Армейские байки часть пятая

                ЧАСТЬ ПЯТАЯ. МОИ СОСЛУЖИВЦЫ

                БОКС

Сергей Лозенко, как и я, был из Казахстана – правда, не из Кустанайской области, а из Петропавловска. Но все равно – земляк. Где-то через полгода после того, как я оказался в роте, мы с ним крепко сдружились.

Человек он был добродушный: имея первый разряд по боксу и будучи старослужащим, никогда не «гонял» молодых солдат – «духов», как их у нас называли.

Однажды он даже попытался взять под защиту одного «духа». Тот парень был из Риги, говорили – сын заместителя министра Латвийской ССР, а потому, попав в армию, оказался не в своей среде. Он вечно ходил грязный, таскал из кухни черный хлеб, своими посылками из дома никогда не делился, а прятал их на фельдшерском пункте. Его, естественно, не любили и постоянно гнобили.

Вот Сергей ему и предложил:
- Что ты ходишь, как чмо? Давай я займусь тобой: будем бегать по утрам, я научу тебя боксу.

В тот же день сын замминистра доложил об этом разговоре командиру роты. Но своеобразно так доложил:
- Лозенко сказал, что мной займется!

Командир роты понял эти слова по-своему и устроил Лозенко разнос. Сергей «духа» простил и не стал сводить с ним счеты. Но и заступаться за него перестал.

Кстати, тот сын замминистра прослужил всего полгода и окольными путями был возвращен домой. Видимо, его отец решил: хватит с сына «школы мужества»!

Но и задевать Лозенко не следовало. Как-то Сергей и Степа Шабадей ночью вернулись из «самоволки» настолько пьяными, что утром их не могли добудиться. Не смог этого сделать даже разъяренный командир роты.

- Бросьте их в кузов машины и везите на гауптвахту! - приказал он.
- Так ведь жестко в кузове! - возразил я.
- Обойдутся!

Я все же дал указание дневальному бросить в кузов пару матрасов. Командир роты видел это, но промолчал.

Когда мы на руках выносили бесчувственные тела из казармы, Степа Шабадей словно что-то почувствовал. Не просыпаясь, он так крепко ухватился за ручку двери, что с большим трудом удалось его отцепить.

Мне вручили автомат (без патронов) и велели этих солдат сопровождать. Всю дорогу Лозенко и Шабадей спали. Проснулись же лишь тогда, когда машина въехала в ворота гауптвахты. Лозенко и Шабадей сами спустились с кузова и стали дико озираться. Они не могли понять, где находятся!

Тут к ним подошел начальник гауптвахты и завел волынку:
- Это что за солдаты такие! Как можно так напиваться? Сволочи вы, а не солдаты!
- А ты кто такой, чтобы здесь командовать? - спросил у него Лозенко.
- Я – начальник гауптвахты! - гордо ответил тот.
- Ну, и иди ты на..., начальник гауптвахты!

Думаю, на «губе» Сергею пришлось тяжко.

Вспоминаю и другой случай. Ефрейтор Супрун послал «духа» Зиязетдинова за «оболюкасом». Так по-литовски называлось вино «Яблочное». В магазине оно стоило 1 рубль 5 копеек, но мы его покупали в городе на квартирах. Ушлые литовцы запасались им на ночь и продавали солдатам уже за 3 рубля. Но зато торговля шла в любое время дня и ночи.

Когда Зиязетдинов возвращался, Лозенко его перехватил. Вино у него отнял и выпил. Не сам – вместе с Зиязетдиновым.

Ночью Супрун поднял Зиязетдинова с кровати.

- Где мое вино? - грозно спросил он.

Зиязетдинов молчал, хотя и понимал: его будут бить. И, возможно, даже ногами.
- Твое вино выпил я, - не вставая с кровати, сказал Лозенко. – Вопросы есть?

Супрун и без того об этом знал. Но связываться с Лозенко опасался. А выплеснуть злость тем не менее очень хотелось.

