Армейские байки часть вторая

                ЧАСТЬ ВТОРАЯ.  ГАУПВАХТА

                ЧУЖИЕ НАРЫ

В далеком 1984 году я восемь суток отсидел на гауптвахте. И сел ни за что. Можно сказать, по доброте душевной занял чужие нары.

А началось все 23 февраля: утром на разводе в честь праздника ефрейтору Исаеву из нашей роты объявили отпуск. Помнится, меня тоже поощрили за хорошую боевую работу. Меня всегда поощряли. Вот только эти поощрения чаще всего звучали так: «Снять ранее наложенное взыскание». С дисциплиной у меня постоянно были проблемы.

Я как-то заглянул в свое личное дело и хотел подсчитать, сколько раз командир роты объявлял мне трое суток ареста. А потом бросил – надоело. Тем более что после каждого наказание шло его снятие. Я думаю, командир роты опасался меня отправлять на гауптвахту: я был единственным оператором выносного индикатора кругового обзора, и заменить меня было неким. И вдруг объявят «Готовность №1»? А я на гауптвахте! И если наша часть накосячит, то вслед за мной туда отправится и командир роты.

Так вот, 23 февраля мы с Исаевым стали именинниками дня и тут же заступили в наряд: он караульным, я – дежурным по роте. А караульный до отбоя должен был ходить без автомата по асфальтированной дорожке от казармы до ворот и обратно. На этой же дорожке мы бегали стометровку, а потому на ней были разметки «старт» и «финиш». И командир роты старший лейтенант Силов давно постановил: переступать эти разметки караульный не имеет права! Зачем нужны были такие ограничения, никто не знал. Уверен, что не знал и сам Силов.
Просто нашла на него такая блажь.

Перед отбоем командир роты пришел на вечернюю поверку и тут же дал мне указание:
- Снимай Исаева с наряда, он нарушил маршрут движения, на целых три шага заступил за черту! Завтра он поедет на гауптвахту!

После чего отбыл домой – отмечать праздник.

Но приказать легко, а выполнить приказ куда сложнее. Часть у нас была маленькая – отдельная радиолокационная рота. Но называлась она ротой, а по количеству солдат – меньше взвода, тридцати человек у нас не набиралось. Так что на утреннем построении прапорщиков и офицеров стояло больше, чем солдат: кто-то был на дежурстве на радиолокационной станции, кто-то в наряде. Тех же, кому доверяли автомат, было еще меньше, а потому караульные ходили в наряд через день. Так же, собственно, как и дежурные по роте.

И как я могу поставить в наряд человека, который только что сменился? Да еще и Исаев стал просить:
- Не снимай меня с наряда, я не нарушал маршрута! Ты же знаешь, он меня не любит, вот и придумал нарушение, чтобы в отпуск меня не отпускать! А завтра он сам все это забудет!

На том и порешили. Вот только командир ничего не забыл. Утром пришел, а Исаев в наряде! И сразу же командир роты ко мне с претензией: почему я не выполнил его приказ?

Я ему и ответил:
- Да потому, что не было никакого нарушения маршрута движения!

 Ну, и дальше пару слов без протокола…

- Не нарушал, говоришь? – возразил командир роты. – А давай у самого Исаева и спросим! И если он все-таки нарушил, то на гауптвахту поедешь ты!

Я, наивный человек, согласился. Вызвали Исаева. И он, опустив голову, признался, что маршрут нарушил и готов понести за это самое суровое наказание. И сразу же после этих слов Силов ефрейтора Исаева амнистировал, и вскоре Исаев уехал в отпуск.

А я поехал на гауптвахту. На трое суток – более сурового наказания командир роты не имел права назначать.

                СРОК ЗАКЛЮЧЕНИЯ

Когда меня увозили на гауптвахту, один мой пронырливый товарищ мне посоветовал:
- Задержись там как можно дольше! А когда начнется боевая работа, пусть командир себе локти кусает!

Я последовал этому совету, тем более что задержаться – без проблем!
Начальник гауптвахты имел права добавить срок заключения – если не ошибаюсь, до трех недель.

И добавлял! Сам я не был тому свидетелем, но рассказывали: утром построит он арестованных и спрашивает:
- Кому сегодня выходить?

Какой-нибудь новичок поддается на провокацию и говорит:
- Мне!
- А тебе когда выходить? - спрашивает начальник гауптвахты.
- Пятого числа, то есть сегодня.
- Значит, выйдешь двадцать пятого!

На следующий день тот же вопрос:
- Кому сегодня выходить?

Но все уже молчат. Подойдет начальник к солдату, которому сегодня освобождаться, и спрашивает:
- Ты когда выходишь?
- Не знаю! - отвечает солдат.
- Значит, выйдешь сегодня!

Что вам рассказать про те благословенные дни? Никогда больше: ни до гауптвахты, ни после нее – я в своей жизни так не смеялся. Уж больно много там сидело «артистов разговорного жанра». Им бы на сцену, а их за решетку! А потому не спрашивайте меня, где находятся самые талантливые люди! Вы уже и сами догадались!..

Поначалу, правда, «артистов» было мало: три человека на всю гауптвахту. Я, еще один сержант, но из внутренних войск, и рядовой из стройбата, успевший, кстати, перед армией отсидеть на зоне. Дело в том, что перед праздниками на гауптвахте объявлялась амнистия: всех арестованных отправляли «по домам». А мы прибыли после праздника, в пятницу. А суббота и воскресенье на гауптвахте «неприемные дни». И мы три дня – втроем!

