Заговор слепых. 2

Глава II. ДЕНЬ ОТКРЫТЫХ ДВЕРЕЙ


«Не стоит биться башкой в открытую дверь. Прибереги её для запертых случаев».

Глеб проснулся с этой нелепой мыслью, и сразу понял – плохи дела.
Во-первых, что хорошего ждать от нотаций, которые сам себе читаешь во сне.
Во-вторых, он опоздал на работу. Проспал. А это значит, что у начальства есть повод глумиться, обзывая его «кромешником» и «тунеядцем».
В-третьих, подойдя к зеркалу для процедуры утреннего омовения, Глеб обнаружил, что на носу у него выскочил прыщ. Вот ведь зараза!  Стало быть, надо ждать дурных новостей. По крайней мере, так утверждала покойная бабушка, ощущавшая себя в мире примет и суеверий, как ушлая рыба в трясинной воде.

В справедливости бабкиных слов Глеб убедился, едва переступил порог служебного подземелья. Трудовую вахту он отбывал под сводами Исторического музея, тянул производственную лямку в качестве мальчика на побегушках.

- А, Глебушка, родной! Никак пришёл? - заорал начальник, лучась ядовитой улыбкой. – Осчастливил нас своим драгоценным присутствием. Ну, спасибо, спасибо…

Поговаривали, будто музейного шефа контузило взрывом газовой плиты на дачном участке. С тех пор он драл глотку по любому поводу. Даже шептал оглушительным басом.

– Всё, братишка, кончилась лафа. Пора отрабатывать копеечку, потраченную на тебя государством. Так, приказ по музею: начинаем инвентаризацию!

Глеб с тоской оглядел длинные стеллажи, заставленные пыльной рухлядью.
По вселенскому закону подлости самое интересное музейное добро находилось не здесь, а в иных, привилегированных фондах. Им же доставались, как правило, самые бестолковые экспонаты. И вот теперь день на пролёт предстояло копаться во всём этом хламе, сверяя по списку инвентаризационные номера. Трудов - недели на две, не меньше. Права была бабка, ой как права: пятничный прыщ на носу - неминуемый вестник злосчастия.

В принципе, работу свою Глеб любил.
Была она, что называется, «не бей лежачего». Большую часть дня он просиживал, устроившись на диване, где развлекал себя чтением книг. Босс взирал на эти бесчинства сквозь пальцы, для него было главным, чтоб подопечный не отлучался с рабочего места. В остальном  настоятель архивного склада   вполне доверял армейской мудрости, гласившей: «солдат спит – служба идёт!».
Кроме того, шеф трепетно относился к наукам и наивно полагал, что Глеб готовит себя к поступлению в университет, дабы и дальше служить верой и правдой родному музею.

На самом деле Глеб никуда поступать не хотел.
Он был весьма доволен тем, что может на законных основаниях валять дурака, получая за это пусть мизерную, но незыблемую зарплату. Сия позитура позволяла ему, человеку со скромными амбициями и небольшими потребностями, чувствовать себя свободным и независимым. Даже родители не могли более капать ему на мозги, ибо был он, как не крути, «при деле».
А то, что за целых три года никуда поступить не удосужился – что ж тут поделаешь. Может он и в правду дегенерат, как отзывалась о Глебе преподавательница «Гражданского Права Новой Империи», невзлюбившая его за вялость мысли и экзистенциальный пофигизм.

Хуже всего, что к концу рабочего дня обнаружилась недостача: пропала гипсовая голова генерала Тотлебина – ветерана Отечественной Войны и героя сражений при Халхин-Голе.
Если б не инвентаризация, исчезновения этой штуковины вряд ли бы кто-нибудь заметил. Подобных безликих шедевров ваяния пылилось на полках штук двадцать, не меньше.

- Я этого генерала запомнил, потому что он с усами, - хвастался шеф своей наблюдательностью. – Прочие без усов, а этот - точно таракан запечный. Чёртов бюст!  И куда он мог подеваться?

Вообще-то в музее подворовывали, Глеб это знал. Особым спросом пользовались медали, ордена и прочие военные регалии.
Но чтобы кто-то покусился на гипсовую башку ветерана – это уж, извините, курам на смех! Такому бюсту в базарный день цена двугривенный. Да и вынести его из музея нелегко: в карман не засунешь.
То ли дело – медаль или документ раритетный.

Месяц назад как раз разразился пикантный скандал по поводу музейных хищений.
Стало известно, что один предприимчивый сотрудник Отдела Рукописей XIX века раскопал в архиве и умыкнул несколько писем, бросавших тень на доброе имя правящей ныне династии. Научным лаврам он предпочёл «золотую мошну»: продал украденные документы английскому посланнику.
Гром грянул, когда в одной из британских телепрограмм были упомянуты эти злосчастные письма. Собственно говоря, нынешняя инвентаризация и явилась прямым последствием скандала, по исконной российской привычке махать административными кулаками после проигранной драки.