- К тебе вопросов нет! А вот с «духом» я буду разбираться! - возразил Супрун.
- Оставь его в покое, - сказал Лозенко.
- Сначала он мне ответит! Я его посылал за «оболюкасом» - он не принес! - заявил Супрун и отвесил Зиязетдинову оплеуху.

Сергей мог и промолчать. Подумаешь, какое дело: старослужащий «учит» «духа»! Но Сергей был еще и справедливым парнем. Он встал. Подошел к Супруну. Пара ударов – и Супрун к Зиязетдинову претензий больше не имеет.
Никто за Супруна не вступился, хотя земляков у него было немало…

Я не помню, кто в нашу роту принес боксерские перчатки. И вот один сержант вызвал Сергея Лозенко на боксерский поединок. Сержант не очень боялся: он до армии тоже занимался боксом. К тому же был на полголовы выше Лозенко да еще и плотнее его. В общем, разные весовые категории.

Начали они осторожно, прощупывая друг друга. Потом я на секунду отвлекся.
Когда же повернулся, сержант уже лежал в нокдауне.

За этим поединком наблюдал и старший лейтенант Скворцов. Он называл себя каратистом. Хотя один солдат, видевший тренировки Скворцова, смеясь, рассказывал в казарме:
- Какой он к черту каратист! Он лишь с третьей попытки ногу на табуретку закидывает.

Но самомнение у Скворцова было огромное. А потому он тут же и предложил Сергею:
- А со мной – слабо? Ты можешь меня бить, все равно не попадешь! А я буду только имитировать удары!

Имитировать не имитировать, но между ног Сергею Скворцов все-таки попал. Сергей, видно было, после этого завелся. И во время очередной «имитации» он поймал Скворцова за ногу и несколько раз ударил его по лицу. Ударил несильно, но и этого хватило: и без того редкие волосы на голове старшего лейтенанта встали дыбом.

Мимо проходил зампотех старший лейтенант Шеремет и поединок прекратил.
На следующий день Шеремет рассказывал офицерам на командном пункте:
- Представьте себе, вчера Лозенко и Скворцов бокс затеяли! Если бы я их не остановил, там бы настоящая драка случилась!
На что командир роты возразил:
- Какая драка! Там бы просто было избиение старшего лейтенанта Скворцова!

Командир роты старший лейтенант Силов реально оценивал возможности Лозенко и Скворцова. Но в одном он ошибался: не было бы избиения! Как я уже сказал, Сергей Лозенко был человеком добродушным и легко прощал обиды.

                БЕЗБАШЕННЫЙ

Был в нашей роте и другой казахстанец – Кожахметов из Караганды. Вот о нем я ничего хорошего сказать не могу. Человеком он был, что называется безбашенным.

От Кожахметова постоянно исходила непонятная угроза: нельзя было угадать, о чем он думает и что выкинет в следующую минуту. Да и умел ли он думать? Но если он на мгновение о чем-то задумывался, то было понятно: жди беды!

Большую часть времени Кожахметов проводил на гауптвахте. Отправляли его на перевоспитание даже в каунасскую гауптвахту, которую охраняли десантники и о которой ходила дурная слава. Но разве такого перевоспитаешь?

И когда Кожахметов возвращался с гауптвахты, для нас, «духов», наступали тяжелые времена. Правда, меня и Зиязетдинова он задевал не часто – земляки все-таки. А вот над литовцем Мачюлайтисом издевался ежедневно.

Однажды Кожахметов вставил патрон в автомат и почти в упор в Мачюлайтиса выстрелил. Патрон, положим, был холостой, но Мачюлайтис-то не знал об этом! Так и разрыв сердца можно получить.

Приехали как-то в нашу роту офицеры из особого отдела. Свою машину оставили на территории части, а сами ушли ночевать в городскую гостиницу. И ночью Кожахметов эту машину угнал!

Запахло дисбатом, но сор из избы решили не выносить и не бросать тень на репутацию роты. Кожахметов отправили в Калининград, где в нашей бригаде готовили солдат для отправки на целину, на уборку. Мы все вздохнули с облегчением: хоть несколько месяцев отдохнем от Кожахметова! Но он вскоре вернулся обратно. Он и в Калининграде умудрился угнать машину!

