Цветы зла. Нарцисс

Всегда считал, что наилучший возраст мужчины находится где-то между шестью и двенадцатью годами. В это время он уже в полном сознании, но страсть к женскому телу ещё не имеет над ним никакой власти. Только в этом возрасте и можно относиться ко всему женскому отродью с нескрываемым презрением, как к существам низшего порядка.

В это прекрасное время, я абсолютно не понимал фильмов, где суровые сильные мужики, на которых так хотелось походить, рисковали жизнью ради какой-нибудь тупой курицы, а потом долго её обнимали и облизывали. “Что за идиотизм?” - думал я, сомневаясь в их здравом рассудке. Если же какой-то актёр начинал унижаться перед женщиной, лить слёзы, просить не оставлять, то для меня он умирал. В какой бы роли я его потом не видел, сразу же вспоминал то унижение, и герой уже не вызывал ничего кроме брезгливой усмешки.

Когда я выходил на улицу, и во дворе, как на зло, не было никого из моих друзей, лишь слонялись какие-нибудь девчонки, хочешь, не хочешь, приходилось играть с ними, помешивать какую-нибудь бурду в кастрюле, изображая варку супа, и тому подобное. Как только из дома выходил самый завалящий пацан, я тут же оставлял это манерное сообщество, и мне было совершенно наплевать на их писклявые крики о том, что мы же ещё не доиграли. Я шёл заниматься интересными делами. Какой мальчишка променял бы игры в солдатиков или в войнушку, на наряды для куколок и шинкование кленовых листьев?

Как же я был свободен тогда, абсолютно не ведая того, что чем старше стану, тем всё больше будет простираться надо мной женская власть.

Гормоны шутят злые шутки. Первый раз это произошло в автобусе. Я сидел на ближнем к водителю сидении, у него на стекле была прилеплена наклейка с шикарнейшей голой блондинкой. Мне стало как-то не по себе. Я не мог ещё объяснить своё чувство, но пожирал её глазами, не в силах отвести взгляд. В груди стало так томительно, дыхание участилось, мысли спутались, на лбу выступила испарина. Я не ведал, что происходит, но понимал, что все эти манипуляции делает со мной голая тётя на лобовом стекле. Затвердевший член, я тогда даже не посчитал одним из симптомов, думал, что он так делает, лишь, когда очень хочется по малой нужде.

Женщины вызывали всё больше интереса. Стало любопытно наблюдать за ними, всё чаще хотелось погладить чьи нибудь стройные ножки, прикоснуться к груди, ощутить прикосновение нежных губ. Постельные сцены в фильмах теперь вызывали массу возбуждения вкупе с диким смущением. “Что это со мной происходит?” - думал я, понимая, что видимо это и есть, то самое, загадочное половое созревание.

Эротические наклейки стали пользоваться большим спросом, и я мог подолгу разглядывать этих дам, совершенно бесплатно даривших мне истинное наслаждение от созерцания их великолепных тел. Тогда я ещё даже не знал, что можно передёргивать, доставляя себе ещё большее удовольствие. Да и вообще, считал, что вмешивать в это дело половые органы, какой-то перебор. В конце концов, это должно быть противно, засовывать свою письку в чью-то, пусть даже в письку красивой девушки, ведь хоть она и красивая, но всёж таки, справляет ей не самые чистые дела. Я думал, что ограничусь объятиями, поглаживаниями, поцелуями.

Апогей настал, когда однажды к нам домой зашла соседка, тётя Надя. Это была сорокалетняя рыжая бабища, с химической завивкой и пухлыми красными губами, одетая в тёмно синий тренировочный костюм, до неприличия облегавший её богатые формы – коротковатые толстоляжистые ноги, широченную круглую задницу. Молния спортивки, глубоко расстёгнутая, открывала ложбинку между грудей, и это производило колоссальное впечатление, казалось, что ей за пазуху запихали две продолговатые узбекские дыни, а сквозь трикотаж явственно прорисовывались упершиеся в ткань соски.

Я не помню, зачем заходила соседка. Занять денег? Попросить мясорубку, кипятильник, щепотку заварки? Не разбирая её слов, я смотрел во все глаза, как с каждым движением, под её спортивным костюмом колыхались невиданные сокровища. Насквозь пошлая дешёвая бабёшка казалась мне идеальной женщиной, богиней, достойной преклонения. Как же хотелось, чтобы домашние куда-нибудь ушли, а она завалилась вот сюда, на диван. Я, бывший тогда в объёме талии, наверное, тоньше чем одна её нога, хотел лечь рядом с этим роскошным телом, забраться на него и исследовать, зарываясь в чудные и волнующие богатства.