Нам-то, сержантам, было попроще: мы сидели вдвоем в сержантской камере, а стройбатовец – один. В камере – тоска: стол, табуретка, нары, которые днем пристегивались к стене, на окне, естественно, решетка. Не прилечь, не почитать! Среди чтива – только Устав, от которого и в части тошнило. И мы могли лишь разговаривать.

Вот только младший сержант вскоре надерзил начальнику гауптвахты и был отправлен в «одиночку». И, по сути, в «одиночке» оказался каждый из нас.
Но зато нас регулярно выводили на плац заниматься строевой подготовкой. Но начальник гауптвахты хотел, чтобы мы тянули носок и чеканили шаг, а мы этого не хотели. За что каждый из нас тут же дополнительно получил еще по пять суток ареста.

На плацу рядовой и устраивал «концерты» - рассказывал различные забавные истории. Вот одна из них. Молодому офицеру поручили двух солдат отвезти на гауптвахту, а где она находится, толком не объяснили. А в городе Шяуляе, где я служил, напротив гауптвахты находилась известная тюрьма – в ней, кстати, при немцах сидел Константин Воробьев, автор повестей «Крик», «Убиты под Москвой», «Это мы, Господи!,,» Вот офицер и привел солдат прямиком в тюрьму.

Ворота открыла женщина-надзиратель.
- О, солдатиков привезли! – то ли удивилась, то ли обрадовалась она. – И какой у них срок?
- По десять каждому!
- Ничего себе! И за что так много?
- За дело!
- Так они еще и в погонах! - возмутилась женщина. И тут же погоны с солдат сорвала.

В общем, это оказались не самые приятные минуты в жизни тех солдат: охрана с собаками, колючая проволока, многоэтажное здание с зарешеченными окнами...

Когда же все разъяснилось, женщина была в бешенстве – и едва вместо солдат не сел в тюрьму сам офицер. Но ему на губе еще пришлось солдатам пришивать погоны: сами они, естественно, делать этого не собирались, а на гауптвахте с нарушением формы одежды сидеть не разрешалось. Начальник гауптвахты не принимал солдат даже с грязным воротничком.

Добавлю еще, что и без взятки на гауптвахту никого не принимали. Так что если командир какой-нибудь части хотел посадить своего солдата, должен был начальнику гауптвахты заплатить. Но платил, естественно, не из своего кармана, а рассчитывался казенным имуществом: мылом, консервами, обмундированием… Например, после того, как наша рота побывала под Астраханью на полигоне, начальник губы объедался арбузами и дынями – знал, что наши офицеры привезли их в большом количестве, и пользовался своим служебным положением.

Учил нас рядовой из стройбата, как «косить» от губы. Для начала надо попасть в «одиночку». Затем рисуешь на стене телевизор, в нем волка и зайца – и смотри этот «телевизор» несколько часов, не отрываясь. Тебя отправят в «психушку» на проверку, а в «психушке» - понимающий доктор. И ты в родной части!

Еще один вариант – вешаться! Не всерьез, конечно, а так, чтобы тебя спасли. Но этот вариант стройбатовец рекомендовал лишь в крайнем случае. А то, говорил он, некоторые мнимые самоубийства заканчивались неудачно…

К слову, кормили на гауптвахте прилично – лучше, чем в нашей части. А я, хотя и был сержантом, получил «блатную» должность – посудомоя. Рядовому из стройбата ее не доверили. И мне хоть на короткое время это помогало избегать строевой подготовки.

А в понедельник прибыло пополнение, и меня из посудомоев поперли.
Назначили, как и положено, рядового. Но зато стало еще веселее!

Помню, как один узбек, который плохо говорил по-русски, не пожелал после ужина идти на строевую, тихонько пристроился к посудомою и стал ему помогать – мыть посуду. А затем мы, шагающие по плацу, увидели такую картину: узбек пулей вылетел из гауптвахты и стал бегать по кругу. Позже истинный посудомой рассказал нам, что случилось. На кухню зашел начальник гауптвахты и спросил у узбека:
- Ты что здесь делаешь?
- Я посуда мой, - ответил он.
- Посудомой, что ли?
- Нет, я ПОСУДА МОЙ!
- Тогда бегом! - последовал приказ.

И солдат побежал, не успев домыть посуду.

Водили нас и на работу. И никогда мне не забыть, как мы с младшим сержантом из внутренних войск целый день долбили мерзлую землю, но смогли выкопать канаву глубиной сантиметров в десять. А рядом с нами солдаты из стройбата закопались с головой. Так что правильно говорилось в те времена: два солдата из стройбата заменяют экскаватор…

И за плохую работу нам добавили еще по десять суток, кажется…

Но, как уже сказано, отсидел я только восемь. Были выборы в Верховный совет, а вместе с выборами – и амнистия. И как же после этого я люблю всяческие выборы! Да и слово «амнистия» до сих пор ласкает слух, хотя в своей жизни я с амнистией больше не сталкивался.

И вот еще что: пока я сидел, никакой боевой работы в нашей части не было. Так что командиру роты повезло. Но больше отправлять меня на гауптвахту он не решался…

В общем, я так вам скажу: ничего страшного на гауптвахте нет. Но на свободе все-таки лучше! Даже если это очень ограниченная свобода, какой она и бывает в армии…