Невероятно, но Кожахметов дослужил-таки до дембеля и уехал домой. Его и задерживать сильно не стали – отправили в одной из первых партий, хотя такой привилегией пользовались лишь лучшие солдаты. Но, как говорится, с глаз долой – из сердца вон.

Вот только после отъезда Кожахметова в роте появилась байка, что до дома он так и не доехал: что-то натворил в поезде и все-таки сел.
Не знаю, насколько это соответствует действительности. Но уверен: даже если и доехал, на воле вряд ли долго погулял. Тюрьма давно по нему плакала. И наверняка его дождалась.

                НАПОЛЕОН

Когда Валдис Малинаускас появился в нашей части, я уже прослужил полгода.
Мне показалось, что этот малый с придурью. Он нес какую-то ахинею да еще в первый же день надерзил «дедам». Было понятно, что ночью его будут «учить». Но Малинаускас, еще не нюхавшей службы, словно и не догадывался об этом и спокойно ходил по казарме.

Ночью Малинаускаса подняли с кровати, вывели из казармы и сразу же ударили в живот. Это был лишь первый этап «учения», но у Малинаускаса началась рвота. «Деды» испугались и оставили его в покое. И в дальнейшем держались от него подальше. Больных лучше не трогать – меньше проблем!

Позже мы с Малинаускасом подружились, и я понял: таких умных людей еще поискать! Хотя парень он был своеобразный. Его кумиром был Наполеон. Малинаускас и был похож на него: такой же полноватый и невысокий.

Малинаускас рассказал мне ту историю со рвотой.

- Я понял, что меня собираются бить, - говорил он. – Поэтому на ужине я в столовой взял хлеб. Когда ночью в казарме началось движение, я этот хлеб разжевал и оставил во рту. А когда меня ударили, я изобразил рвоту. Только и всего!

На гражданке Малинаускас был внештатным фотокорреспондентом нескольких вильнюсских газет.

- А чего там сложного? – объяснял он. – Я сразу понял, что качество снимков не имеет большого значения. Главное, первым принести фотографии! Поэтому я с утра садился на велосипед и приходил в редакцию перед самым открытием!

Фотографом, однако, Малинаускас был отличным. Лучшая моя армейская фотография сделана Малинаускасом.

Но и на гражданке Малинаускас был изрядным ловчилой.

Вот еще один рассказ:
- Мы с товарищем берем фотоаппараты и идем в школу. Говорим, что нужны снимки для газеты. Фотографируем классы, учеников и учителей. А потом нас, разумеется, хорошо кормят и поят. А у нас в фотоаппаратах даже пленки нет!

Иногда нас, солдат, отправляли в город на работу: разгружать вагоны, закидать уголь в кочегарку, разложить горбыль на стройучастке. Зимой, разгружая вагоны, я даже обморозил пальцы на ногах, и Мачюлайтис, не застреленный Кожахметовым, их потом мне долго оттирал. Но все равно я полгода эти пальцы не чувствовал. Но это так, к слову.

Мы не обязаны были работать в городе. Я думаю, это были какие-то махинации командира роты: сдавая солдат в аренду, он имел свою выгоду.

Так вот, мы с Малинаускасом на стройучастке. Начальником у нас – какой-то дедушка, ветеран войны, как он сам утверждал.

- Я лично Паульса в плен взял! – говорил этот дед. – За что меня наградили орденом Ленина!

Но Малинаускас откуда-то узнал, что во время войны этот человек был полицаем, за что и отсидел в советском лагере.

И когда дед в очередной раз стал рассказывать о своих подвигах, Малинаускас прервал его:
- Дед! А за что ты сидел в лагере? Полицаем был? Сколько человек ты лично расстрелял? Не врать! В глаза мне смотреть!

Дед смутился. И пробормотал:
- За что нужно было, награждали. А за что нужно было – сажали.

Но больше о своем героическом прошлом не заикался.

После работы мы идем в столовую – хочется ведь иногда поесть нормальной еды.