- Да ладно, не расстраивайтесь. Подумаешь, генерал, - пытался успокоить сердобольный Глеб смурное начальство. – Найдется он, будьте покойны. Мы сами с усами!

Но шеф лишь вздыхал сокрушённо в ответ, да поминал недобрым эпитетом запропавшую голову.
Так миновал рабочий день.

*   *   * 

Как год без сна
Как сон без дна…

Глеб сочинял.
И не абы как, а по плану.
Четыре строки. В каждой строчке - двенадцать букв. Таков постулат!
Он добровольно озадачил себя стихотворной апорией – чтобы пестовать лирический дар.
Увы, дальше второй поэтической линии питомец муз не продвинулся. Добравшись до «дна», его арфа заглохла. Стихоплёт буксовал, увязнув в илистом грунте аллитераций и рифм.
 
Словоблудие – зуд. Засвербит в мозгах поэтичная дрянь и не отпустит, пока не начешешься всласть. Зато и время за этим позитивным занятием течёт  незаметно. Глеб взглянул на хронометр. О-го-го!
Не успел он пол сотни раз глазами моргнуть, как длинная стрелка часов, покинув арктический пуп циферблата, слилась с короткой стрелой в районе южного полюса. Шесть - тридцать шесть. То есть, сорок минут ожидания.
Не хило, однако!

Глеб явился на свидание.
Стоял у входа в метро и караулил даму сердца. Точнее, претендентку на эту роль. Без малого час уже ждал.
А дама не шла!
«Похоже, и здесь меня надинамили», - подумал он, с тоской наблюдая за вялым дрейфом чёрных стрел.
Барышню он приметил в трамвае. Вчера. Познакомились, разговорились. Решил закадрить. Дать телефон девица отказалась, зато на предложение встретиться ответила благосклонным согласием.
Судя по всему, то был коварный манёвр, дабы избавиться от домогательств вздыхателя.
Лучше б фальшивый телефонный номер подсунула...

«Всё сегодня идёт кувырком. Все норовят меня облапошить. На работе бардак, в личной жизни – крушение. Ещё старикан прицепился. Зараза!».

Старик увязался за Глебом, когда тот, выбравшись из музейного каземата, вновь погрузился в земельные недра, проглоченный душной глоткой метро.
Пристал, как банный лист! Довёл свою жертву до места свиданки и теперь стоял в стороне, подглядывая исподтишка.
В костлявой ручонке старик сжимал потрёпанный блокнот и ежеминутно вносил туда какие-то пометки.

Удивляться нечему – город кишмя кишит психопатами. А этот преследователь-энтузиаст весьма напоминал шального баклана, свихнувшегося на почве шпионских страстей. Выполз на волю, чтобы найти и обезвредить лазутчика.
Роль агента вражеской разведки, по всей вероятности, досталась именно Глебу.

То, что старик болен на голову – тут уж к бабке не ходи!
Об этом говорило всё: и блеск, мерцающий в глубине булавочных глазок, и экзотический внешний вид.
Из-под серого полупальто торчали фалды халата медицинской наружности.
Стоптанные ботинки были одеты прямо на босую ногу.
Голову покрывала ушанка, обглоданная молью.
Нос был украшен очками в тяжёлой оправе. Одна из душек отломилась, и её заменила толстая резинка - такие обычно вдевают в зимние рейтузы и семейные трусы, но цвет она имела не серый, как ей положено по разнарядке, а ядовито-розовый - единственно яркое пятно в безрадостной гамме стариковского облачения.

«Что ж, пора принимать превентивные меры, - подумал объект наблюдения. – Когти надо рвать, а то этот Пинкертон так и будет таскаться повсюду за мной».

Глеб спорым шагом направился к ближайшей автобусной остановке.
Таинственный старичок встрепенулся, спрятал в карман свой блокнот и двинулся следом.
Дождавшись, когда подоспевший икарус, изрыгнув из транспортных недр кагал пассажиров, закончил всасывать их новую порцию, Глеб вскочил на подножку.
Складная калитка тут же захлопнулись. Сквозь запотевшее стекло овального оконца беглец разглядел старика: морщинистый кукиш лица и чёрные бусины огорошенных глазок.
Дедуля огрел кулаком недоступную дверь, взывая к шофёрскому милосердию, однако мольба его пропала даром зазря.
Автобус тронулся с места, и старик, осыпаемый снегом и бранью прохожих, канул в небытие.

