Страницы памяти Часть четвёртая. Учитель - это не

     Часть четвёртая
     УЧИТЕЛЬ – ЭТО НЕ ПРОФЕССИЯ,
     УЧИТЕЛЬ – ЭТО ПРИЗВАНИЕ

     1975-1984

     • Война Судного дня (1973; Арабо-израильский конфликт).
     • Египетско-израильский мирный договор (1979).
     • Афганская война (1979—1989).

     В моей трудовой книжке значится, что учителем я проработала 10 лет. Сразу после окончания института, как я уже упоминала (см. часть третья), мне дали освобождение в связи с замужеством, то есть я не должна была ехать по распределению, а искать работу сама. Но педагогическая деятельность всё же меня не очень привлекала, наоборот, я не торопилась попасть в школу, что-то подсказывало мне, что это не моё призвание (или предназначение, о котором я постоянно позже думала).
     К счастью, в это время папа сумел договориться с какой-то своей знакомой, что меня посмотрят на телевидении, естественно, не ведущей, а в отделе редактора новостных программ. Меня встретила очень симпатичная дама и предложила сделать первый репортаж о передовике производства, а именно о доярке из какого-то села под Куйбышевом. Пришлось ехать в глушь, встречаться с дояркой. Наш разговор прошёл очень живенько, она улыбалась, держалась непринуждённо. Мне понравилась и её внешность, и то, как она отвечала на вопросы. Я была уверена, что моя доярочка сумеет показаться в эфире достойно и раскованно, что является очень важным для телевизионной программы. Возвратилась в студию и принялась писать репортаж. От меня требовалось не только написать вопросы (от ведущей), но и предварительно ответить на них так, как должна ответить интервьюируемая. А поскольку заготовки я уже имела (свои вопросы и ответы доярки на них при нашей встрече в колхозе), всё казалось таким простым и естественным.
     В назначенный срок женщина прибыла на студию. Её прихорошили, привели в полный порядок для эфира. Мне даже помнится, что удивилась, какая она красивая, никак не походила на ту деревенскую бабу, у которой я совсем недавно брала интервью на селе.
     Наша ведущая поработала с ней предварительно по тексту и была довольна ею.
И вот началась съёмка… Что вам сказать? Вы, наверное, сами уже догадались. Моя «подопечная» не могла рта открыть, чтобы элементарно сказать пару слов. Она даже не мычала, как её бурёнка-передо-вица. Просто сидела и тупо смотрела куда-то в одну точку.  Надо отдать должное ведущей. Красиво отвечая на свои же вопросы, она подсказывала ответ и ждала только утверждающего «да» или отрицающего «нет».
     Это был полный провал. Конечно, провал, в первую очередь, мой, так как я выбрала неверную кандидатуру, не сумела правильно распознать, как пройдёт интервью… Короче, мою работу забраковали, а вместе с ней и меня. Вердикт простой: как редактор на телевидении не подхожу. Но главный редактор всё же заступилась за меня, предложив продолжить, а мне поискать других передовиков, но уже с учётом допущенных ошибок. То есть тех, которые не только умеют давать план и болтать на месте (это каждый умеет!), а ещё и держаться при съёмках в чуждой им атмосфере.
     Но я сама отказалась от этой работы. Причины сейчас не помню. Вероятно, перспектива мотаться по колхозам и совхозам и искать героев производства меня не очень радовала, а этот отдел занимался именно такими передачами. В других отделах мест не было, а ждать, что подвернётся что-то интересное, мне не хотелось.
     Пришлось снова обратиться в отдел просвещения районо, где предложили такой вариант: сначала поработать пионервожатой в одной из центральных школ города, за это время мне подыщут школу недалеко от Куйбышева, и, как только освободится место в городской школе, переведут туда.
     Этот период как-то плохо помнится. Всё-таки я не была ещё готова к работе, в институте нас не готовили к такому виду деятельности, как, впрочем, и воспитательному. В основе лежало патриотическое воспитание юного поколения. Так что пионерские линейки по случаю принятия в пионеры, какие-то патриотические лекции с пионерами проводила, но работа не приносила никаких радостей, была мне не по душе.
      И только одно помогало выдержать этот период – это участие во внеклассной работе учителя по химии. Сейчас даже имени его не помню, но до сих пор перед глазами его групповые встречи с учениками, откровенные разговоры с ними в его химическом кабинете под распитие чая из колб. Я не помню, чтобы кто-то ещё из учителей отдавал всё свое время своим подопечным, как он. О таких говорят: Учитель с большой буквы.
     Пионервожатой я проработала до апреля, когда мне, наконец, нашли место в пригородной школе. Ехать надо было электричкой. Сначала добиралась до вокзала, затем переходила по железнодорожному мосту к платформе электричек и ехала минут 15-20.
     Класс, в котором я должна была преподавать, был выпускной. В течение целого года в нём почти совсем не было уроков литературы, учителей не хватало. Передо мной была поставлена конкретная задача: подготовить класс к выпускным экзаменам.
Весна была в разгаре. Всё вокруг цвело, и сам городок благоухал сиренью. Было совсем нетрудно и даже как-то радостно ощущать себя учительницей. Мои ученики с большой радостью и упорством готовились к предстоящим экзаменам. Никто уроков не пропускал, записывали всё, что я диктовала, и слушали с большим интересом. Экзамены сдали все, что очень порадовало не только меня, но и директора школы, который вынес мне благодарность и предложил работать дальше.
    Но я понимала, что необходимо найти школу поближе к дому, так как пора было подумать о ребёнке. Ездить в таком положении для меня было бы невозможно. О, если бы тогда кто-нибудь мне сказал, насколько это не-ре-аль-но! Но об этом позже.

     Итак, после выпускного бала я снова пошла в районо, где меня обрадовали, предложив работу в Куйбышеве, правда, в вечерней школе. Конечно, это было уже лучше – не надо было ездить на электричке, всего несколько остановок на трамвае, но что до контингента учащихся… Это был сущий ад. Класс состоял в основном из юношей, которые учиться не хотели, посещали школу для того, чтобы получить аттестат о среднем образовании, по-видимому, для приобретения какой-то профессии, без которого их бы не допустили до рабочего места.
     Как вы думаете, нужна им была русская литература? А русский язык? На котором они без мата и говорить не могли.
     Преподавать было очень сложно. К тому же однажды, когда я писала что-то на доске, услышала за спиной: а вон и жид прилетел. Я оцепенела на мгновение, но быстро взяла себя в руки и сделала вид, что не слышу. Когда повернулась к классу лицом, увидела пристальные взгляды, которые, похоже, ждали моей реакции. Но я сказала, чтобы все переписали в тетради предложение с доски. В это время за окном снова появился воробей, и тот же голос закричал: «Жид, жид прилетел».
     Я поправила наглеца, что это воробей, и не стоит так реагировать на маленькую птичку. Класс разгоготался. В это время по коридору проходил завуч, он открыл дверь и спросил, что за смех. Класс замолчал и смотрел на меня. Я молчала тоже.
     Сколько раз после этого инцидента я ругала себя, что не сумела дать достойный отпор этому молодому мерзавцу, не сумела постоять не только за себя, но и за свою нацию. Признаюсь, испугалась. Этот страх оставался во мне долгие годы, пока я жила в России. И не потому, что скрывала свою национальность, а потому что не знала, как реагировать на такие выходки – тем более, молодых людей.
После уроков завуч вызвал меня в кабинет и попросил объяснить, что произошло на уроке. Я всё рассказала. Он, естественно, попросил не обращать внимания на идиотов. Впрочем, что он ещё мог мне предложить? А уж сделать что-нибудь такому ученику!..
     Вскоре со мной произошёл ещё один курьёз, только теперь с директором. Поскольку я была принята учителем на полставки, мне предложили ещё полставки секретаря. В мои обязанности входила вся секретарская работа. К тому же я добровольно взялась пересмотреть и привести в порядок все журналы школы за десять лет. Работа была колоссальная, отнимала много времени и сил, но я со всем справилась. Директор была очень довольна. И, как я понимаю, воспылала ко мне большой материнской любовью. Так вот, чтобы оградить от разных неприятностей на национальной почве, она предложила мне поменять фамилию Левенштейн на девичью – Аронова. Причём предложение было таким искренним, что в первые минуты я даже не поняла, зачем она мне это предложила. Но директор сама объяснила мне, зачем: ведь так легче будет жить.
     Её наивность меня рассмешила, я только сказала, что взяла фамилию мужа добровольно, и, пока Игорь – мой муж, буду носить эту фамилию. А что касается фамилии Аронова – так ведь и она еврейская. Ну и последнее: бьют ведь не по паспорту, а по морде. (Кстати, инцидент в классе тому доказательство.)
     И всё-таки я с большой теплотой вспоминаю эту женщину. Ещё будучи начальником отдела просвещения районо, она с самого начала помогла мне в педагогической деятельности. Потом, став директором вечерней школы, забрала к себе из пригородной школы. Похоже, и с переходом в обычную среднюю школу помогла тоже она. Причины не знаю, возможно, поняла, что мне не место среди таких учеников.
     На следующий год в новом районе города открылась большая школа, и мне дали ставку учителя. Я преподавала в четвёртых и седьмых классах русский язык и литературу.
     Наверное, каждый может вспомнить этот период своей учёбы. Самый тяжёлый возраст для любого учителя, особенно если он молодой, а в классах по 40 учеников.
Проработала три месяца, по правде сказать, ничего не помню, кроме очень трудных уроков, постоянной проблемы с дисциплиной, особенно в седьмых классах. Конечно, не стоит скрывать, что и опыта у меня не было, подготовка к урокам отнимала уйму времени, а проверки тетрадей до ночи, а утром – бегом на работу… Правда, любовь детей постоянно чувствовала, даже в тех классах, где не справлялась с дисциплиной. В декабре всё кончилось…
     Я забеременела, и понеслось… Сначала положили в больницу из-за токсикоза, потом на сохранение. И так почти всю беременность не вылезала из больницы. В общем, мой ребёнок мне давался очень тяжело, не говоря уже о родах.
     В СССР, к счастью, в декретный отпуск уходили за несколько месяцев до родов, а после них женщина могла оставаться дома до года с оплатой и до трёх лет без оплаты, но с возвращением на прежнее место работы.
 