- Попробуешь наши цеппелины – лучшее литовское блюдо! - убеждал меня Малинаускас.

Но в столовой очередь.

- Спокойно! – говорит Малинаускас. – Сейчас я их всех из очереди удалю! И, заметь, без единого слова!

Он подходит к последнему человеку в очереди, делает морду кирпичом и начинает тупо смотреть ему в спину. Человек, что-то почувствовав, оглядывается. А Малинаускас молчит и лишь смотрит. Потом человек оглядывается снова. Затем еще несколько раз. И, наконец, не понимая, что происходит, покидает столовую.

Всех не всех, но несколько человек из очереди Малинаускас действительно удалил. А потом литовцы, наверное, думали: «Какие скоты, эти русские солдаты!»

И объясняй им, кто среди солдат русский, а кто литовец!

Но самого Малинаускаса это мало беспокоило. Он вообще старался не забивать себе голову всякими пустяками. Его, как и Наполеона, интересовали только великие дела.

                ОДНОГО ПРИЗЫВА

Рота у нас была небольшая, а потому и нас в роте было только четверо – тех, кого призвали в армию осенью 1982 года: я, Зиязетдинов, Мачюлайтис и Дячишин. Мы вместе были в «карантине» под Калининградом, где проходили курс молодого бойца. А потом наши пути на время разошлись.

Мачюлайтис, правда, по возрасту был постарше нас и даже до армии успел жениться. Мачюлайтине – такую фамилию носила его жена. А вот сестра Мачюлайтиса, если бы таковая имелась, носила бы фамилию Мачюлайтите.
 Таковы особенности литовского языка: замужем женщина или нет, можно узнать по фамилии.

После карантина меня и Мачюлайтиса отправили на два месяца на учебу в Латвию, в город Гулбене. Это тоже была отдельная радиолокационная рота, но удивительная рота! Образцовая! Никакой «дедовщины» и рукоприкладства – жизнь текла по Уставу. Командовали только сержанты, вне зависимости от того, сколько они прослужили. А «деды» голову не поднимали. Сюда даже отправляли на исправление самых отъявленных хулиганов из других рот. И ведь они тоже были вынуждены подчиняться общим правилам: отдавать сержантам честь, вставать, если сержант заходил в ленинскую комнату…

Мы с Мачюлайтисом, естественно, были бы рады остаться в этой роте, но нас отправили в Шяуляй. И только там - и значительно позже - мы поняли: лучше уж умеренная дедовщина, чем строгое соблюдение Устава.

Но сейчас я несколько слов скажу о Мачюлайтисе. Он был очень высокий – 198 см, я доставал ему только до груди. И когда мы вместе ходили в увольнение, на нас все оглядывались: Тарапунька и Штепсель. В то время еще помнили этих артистов.

Естественно, Мачюлайтис до армии играл в баскетбол. Да еще в какой команде – в молодежном каунасском «Жальгирисе»!  Вместе с Сабонисом. Сейчас Сабониса, наверное, забыли, но в начале восьмидесятых его имя гремело: он был лучшим баскетболистом сборной СССР. И одним из лучших баскетболистов Европы.

Из-за своего роста Мачюлайтис терпел всяческие неудобства. Начать с того, что на него никогда не могли подобрать обмундирование: оно оказывалось коротким. И когда для смеха какой-нибудь «дед» требовал, чтобы Мачюлайтис, как и положено, надел ремень между четвертой и пятой пуговицей, ремень оказывался у Мачюлайтиса на груди.

Солдатам с таким ростом в армии полагалась двойная пайка. Но Мачюлайтис ее никогда не получал. Сначала потому, что «дух» - обойдется! А когда Мачюлайтис прослужил год, он в этом и не нуждался. Старослужащий солдат мог взять добавку на кухне и без всякого приказа командира роты. И даже вопреки приказу.

Я, например, когда заступал в наряд дежурным по роте, всегда брал дневальным одного и того же «духа». Да он и сам просился со мной в наряд! Потому что ночью мог, ссылаясь на меня, будить повара, и брать у него ключи от кухни. Потом отправлялся на кухню и жарил картошку. Картошку и чайник он приносил в казарму, и мы вместе с ним ужинали.