С того момента в голове что-то окончательно повернулось, я понял, что понемножку схожу с ума. Всё чаще мысли покрывались дымкой, и я улетал в грёзах к соседке Наде. В то время от неё как раз ушёл муж, дочка уехала учиться, и она жила одна. Как же часто я разыгрывал в голове сцены. Под каким-нибудь глупым предлогом, захожу к ней, она видит, что я сам не свой и, вдруг, понимая всё, предлагает владеть её сочным телом, учит меня всем премудростям любви, и мы не вылезаем из кровати целыми днями.

Когда морок спадал, я был сам не свой, стыдился своих мыслей, увидев тётю Надю на улице, смущённо здоровался и пробегал прочь, понимая, что не может сорокалетняя опытная женщина смотреть на тринадцатилетнего подростка, также как я смотрел на неё. Впрочем, моим мечтам не было до выкладок разума никакого дела, они посещали меня, когда хотели, и я вновь уносился в уютную комнату, где был половым властелином тёти Нади, и делал с ней всё что хотел.

Я повзрослел, вкусы поменялись,стал ценить более изысканную женскую красоту. Мысли о грудастой соседке теперь вызывали лишь смущённое похохатывание. А желаний становилось всё больше, как и попыток воплощения их в реальность. Первые поцелуи с запахом риглисперминт и дынного бомбибома, первые удивительные путешествия под девичьи кофточки, и, конечно же, шёпот о любви на ушко.

Дело было лишь в том, что вся эта любовная белиберда никогда не касалась моих чувств, всегда воспринималась только лишь как давно обусловленные правила игры. Белые ходят первыми, футбольный тайм длится сорок пять минут, туз бьёт короля, чтобы добиться секса говорят о любви.

Набираясь опыта, я становился всё более циничным. Мог говорить, всё что угодно, слова не находили никакого отклика в душе. Я понимал страсть, понимал красоту женского тела, испытывал яростное желание ласкать его, но никогда не понимал самоценность прогулок под соловьиные трели, и тому подобного. Такие моменты всегда были лишь прелюдией к главному, к плотскому наслаждению, и не имели смысла без него.

Я искренне удивлялся, ну как можно серьёзно лишиться аппетита, если какая-то девка решала вдруг тебя оставить. Не хочет – не надо. Причём тут мой аппетит? Одна она что-ли? Сколько вокруг ходит недотраханных мокрощелок с радостью готовых поделиться нерастраченной нежностью.

Как можно страдать по духовной близости с дурындой, два часа трындящей по телефону о приготовлении каких-нибудь тефтелек, о неудачном платьишке, надетом её подружкой, всерьёз обсуждающей поступки картонных сериальных дебилов? Нет, я не считал всех женщин дурами, среди мужиков дураков ничуть не меньше. Были у меня вполне интеллектуальные барышни, часами вглядывавшиеся в полотна какого-нибудь Сиккерта или Мунка, засыпавшие с томиком Акутагавы под подушкой, и даже выписывавшие газету “Математика”. Но подписка на газету “Математика” никак не коррелировалась у меня с нежными чувствами, и не могла вызвать ничего кроме уважения к незаурядному уму.

Всё было крайне просто. Суть женщины сводилась к наличию стоячих упругих сисек, аппетитной круглой попки, гладеньких ляжек, ароматных волос, и заманчивой щелки между ног. Чем она аккуратней и уже, тем женщина была лучше. Ну и, конечно, женщина должна быть страстной, всегда готовой пошалить. Больше всего раздражали ласковые фригидные дуры, которые лезли обниматься, клали голову на плечо, а после попытки засунуть ей руку под юбку, говорившие:

- Ой, нет, не хочу, давай просто посидим. Так хорошо.

Я имел отношения со многими девушками, временами с ними было очень приятно, но наступала пора и очередная пассия надоедала чуть не до блевоты. Мысль о семейной жизни, о верности одному человеку казалась мне сумасшествием и извращением. Я уходил. Ни одна женщина не могла удержать меня около себя дольше полугода. Моё поведение было абсолютно логичным. Самое изысканное вино, если не пить ничего кроме него, вскоре так опостылеет, что очень захочется попить чайку, утолить жажду дешёвым лимонадом, или даже простой водичкой, лишь бы избавиться от набившего оскомину букета, казавшегося когда-то несравненным.