     Эту часть воспоминаний я хотела посвятить только педагогической деятельности, но решилась всё же рассказать и о своей личной жизни. Возможно, это тоже будет интересно услышать. Постараюсь сделать это как можно более правдиво.
     Итак, беременность, тяжёлая, с угрозой выкидыша, с токсикозом, который останавливали только уколами. В первый же месяц меня срочно направили в больницу, в отделение для женщин – на сохранение. Назвать это больницей язык не поворачивался даже тогда. Это был барак, приспособленный под абортарий.  Попала я в палату на шестнадцать человек.  Кровати стояли в три ряда, скреплённые по две. Но это было бы полбеды, если бы не каждую ночь какую-нибудь из женщин не абортировали. У кого-то это было после самопроизвольного выкидыша, кто-то приходил сюда по своему желанию. К женщинам относились очень жестоко, драли (другого слова просто не подобрать) без наркоза, даже местного. Об общем наркозе речи не шло. Делали операции ночью, так что дикие вопли раздавались по всей больнице. Спать было невозможно, у некоторых женщин начинался нервный срыв, и даже те, у кого можно было спасти плод, теряли его, не выдержав этого «средневекового варварства».
     После третьей ночи я разрыдалась и потребовала, чтобы меня срочно выписали. Мне пошли навстречу. Но продолжал мучить токсикоз, пришлось согласиться лечь снова, правда, на этот раз в больницу более высокого уровня. В палате, кроме меня, лежали четыре женщины, все уже были на последних месяцах беременности и с удовольствием поедали всё, что им приносили из дома, даже если перед этим съедали больничную пищу. Мне еда не шла в глотку. Я даже старалась выходить из палаты, поскольку боялась испортить аппетит счастливицам.
     Стоял январь. За окном часто бушевала зимняя вьюга, мороз был очень сильным. Утром на окнах красовались причудливые узоры, и, чтобы что-то увидеть, надо было оттаивать их дыханием. Тогда в маленький просвет можно увидеть улицу, по которой с трудом передвигались пешеходы, громыхал покрытый инеем трамвай, набитый пассажирами до отказа, – хорошо, что сумели втиснуться после часового ожидания на морозе. Сколько обмороженных в эти дни попадали в больницы!
     Я знала, что ко мне обязательно приедет муж и привезёт любимый мамин бульон, творожок и кисель. После процедур и уколов начала, наконец, есть, что очень радовало и вселяло надежду на скорую выписку.
     Пока мы сидели в коридоре, Игорь пересказывал мне все новости за день. Перед расставанием отдавал письма, которые я читала уже одна. В них мой молодой супруг описывал своё состояние, клялся в любви… Это умиляло и радовало. Я перечитывала эти места по несколько раз и была счастлива.
      А потом наступило время родов.

     Мой милый сын, мой Альбертик! Пожалуй, ничего бы этого не было: ни Израиля, ни этой новой жизни – если бы не было того дня, когда он появился на свет.
Это было в России. В ночь на 23 августа 1977 года у меня начались схватки, а через четыре часа родился малыш. Но я этого не увидела. Врачи спасали мою жизнь, а моего сыночка перевели на это время в отделение для новорождённых.
     Их борьба, может быть, не увенчалась бы успехом, если бы не моя мама. Когда она пришла навестить меня первый раз после родов, ей сказали, что я умираю. И тогда она попросила впустить её ко мне в реанимацию и покормить. На несчастную женщину, вероятно, посмотрели как на сумасшедшую, но всё же впустили попрощаться с умирающей дочерью.
     Папа рассказывал мне, что когда они вошли в комнату, перед ними открылась страшная картина: меня уже отключили от аппарата искусственного питания и ждали моего конца. Похоже, бороться больше не хотели. Но мама открыла мне рот и начала вливать свой спасительный еврейский бульончик. И, о чудо, я начала глотать. Медсестра, которая с удивлением глядела на эту сцену, бросилась к врачу. Тот приказал снова меня подключить к аппарату питания, поставить капельницу... Я начала свой возврат к жизни.
    С этого момента маме выписали постоянный пропуск ко мне в палату. А через несколько дней мои родители пригласили из Москвы Льва Ефимовича Маневича на консультацию. Сначала, услышав, что родственники решили пригласить специалиста со стороны, врачи были очень обижены и не хотели давать разрешения на консилиум, но, узнав, кто он, тут же дали согласие. Пока мои отец и мать согласовывали вызов, встречали Маневича и довозили его до больницы, врачи времени даром не теряли: им были выданы новые халаты, тщательнейшим образом была проведена уборка всех помещений. Женщины – от врачей до младшего медперсонала – вспомнили, что они принадлежат к прекрасному полу и наводили марафет, как перед большим балом.
Да, вероятно, они были правы – перед таким мужчиной трудно было устоять. Даже я, будучи, мягко говоря, не в лучшем виде, вдруг при его появлении почувствовала прилив женского кокетства. Такой мужчина мог и мёртвую с постели поднять (может быть, Иисус Христос тоже был таким мужчиной, тогда понятна его чудотворная сила при исцелении женщин).
     Маневич задал мне несколько вопросов, на которые получил вполне нормальные ответы, был очень удивлён, что до сих пор мне не показали моего ребёнка, и удалился на совещание в актовый зал.
     А через несколько минут принесли малыша – моего  маленького Альбертика. Может быть, мать, сразу увидевшая своё дитя после рождения, не так реагирует на тот комочек, но пусть простит меня мой сын, я просто смотрела на него как на живой подарок. Мне не верилось, что этот кроха – мой сынок. Чёрные волосики выбивались из-под косыночки, большие чёрные ресницы обрамляли глазки, и даже бровки были, как наведённые, а уж когда увидела его крошечные ручки, моему счастью не было предела.
     …И вот меня перевели из реанимационного отделения в родильный комплекс, где поместили в отдельную палату. Когда малышей везли к мамочкам на еду, и мне привозили моего кроху.
     Эту картину надо было видеть: по коридору катили огромную каталку, больше напоминающую стол. С одной стороны лежали недоношенные «цыплята», тихо вякая и сопя носиками, с другой – богатыри, мамы которых до рождения этих крох приходили сюда с такими животами, что казалось, они спрятали под юбками целые чемоданы. Богатыри подавали голос громко и требовательно. А между ними возлежал мой малец с бутылочкой над головой (мне нельзя было кормить грудью) и выводил рулады своим певческим голосом (откуда только сила в этом крохотном тельце?) так звонко, что его скоро все прозвали Шаляпиным.
     С нетерпением ждала, когда принесут моего сынулю. Покормив его, разворачивала и любовалась своим созданием. Малыш родился с ростом 45 см и весом 2 кг 100 гр. Когда моему мужу показали сына через окно, он очень удивился и воскликнул:
     – Знал, что рождаются маленькие дети, но чтобы такой кроха?!
     Пока лежала в реанимации, с моим малышом произошёл интересный случай. Его поместили в детское отделение, и, поскольку он там лежал очень долго и отличался от остальных необычностью чёрных глаз и длинных чёрных волос, уборщица решила, что кроху оставила здесь цыганка. Таких случаев было (да и есть) много, когда женщины отказывались от младенцев, оставляя их на произвол судьбы. Иногда родильное отделение брало на себя устройство малыша, если он был здоровым. Если же желающих усыновить не находилось, малыша отправляли в детский дом. Вот и в моём случае, уборщица обратила внимание, что мальчика не несут кормить, и сама решила его судьбу. Она подобрала родителей, которые согласились ей хорошо заплатить и пришли на смотрины. К счастью, в то время, когда эта предприимчивая торговка показывала свой «товар», в детскую комнату вошла старшая медсестра и, с ужасом обнаружив, что ребёнка нет на месте, подняла тревогу. Всё обошлось, и женщина очень извинялась за свой проступок.
     Может быть, в тот момент сам Бог стоял у изголовья моего сына, решая его судьбу? Ведь были случаи, когда малыши пропадали с концами, принося торговцам живым товаром немалые прибыли и ужасное горе родителям.
     Наконец, мне разрешили вставать, и я подошла к окну. За окном росло огромное дерево. Шёл сентябрь, и всё дерево покрылось листьями разного цвета. Это было так красиво! А главное, я ощутила такой прилив сил, такое счастье, что выжила… 
     Помните, у Толстого в романе «Война и мир» Болконский говорит такие слова: «Нет, жизнь не кончена в тридцать один год…» Мне было всего двадцать четыре, и, как теперь понятно, судьба готовила мне большие и сложные испытания. И одно из них – репатриироваться в Израиль и привезти сына сюда, чтобы на этой земле продолжался наш род.