По крайней мере, так думал Глеб в тот злополучный вечер.

*   *   * 

Повинуясь велению беспечного навигатора, Глеб направился к площади, распластавшейся перед Зимним Дворцом.
Целью пешего туризма был памятник царю Василию Четвёртому, недавно воздвигнутый посредине ристалища и открытый для обозрения публики.

Как часто случается с плодами официозного творчества, монумент слегка обмишурился перед лицом всемирной культуры.
Отлитый в бронзе император мозолил взором небеса и протягивал к ним державную руку – вполне величавая поза.
Увы! Поскольку памятник установили у подножия Александрийского столпа, увенчанного фигурой ангела, соседство не пошло на пользу Василию. Казалось, царь тянет лапу к посланцу богов, пытаясь цапнуть его за подол херувимской хламиды.
Весьма сомнительная аллегория с точки зрения светских приличий и благочестия.

Глеб обожал этот перл монументальной пропаганды.
Было в нём что-то залихватское, несмотря на пламенный идиотизм и навязчивую претенциозность. Нечто, радующее глаз и веселящее душу.
И хотя столичные интеллектуалы брызгали на газетных страницах слюной, бесчестя статую похабными фразами, Глеб, не взирая на брань, частенько наведывался ко дворцу, дабы поднять настроение лицезрением курьёзной фигуры.

Нырнув под Дворцовую Арку, он очутился в зоне вязкого сумрака, отделявшего сверкающий проспект от празднично иллюминированной площади.
Не успел он сделать и десяти шагов, как от тёмной стены отлепилась серая тень и, метнувшись к нему, преградила дорогу.
Не давая Глебу опомниться, незнакомец схватил его за рукав и, с силой притянув к себе, зашептал на ухо:

- Это вы…  Я знаю…  Я ждал…  Ведь это вы?  Правда, же?

Вопрос был, мягко говоря, риторическим. Конечно, он - это он. Кто же ещё?!

- Помогите…  Это важно…  Вы должны, – продолжил сбивчивый монолог непонятный субъект. – Они гонятся…  Следят…  Это нехорошие люди!  А помочь можно…  Это легко…  Я сейчас объясню…

Глаза привыкли к темноте, и Глеб сумел разглядеть лицо молившего о помощи.
Был он не стар ещё, но совершенно сед.
Впалые щёки топорщились недельной щетиной.
Верхнюю губу рассекал зарубцевавшийся шрам (такие губы обычно называют «заячьими»), а с нижней свисала длинная ниточка липкой слюны.
Глеб считал себя человеком не брезгливым, но при виде слюнявого рта ему сделалось не по себе. 
На пьянчужку или ширялу обдолбанного седовласый чудак был не похож, однако назвать его нормальным не смог бы даже обладатель самой разнузданной и безбрежной фантазии.
Незнакомец умоляюще взглянул в глаза своей жертве, и цепкие пальцы его ещё крепче стиснули пленённую руку.

   - Вы только соглашайтесь…  Это легко…  Всё дело в имени…  Понимаете?   Они хитрые, очень хитрые…  Но без имени им никак…  Без имени нету следа…  Станут искать, а след пропал…  И пусть себе ищут!  Пусть…  Мы их обманем…  Обманем совсем…  Я очень хорошо всё придумал!
 
Седой рассмеялся, и нитка слюны затрепыхалась в такт его ненормальному хохоту.
«Да это же псих! - догадался Глеб. – Самый что ни на есть настоящий придурок. Шизофреник, терзаемый манией гона. Что они, с цепи сорвались? Липнут, как мухи - едва успел от старика улизнуть, как этот слюнтяй меня оприходовал… Или в дурдоме сегодня день открытых дверей?»

Расценив молчание, как признак сомнения и скепсиса, безумец всхлипнул навзрыд и уже обеими руками вцепился в рукав.
Чёрная сумка, зажатая у него под мышкой, выскользнула и упала, больно ударив Глеба по ноге.

- Соглашайтесь…  Это не сложно совсем…  Я хорошо всё придумал, - затараторил маньяк. – Нужно поменяться именем.  Даже не так…  Вы просто возьмёте имя с собой. На неделю…  Ну, может, на две…  Без имени им не найти…  А потом мы встретимся.  В это же время.  Здесь, через две недели всего…  Вы согласны?  Я вас очень прошу!  Без вас никак…  Понимаете?  Без вас нам конец…

«Надо соглашаться, - решил Глеб, – иначе от этого психа ни в жизнь не отделаешься».

- Ладно, давай сюда имя, - пробормотал он, пытаясь вырваться из цепких клешней. – Сохраню в лучшем виде, можешь не сомневаться.