Так и прожил я до тридцати двух лет, но однажды все мои убеждения полетели к чертям. Начиналось всё до жути обыденно. По вечерам я любил стоять на балконе, покуривая сигаретку, и между делом, заглядывая в окна домов напротив, иногда даже вооружившись слабеньким театральным биноклем. Не знаю, для чего я это делал, просто так, своего рода живое немое кино. “Знакомые незнакомцы”, называл я объектов своего любопытства. И вот, на балконе третьего этажа, сам я жил на четвёртом, приметил одну девушку. Она частенько стояла, облокотившись на перила, покуривала тонкие дамские сигаретки, и однажды, я заметил у неё в руках маленький театральный бинокль.

- Хм, ещё одна наблюдательница – усмехнулся я.

Всё чаще моё внимание устремлялось к её балкону, к её окнам. Однажды мне повезло заметить, как она мелькнула в окне обнажённой, откинула простынь и юркнула в кровать, исчезнув из вида. Этого мгновения хватило, чтобы понять, тело у неё очень даже недурное. При этом, я никогда не наблюдал ни на её балконе, ни в её окнах мужчин, из чего можно было сделать вывод, что девушка свободна. “Хорошо было бы познакомиться” - мечтал я.

Как-то, выйдя покурить, я заметил, что она стоит на балконе и смотрит на меня в упор. Подмигнул и махнул рукой. В ответ она показала средний палец и зашла домой.

Буквально через пару дней, мы столкнулись на улице, около супермаркета.

- А, здравствуйте, невежливая девушка, я вас узнал – поприветствовал я её.

Она смутилась, потом улыбнулась и сказала:

- Здравствуйте, не знаю, что на меня нашло тогда. Не в духе была, смотрю, какой-то тип мне машет и подмигивает. С какой стати? - думаю. Как-то машинально вырвался этот жест. А вообще, хамить не в моих правилах, извините, пожалуйста.

- Да никаких обид. Я вас понимаю – засмеялся я в ответ – Довольно пошловатым вышло это подмигивание. Но ничего дурного в виду не имел. Я как-то подметил, что вы частенько наблюдаете за людьми в окнах, я тоже грешен, иногда пялюсь зачем-то.

- Да, бывает – хохотнула она, смутившись – Так, без цели, просто более интересный способ выкурить сигарету. Вот, казалось бы, незнакомые люди, и я случайно выхватываю глазами какие-то пазлы из их жизни. Со временем пазлов становится всё больше, и уже можно разобрать, что там, на картинке.

Мне очень понравилось это сравнение, я чувствовал в точности то же самое.

За разговором дошли до дома, познакомились, девушку звали Яна, а вечером я вышел на балкон и увидел её снова. Она улыбнулась и помахала мне. Я показал в ответ средний палец, и мы оба рассмеялись. Через несколько дней вновь случайно встретились, перекинулись парой ничего не значащих слов, но меня не покидало чувство какой-то свежести, легкости и глубокого понимания, исходящего от этого общения. Вскоре я предложил ей посидеть где-нибудь в кафе, и Яна согласилась.

Отношения развивались легко, стремительно и главное, я чувствовал что-то такое, чего не ощущал никогда ранее. Какая-то всеобщая одухотворенность, замечательная ясность того, что она говорила, эмоций, испытываемых ей. Обычно при бабьем щебете я словно затыкал уши невидимыми берушами, погружался в свои мысли, иногда кивая и изрекая что-то вроде: “ага, да, конечно” чтобы у собеседницы возникал эффект диалога. Тут же я с жадностью ловил каждое слово. О чём бы Яна не завела речь, всё казалось невероятно умным, точным, вызывало полное согласие. Я восторгался и сходил от неё с ума. Впервые исчезло ощущение одиночества, родившееся вместе со мной, никогда ранее не отпускавшее. Она будто и не была другим человеком, я ощущал её продолжением себя. В обличии прекрасной девушки я сидел напротив, и говорил о самых важных для себя вещах, ведь только я мог знать их настолько полно и глубоко.