     После выписки начался новый виток выздоровления, мне надо было научиться ходить, привести руки в порядок. Ни о какой работе в школе речи быть не могло. Хорошо, что декретный отпуск в России тогда был до трёх лет. За эти годы я сумела обучиться нескольким профессиям. Во-первых, чтобы возвратить подвижность пальцам рук, прошла курсы машинописи, что дало возможность устроиться машинисткой на молочную фабрику. Руководство не возражало, чтобы я печатала дома, а за это платили молочными продуктами, причём самого высокого качества. Насчёт денежной оплаты не помню, наверное, она и укладывалась в эти самые продукты или была мизерной. 
     Потом я окончила курсы макраме, что тоже оздоровило руки, но главное – подлечило нервы. Это в дальнейшем стало моим хобби, а позже у меня появились ученицы. Много красивых изделий я привезла с собой в Израиль, и они до сих пор радуют глаз.

     Конечно, самым главным в этот период был мой ребёнок. Я с удовольствием возилась с ним, гуляла, играла, читала. Постоянно его фотографировала. К сожалению, фотографии были чёрно-белыми, но сейчас всё-таки рада, что делала их в то время, когда ребёнок рос. Это был долгий процесс. Проявляла плёнку и печатала фотографии в ванной комнате, в основном, уже вечером, когда все спали, чтобы никто не мешал. Это сейчас всё так просто. Снял, перенёс на компьютер, а потом через принтер получаешь фотографии, причём такие, как тебе нравятся. Если возиться не хочешь, оставляй в компьютерной папке. Но даже сейчас я предпочитаю альбомы с фотографиями. Их чаще просматриваешь, они несут какую-то удивительную теплоту воспоминаний.
 
     Альберта мы всегда летом брали с собой на отдых. Ему исполнился всего один год, когда мы повезли его показывать родителям Игоря в Кишинёв. Самолётом я лететь не могла, поэтому ехали поездом двое суток через Одессу. В Одессе только пересадка, без остановки на отдых. И этот последний путь в несколько часов был самым сложным. Из-за тряски в поезде малыш боялся садиться на горшок, колготок и трусиков уже не хватало, а подгузников в то время не было. Выносила я его, завёрнутого в одеяло, практически голым.
     Радостным событием было то, что Алька в Кишинёве начал ходить. Он очень интересно ползал: одну ножку поджимал под себя, а другой быстро отталкивался, ну точно Маугли. Малыш долго боялся сделать первый шаг, а тут вдруг встал и побежал. И после этого всё время бегал.

