либо разумной мотивировки и учета, так сказать, «смягчающих обстоятельств», граничит если не с психической патологией, то, во всяком случае, с несомненной этической ущербностью. Ни имиджу престижу России, ни ее престижу, не говоря уже об элементарной внутренней безопасности и устойчивости, это ни в малейшей мере не способствует. Следовательно, необходимо сосредоточить усилия на поиске средств нейтрализации того «негатива», который в удручающем изобилии тиражируется новейшими отечественными средствами массовой коммуникации. Другими словами: нужна патриотическая корректива нигилистическому курсу. Культурный традиционализм может послужить эффективным противовесом глобалистическому космополитизму.   

        И здесь вполне уместно вспомнить, что в истории России уже был период, когда антинигилистический компонент являлся весомой составной частью общественной идеологии и государственной политики. Речь идет о 1860-х гг., отмеченных, помимо всего прочего, резкими переменами в настроениях русского общества в связи с большим числом выпавших на его долю испытаний, включая всесторонние и нелегко проходившие реформы, внешнеполитические коллизии, экономические трудности, а все это дополнительно усугублялось политической нестабильностью, резким подъемом революционного движения.

        По сути дела, тогдашняя Россия стояла на пороге гражданской смуты, если не войны. К счастью, в тот раз обошлось, и не последнюю роль в этом сыграла консолидация государственнически настроенных общественных сил, сумевших обеспечить мирный выход из системного кризиса. Во многом такую объединительную патриотическую миссию взяла на себя политическая публицистика, стоявшая на позициях сохранения сильного государства и обеспечения развития общественных процессов в общенациональных интересах. К плеяде таких журналистов-государственников, показавших впечатляющие образцы удачного выражения патриотической мысли в публицистическом слове, принадлежал и Михаил Никифорович Катков (1818–1887), чей двухсотлетний юбилей со дня рождения будет отмечаться через пять лет.

        Отношение к личности и деятельности Каткова вовсе не однозначное: бурные споры о нем шли при его жизни, не утихли они и до сих пор [2]. У него было много заслуг и немало ошибок, но главным остается то, что проблема патриотизма была поднята им на небывалый до того времени уровень осмысления и публичного обсуждения. Им была разработана концепция «истинного и разумного патриотизма», знание о которой не помешало бы и в наше время, когда патриотичность значительной части российского общества оказывается под большим вопросом. Именно Каткову по праву принадлежит приоритет в полемике с психологической аберрацией национального самоуничижения, охватившей широкие круги русского общества после сокрушительного поражения в Крымской войне и утраты Россией былых лидирующих геополитических позиций на мировой арене. Как твердый и последовательный государственник, Катков не мог принять нигилистические общественные тенденции и выступил с их принципиальной критикой. Вот что, в частности, писал он в начале 1860-х гг., характеризуя возобладавшее состояние умов некоторых тогдашних чересчур ретивых западников-прогрессистов, ополчившихся не только на внутриполитические порядки, но и едва ли не на весь строй русской жизни: «С некоторых пор развилась у нас страсть, беспримерная и в наших собственных летописях, и в летописях целого мира, – страсть бранить, порицать и отрицать в себе все, предавать в себе все поруганию и осмеянию, все в себе терзать и уничтожать. Не то чтобы все эти операции производились каждым действительно над самим собой – все эти операции производятся каждым над другими и главным образом над целым обществом, над целым народом» [3, с. 58].

        Эта тенденция, верно подмеченная и со справедливой иронией оцененная Катковым, отчетливо проявляется и в наши дни, в особенности в отдающих «желтизной» массовых медиа, к которым в полной мере применимо критическое определение Каткова: «У нас порицание, утратив всякую правду  и жизненную истину, перестало быть делом серьезным, сознающим свои границы и опирающимся на что-либо положительное; оно превратилось в какое-то жалкое искусство для искусства, стало фразой и рутиной» [3, с. 59]. Психологической основой такого самоуничижения являлся, по мнению Каткова, болезненно резкий контраст между утраченным величием и той второстепенной ролью, до которой была низведена Россия после крымской катастрофы: «Мы слишком привыкли считать себя слабыми и сами не ценим наших сил по достоинству, точно так же как в прежнее время мы страдали другой крайностью, считая себя непомерно сильными...» [3, с. 29]. В этой ситуации чувство национального и государственного самосохранения, а также общественное единство, способное надежно обеспечить внешнюю и внутреннюю безопасность страны, оказывались подорваны и ослаблены, что закономерно приводило к социальному пессимизму и самым отрицательным образом сказывалось на господствующих общественных настроениях, определявшихся (по новейшей современной терминологии) как глубинный кризис национальной идентичности: «В нас ни с того ни с сего является убеждение в чрезвычайной уступчивости, мягкости, слабодушии или благодушии нашего народа; является мысль, что с русским человеком можно сделать что угодно, что он ни для какой серьезной борьбы не годится» [3, с. 60].