Но вернусь к Мачюлайтису. Хуже всего для него было то, что он не помещался на армейской кровати. И все два года спал, скрючившись. Но при этом никогда и ни на что не жаловался.

Мачюлайтис был хорошим товарищем. В Шяуляе первые несколько месяцев он, я и Зиязетдинов по очереди ходили в наряд – рабочим по кухне. И сменившись с наряда, мы продолжали там работать, но уже по доброй воле, помогая друг другу: мыли посуду, чистили картошку. А потом и меня, и Мачюлайтиса начали ставить дневальными, а Зиязетдинов так и остался на кухне. И я, каюсь, на кухню ходить перестал – и в казарме работы хватало. А вот Мачюлайтис продолжал помогать Зиязетдинову.

Или другой случай – уже ближе к дембелю. Ожидалось, что в нашу роту приедет большое начальство, и мы расчертили плац для строевой подготовки. Но в выходные дни этот плац становился для нас футбольным полем. И всю эту краску мы затерли сапогами.

Утром командир роты, увидев, что сделалось с плацем, построил роту.

- Кто играл в футбол, выйти из строя! - приказал он.

Никто, естественно, не вышел.

- Поливода, выйти из строя! – продолжал командир. – Без тебя тут точно не обошлось, ты у нас главный футболист! Играл?

Я не стал отрицать сей очевидный факт.

- Кто еще?

Из строя вышел Мачюлайтис. И больше никто.

И командир заставил нас мыть этот плац. Работа не пыльная: налили на плац воды и терли щетками, изображая работу. Но обидно: «деды» вкалывают, а «духи» отлынивают. Но ведь они тоже гоняли мяч!

Правда, к нам добровольно присоединился еще один солдат – ефрейтор Марчук, кажется. Хотя он-то в футбол и не играл!..

Но это будет позже, а пока мы только прибыли в Шяуляй. И здесь я увидел Дячишина, но не узнал его. Хотя в карантине прекрасно его запомнил.

Да и как не запомнить? Мы уже прослужили пару дней, когда вечером в казарме появились три старика: заросшие и согнутые чуть ли не до земли. Мы не могли понять: кто их пустил в казарму? И зачем они прибыли?

И каково было мое удивление, когда одного из стариков подстригли и побрили - да еще надели на него военную форму! Это и был Дячишин. Он стал походить на человека, хотя продолжал горбиться, как медведь. Да и имя у него было соответствующее – Миша.

И вот в Шяуляе Миша вдруг выпрямился. И я потом понял, почему. Стоило лишь Мише забыться и сгорбиться, как «дед», Мишин земляк, взявший над ним опеку, бил Дячишина по спине и приказывал: «Выпрямиться!» И Миша тут же выпрямлялся, хотя, было видно, своего земляка не очень-то и боялся.

Миша был с Западной Украины. А потому его, как и других западных украинцев, в роте называли «бандеровцем». Над ними часто подшучивали:
- Что, наверное, у себя во дворе цветы машинным маслом поливаете, чтобы закопанный танк не заржавел?

Но западные украинцы, хотя и было их немного, держались дружно и в обиду Мишу не давали. Даже Кожахметов Дячишина не трогал.

Но Миша был недотепа. До сих пор помню один забавный случай, когда Дячишин прослужил уже больше года. А у нас в роте часто случалось: утром во время подъема добудиться удавалось не всех. Два или три «деда» объявляли себя больными и вставать отказывались. В принципе, к этому привыкли даже офицеры.

- Почему спят? - спросит офицер.
- Больные, - отвечает дежурный по роте. Только и всего!

И вот ефрейтор Дячишин заступил в наряд дежурным по роте. Утром он крикнул «Подъем!», но не встал никто. То ли тихо Миша крикнул, то ли не очень убедительно.

Миша походил по казарме, а потом и сам прилег на пустую кровать. И уснул.
Но вдруг в казарме появился офицер.