     Итак, через три года я всё же решилась опять начать работу в школе, хотя врачи категорически были против, убеждая, что после таких родов не стоит шутить со здоровьем. Но как отказаться, когда как раз во дворе нашего дома открылась прекрасная новая школа и мне предложили ставку учителя. Эти годы были очень интересными, насыщенными различными ситуациями, как положительными, так и отрицательными.
     В первый год мне дали один десятый класс, один девятый и один седьмой. Работать было сложно, особенно в седьмом. Учеников почти сорок, большинство мальчишки. Да и десятый класс не из лёгких – подготовка к экзаменам всегда ответственна и требует особой тщательности, к тому же, именно за этот год надо обучить детей писать сочинение большого объёма, что демонстрировало знание темы учеником.
     В десятом «Б», где я была ещё и классным руководителем, работать было интересно. Ребята умненькие, учились прилежно, многие старались получить хорошие аттестаты. Подстёгивало и то, что золотые медалисты могли без экзаменов поступать в высшее учебное заведение, остальным преимущество при поступлении давал суммарный балл в аттестате зрелости.
     Класс был дружным, инциденты случались редко. Вот только один ученик был уж очень непредсказуем. Высокий красивый русский парень, но, как говорят, без царя в голове, кулаки часто чесались, затевал драку с ребятами из других классов. Для наведения порядка, как правило, звали учителя-политрука, он быстро приводил всех в надлежащий вид. Пару раз и мне приходилось буквально разнимать дерущихся. И вспоминать об этом теперь даже смешно. Ведь я была почти на голову ниже и, безусловно, слабее этих обозлённых парней, от удара кулака которых могла бы здорово пострадать. Да что я. Директор школы, будучи беременной, однажды смело бросилась в эту толпу. Страшно подумать, что могло бы случиться, не рассчитай кто-нибудь из дерущихся своего удара. Но всё, к счастью, обходилось. Потом очередные нравоучения в классе, вызов родителей… И всё-таки Сашка был добрым, открытым, было в нём какое-то очарование, привлекающее одноклассниц и одноклассников.
     Наступила весна, приближались экзамены, подготовка шла полным ходом. Однажды я возвращалась домой, в коридоре перед дверью лежала какая-то большая тёмная гора. Быстро зажгла свет, – а это пионы. Мы с мамой перенесли их ванну, предварительно налив в неё воды. Через несколько минут все вазы были заполнены этими чудесными цветами, а дом заливал потрясающий запах. Позднее узнала, что несколько ребят во главе с Сашей съездили на дачные участки и нарвали там эти изысканные цветы. Представляю, какой ущерб принесли мои любимые детки садоводам. Но как ругать за этот поступок?!
     Пионы – самые мои любимые цветы. (Очень жалко, что в Израиле они не растут.) А в дни экзаменов букетами просто усыпали классы, и педагоги уходили домой с огромными охапками цветов.
     Прошло столько лет, а я хорошо помню эти экзаменационные часы. В чистом классе (родители выпускников, как правило, делали побелку) красивые мальчики и девочки корпели над сочинением. На столе обязательно стоял букет пионов, за столом очень серьёзная комиссия, завуч Антонина Ивановна Голованова, учитель из какого-нибудь класса, и я. В то время классный руководитель и учитель-предметник имели право присутствовать на экзаменах.
     Сочинение писали шесть часов. Сначала надо было написать на черновике, а потом перенести на чистые листы. Предлагались три темы: две по произведениям школьной программы, одна – свободная.
     Помните, как в кинофильме «Доживём до понедельника» учительница по русскому языку сокрушалась, как написали её ученики, – одно сочинение по Катерине («Гроза»), другое – по Базарову («Отцы и дети»), а все остальные – о счастье. Я могу «гордиться» – о счастье никто не писал, да оно и не было предложено. Зато больше половины выбрали тему по роману Шолохова «Поднятая целина» и по «Малой земле» Брежнева.
     Ох уж эта «Малая земля»! Грешна, но сама её читала как-то отрывками и даже не помню, как преподносила на уроках. Но, по-видимому, хорошо, если несколько учеников всё же взялись писать сочинение по этому произведению. Конечно, эту тему предложили (правильнее сказать порекомендовали!) писать отличникам, поскольку она придавала вес оценке, а главное (и это я поняла позже!) – поставить за сочинение с такой темой плохую отметку было бы ошибкой для проверяющих.
     Что ж, если уж я затронула такую тайну, то открою и другую. Педагоги проверяли двумя ручками. Одна с красными чернилами, другая с синими. Для этого все новые, купленные специально для экзамена, ручки с синими чернилами выдавались перед началом ученикам и экзаменаторам.
     Если ученик допускал меньше пяти ошибок, синяя ручка в ход не шла, а вот если больше – то надо было исправлять, а тут уж необходимо мастерство ювелира. С синтаксическими ошибками дело несложное, а вот с грамматическими… Короче, все ученики должны сдать экзамен, и точка. А школа отрапортовать об успешном окончании госэкзаменов.
     Но и это ещё не предел. Заранее были известны ученики, которые шли на золотую медаль. К ним относились с особой осторожностью. И, наверное, этому есть оправдание. Как правило, ребята были толковые, дисциплинированные, школьную программу знали всегда на «отлично». Устные экзамены можно не столь строго оценивать. А вот сочинение… Недаром говорят: что написано пером, не вырубишь топором.
     Сочинения отличников проверяли три экзаменатора. Сначала педагог-предметник, затем помощник, а потом завуч. Несколько слов хочу сказать об Антонине Ивановне. Дети её боялись и не любили, даже прозвище ей дали ГАИ. Крутая, жёсткая, громогласная, не дай бог попасть к ней на ковёр. На её уроках стояла мёртвая тишина. Сама я частенько от неё страдала. Она была моим куратором, приходила на уроки русского языка, после чего делала полный разгром, если что-то не нравилось, а ей всегда что-то не нравилось. Зато, как потом сама призналась, ходила ко мне на уроки литературы перенимать опыт. Я тоже часто посещала её уроки, видела её высочайший профессионализм и многому научилась.
     Уже будучи в Израиле, узнала, что на пенсии А.И. очень бедствовала, продавала какую-то зелень на углу. Однажды её увидел бывший ученик, который всё время мечтал о том, чтобы подойти к ней и вылить всю ненависть, накопившуюся за школьные годы. И вот теперь, увидев бедную старуху, оторопел и прошёл мимо, так ничего и не сказав. Да, в этом вся правда жизни. 
     Так вот, что касается того сочинения. В нём нашли пару ошибок, причём грамматических. Исправить очень сложно. И тогда завуч сказала, чтобы я срочно вызвала ученика в школу. Мы посадили его в классе, вынули эти злополучные страницы и заставили их переписать. Парень получил свои пять баллов. Естественно, об этом никто не знал и даже не догадывался. Золотой медалист поступил в ВУЗ без экзаменов, кажется, стал прекрасным специалистом. Так что, думаю, жалеть об этом маленьком педагогическом грехе не стоит.
     Выпускной бал был весёлым, красивым, выступления и педагогов, и выпускников отличались большой нежностью. 10 «Б» спел песню на музыку Людмилы Пахмутовой, но на свои стихи (кажется, им помогали родители). За год до этого в Москве проходили летние олимпийские игры (с 19 июля по 3 августа 1980 года), композитор и её супруг написала прощальную песню к их закрытию.

     Краткая справка.
     Официальное название – Игры XXII Олимпиады – проходили в Москве, столице СССР. Это были первые в истории Олимпийские игры на территории Восточной Европы, а также первые Олимпийские игры, проведённые в социалистической стране. Часть соревнований Олимпиады-1980 проводилась в других городах Советского Союза, а именно: парусные регаты стартовали в Таллинне; предварительные игры и четвертьфиналы  футбольного турнира состоялись в Киеве,  Ленинграде и Минске; соревнования по пулевой стрельбе прошли на стрельбище «Динамо» в подмосковных Мытищах.
     Игры известны тем, что более 50 стран бойкотировали Олимпиаду в связи с вводом в 1979 году советских войск в Афганистан. Некоторые спортсмены из стран, бойкотировавших Игры, всё же приехали в Москву и выступали под олимпийским флагом.

     Все ещё помнили и улетающего Мишку, и эту чудесную музыку, на которую в дальнейшем писали свои слова. Так сделали и выпускники моего 10 «Б»:
 
     В коридорах становится тише.
     Смолк заливистый школьный звонок.
     Мы сегодня под этою крышей
     Завершаем прощальный урок.

     Стены милого школьного зданья,
     Покидаем мы вас навсегда.
     За добром, за советом, за знаньем
     Десять лет мы ходили сюда.
            
     Десять лет пролетели так скоро
     В повседневных делах и борьбе.
     До свиданья, любимая школа,
     За науку спасибо тебе.
     И т.д.

     Но наиболее тёплые воспоминания у меня остались от 9 «В» класса. Этот класс я приняла в марте 1982 года, когда он был ещё 7-м. Начало было не очень радостным. Число учащихся больше тридцати, в основном, мальчишки. Что греха таить, с дисциплиной не всегда справлялась, особенно на уроках русского языка. Но детский коллектив (правильнее сказать, отроческий коллектив) всегда сложный орешек для педагогов. Зато если полюбят – ты будешь их кумиром на долгие годы, возможно, и после школы, в их взрослой жизни.
     Но для этого надо самому принять, понять и полюбить этих шалопаев. Со мной так и получилось. Я полюбила мальчиков и девочек, таких разных, но таких открытых для моих воспитательских усилий.
     Даже не будучи классным руководителем, я старалась как можно чаще быть с ними, а как педагог по литературе сама была заинтересована дать своим питомцам больше, чем было в школьной про-грамме. Времени я не чувствовала, и порой муж не выдерживал и говорил с сарказмом, не принести ли мне раскладушку в школу. Особенно так было во время подготовки к постановке, посвящённой блокадному Ленинграду. Именно с этим классом мне захотелось осуществить серьёзный проект. Ребята с удовольствием пели, читали стихи, записи из дневника Тани Савичевой.
 
     Краткая справка.
     Таня Савичева. Школьница, которая с начала блокады Ленинграда стала вести дневник в записной книжке. Почти вся семья Тани Савичевой погибла в период с декабря 1941 года по май 1942 года. В её дневнике девять страниц, на шести из которых даты смерти близких людей – матери, бабушки, сестры, брата и двух дядей. Сама Таня умерла уже в эвакуации. Блокаду пережили только её старшие сестра Нина и брат Михаил, благодаря которым дневник Тани уцелел и стал одним из символов Великой Отечественной войны.

     В истории еврейского народа есть такая же чудная девочка – Анна Франк, её дневник знают в Израиле и других странах мира, где изучают страшные страницы Второй мировой войны, связанные с Холокостом. В России о дневнике знали, но в школах вообще не изучали тему о Холокосте. Зато была своя девочка из блокадного Ленинграда, историю которой изучали в то время по школьной программе (не знаю, продолжается ли это сейчас). Мы решили поведать о ней чуть больше, и это, похоже, удалось. Мои маленькие артисты сумели донести до сверстников в зале, да и до взрослых, ту боль, которую они сами прочувствовали, все те переживания, которыми были охвачены. По-видимому, им это доставалось тоже нелегко, некоторые еле сдерживали слёзы.
     Постановка имела колоссальный успех. Ребят поздравляли, меня благодарило начальство за проделанную работу педагога-литератора. К тому же, оказалось, что на этом вечере присутствовали педагоги из пединститута, и одна дама предложила мне сотрудничество в написании её диссертации по внеклассной работе. 
     Это было лестно. Но жизнь распорядилась по-другому. Через год я оставила школу навсегда. Правда, с учениками этого класса до окончания ими школы я ещё несколько лет была тесно связана. Они приходили ко мне домой, мы устраивали приятные посиделки, они выкладывали последние школьные новости, шутили, играли в какие-то игры. Пили чай. Встречи всегда были очень весёлыми и приятными. Мы начали оформлять свой альбом, куда вставляли фотографии, делали всевозможные шуточные записи. (Этот альбом я взяла с собой в Израиль и с удовольствием пересматриваю на досуге.)
     Но пришло время расставаться – после окончания школы многие стремились поступить в институты, начать работу. Всё реже я их видела, они уже не звонили и не приходили.
     Наши пути навсегда разошлись.
 