Тогда я понял, что вот это и называют любовью. Вот она, пришла. Провидение долго играло со мной, но, наконец, подарило человека, воспринимаемого не только как сексуальный объект. Хотелось находиться рядом с ней постоянно, слушать беспрестанно, слоняться часами по улицам, держать её за руку, наполняясь невероятной полнотой и счастьем простого бытия, даже не думая о сексе. Однако и с сексом всё было в полном порядке. Теперь я получал от него гораздо больше удовольствия, хотя, казалось бы, уже искушён в этом плане, но с ней, самые простые прикосновения, самые банальные ласки становились наивысшим блаженством. Даже неопытным мальчишкой я никогда настолько не трепетал от прикосновения женщины.

Я мог долго лежать и смотреть как она спит. Вглядывался в её изгибы, подмечал каждую впадинку, каждую родинку на теле, улавливал едва заметное вздрагивание ресниц. И шептал, то ли ей, то ли самому себе:

- Я люблю тебя, моя хорошая, как же я тебя люблю.

С невероятной ясностью я понимал, вот она, моя половинка, моё отражение, человек с которым я хочу быть вместе всегда, делить радости и беды, иметь детей, состариться, и умереть, предпочтительно в один день.

Ещё несколько месяцев назад, рассмеялся бы в лицо человеку сказавшему, что я способен на такие мысли, а сейчас только блаженно улыбался и удивлялся, каким же был глупцом.

Так продолжалось, с полгода, наверное. Потом, я со страхом заметил, что Яна стала отдаляться от меня. Всё чаще возникали какие-то неотложные дела на работе, какие-то внезапные проблемы у подружек, или ещё что-то нелепое. Я был абсолютно слеп, и не придавал значения, продолжая витать в облаках. Прошло ещё немного времени, и однажды она позвонила мне и сказала:

- Знаешь, я встретила другого мужчину. Надеюсь, ты всё правильно поймёшь, или может быть, уже понял, по моему поведению. В общем, верю, что ты поступишь как умный человек, и не будешь больше искать встреч. Когда-то нам было хорошо, но, всё проходит, я ничего не чувствую к тебе больше.

Я был настолько ошарашен, что даже ответить ей ничего не смог. Просто стоял и молчал в трубку.

- Ну что же ты молчишь? Я понимаю, сложно, но скажи хоть пару слов, я хочу знать, понял ли ты меня.

Вымолвить я ничего так и не смог, только очень крепко сжимал трубку в руке, удивляясь, как она до сих пор не треснула.

Потом выскочил из дома, побежал к ней. Она открыла, мы поговорили.

- Что ты такое сказала? Я не верю своим ушам. Ведь я же так любил тебя. Как никого и никогда в жизни. Ведь я же не могу без тебя жить, спать, есть, дышать.

- Послушай, хватит. Хватит всего этого юношеского бреда. Ты уже не мальчик. Если честно, я не верю в любовь, мне просто было с тобой хорошо в какой-то момент. Да, я говорила тебе, что люблю. Это просто правила игры, понимаешь? Момент прошёл, и те слова уже ничего не значат.

Я много раз говорил те же самые слова своим бывшим подружкам, и сейчас она била меня под дых, моим же собственным оружием. Яна ведь так похожа на меня, говорит как я, думает как я, чувствует как я. Этим она меня окрыляла, этим и уничтожила.

- Это неправда – кричал я – Мы с тобой идеальная пара, мы созданы друг для друга. Мы же так похожи.

- Ну, да, мы во многом похожи, и я отлично к тебе отношусь. Сейчас уже больше как к другу. Я не хочу жить с тобой, спать с тобой. Пойми, просто что-то изменилось в моих чувствах и всё это стало не нужным. Теперь у меня есть другой человек. Он совсем другой, не такой как ты, но мне с ним лучше и интересней. Пойми это и постарайся принять.

- Нет, я не могу принять. Умоляю тебя, останься со мной. Хочешь, я на колени перед тобой встану?

В страшном сне не могло присниться, что буду когда-то так унижаться перед женщиной. Теперь я был похож на тех киногероев хлюпиков, так раздражавших и смешивших меня в детстве.

- Прекрати этот спектакль – строго ответила она – Ты прям как герой плохой мелодрамы. Веди себя как мужчина, не заставляй чувствовать стыд за тебя. Просто уйди.

- Хорошо, хорошо, ухожу - выкрикнул я, вытерев опухшие веки, и не оглядываясь, выбежал из квартиры.

Потянулась череда мучительных дней, я делал всё как в бреду, бесконечно повторяя её имя.

