Национализм в философском освещении

                (Философская публицистика по национальному вопросу
                в русской газетно-журнальной периодике эпохи Первой мировой войны)

        Как известно, дата 1 августа 2014 года, столетняя годовщина начала Первой мировой войны, объявлена в нашей стране днем памяти русских воинов, павших на полях сражений вековой давности. Интерес к той войне в последнее время существенно возрастает, и дело здесь отнюдь не только в юбилейной хронологии. События тех лет послужили прологом трагедии России в ХХ веке, выявив как лучшие качества, присущие народу (патриотизм, жертвенность, воинскую доблесть), так и негативные свойства (национальную нетерпимость, революционный экстремизм). Отечественная журналистика периода Первой мировой войны наглядно отразила в себе широкую панораму общественной жизни, чутко обнаружив тенденции, возобладавшие в последующем и приведшие страну к небывалой в ее истории катастрофе. Этот опыт, несомненно, продолжает оставаться до сих пор весьма поучительным и во многом злободневным. Вот почему обращение к наследию русской публицистики военной эпохи может быть полезным для углубленного осмысления проблем, стоящих перед нами в современных условиях.

        Одним из наиболее заметных направлений в публицистике 1914–1918 гг. были регулярные выступления в газетной и журнальной периодике многих крупнейших представителей отечественной философской мысли, переживавшей в ту пору свой подлинный Ренессанс, вошедший в историю русской культуры под именем «Серебряного века». Философы, являясь активными общественными деятелями, стремились, наряду с политиками и деятелями науки и искусства, оказать влияние на формирование общественного мнения относительно происходивших поистине роковых событий. Их публикации, преимущественно на страницах либеральных изданий – таких, как журнал «Русская мысль», а также газеты «Утро России», «Русские ведомости» и «Биржевые ведомости», – способствовали постановке ключевых вопросов, от решения которых напрямую зависел характер разворачивавшихся в стране социально-политических процессов. К числу таких актуальных вопросов принадлежал и так называемый национальный вопрос, связанный не только с критическим восприятием противоборствующей стороны (Германии, Австро-Венгрии и Турции), но и с внутренней консолидацией российского общества вокруг единой системы национально-государственных ценностей.

        Эту идейно-мировоззренческую установку отчетливее всех сформулировал Н. А. Бердяев в программной статье «Душа России»: «Мировая война остро ставит вопрос о русском национальном самосознании» [1, с. 21]. По мнению мыслителя, потребность в национальной самодентификации резко обострилась в условиях военного конфликта с враждебной нацией, представлявшей собой очень серьезную и грозную опасность для России: «Нужно раскрыть в себе мужественный лик под угрозой поглощения германизмом» [1, с. 33].

        В статье «Война и возрождение» Бердяев указывал на степень опасности, исходящую от империи кайзера Вильгельма II, олицетворившего воинственный германский дух, по отношению к славянскому миру, историческим лидером которого была Россия: «Агрессивный пангерманизм, жаждущий мирового господства, означает перманентное царство милитаризма, это – занесенный над всем миром кулак, варварская сила, угрожающая культуре. <...> Пангерманизм – вечная угроза для славянства, для его существования и будущего» [1, с. 245]. Вывод из этого противопоставления двух непримиримых мировых сил, по мнению Бердяева, проистекал глобальный, предопределяя историческую миссию своей страны: «Россия призвана и избрана охранить не только славянство, но и весь культурный мир от германской опасности, обращенной ко всем народам своим варварским ликом» [1, с. 246]. Однако для победы над могущественным внешним врагом требовалось несокрушимое внутреннее единство, к чему горячо и неустанно призывал в своей публицистике Бердяев. 