        Знакомое состояние, не так ли? Пожалуй, можно подумать, что эти горькие слова сказаны о нынешнем положении российского общества, которое тоже в значительной мере утратило веру в собственную силу и способность к экономическому, культурному и духовному возрождению. Но любые параллели неизбежно грешат некоторой натянутостью, хотя они невольно сами приходят на ум, стоит лишь сопоставить реакцию многих представителей русской общественности 1860-х гг. на польское восстание, потрясшее целые регионы России, с тем, как отнеслись некоторые наши современники к чеченскому конфликту 1990-х гг.

        «Польский вопрос» той поры чем-то напоминает «кавказский синдром» наших дней: тот же рост ксенофобии, та же растерянность властей, те же вынужденные первоначальные уступки, от которых впоследствии пришлось перейти к силовому мерам силового подавления противника [5]. А самое главное – такая же очевидная неготовность общества к гражданскому противоборству, неспособность противопоставить чужой агрессивной модели поведения собственные жизненные идеалы и ценности [5]. В общем, точь-в-точь по наблюдениям Каткова: «Вот возникли у нас польские затруднения, возник вопрос, как их уладить, и вот тотчас же сказывается недоверие к своим собственным силам для нравственной борьбы с враждебными элементами. Сейчас же покажется, что эти враждебные элементы разольются непобедимой отравой во всем нашем общественном организме и погубят его, и вот является мысль не о развитии своих внутренних сил, а о том, чтобы как-нибудь отделаться от противников» [3, с. 60].

        Собственно говоря, так и произошло в наше время: иначе как стремлением «отделаться» от гиперпроблемной Чечни нельзя назвать ту степень бесконтрольного самоуправства, которое предоставлено ее нынешним властям федеральным центром. С Польшей же в XIX в. поступили совсем иначе: сопротивление было сломлено, административная самостоятельность ликвидирована, а вместо национальной автономии проводился жесткий курс русификаторской политики [6]. Однако не так-то легко, какой из вариантов более оправдан и эффективен. Как говорится, оба хуже. 

        Катков отлично видел, в чем заключался корень проблемы. Дезориентация общественных кругов России произошла во многом по их же собственной вине. Размывание национального самосознания всегда естественным путем приводит к ослаблению защитных сил государственного организма. Обманываясь в своих отношениях к себе, люди невольно оказываются в ложном положении, лишаясь нравственной опоры и четких мировоззренческих ориентиров. Такая шаткая беспочвенность – закономерная расплата за антинациональный космополитизм. В этом русский патриот Катков был глубоко уверен и предостерегающе провозглашал: «Наши понятия, наши воззрения – злейшие враги наши» [3, с. 32]. Невозможно быть сильным, сомневаясь в своих силах. Не будет процветающим общество, во главе которого стоят идейные пустоцветы. Катков прямо указывал на психологическую подоплеку разразившегося кризиса: «Слабы не силы наши, а слабы еще наши не совсем установившиеся, не совсем созревшие мнения, которыми мы измеряем и оцениваем свое положение» [3, с. 17].

        Но было у этой проблемы еще одно, на этот раз уже не столько внутреннее, сколько внешнеполитическое измерение. Охваченная межнациональными неурядицами Россия незамедлительно стала объектом ожесточенных нападок в европейской прессе, воспользовавшейся удобной ситуацией для дискредитации своего извечного геополитического конкурента. Более всего западные страны были заинтересованы в выходе Польши из-под контроля Российской империи, чтобы отодвинуть ее границы вспять, на восток, подальше от зоны политической, экономической и религиозно-идеологической гегемонии Европы [7].