Прошёл месяц, потом другой, третий, но никакого облегчения не наступало. Я постоянно вспоминал каждую нашу прогулку, каждое совокупление, каждое, ничего не значащее замечание, вновь и вновь твердил её имя, словно заклинание, надеясь вызвать джина из бутылки.

Между тем, моё второе я проживало совсем рядом. Я мог по-прежнему иногда видеть её на балконе, но она не хотела больше быть со мной. Теперь в гости к Яне захаживал какой-то тип, видел его пару мгновений в окне, показался крайне слащавым и мерзким мудаком, но моё второе я выбрало его, и всё теперь дарило ему. Я никак не мог понять, как то, что я ощущаю собой, может отказаться от себя самого, и быть кем-то другим?

Ещё пару месяцев я унижался, звонил, приходил к ней домой, просил вернуться, на что всегда получал спокойный и твёрдый отказ. Я не мог нормально существовать, казалось, что у меня вырезали какой-то жизненно важный орган.

Потом я понял, что единственный способ избавиться от наваждения это, как раз, вырезать этот орган. Ибо он поражён болезнью. Потому что, порой, чтобы выжить, нужно остаться без руки, ноги, легкого, почки. Иначе повреждённая часть сведёт весь организм в могилу.

В голове созрел нехитрый план. Я прошерстил интернет в поисках сильнодействущего снотворного без ярковыраженного привкуса. Нашёл нужное, приобрёл без рецепта, с помощью знакомой аптекарши, наврав про бессонницу у тётушки. Потом купил бутылку розового Ламбруско, столь любимого Яной. Сделал из ударной дозы снотворного густой раствор, набрал в толстый шприц с длинной широкой иглой, загнул её, у края горлышка проколол пробку, через шприц ввёл раствор в бутылку, взболтал, перемешивая. Всё было готово.

Затем выгадал момент, когда Яна точно будет дома одна, подождал, пока стемнеет и у подъезда не останется ни души, а после направился к ней.

- Что тебе нужно? – спросила она, увидев меня в глазок.

- Привет, Яна, открой, пожалуйста. Нет, я не собираюсь умолять тебя вернуться. Наоборот, знаешь, я понял, какой был дурак, хочу извиниться за недостойное поведение.

Яна открыла.

- Что это ты вдруг? – спросила она недоумённо.

- Понял, что ты права, у нас были прекрасные отношения, но раз они закончились, нужно жить дальше – ответил я очень непринуждённо и приветливо. Эта непринуждённость стоила невероятных усилий, руки подрагивали, в висках бешено пульсировало, в такт пульсу, в глазах вспыхивали ветвящиеся сосудики.

- Хочу, чтобы между нами не осталось никакой натянутости. Прощаться нужно легко.

- Что ж, рада слышать, ты всегда был неглупым человеком.

- Вот, в память о днях, что мы провели вместе, принёс бутылку твоего любимого Ламбруско.

- А-а, не забыл, очень мило с твоей стороны. С удовольствием выпью. Открой, пожалуйста, штопор знаешь где.

Я сходил на кухню, открыл бутылку, налил ей бокал. “Фуф, вроде бы вёл себя естественно, ничего не заподозрила”.

- Выпьешь со мной? – спросила она.

- Нет, ты же знаешь, что я никогда его не любил. Может быть, у тебя есть что-нибудь покрепче?

- Есть только водка.

- Отлично. То, что нужно.

Мы присели за стол, она что-то начала рассказывать, очень быстро выпив первый бокал. Мы улыбались друг другу, но всё больше чувствовалась обоюдная неловкость. Яна тут же налила второй бокал. Всё шло лучше некуда.

- Ой, что-то меня так обносит, будто проваливаюсь куда-то, ничего не понимаю – сказала вдруг она, неуклюже поставив пустой бокал на столик.

- Что с тобой, нехорошо? – с тревогой в голосе спросил я

- Не знаю… не то что-то.., мысли сптли… сознание… сознание ускользает, пытаюсь удержать и не могу…я знаешь.

- Ничего, ничего, пойдём, приляжешь на диван, сейчас пройдёт.

- Ты что-то добавил… в вино?

- Да что ты, глупости, думаю, у тебя просто давление упало. Подожди минуточку, пойдём.

Подхватил её под руки, и отвёл к дивану. Она уже еле переставляла ноги. Уложил её на диван, подложил подушку под голову.