     И вдруг в 2014 году со мной связалась Рита Промахина, мы начали переписку. А в 2015 году в журнале «Начало» №14 мы опубликовали её первое произведение «Израиль глазами путешественников». Она же помогла мне с воспоминаниями о том времени, когда я была учителем в их классе, а затем и классным руководителем.
А ещё было приятно узнать, что дети не дали мне прозвища, как многим другим учителям, а просто звали ао имени.
     Рита написала обо всех ребятах после окончания школы. Просматривая эти записи, ловила себя на мысли, как важно учить детей не просто школьным предметам, а видению своего предназначения на этой земле. Ведь понятно, что у каждого своя жизнь, но как суметь правильно найти собственный путь, найти себя, не потеряться, не упасть, не растратиться по пустякам. В школе этому, к сожалению, не учат, даже внеклассного предмета такого нет.
     Могу порадоваться тому, что в основном ученики этого класса нашли свой путь, достигли определённых высот, обрели семейное счастье. Например, Олег Белов, который уже в постановке показал себя неординарным ребёнком. Он играл на гитаре, прекрасно пел, изумительно декламировал текст.

     Краткая справка.
     Олег Белов. Заслуженный артист России, народный артист Самарской губернии, артист Самарского театра драмы. Личность широко известная не только в театральных кругах Самары. Олег довольно много лет преподавал театральное искусство в средних учебных заведениях города. Снимался в рекламных роликах. Участвовал в различных профессиональных конкурсах. Множество ключевых и главных ролей в драмтеатре. Работал он и в других театрах города и не только. У него 3 моноспектакля: «До третьих петухов» по Шукшину (есть на ютюбе), «Холстомер» по Толстому и из последних – «Пришли те, кто пришли» по пьесе Саши Соколова «Школа дураков».
     Несколько лет назад в Израиле гастролировал Куйбышевский драматический театр. Я встречалась с Олегом в Ашдоде на спектакле «Шесть блюд из одной курицы». Но моноспектакль «До третьих петухов» с его участием у нас в стране отменили, посчитав Шукшина антисемитским писателем. Смешно, но ничего не поделать, бывают и у наших устроителей мозги набекрень.
     Два с половиной года назад с Олегом случилась беда – у него был инсульт, его парализовало, он был в коме, было 2 операции с трепанацией черепа, возвращение из комы, восстановление. Надо было всему учиться заново, заново не только ходить, говорить, но осознавать себя в новых физических реалиях (у Олега ограничена двигательная активность с левой стороны, не работают левые рука и нога). Надо было понять, как и, главное, чем жить дальше! Олег был очень благодарен всем тем людям, кто желал ему выздоровления! Говорит, что это их молитвы и старания его жены и врачей спасли его! Сейчас он ведёт весьма активную творческую жизнь, занят в спектаклях драмтеатра, в том числе у него моноспектакль, он участвует в различных творческих проектах – например, в совместной постановке с филармонией «На белом свете», где детям в форме сказки рассказывают о музыкальных инструментах и музыкантах. Олег участвует в проекте реабилитации душевнобольных людей с помощью театральных постановок. Он режиссёр, сценарист и постановщик небольшой труппы самодеятельных актёров психбольницы. Они поставили уже 3 спектакля, ездили с ними на конкурсы. Самарская программа реабилитации, включающая в себя элемент театротерапии, совсем недавно была признана лучшей и наиболее эффективной на каком-то там врачебном форуме.
В общем, Олег большая умница!

     И всё-таки что-то упорно выталкивало меня из школы, из профессии педагога. Возможно, это судьба. Пережить, впитать большой материал для будущих книг и воспоминаний. А потом стать редактором, писателем… Это как раз то, о чём я говорила выше – своё предназначение.
 