        Массированная антирусская пропаганда, формирующая общественное мнение и влияющая на политику правящих кабинетов, крайне затрудняла для России возможности дипломатических маневров при попытках разрешения польского вопроса перед лицом сплоченных в своей конфронтационной позиции ведущих мировых держав. Если даже не опаснее, то уж наверняка обиднее всего в этой ситуации Каткову виделось то, что враждебная России зарубежная пресса получала материалы для некоторых своих негативистских суждений на основе весьма произвольной интерпретации тех нигилистических мотивов, которые пробивались на страницы отечественной периодике. По растерянному и сбивчивому тону русских газет западные наблюдатели судили обо всей стране – и видели они, что дела идут неважно: по крайней мере, таковыми они видятся самим русским.

        Катков категорически возражал против такого безвольного и бездумного подыгрывания недоброжелателям России и настоятельно предупреждал своих коллег быть сдержаннее и осторожнее, поскольку «ложные понятия иностранцев о России почерпаются из нашей журналистики» [3, с. 20]. Он обоснованно указывал на то, что «враждебная нам агитация общественного мнения в Европе никогда не достигла бы тех размеров и не зашла бы так далеко, если бы она не была обманута признаками на поверхности нашего общества, и особенно состоянием нашей литературы, которую иностранцы ошибочно сочли за действительное выражение духа нашего народа» [3, с. 24]. Перечислив наиболее показательные примеры национального самоуничижения и антигосударственного нигилизма, с усердием не по уму тиражируемые левой печатью и ультрадемократической литературой, Катков подводил неутешительные итоги, говоря, что «все эти нелепости не встречали себе сильного противодействия в общественной среде, – и иностранцы заключали, что в этой среде нет ни духа, ни силы, что наш народ выродился, что он лишен всякой будущности» [3, с. 21].

        Ближайшие последствия не заставили себя долго ждать. Европейская пресса, несомненно, артикулируя тайные и явные политические планы правящих кругов, не преминула обнародовать во всеобщее сведение проекты по территориальному переделу России. Как обычно, проекты эти сводились преимущественно к расчленению единой страны на несколько обособленных друг от друга регионов, над которыми гораздо легче было бы установить прямой контроль заинтересованных европейских держав. Этот типичный для антироссийской геополитики сценарий был разоблачен Катковым, поделившимся с читательской аудиторией своими впечатлениями от знакомства с агрессивными откровениями европейской прессы: «Правда, мы знаем, за последнее время в заграничной журналистике вдруг расплодились проекты наилучшего устройства России. Мы читали превосходные предположения раздробить Россию на несколько государственных областей, снабдить каждую особым представительством и, таким образом, под видом прогресса произвести то, что может быть лишь последствием величайших бедствий, какие когда-либо поражали народ в полной силе и цвете жизни, – возвратить могущественное, долго и трудно слагавшееся государство к скудным и жалким начаткам, когда его почти не было или когда оно колебалось между жизнью и смертью, – наконец, говоря проще и решительнее, склонить его к самоубийству» [8, с. 44].

        Обостренно ощущавшаяся Катковым потенциальная угроза государственной безопасности России заставила его обратиться к общественности и правительственным инстанциям с призывом к сосредоточению прежде всего духовных сил для предотвращения окончательного психологического падения способности нации к сопротивлению все более отчетливо выявлявшимся внешним опасностям: «Весь этот факт есть надругательство над нами, есть оскорбительное изобличение нас в несостоятельности; этим фактом вынуждаемся и сами мы чувствовать себя бессильным и униженным народом. Такое чувство, a la longue, либо подорвет силу народного духа, либо доведет его до крайнего раздражения» [3, с. 24].