- Ты…ты… что-то добавил… - сказала она заплетающимся языком и отключилась.

Я надел перчатки, прошёл в ванную комнату, наполнил ванну очень тёплой водой, затем вернулся к Яне и раздел её. Как же прекрасна она была в этот момент. Такая родная, беззащитная, снова лишь моя и ничья больше. Две половины моего я воссоединились.

- Девочка, моя девочка – гладил я её по волосам, и целовал мягкие розовые губы. Затем, сунув ей в руки баночку из под снотворного, посжимал на ней её пальцы, чтобы остались отпечатки, и уронил баночку на пол.

После, поднял Яну, отнёс в ванную и усадил в воду. Вышел на кухню, отыскал там нож, вернувшись, вложил его в её ладони, также посжимал вокруг рукояти пальцы, и взрезал ей вены на запястьях. Руки, будто в замедленной съёмке, погружались в воду, и из них распускались два прекрасных алых цветка. Я зачаровано смотрел на это страшное волшебство, рождавшееся у меня на глазах. Когда цветы расползлись, расширились и начали смешиваться, я понял, что пора уходить.

- Прощай, любимая, как жаль, что всё закончилось так печально, но ты сама сделала выбор. Я не мог больше раздваиваться. Ты стала частью меня, и я должен был уничтожить отделившуюся часть, чтобы вновь попытаться жить.

Вылил остатки Ламбруско в унитаз, убрал бутылку в свою сумку. Затем тщательно вымыл бокалы, поставил на место водку, убрал со стола все следы наших посиделок. Заранее заготовленной замшевой тряпочкой протёр те места где мог оставить свои отпечатки, до того как надел перчатки.

Ну, вот и всё. Можно уходить. Теперь картина была ясной. Молодая женщина, по каким-то причинам, решила покончить с собой. Наглоталась снотворного, наполнила ванную и вскрыла себе вены, чтобы наверняка. Бывают такие случаи? Да сколько угодно.

Очень удачным было и то, что замок на её двери автоматический. Уходя, я просто захлопнул дверь, всё происшедшее стало внутренним делом хозяйки запертой квартиры. Была уже глубокая ночь, и вероятность того, что кто-то увидит меня,сводилась к нулю.

Я трясся, было очень страшно и паскудно от совершённого, но ни на минуту я не жалел о содеянном. Иначе сгинул бы в этом болоте. Я просто спасался, пытался вылезти, тащил себя из трясины за волосы.

Придя домой, я не знал, куда деться. “Срочно под душ, смыть с себя всю эту грязь” подумал я. Зашёл в ванную, разделся, и внезапно увидел в зеркале, что у меня на груди, прямо под сердцем, непонятно откуда, образовалась татуировка в виде цветка нарцисса. Может быть, в обычном состоянии этот факт напугал бы меня, но я только что видел нечто куда более страшное, два кровавых цветка, распустившихся в воде из её запястий.

- Да, значит так надо. Это она мне послала этот цветок. Нарцисс. Я же любил сам себя. Аха-ха, я же считал её своим отражением. Аха-ха, с ума сойти, нарцисс.

Я не помню, как провёл ту ночь, и последовавшие за ней два дня. Яну обнаружили на третий. Около её дома стояла скорая и полиция. Я всё рассчитал правильно. Никто не стал докапываться до истины. Версия с самоубийством лежала на поверхности, и уж точно доставляла правоохранительным органам меньше хлопот.

Чтобы до конца прийти в себя, мне понадобилось месяца три. Теперь я понимал, что всегда буду любить только эту женщину, но поскольку её уже не было в нашем мире, мне стало намного спокойнее. Вскоре я вновь стал обращать внимание на других самочек. Все мои убеждения вернулись. Любовь к ней возвысилась каменным монументом в моей душе, и будет стоять до тех пор, пока я существую, но вокруг этого монумента сновали живые люди, прорастала свежая трава, распускались новые прекрасные цветы. А я очень люблю простые жизненные радости. В конце концов, Яна должна была исчезнуть только для того, чтобы вернуть мне способность наслаждаться ими.

Теперь, когда я лежал в постели с какой-нибудь новенькой глупышкой, и она, поглаживая меня пальчиком по нарциссу на груди, говорила:

- Милый, мне так нравится твоя татуировка, такая изысканная и так возбуждает…

Я только криво и загадочно ухмылялся в ответ, а потом особенно отчаянно трахался, к величашему её удовольствию.