     Хотелось бы отметить, что до того, о чём сейчас пойдёт речь, я не верила ни в какие приметы, не говоря уже о том, что понятие маятника пришло ко мне после таких событий, в которые даже трудно было поверить. Но они были в моей жизни. Первый случай связан именно с этой школой, как оказалось, в последний год работы.
Всё началось в день, когда умер Брежнев (10 ноября 1982 года). Был объявлен траур. Вообще, Леонид Ильич своей кончиной открыл как бы особую страницу в календаре – день очередного всеобщего траура, который на протяжении нескольких лет устойчиво давал о себе знать очередными похоронами очередного вождя народов.
Естественно, в этот день никто не мог работать, все были приклеены к телевизору, высчитывая и гадая, кто будет следующим. А любители классической музыки могли насладиться ею. Так как это траурное представление продолжалось в течение нескольких дней (по христианскому обычаю процесс захоронения идёт в течение трёх дней), по телевизору показывали только этот сюжет (да и канал-то был всего один!). Поэтому, когда однажды моего сына спросили, что любит смотреть его дедушка по телевизору, малыш с гордостью ответил: «Похороны Брежнева». В то время за такой честный ответ, даже в устах ребёнка, мой отец, коммунист с большим стажем, мог бы хорошо получить по мозгам. К счастью, это уже был тот период, когда на подобные высказывания стали смотреть сквозь пальцы и не придавать особого значения словам ребёнка. Но в моей жизни этот день стал по-настоящему траурным.
     В школе, как и положено по Уставу, тоже объявили траурную линейку, а после неё лучшие представители каждого класса должны были отстоять у бюста Л.И.Б. ещё по полчаса. Из моего девятого «Б» были отобраны пять комсомольцев. Первым на пост должен был вступить Женя Пирогов. Но когда я ему об этом сказала, он вдруг дерзко бросил мне:
     – Он что, мой родной папа?
     Я стала объяснять ему, почему он должен отстоять на посту. Но юноша категорически отказался, сославшись на тренировку. Тогда я ему сказала:
     – Что ж, поговори со своей мамой. Может, она тебе объяснит.
     Конечно, с высоты сегодняшнего положения, можно даже сказать, что мальчик быстрее меня почувствовал ветер перемен. Но если бы это было именно так... К сожалению, это не ветер перемен навеял противодействие мне, а нарастающая ненависть, посеянная его же мамой. Реакция последовала абсолютно невероятная.
На следующий же день меня вызвала к себе директриса и после нескольких вопросов объяснила, что я, дескать, применила к ребёнку методы сталинских времён. И мне срочно нужно что-то сделать, чтобы замять этот инцидент с мамашей.
     Сначала я подумала, что это какое-то недоразумение и попросила юношу передать его маме, чтобы она срочно зашла в школу. Та не явилась, а вместо этого меня опять вызвала к себе директриса и попросила отказаться от этого класса. Но класс мне нравился, я вложила много сил в воспитание и обучение этих детей и не хотела их оставлять. Больше того, я была уверена, что и дети меня любят.
     Директор убеждала, что мне не дадут спокойно работать, и удивлялась моему непониманию ситуации. А я действительно терялась в догадках, что же стало настоящей причиной такой ненависти со стороны этой мамаши ко мне, если она любыми путями решила выжить меня из этого класса.
     Помню, как директор меня, молодую учительницу, учила, что есть такие ситуации, от которых лучше уйти. Что будут ещё любимые ученики. Наконец, она обещала, что на следующий год мне предоставят любой класс, который захочу. Но сложность состояла в том, что я не знала, как поступить, ведь написать заявление об отказе от этого класса у меня не поднималась рука, потому что большая группа детей была на моей стороне и просила не отказываться от них. Они подключили родителей, которые также старались помочь мне в этой ситуации.
     Я возвращалась в класс, а пол уходил у меня из-под ног. Я шла давать урок в 9 «Б». Несколько секунд стояла у двери, пересиливая страх. Наконец, вошла, сделав вид, что ничего не случилось. Урок немного успокоил. И мне даже стало казаться, что всё позади. Но на следующее утро…
     На следующее утро к нам в школу пришла с проверкой представительница из районо. Она просидела у меня на уроке и вынесла резюме: учительница так сложно объясняет, что многие дети её просто не понимают. Поэтому рекомендация – отстранить меня от работы.
     Надо отдать должное ребятам, они очень старались. Но обстановка в классе с каждым днём становилась всё тяжелее и тяжелее. Вдруг я стала замечать, что некоторые юноши, которые раньше даже рядом не садились с Женей, теперь заискивающе заглядывают ему в глаза и ждут, что он скажет. Некоторые стали избегать меня. На уроках не поднимали рук и старались уклониться от ответов. Но была и другая группа, которая постоянно поддерживала меня, прося только об одном – не сдаваться. И я держалась.
     Постепенно стала раскрываться причина, по которой меня так невзлюбила мать Евгения. Будучи человеком далеко неглупым, пробивным, очень напористым, она в своё время, познакомившись с моим отцом и узнав его положение, решила этим воспользоваться, чтобы легко защитить диссертацию и получить место на престижной кафедре в университете. Но папа не поддался её чарам и отказался помогать. Вот теперь пришёл её черёд попортить нервы неблагодарному мужчине. А поскольку она знала, как мой отец меня любит, она и воспользовалась этим случаем. Не забыта была и моя национальность, с которой никак нельзя преподавать русский язык и литературу.
     Узнав об этом, папа сам пошёл к ней, чтобы всё уладить. Но, по-видимому, было уже поздно. Женщина была в таком гневе, что просто дала ему от ворот поворот, потребовав жертвы.
     Отец решил искать правосудия. Он пошёл в райком партии к первому секретарю. Тот внимательно его выслушал и обещал во всём разобраться. Тут же подняв трубку, переговорил с несколькими нижестоящими чинами, после чего извинился, что помочь не может, так как история очень запутанная, и предложил всё спустить на тормозах.
Но об этом папа тогда не сказал мне, по-видимому, потому что сам видел дальше меня, чувствовал какую-то свою вину (собственно, в чём?) и очень переживал за те унижения, которые пришлось ему пережить.
     Наконец, меня снова вызвала к себе директор. В её кабинете уже сидела завуч – А.И.Г, которая обратилась ко мне:
     – Дорогая моя! – (От неё я услышала такие слова?!) – Вы видите, что ситуация в классе очень нездоровая. Вас мучают. Дети, вместо того, чтобы учиться, занимаются разборками. Родители волнуются. Наконец, сегодня нас предупредили, что если в течение двух дней вы не откажетесь от класса, в школу пришлют общегородскую комиссию. А вы знаете, что это для всего педагогического коллектива?! – она как будто задохнулась и даже перестала говорить, вероятно, представив весь ужас предстоящей проверки.
     – Посмотрите на меня! – чуть не плача, обратилась ко мне директор. – Я на седьмом месяце беременности. Я просто не выдержу всех этих проверок.
     Дальше биться и что-то доказывать было бы просто непорядочно. В конце концов, я тоже совсем недавно была в её положении. Мне ли её не понять? Договор был такой: я напишу просьбу о прекращении преподавания в этом классе, а директор лишает меня классного руководства. На том и порешили. Вести уроки в этот день было выше моих сил, меня отпустили домой. Вечером состоялось родительское собрание – без меня, на котором директор представила классу нового учителя и новую классную руководительницу.
     А в полночь я стояла на кухне у раскрытого окна. Мне было ужасно больно, и, глядя куда-то ввысь, я вдруг как молитву проговорила:
– Боже! Сделай так, чтобы этим людям когда-нибудь стало так же плохо, как мне сейчас!
     Хотелось правосудия. И оно пришло. Пришло не сразу. Я уже не работала в школе. Даже предоставленный на следующий год для классного руководства выбранный мною класс (как раз этот самый мой любимый 9-В) не принёс успокоения. Я выдохлась. Во мне всё перевернулось. Я перегорела. Начались головные боли. Открылась язва. Школу пришлось оставить.

     Прошло семь лет. За эти годы многое изменилось. Умирали вожди. Приходили другие. Началась перестройка. Передвижка. Волны антисемитизма. Мы собирались в дорогу.
     И вот однажды в автобус, в котором я возвращалась с работы, вошла женщина и, вдруг увидев меня, бросилась, как к старой знакомой.
     – Здравствуйте. Вы не помните меня? – Она назвала себя. – Я так рада, что увидела вас! Мы все так виноваты перед вами!
     – Что вы! Всё уже прошло, – мне вовсе не хотелось теребить старое, особенно сейчас, когда настроение было чемоданное.
     – Вы больше не сердитесь на нас? – родительница даже просияла. – Да вы, наверное, не знаете, что случилось? – вдруг спросила она.
     – А что случилось?
     – Ой! Конечно, откуда вам знать? – вдруг перейдя на шёпот, затараторила она. – Ведь Женю-то убили. Знаете, какой ужас вскрылся? Он был в мафии. Там с кем-то не поделился. Они его и убили. Повесили в шахте лифта. А мать, представляете, та женщина, что устроила тогда эту травлю, даже не пришла хоронить своего сына.
     – О, Боже мой! – только и выдохнула я.
     – Вы уж не держите на нас зла! – и, увидев, что я собралась выходить, она схватила мою руку, и, как будто боясь, что так и уйду, не простив её, ещё раз умоляюще проговорила: – Простите нас!
     – Да-да! Всё нормально. Прощайте! – и, как ошпаренная, выскочила я из автобуса.
     Нет, я не желала такого конца никому. Но в ту ночь я раскачала маятник. И он качнулся.

                ***
     После таких грустных воспоминаний, хочу поделиться чем-нибудь приятным. А это, конечно, о воспитании моего сына.
     Не знаю, как у других матерей, но у меня детские годы Альберта вызывают только тёплые воспоминания, хотя было много нелёгких ситуаций, достаточно сказать, что как и другие малыши, он болел, падал, разбивал коленки и другие части тела. Но, тем не менее, рос каким-то светлым ребёнком, с самого первого дня прибытия домой малыш прекрасно спал ночью. Утром, часов в шесть, когда Игорь уходил на работу, я перекладывала Альку к себе в кровать, предварительно перепеленав, давала ему бутылочку с молоком, а затем уже вдвоём мы продолжали спать. Через пару часов вставали, бодрые и весёлые, делали зарядку, съедали завтрак.
     Здесь надо несколько слов сказать о том, чем питался мой сын. Дело в том, что он был искусственник, когда я лежала в реанимации, пришлось отказаться от кормления ребёнка моим грудным молоком, его кормили молоком рожениц.