        В этой тревожной, кризисной и критической ситуации как никогда раньше возросла насущная потребность в том «истинном и разумном патриотизме», о котором с такой настойчивостью говорил на всем протяжении 1860-х гг. Катков. Он не ограничился одним лишь декларативными заявлениями, а предложил четкую программу эффективного противодействия внешним вызовам, настаивая на духовной и политической всенародной консолидации перед лицом враждебного России общественного мнения ведущих западных держав: «Теперь мы должны действовать с полною решимостью. Наши действия должны быть направлены не к тому, чтоб угодить той или другой державе, задобрить тот или другой оттенок общественного мнения Европы, возбужденного против нас искусственными агитациями, или смягчить тон той или другой закупленной против нас французской газеты, а к подавлению мятежа во что бы то ни стало» [3, с. 18]. Выдвинутая им программа предусматривала всемерную поддержку действий имперского правительства по подавлению польской смуты, отказ от любых заигрываний с сепаратистами и установку на непримиримую борьбу со всеми агрессивными проявлениями по адресу России: «Враждебное усмирится, когда мы покажем ему нашу непреклонную решимость, нашу твердую волю не мириться с ним, когда оно убедится, что мы понимаем его, что мы знаем все его входы и выходы, что мы держим его в своих руках» [3, с. 56].

        Результатом такой всеобщей консолидации должно было стать не только полное торжество над внешними противниками, но и окончательное преодоление внутренних нигилистических тенденций, раскалывающих жизненно необходимое единство общества. Лишь в этом случае можно было рассчитывать на благоприятное для страны и нации развитие грозных событий: «Народ, имеющий будущность, должен выйти сильнее прежнего из посетившего его испытания. Общественная и государственная жизнь его должны очиститься. Самосознание его должно стать глубже. Если мы находимся теперь в затруднении, значит, мы должны исправить свои дела и понятия, значит, мы думали неверно и действовали не так, как велел нам долг» [3, с. 38]. В этом плане солидарно с Катковым выступили представители самых разных общественно-политических лагерей, за исключением революционно-радикального [9].

        Однако легко высказать намерение, да очень трудно реализовать его на практике. Катков осознавал всю меру этой трудности, поэтому развивал мысль о необходимости проведения реалистического, прагматического курса во внутренней политике: «Нечего заявлять, что мы сделаем то-то и то-то в будущем; надобно немедленно сделать что-нибудь в настоящем» [3, с. 30]. И ключевым фактором, верно направляющим и, в случае необходимости, правильно корректирующим этот курс, призвано было стать, согласно концепции Каткова, участие общественных сил в государственной деятельности посредством ясного, четкого и обоснованного выражения своих политических убеждений и отстаивания патриотической гражданской позиции: «Общественное мнение может быть полезно и плодотворно, если мыслящие люди проникнуты чувством долга и действуют не столько в силу права, сколько в силу обязанности» [8, с. 707].

        Будучи одним из ведущих политических публицистов своего времени, Катков, разумеется, усматривал оптимальную трибуну для реализации общественного мнения в журналистике, служащей лучшим индикатором внутреннего состояния народного организма: «Печать становится полезной силой в обсуждении общественных вопросов не иначе, как служа непосредственным отражением мнений и желаний самого общества или его законных представителей. Только примыкая к чему-либо, печать может нормально способствовать ходу важных дел, которыми занимается правительство в видах удовлетворения желаний и потребностей страны» [8, с. 51]. Именно таким публицистом-государственником был сам Катков, о чем он недвусмысленно заявлял в своих передовых статьях на страницах «Русского вестника» и «Московских ведомостей»: «Право публичного обсуждения государственных вопросов поняли мы как служение государственное во всей силе этого слова» [8, с. 707]. А сила его слова была так велика, что с ней приходилось в той или иной форме считаться всем без исключения общественным лагерям и политическим группам в тогдашней России с 1863 г. вплоть да самой смерти Каткова в 1887 г.

        Несколько позднее, уже после завершения борьбы с польским восстанием, оглядываясь в конце 1860-х гг. на пройденный русским обществом путь воспитания в государственно-патриотическом духе, Катков подводил предварительные итоги и делал своеобразную общую историческую поверку обоснованности и оправданности своей политической концепции. Он вновь подчеркивал, что «Россия была на волос от гибели не потому чтобы она в действительности была немощна, а потому, что она была больна мнением, находилась под властью ошибки и сама налагала на себя руки» [3, с. 138]. Не вызывало у него сомнений и решающее значение патриотической мобилизации всех здоровых общественных сил в стране: «Россия была спасена пробудившимся в ней патриотическим духом, и этим прежде всего она обязана своим врагам, которые слишком рано сочли ее за мертвое, преданное разложению тело» [3, с. 138].