        Таким образом, ему удалось едва ли не первому среди отечественных философов эпохи военного лихолетья зафиксировать комплекс национального алармизма, т. е. повышенного беспокойства по поводу пагубного влияния чужой, враждебной нации. Отличительной чертой данного комплекса являлось акцентирование внимания на том внутреннем ущербе, который причиняло вторжение инонациональной стихии в сокровенную жизнь другого народа. Россия несколько преувеличенно виделась Бердяеву страдательной жертвой коварной подрывной деятельности со стороны злонамеренной Германии: «Давно уже германизм проникал в недра России, незаметно германизировал русскую государственность и русскую культуру, управлял телом и душой России. Ныне германизм открыто идет войной на славянский мир» [1, с. 33].

        Единственным реальным спасением от потенциальной угрозы злокачественного воздействия чужой нации являлось, в глазах Бердяева, внутреннее национальное самоочищение, преодоление вредоносных этнических начал, перерождение и возрождение, что и призвано было стать сущностью происходивших общественных процессов: «Внешнее нашествие немцев, угрожающее чести России, быть может, освободит нас от внутренней неметчины и поможет создать государственность, более согласную с духом русского народа. <...> Неметчина напала на нас извне, как кара за грехи нашей внутренней неметчины, исказившей наш национальный лик» [1, с. 247]. Иными словами, подлинные итоги войны виделись Бердяеву не столько в военно-политическом аспекте, сколько в духе торжества пробужденного и активизированного национального самосознания: «Война должна освободить нас, русских, от рабского и подчиненного отношения к Германии...» [1, с. 34].

        Вполне солидаризируясь в этом плане с позицией Бердяева, сходные алармистские национальные мотивы развивал в своей публицистике также известный историк философии В. Ф. Эрн, объединивший отдельные статьи в рамках сборника с принципиальным заглавием «Меч и крест»: «Параллельно с превращением России в экономическую колонию Германии шел crescendo процесс германизирования всего умственного и духовного обихода среднего русского просвещенного человека. Перед войною насыщенность культурными внушениями германизма дошла до предела, и те, кто были более чуткими, чувствовали в воздухе приближение страшной грозы» [2, с. 358–359].

        По мнению Эрна, корень проблемы заключался в недопустимом навязывании воли одного народа другому, что могло привести к окончательной утрате национальной самобытности и духовной гибели вследствие такого порабощения: «Усвоение благ немецкой культуры – в совершенном параллелизме с усвоением благ немецкой промышленности – из добровольного, основанного на вольной воле и охоте усваивающих, превратилось в нечто принудительное и насильственное. <...> Это нарушение свободного отношения к немецкой культуре грозило нам неисчислимыми бедствиями, от которых, к счастью, избавила нас война» [2, с. 351]. Эрн был уверен, что гегемония одной нации над другой не могла быть терпима ни в коем случае, поскольку лишь «национальное здоровье, духовное и физическое, должно занимать безусловно первое место...» [2, с. 352].

        В конечном счете, органическим ответом на пресловутое «немецкое засилье» в русской жизни, о котором очень много говорили в то время и публицисты, и ведущие отечественные политики, становилось, согласно Эрну, решительное и категорическое отторжение чужеродных элементов в процессе упорной борьбы двух противоборствующих наций: «Так форсировка немецкой культуры, принеся много бедствий и унижений России, в виде кармы за свое насильничество и за то, что посягнула на духовную суть России, – против всякой воли своей, исподволь приготовила духовный отпор и восстание против себя...» [2, с. 359]. Исход такой борьбы прогнозировался Эрном с торжественным публицистическим пафосом, к вящему посрамлению противника, когда «перед немцами вдруг вместо веселого пира и грабежа встала грозная и неумолимая их судьба» [2, с. 359].

        Кроме того, было в русской философской публицистике эпохи Первой мировой войны не только национальное, но и геополитическое измерение. Бердяев прямо обвинял противную сторону в навязывании России изоляционистской политики, в ущемлении международного положения державы, ослаблении ее позиций среди других государств, попавших в сферу влияния кайзеровской империи: «Германизм всегда был главным препятствием для мировой роли России. Германизм всегда был заинтересован в том, чтобы удерживать Россию в состоянии замкнутого государства, провинциального и партикуляристического существования» [1, с. 302].