     После выписки очень скоро нашли двух женщин, которые согласились сцеживать молоко и для моего сына. В то время в Советском Союзе не знали об искусственном питании, существовали только детские домовые кухни, где питание готовилось и разливалось по бутылочкам, но этим питанием можно было кормить ребёнка позже, начиная с трёх-четырёх месяцев. Оно было вкусным, и наш Аленька с удовольствием его ел, но позже. А в первый месяц-два нужно было молоко грудное. И вот каждое утро мой папа (то есть дед Борис) шёл за питание к одной из женщин и приносил свежее молоко, которым мы и кормили малыша. Но вскоре оказалось, что молоко одной из кормилиц очень жидкое, Алька недоедал, плакал. А потом случился казус, как потом выяснилось, женщина накануне выпила рюмку водки и заела её солёным огурцом. Утром после выпитого молока Альке стало плохо, его понесло, открылась рвота. Вызвали скорую помощь, которая определила, что у моего ребёнка дизентерия, и поместили в больницу. Тогда это было очень серьёзным заболеванием, и помещённые туда больные выйти могли только через месяц. К счастью, через несколько часов мой малыш пошёл на поправку, было ясно, что врачи ошиблись. Но врачебную ошибку никто не хотел признавать, и ребёнка каждые четыре часа носили на уколы. Причём уколы делали ему в головку. Я ревела с ним вместе и просила нас отпустить. Но карантин был очень строгий. Да это и понятно: детей в палате было много, все, кроме моего, были по-настоящему больны. Многие лежали без родителей, от жалости к ним приходилось самой давать им воды, а это значит, подвергать себя опасности, да и Альку. Наконец, моему колебанию пришёл конец. Это случилось после того, как ко мне в коридоре подошла какая-то женщина и поделилась своей болью. Оказалось, что ситуация с её ребёнком была серьёзнее, так как, пролежав в этом отделении, он заболел пневмонией и теперь переведён в другое отделение, где мучениям нет конца.
Решение пришло моментально. Я позвонила маме, мы решили выкрасть Альку из больницы.
     Стояла зима, на улице был мороз, мама приехала с одеялом, и мы, завернув малыша, вынесли из больницы. Конечно, поднялся скандал, требовали возвратить сына, маме позвонили на работу – она тогда работала в госпитале инвалидов Великой Отечественной войны – и потребовали разобраться с этой ситуацией. После разговора с начальником госпиталя, мама написала записку о том, что всю ответственность она берет на себя, а начальник распорядился выделить для больного ребёнка все необходимые лекарства.
     Пришлось отказаться от этой женщины и перейти дополнительно на питание из домовой кухни, к тому же мама сама варила внуку кашку, которую он с удовольствием ел.
     А со второй кормилицей мы подружились, она ещё некоторое время предоставляла нам молоко, мы иногда гуляли вместе с нашими малышами.
     Узнав о том, что я вяжу макраме, она попросила научить её этому искусству и вскоре обошла свою «учительницу». Когда мы уезжали в Израиль, она подарила мне изумительный круглый коврик. Он напоминает мне о добрых людях, которые в трудный момент нашей жизни пришли нам на помощь.
     Кстати, у меня тоже есть где-то в России молочная сестра. Когда моя мама была молода, она тоже поделилась своим молоком с какой-то женщиной. Возможно, эта доброта теперь возвратилась к её внуку.
     В связи с этим я приведу случай, чтобы немного развеселить читателя. Мама сцеживала молоко и оставляла его на столе в баночке. Однажды папа возвратился домой очень поздно, когда мама уже спала, и, недолго думая, сделал какао на этом молоке. А утром он сказал, что, похоже, молоко испортилось, так как было со специфическим вкусом.

     Алька рос очень смелым ребёнком. Легко и быстро освоил велосипед, а зимой любил кататься на санках с мальчишками с горки. Причём они цепляли одни санки за другие, получался паровозик, и скатывались с крутой горы на большое расстояние. По крышам гаражей я запретила ему прыгать, как только узнала, что он с друзьями уже попробовал это сделать. Зато лыжи он освоил быстро, можно сказать мгновенно. Когда первый раз надели ему лыжи, он потребовал, чтобы его поставили на горке, чтобы он скатился вниз. Мы не верили, что у него получится, но у него получилось очень хорошо, с первого раза. После чего он с удовольствием катался на них. Да и сейчас, когда он с его женой Ритой летают на лыжные курорты, получает большое удовольствие от катания.
     Алик очень хотел научиться плавать. Я привела его в бассейн. К нам вышел тренер и сразу сказал, что у моего сына ничего не получится. Я стала настаивать, чтобы он проверил его. Тот подвёл Алика к бассейну и толкнул его в воду. Ребёнок не испугался, но, конечно, плыть не сумел. «Вот видишь, – сказал мне тренер, – твой ребёнок не будет пловцом, а мы набираем перспективных детей». В Израиле мы отдали Альберта в спортивный кружок по плаванию, и очень скоро он прекрасно научился плавать.
     После неудачного похода в бассейн, мы решили отдать сына в кружок большого тенниса. Но и тут ничего не получилось. Придрались к его маленькому росту и щупленькому телосложению. К сожалению, вердикт моему спортивному ребёнку был вынесен в России однозначно: спортсменом быть не может. Конечно, можно было дать взятку, найти пути в обход, но заниматься этим нам казалось ниже нашего достоинства. В конце концов, в жизни спорт не так уж важен. Главное, как мы считали, учёба и знания.
     К тому же много времени уделялось музыке. С семи лет он учился в музыкальной школе, сам выбрав фортепьяно и легко пройдя вступительные экзамены, и окончил её очень успешно перед самым нашим выездом в Израиль.
     Алька не только играл школьную программу, но и сам сочинял очень красивые мелодии. Уже в Израиле на подаренные бабулей деньги мы купили ему синтезатор, и в нашем доме собиралась молодёжь, которая с удовольствием слушала моего сына. Одну из его мелодий «Прощание с родиной» в дальнейшем переложили на песню со словами на иврите Алекса Мильмана и аранжировкой Орена.
     К большому сожалению, с музыкой он порвал, по-видимому, навсегда, а очень обидно. Но, как говорится, чья б корова мычала… Я, увы, тоже плохой пример для подражания: окончив музыкальную школу, редко садилась к пианино, когда были ещё в России, а с переездом в Израиль навсегда оставила эти занятия. Сейчас очень сожалею об этом. Надеюсь, Орен не повторит нашу глупость и не оставит желания играть на синтезаторе.

     Пока я работала в школе, мой летний отпуск длился почти два месяца. Часть этого времени мы проводили дома, часть старались куда-нибудь уехать. Как правило, это были курорты Кавказа – Сочи, или Прибалтики – Друскининкай.