        Особого внимания удостоились два ключевых фактора успеха русского государственного дела, сплотившиеся в единую мощную силу, – «пробуждающееся чувство русской народности и возникающая на Руси гласность независимого мнения» [8, с. 361]. Нашел Катков и точное определение для этой спасительной и хранительной силы: «Сила эта есть самое естественное явление и самая очевидная необходимость; без нее невозможно дальнейшее движение государственной жизни; без нее национальная политика не имеет смысла; без ее содействия правительственная программа разрушает сама себя» [3, с. 139].

        В исследованиях по истории русской социально-политической мысли, выполненных в советскую эпоху, за Катковым закрепилась не вполне справедливая и чересчур одиозная репутация ретрограда, консерватора и реакционера [10]. В наше время, когда прежние идеологическое штампы перестали быть обязательными, интерес к личности Каткова неуклонно возрастает, а оценки значения его деятельности становятся гораздо более взвешенными, объективными и в целом позитивными [11]. Камнем преткновения по-прежнему остается лишь вопрос о характере политической программы Каткова: можно ли назвать его государственническую позицию только консервативной или ей все-таки были присущи некоторые элементы либерализма? [12].

        Сам Катков реакционером себя отнюдь не считал, хотя и не увлекался общераспространенной модой на поверхностный фрондерский либерализм. По аналогии с концепцией «истинного и разумного патриотизма» у него было собственное представление о том, что следует считать либерализмом в подлинном значении этого слова: «Истинный либерализм должен состоять не в поблажках, которые всегда бывают уступкой не тем, кто прав, а тем, кто притязателен; истинный либерализм должен состоять в умении подчинить свою волю закону и этим уважить свободу других» [3, с. 39]. С этим определением трудно не согласиться, поскольку в нем содержится довольно ясное предостережение против нигилистического скепсиса и национального самоуничижения, от которых российская общественность так до сих пор до конца и не вылечилась. И в этом контексте уроки Каткова могут быть нам по-прежнему весьма полезны.

                Литература

    1.  Новиков А. И.  Нигилизм и нигилисты. Опыт критической характеристики. – Л.: Лениздат, 1972. – 296 с. 
    2.  Плященко Т. Е.  Катков Михаил Никифорович // Русский консерватизм середины XVIII – начала ХХ века: Энциклопедия. – М.: Рос. полит. энцикл., 2010. – С. 231–234. 
    3.  Катков М. Н.  Империя и крамола. – М.: Фонд ИВ, 2007. – 432 с.
    4.  Китаев В. А.  Русские либералы и польское восстание 1863 года // Славяноведение. – 1998. – № 1. – С. 54–61.
    5.  Гетманский А. Э.  Политика России в польском вопросе (60-е годы XIX века) // Вопросы истории. – 2004. – № 5. – С. 24–45.
    6.  Манаков М. Ю.  Национальная политика Российской империи на польской территории: Исторический комментарий И. В. Можейко // Известия высших учебных заведений. Уральский регион. – 2013. – № 2. – С. 84–93. 
    7.  Дякин В. С.  Национальный вопрос во внутренней политике царизма (XIX в.) // Вопросы истории. – 1995. – № 9. – С. 130–142.
    8.  Катков М. Н.  Идеология охранительства. – М.: Ин-т рус. цивилизации, 2009. – 800 с.
    9.  Ратников К. В.  «Польский вопрос» в русской консервативной публицистике 1830-х – 1840-х годов (М. П. Погодин, С. П. Шевырев, Ф. В. Булгарин, Н. И. Греч) // Известия высших учебных заведений. Уральский регион. – 2013. – № 1. – С. 73–80. 
    10.  Твардовская В. А.  Идеология пореформенного самодержавия (М. Н. Катков и его издания). – М.: Наука, 1978. – 280 с.
    11.  Шульгин В. Н.  Русский свободный консерватизм первой половины XIX века. СПб. : Нестор-История, 2009. 496 с.
    12.  Ширинянц А. А.  Нигилизм или консерватизм? (Русская интеллигенция в истории политики и мысли). – М.: Изд-во МГУ, 2011. – 568 с.

         Июль 2013
                (Статья написана в соавторстве с М. Ю. Манаковым)