        Аналогичных взглядов придерживался и князь Е. Н. Трубецкой, тщательно обосновывавший геополитический аспект русско-германского противостояния: «Россия должна быть или заперта в проливах враждебной ей силой могущественнейшей мировой державы – Германии и, следовательно, впасть в полную материальную зависимость от нее; или же она должна так или иначе господствовать над проливами, чем создается для нее в свою очередь положение величайшей мировой державы» [3, с. 355]. Более того, по убеждению Трубецкого, от исхода борьбы России с Германией непосредственно зависела общая расстановка этно-национальных сил на мировой арене: «Если родственные нам славянские племена не устоят против напора воинствующего германизма, то не устоит перед ним и Россия. Напротив, если России суждено оставаться целой и неделимой, то германскому игу над славянами вообще должен быть положен конец» [3, с. 353]. Иными словами, традиционные славянофильские концепции всемирного противостояния германских и славянских народов получили свое высшее выражение и геополитическое подкрепление именно в годы Первой мировой войны.

        Наконец, еще одной чрезвычайно важной проблемой, актиивно дискутировавшейся в философской публицистике, стал вопрос о выстраивании межнациональных отношений в послевоенный период, который, как ожидалось, должен был проходить под знаком победы России и ее союзников над Германией, Австро-Венгрией и Турцией. Здесь надо в полной мере отдать должное русским публицистам: если в своих националистических и геополитических выкладках они не сумели избежать некоторой доли шовинистической нетерпимости по отношению к германскому духу, то послевоенное мироустройство виделось им в тонах примирения, взаимного принятия и уважения того лучшего, что всегда есть в национальной культуре каждого народа. Об этом проницательно сказал Бердяев, утверждая, что «всего более должна быть Россия свободна от ненависти к Германии, от порабощающих чувств злобы и мести, от того отрицания ценного в духовной культуре врага, которое есть лишь другая форма рабства» [1, с. 34]. Исходя из заветов подлинного гуманизма и духовной мудрости, Бердяев справедливо предостерегал в статье «Ницше и современная Германия», что «не хорошо, не красиво будет, если рабье отношение к германской культуре, которое было болезнью русских, сменится столь же рабьим погромом германской культуры. Рабий бунт так же унизителен, как и рабья покорность. Будем свободны» [1, с. 287].

        Еще более глубоко и емко выразил суть национального подхода к немецкой проблеме Трубецкой: «Та война, которую мы ведем в настоящее время, есть прежде всего борьба против узкого национализма одного народа, ставшего всеобщим врагом... <...> Спасение России заключается единственно в том знамени, которому она служит, в победе над национализмом и алчностью, в разрешении все той же нравственной задачи всемирной культуры – национального вопроса в его мировом объеме и значении» [3, с. 376–377]. Итоговые суждения Трубецкого могут с полным правом рассматриваться в качестве идейного завета, оставленного нам русской философской публицистикой по национальному вопросу: «Если Германия избрала путь духовной розни, то мы должны противопоставить ей путь внутреннего духовного сближения со всеми народами» [3, с. 380]. Как представляется, именно на этом пути возможно действительное достижение гармонизации межнациональных отношений, и этим выстраданным заветом, прошедшим испытание суровыми временами войн и революций, определяется актуальность в наши дни наследия русской публицистики эпохи Первой мировой войны.   

                Литература

    1.  Бердяев Н. А.  Падение священного русского царства: Публицистика 1915–1922. – М.: Астрель, 2007. – 1179 с.
    2.  Эрн В. Ф.  Сочинения. – М.: Правда, 1991. – 576 с.
    3.  Трубецкой Е. Н.  Смысл жизни. – М.: Республика, 1994. – 432 с.

         Апрель 2013