Мак Маг. Зовущие, гл. 4

- Жанна в течение полугода находилась в беспамятстве. За ней был установлен  тщательный уход. Я наведывал ее в больнице.
Скоро она полностью восстановилась.
Она посетила меня по моей же просьбе, и мы с ней долго беседовали  по обоюдно интересующей нас теме: где была ее душа все то время, когда отсутствовала в физическом теле?
И она мне рассказала о том, что, вы и сами слышали, что часто можно услышать от людей побывавших в коме, критическом состоянии между смертью и жизнью, клинической смерти.
- Полёты и так далее? – Уточнила Ольга.
- Да, именно.
- Но, Демир, это же недоказуемо? – Она переменчиво улыбнулась. Холодным равнодушием повеяло от неё. – И это все, что вы хотели мне рассказать?
- Мы сопоставляли факты того, что привязывалось ко мне во время ее «отлучки», отлучки Жанны, и то, что чувствовала она, видела в так называемых снах.
- И?
- И. Когда девушка была прикована к койке, находилась на искусственном вентилировании, со мной происходили странные встречи: то кот дорогу перебежит под самыми ногами, то птица ударит в окно. Однажды поваренная ложка в кастрюле моего борща сделала такой неимоверный поворот, что я не мог сопоставить, как это могло статься?
- Поняли? – Спросила Аградовна.
- Нет. Не понял.
- Что же вы, наконец, хотите мне всем этим донести?
- Ольга, хотя бы это: если в вашу сторону ползёт какая-нибудь букашка, не спешите стряхивать, уничтожать ее,  она, возможно, хочет  вам что-то сказать.
Аградовна помолчала, соображая. «Соображение» это выражалось картинно вытаращенными глазами в искусственном изумлении.
- Хорошо, - стесняя себя, она ответила, - пусть будет так. Я что-то поняла для себя.
- Замечательно, - приветствовал я.
Она помолчала, поднимая потом на меня сочувствующие глаза, не вытерпела и выразила:
- Вот знаете, Демир, я не хочу, конечно, вас осуждать и ничего личного, но ваша деятельность, извините – так размыта! Вы можете говорить, что угодно. Уши выдержат все, а иной раз – забавно слушать подобную фантастику. Но все это эмпиризм. А эмпиризм –  не наука. И жизнь состоит из фактов, поймите – из одних фактов, в том числе обид, в том числе осознания, что вас обманывают и многое другое.
Зачем же вы так, Демир? Что мне от сказок? И, знаете, что закройте, пожалуйста, окно – дует.
Я выдержал натиск сильно смутившего меня недоверия Ольги Аградовны Мирошниченко и попросил об одном напоследок:
- Я вот-вот уже выхожу. Вот уже и станция. Вещи мои собраны, мне стоит с вами попрощаться и все, но я бы просил вас теперь об одном одолжении!
- И? – Аградовна скрестила руки перед собой. Я не возражал против данной запертой позы и продолжил:
- Вы сильно любили вашего мужа?
- Зачем об этом спрашивать, Ден? Зачем? Зачем вам это нужно? Вы хотите… - Она закрыла рот. Выражение ее лица выдавало то, что она готова была сказать что-то очень дерзкое,  не приятное. За что мы обои могли бы пожалеть.
- Вы можете сейчас вспомнить его лицо, образ, мысленно позвать его? – Настаивал я.
- Ладно, - нелегко подалась она, - ладно! Пусть вам грех будет, если…
 Если вы желаете надо мной посмеяться! Пусть! И закройте, наконец, окно. Вот уж и станция ваша!
Колеса поезда, действительно, стали притормаживать. Прозвучала кодА всей симфонии нашего недлинного путешествия. В тамбуре затевался шум. Люди толпились у выхода. Всем – срочно.
- Давайте оставим пока все, как есть, на минутку. – Предложил я.
- Ладно, давайте! – Нервно Ольга отдёрнула плечом, прислонилась спиной к стенке, демонстративно закрыла глаза.
Но я видел и чувствовал, как выравниваться стало ее дыхание, как напряглись, взметнули тонкие крылья носа и глазницы под веками начали бойкое свое, активное движение.
Она вспоминала.
Коротко, будто сбивая порочную слезу, она быстро поднесла руку к носу и смахнула что-то мешающее, щекочущее ей. Продолжила.
Прошла минута.
Она открыла глаза, не надеясь ни на какое чудо с моего наимарочного мастерства.
Она даже говорить ничего не взялась, а, стыдясь и своего «доказательства», о том, что ничего так просто не может быть, кроме фактов, фактов, фактов, лишь фактов, отвернула от меня лицо, не желая более меня вообще видеть.
Я поднялся с места, неторопливо поднял рюкзак. Мой вид, очевидно, был бедственен. Я направился к выходу.
Обернулся напоследок.
Я был уверен…
И моё внимание, когда я оглянулся на Ольгу, заняло ее нетерпеливое занятие.
Случайно откуда-то взявшаяся, залетевшая, видимо, через щель окна кроха – «божья коровка» (лат. Coccinellidae), села на тыльную сторону ее руки. И не желала слазить.
Аградовна  пыталась несколько раз смахнуть ее, но та упорно, раздвигая щетинки-крылья, возмущенно возвращалась и садилась снова, на руку и только тогда успокаивалась.
Ольга Мирошниченко поднялась с места. Ее раздражало странно навязываемое насекомое. Поднимаясь же, она стукнулась головой о верхнюю полку. Морщась от боли, вернулась. Коровка слетела, но снова вскарабкалась назад, села, замерла и успокоилась.
Аградовна поглядела на меня. Я – на нее, бесцельно вроде, сам, еще не осознавая…
Ольга осторожно положила руку на столик, а другой – пальцами  притронулась к спинке – чешуйкам Coccinellidae.
Та лишь пошевелились и вновь, подвинулась, и вновь удобно расположившись, замерла, успокоилась.
Мы вновь встретились глазами с моим человечком- спутницей, и поняли…

***

Coccinellidae.
Я вытаскивал свой рюкзак тогда, когда поезд уже трогался в путь. Выскакивая на ходу, я слышал позади себя рыдание вдовы, и кучку людей пришедших выяснить, что здесь происходит.
 Проводница бегала по вагону за лекарствами, помощью, протискиваясь мимо меня, она спросила:
- Да что же это такое с ней, с этой дамой! Такая спокойная всю дорогу!
 Вы же с ней были в одном купе! Что случилось?
 Я ответил глухо:
- Все, все хорошо…
 Я выскочил на ходу. Поезд быстро набирал обороты. Я провёл глазами то место, где было мое купе. Толпа людей под натиском вагоновожатой расходилась.
Та что-то ярко, внушительно выражала жестами и требованием.
Поезд мчал.
Да.
Ветерком от него повеяло: слабым, тихим, отдавая чувствами живых терпеливых душ, стремящихся в дальнейший, - очень, скажу вам, дальний, -

 БЕСКОНЕЧНЫЙ путь.


***
(1-4 Благодарность Швецову В.С)