- Вы молодец!  Вы хороший…  Я знал,  - на донышке безумных глаз незнакомца вспыхнули искры юродивой радости. – Имя…  Оно не простое, но я помогу…  У меня система…  Вы только запомните, не перепутайте…  Иначе плохо.  Никак не вернуть.
 
Седовласый отпустил рукав и попытался смахнуть слюну освобождённой рукою.
Не тут-то было!
Слюна оказалась живучей: изгнанная с нижней губы, она не покинула зону лица, но прилепилась к щетинистой коже, обмотавшись вокруг подбородка.

- Значит так…  Имя  Вениамин…  Понимаете?   Ве – ни – а – мин, – попытался продиктовать он каждый слог по отдельности, что в возбуждённом его состоянии не очень-то получалось. – А система такая…  Не сложная вовсе…  «Вини» - это как в картах, но только там «е»…   Это масть…  Они ещё пиками называются…  Дальше «Амин»…  Это тоже легко…  Амином звали шаха персидского…  Или афганского шаха, я точно не помню…  А ещё Аминь – это, как в церкви. но  буковка лишняя…  Знак на конце мягонький…  В общем, это всё так…   А вместе получается – Вениамин…  Здорово, правда?

Седой захихикал. Блуждающая улыбка оседлала заячью губу, придав лицу умиротворённое выражение.

«Пора валить, пока это чудо прибывает в благостном расположении духа».

Глеб выставил руку вперёд, ладонью вверх, как побирушка на паперти.

- Договорились. Я всё запомнил: Вениамин. Давайте сюда имя.

Псих с удивлением взглянул на протянутый орган.
Потом сообразил, что к чему, вцепился клешнями в ладонь, и стал трясти её, что было мочи.

- Я рад… Я так рад! Вы, правда, всё точно запомнили? Имя терять нельзя… Ни за что! Без имени долго жить не получится… Недели три-четыре, не больше… Без имени плохо, страшно совсем… Но вы хороший… Вы молодец… Вы имя не станете где-то терять, и никуда его не уроните, верно?

Внезапно распространитель имён цапнул Глеба за воротник и, притянув к себе, зашептал ему на ухо:

- Только вы осторожными будьте… Они хитрые… Очень хитрые!  И злые… Этот, в шинели, с лохматым лицом… Он тоже плохой, потому что не добрый.  У него глаза страшные: жёлтые, как яичница… А ещё хуже другой, который старик… Он ходит в белом халате и трогает пальцами. А пальцы у него, как глисты.  Гадкие… Страшно гадкие пальцы!
 
«Приехали! Очередной белый халат. По-моему, для одного дня многовато».

- Я знаю, вы будете… Вы осторожный… Я сразу вас понял, как только увидел. Потому что похожи… Люди разные. Они ходят везде, и носят  лица.  Их так много – этих лиц. И этих людей…  А ваше лицо, оно…
 
Седой запнулся, взгляд его как-то разом потух.
Пальцы, державшие воротник, разжались, руки рухнули вниз.
Он весь обмяк и стал похож на заводную игрушку, у которой иссяк механический стимул.

- Я устал, извините… Я очень устал… Мне тяжело говорить слова в людей, чтобы они меня поняли… Вы взяли имя? Вы добрый… Теперь я пойду… А через две недели мы тут, в  это же время… Ведь правда?

Он поднял на Глеба доверчивые глаза, однако взгляд его, поскользнулся, упал и исчез, сгинув в дыре расширенных зрачков.
Седой отпрянул в сторону, его заколотило какой-то мелкой и жалобной дрожью. Сгусток слюны выскочил из побелевшего рта и, скатившись в низ, обмочил трясущийся подбородок.

«Чёрт, да у него припадок! - сообразил Глеб. – Сейчас как грохнется, вот будет фокус! Этого ещё не хватало».

Однако Седой, вместо того, чтобы рухнуть ничком, внезапно вышел из ступора, протяжно взвизгнул и кинулся прочь, оставив Глеба наедине с нелепым именем и забытым имуществом.

- Эй, псих, ты куда? А вещи?
 
Глеб подхватил с земли сумку и хотел было кинуться вслед, однако в ту же секунду чья-то тяжкая лапа легла на плечо, и тихий, почти что ласковый голос вкрадчиво произнёс:

- Ну, что, молодой человек, фарцуем? Напрасно, напрасно…

*   *   *

Святой заступник Мохор Прошкин, узрев на вратах казённого дома воззвание «ДЕНЬ ОТКРЫТЫХ ДВЕРЕЙ», резонно заметил:
«Не доверяй распахнутым настежь отверстиям.
Открытая дверь – дыра, в которую можно упасть, поскользнувшись.
И сгинуть!».