     Лето в городе – не очень приятное время, но мы старались его проводить весело. Гуляли в парках, ходили купаться на пляж. Волга была рядом, и купаться можно было каждый день, хотя температура воды редко достигала 20 градусов. Вечером, когда Игорь и папа возвращались домой с работы, мы спускались на берег всей семьёй. На пляже, как правило, встречали много знакомых и друзей, разговорам не было конца, расходиться не хотелось.
     Иногда нас приглашали наши друзья Матусовы к себе на дачу, которую им выделяли от завода, где работал отец Лены. Стоили дачные домики на целый сезон совсем недорого. Мой папа тоже мог бы взять такую временную дачу, но мы предпочитали не связываться с этим видом отдыха, так как в отличие от Матусовых считали, что ребёнок должен отдыхать с нами, если мы куда-нибудь уезжали на курорты. На дачу к друзьям, как правило, мы ездили с Алькой на несколько дней.
Вообще, как мне кажется, это очень удачный вид отдыха для родителей с маленькими детьми. Дачные домики находились в специальном очень зелёном районе за городом, обнесённом забором, как правило, состояли из одной-двух комнат с верандами. Детишки могли свободно бегать по всей территории, а родители либо отдыхать, либо заниматься хозяйством. В любое время можно было выйти за территорию и дойти до Волги. Вечерами ходили в гости в соседние домики, поболтать и, если у кого был телевизор, посмотреть передачи. Естественно, детям включались мультики.
Перед сном детей трудно было успокоить, да и мы сами были счастливы от встречи и весёлого времяпрепровождения. Неприятностью были только комары, которые слетались в диком множестве. Их отгоняли любыми способами, приходилось даже соглашаться на обкуривание, что с удовольствием делала моя любимая подружка Леночка. Совсем не помню, были ли в то время уже какие-то противокомариные мази или гжели.
Продукты привозили из дома на небольшой срок, если были маленькие холодильники, их можно было сохранить в течение трёх-четырёх дней, готовили на электрических плитках.
     Как правило, на даче жили матери или бабушки с детьми, отцы и дедушки приезжали либо к вечеру на пару часов, либо по воскресеньям.
В августе мы уезжали из Куйбышева.
     Однажды папа достал нам путёвки в летний санаторий в Лоо, под Сочи. Это было изумительное место, с хорошими просторными домиками, на берегу Чёрного моря. Утром мы бегали на пляж прямо в купальниках, вечером наблюдали за заходом солнца, предварительно приняв вечернее купание. Пляж был изумительный – мелкая галька. Правда, питание в столовке оказалось совсем не для наших желудков, пришлось искать дополнительные возможности приобрести продукты, чтобы мама могла готовить более съедобное для своих любимых чад. Летние дачные туалеты тоже очень напрягали. Особенно мы волновались за Альку, ведь он был ещё маленький, но садиться на горшок категорически отказывался. Малыш постоянно путал туалеты, считая, что буква «М» указывает, что это «мама», а значит, для женщин, естественно, нарывался на неприятности, когда влетал в женский туалет. Похоже, буква «Ж» не вызывала у него никаких ассоциаций.
     Алька быстро нашёл себе друзей, и мне часто приходилось бегать по территории искать своего сына. Однажды дети сами прибежали за мной с ужасным криком, что Алька повесился. Я бросилась за ними и увидела такую картину. На высоком заборе, держась за очень острые концы прутьев ручками, сидел мой ребёнок, обливаясь слезами. Оказалось, когда он перелезал через забор, сандалии застряли между железными прутьями. К счастью, я успела снять его до того, как он отцепил руки. Конечно, вся грудка сына была в крови от порезов, а ручки посинели от напряжения.
А однажды мы никак не могли найти детей на территории санатория. Нашли их на пляже в заграждении для лежаков. Кто-то подшутил над ними, сказав, что это клетки для зверей, которых скоро должны привезти. Малыши поверили и спрятались там, ожидая прибытия тигров. 
     После десятидневного пребывания в этом чудесном месте мы перебрались в Сочи в гостиницу «Приморская». В то время не всякий простой труженик мог себе позволить проживания в такой гостинице и не потому, что не было денег, а потому что для этого надо было получить протекцию. Так что и в этом случае, папины связи нам помогли.
     Я уже писала в разделе о детстве, что с ранних лет родители возили меня с собой, и в Сочи мы отдыхали несколько раз, но чаще останавливались в частном секторе, снимая комнату в каком-нибудь домике. Из удобств – летний туалет и душ где-нибудь в саду. Поэтому в основном мылись в душевых на пляже.
     Теперь в гостинице мы почувствовали огромную разницу. «Приморская» находилась очень близко к морю, в самом центре города, что позволяло делать вечерние прогулки до самой ночи без страха за свою жизнь. Сама гостиница в то время была люксовая, и, естественно, все блестело и не вызывало каких-либо проблем. Питание было отменное. Обедали мы в ресторане гостиницы, а завтракали – в буфете. Ужинали по ходу вечерней прогулки в каком-нибудь кафе или столовой.
     Сейчас читая про эту гостиницу, сожалею, что все изменилось не в лучшую сторону. В причинах разбираться – не моя задача. Понимаю, что за это время гостиница устарела, появились более комфортабельные, с улучшенными условиями. Но в то время это был волшебный отдых.
     К тому же для проживающих в гостинице предусматривались свои лежаки на пляже, что делало наш отдых ещё удобнее.
     Мой любвеобильный Алька, как всегда, искал себе подружку для времяпрепровождения. Поэтому, когда он куда-то вдруг пропадал из вида, я искала самую красивую девочку на пляже. Он был около неё.
     К сожалению, мой отдых заканчивался, надо было возвращаться в Куйбышев: начинался учебный год. А моя мама и Алик оставались в Сочи, переехав в другую гостиницу – «Сочи». Там тоже Алька однажды отчудил. Стоя у окна, он вдруг сорвался с места и выбежал из номера. Бабуля последовала за ним, но в коридоре его не оказалось. Дело в том, что в этой гостинице остановилась группа артистов-цыган. Само слово «цыгане» вызывало у бабули страх. Она стала нервничать и подняла шум. Конечно, все быстро выяснилось. Оказалось, что артисты привезли клетку с попугаями. И Алька, увидев её через окно, решил посмотреть поближе. Он постучал в номер, и его впустили.
     И всё-таки, как я теперь понимаю, при всех его шалостях он был не тяжёлым ребёнком, в целом слушался и мало доставлял хлопот. Поэтому бабуля с удовольствием отдыха с ним, как, впрочем, и мы.
 
    А сегодня День рождения Альберта. Ему 39 лет. Он отец семейства. У него два очаровательных сына, моих внука.

    В начале августа 2016 года Альберт и Рита решили показать своим детям Москву. Если до этого они ездили на отдых в Грецию и Кипр, то теперь пришло время узнать Россию, хотя бы её столицу. Они заказали два номера в гостинице «Космос» с учётом близости к метро и не очень дорогого жилья. Когда-то эта гостиница славилась своим уровнем. Теперь она уже далеко не высшего класса, но для проживания вполне приемлемая.
     Целый месяц до этого мы с Алькой прорабатывали маршруты и заказывали билеты, так чтобы легче и быстрее было добраться до того или иного аттракциона. Так, например, были заказаны билеты в «Оружейную палату» и цирк на Цветном бульваре.
Для Алика Москва была не только приятным воспоминанием о детстве, но и дополнение к тому, что он ещё не видел в свою бытность.
     Как-то получалось, что мы в основном возвращались в Куйбышев через Москву, когда ездили в республики Прибалтики, и за один-два дня мало что можно было увидеть. Пожалуй, только Красную Площадь, Старый Арбат и, конечно, посетить Детский мир, чтобы купить ребёнку подарок. Достать тогда билеты в панораму «Бородинской битвы» было совсем нереально. Желающих очень много, порой билеты продавались за несколько дней вперёд, а москвичам выдавались на рабочем месте.
     Поэтому в этот раз Альберт сразу запланировал посещение именно этого музея. К тому же совсем недалеко открылся целый мемориал на Поклонной горе, посвященный Великой Отечественной войне. И там тоже есть свои панорамы, причём сразу четырёх битв. Рисковать с билетами не стали и заказали ещё в Израиле.
При составлении программы решили повести их в музей «Космонавтики». Это оказалось очень правильным решением, потому что именно экспонаты этого музея вызвали у ребят большой интерес и восторг.
     По-настоящему завораживающим оказалось вечернее катание по Москве-реке на теплоходике фирмы «Рэдиссон». От ужина на нём же решили отказаться – дороговато, обошлись коктейлями. Ведь главное – вид, открывающийся с реки на ночную столицу, залитую огнями.
     Радостным мероприятием было представление в цирке на Цветном бульваре. Цирк животных в Израиле отсутствует из-за наших «зелёных» за равноправие животных. Конечно, это абсолютный абсурд, но, увы, пока он существует, даже кошек Куклачева нельзя привозить в Израиль. А ведь это представление было очень забавным и любимым маленькими зрителями, когда дрессировщик приехал в Израиль на ПМЖ со своими питомцами. Не знаю, где наши «зелёные» усмотрели издевательства над котами? Лучше бы помогли тем несчастными бездомным животным, которые шляются по улицам и погибают то под колесами машин, то от рук живодёров – их тоже у нас хватает.
     Дети были счастливы, впрочем, как и их родители, вспомнивших своё детство.
Москва удивила своей чистотой и огромным количеством туристов из Китая. Интересно, в наше время китайских туристов не было – Россия и Китай были врагами. Теперь, по-видимому, всё по-другому – меньше туристов из Европы, больше из Азии. Как, впрочем, и обсуживающего персонала в ресторанах и кафе. Много гастарбайтеров из бывших республик Средней Азии. Неудивительно, что юному гостю из Израиля трудно было понять, кто такой калмык, если он впервые в глаза увидел такое огромное количество китайцев, а тут еще и калмык, так похожий на них.
     Удивило моих детей (как торговых работников) обслуживание в магазинах. В Израиле никто не посмеет закрыть перед посетителем дверь, даже если он просто хочет зайти и поглазеть. В Москве с этим оказалось сложнее. Стоящие у входа красавцы амбалы не пропустят тебя внутрь, если сочтут твой наряд неподобающим для покупки в этом дорогом магазине. И тебе это скажут либо словами, либо жестами без обиняков. Например, мою невестку так и не пустили в дорогой обувной магазин, оценив её материальные возможности по внешности. Представляю, какой бы поднялся шум, если бы такое случилось в Израиле! Да, впрочем, это пустяки, не в этом, так в другом магазине туфельки были куплены. И тоже не за малые деньги. Ну как не вспомнить фильм «Красотка»?!

     Наверное, именно Московские похождения моих детей и внуков напомнили мне моё пребывание в столице, когда я проходила курсы повышения квалификации в Московском полиграфическом институте.
     Но для того, чтобы написать об этом событии, мне придётся сначала вспомнить, как проходила моя работа в редакционно-издательском отделе Куйбышевского экономического института.
     Оглядываясь назад, я все чаще убеждаюсь, что эти семь лет были для меня по-настоящему необходимы для моей дальнейшей деятельности, уже в Израиле, на посту редактора журнала «Начало». Не будь их, сложно сказать, как бы сложилась ситуация с созданием журнала, да и вся моя работа редактора и журналиста.
И об этом моя следующая часть воспоминаний.