- Что происходит? - закричал он.

Многие проснулись, но продолжали лежать. Ждали, что будет дальше. Встал только Миша: шапку потерял, волосы всклокочены, штык-нож болтается на ремне где-то за спиной, повязка с надписью «Дежурный по роте» сползла на запястье.

Но офицер эту повязку увидел.

- Дежурный по роте, что происходит? Почему все спят? - спросил он.
На что Миша ответил:
- Они все – больные!

Я со смеха чуть не свалился с кровати. Надо же! В роте эпидемия! А командиру об этом не доложили!..

Что касается Зиязетдинова, то его отправили оператором на радиолокационную станцию П-15. И его взяли под опеку два других украинца: ефрейтор Отомась и Степа Шабадей. Не скажу, что всегда его защищали, но сами не обижали.
На моей РЛС П-12 тоже были украинцы: ефрейтор Вася Казаренко и младший сержант Кравец. Я с ними тоже быстро нашел общий язык.

Я и сам человек невысокий, но Вася был ниже меня на целую голову. И когда он зимой заступал в караул, шуба волочилась за ним по земле. Васю в роте любили: человек он был добродушнейший и веселый. Самый серьезный упрек, который мог услышать от него молодой солдат за какой-нибудь «косяк»: «Как салага, так несчастье».

Младший сержант Кравец тоже был ниже меня. Над ним постоянно подтрунивали, хотя и остерегались: Кравец был вспыльчивым человеком. Как-то один солдат слишком долго подшучивал над Кравцом, а Кравец в это время был дежурным по роте и имел доступ к оружейной комнате. Кравец вспылил, схватил автомат, вставил в него полный рожок, передернул затвор и бросился за солдатом. Солдат улепетывал от него со всех ног.

Но я заметил, что эта ярость во многом была наигранной: затвор-то передернул, но тут же и поставил автомат на предохранитель.

Еще в нашем отделении был Жора Косшигулов из Караганды. Но и с ним у меня никогда не возникало никаких проблем: и земляк, и добряк, и серьезный человек. Именно он до меня был оператором выносного индикатора кругового обзора, а такую работу не каждому могли доверить.

Но и Жора однажды сорвался - по-своему, впрочем. Ему оставалась пара месяцев до демобилизации, и он, стоя возле казармы, вдруг закричал диким голосом:
- Дембель давай!!!

Старший прапорщик Жогло, оказавшийся рядом, от неожиданности подскочил  на месте.

- Косшигулов! – удивился он. – От кого-кого, но от тебя я не ожидал! Такой серьезный человек!

- Да просто надоело уже все, товарищ старший прапорщик! - объяснил Жора.
В армии действительно дни тянулись очень медленно, и, казалось, никогда не закончится эта тягомотина. Но сейчас те времена я вспоминаю с ностальгией.

Разбросало нас всех по свету – и не найдешь.

После армии, когда учился я уже в институте, то волею судьбы оказался в Петропавловске. Сергея Лозенко я отыскал, и мы достойно отпраздновали встречу. Но теперь я о нем ничего не знаю. Блокнот, в котором у меня были записаны адреса моих сослуживцев, я потерял.

Где теперь Роландас Мачюлайтис? А какие новые аферы проворачивает Валдис Малинаускас? Ни его, ни Мачюлайтиса в социальных сетях я не нашел – литовцы там редко общаются.

Как, впрочем, не нашел и других своих сослуживцев.

Где ефрейтор Отомась и Степа Шабадей? Родом они были с Донбасса. Живы ли они?

Где Кравец, Миша Дячишин, Вася Казаренко, Жора Косшигулов, ефрейтор Марчук и все остальные мои сослуживцы?..

Я знаю только о Зиязетдинове, о нем мне в два года назад в социальных сетях написала его племянница. Вернее, не написала, а указала номер его мобильного телефона. Живет Зиязетдинов в поселке недалеко от Костаная, в стареньком доме своих родителей. Мы с ним встретились, конечно, а теперь время от времени перезваниваемся.

А со всеми остальными связь утрачена. Видимо, навсегда.