Природа и дидактика

                (Интерпретация образов природы в русской дидактической поэзии XVIII века)

        Отечественная литература эпохи Просвещения, как известно, уделяла особое внимание проблемам дидактики, стремясь придать творческой деятельности воспитательный характер, направленный на совершенствование человеческой личности и гармонизацию общественных отношений. Одним из компонентов этого процесса стала разработка методов эстетического воспитания самих участников литературного процесса. В 1748 г. в типографии Академии наук была издана брошюра А. П. Сумарокова «Две эпистолы. В первой предлагается о русском языке, а во второй о стихотворстве», явившаяся русским аналогом римского и французского образцов трактатов о поэтическом искусстве, облеченных в стихотворную форму.

        Эпистолы Сумарокова претендовали на роль канонического свода норм и правил, которых следовало строго придерживаться начинающим авторам при создании ими поэтических текстов. По общему мнению исследователей, эпистолы Сумарокова могут служить наиболее ярким примером дидактического направления русской просветительской поэзии XVIII века: «Теоретик подчеркнул “учительный” характер литературы, ее важную роль в обществе в деле воспитания и образования» [1, с. 180]; «Считая природное дарование непременным условием плодотворной деятельности писателя, Сумароков в то же время уделяет исключительно большое внимание и специальному литературному образованию» [2, с. 24].

        Центральное место в выдвинутой Сумароковым литературно-образовательной программе было отведено эстетическому воспитанию молодых авторов в соответствии с базовым принципом классицистского искусства – установкой на «подражание природе», или, по терминологии тех лет, «следование натуре», предполагавшее художественное воспроизведение окружающего мира, в первую очередь природных образов, в идеализированном виде, согласно требованиям рационального осмысления действительности, допускавшего некоторую степень ее эстетического «украшения». Тем самым, в контексте нормативных представлений Сумарокова, достигалось более углубленное постижение в литературном творчестве внутренней сущности природного мира: «Единство этического и эстетического Сумароков видел в подражании “природе естества”» [3, с. 97].

        Вот почему в тексте эпистол присутствуют многочисленные отсылки к образам природы, дается их своеобразная интерпретация; более того – объекты природного ряда зачастую выполняют функции наглядных эстетических критериев качества литературного стиля, дидактически рекомендуемого Сумароковым своим потенциальным ученикам. Так, пренебрежительно характеризуя попытки самостоятельного создания художественных произведений дилетантами, не знакомыми с предписанными классической традицией правилами литературного творчества, Сумароков иронически сравнивает незрелые «плоды» их трудов с природными плодами, иерархически дифференцированными по своим вкусовым качествам:

                Тот, кто не гуливал плодов приятных садом,
                За вишни клюкву ест, рябину виноградом
                И, вкус имея груб, бездельные труды
                Пред обществом кладет за сладкие плоды [4, с. 116–117].

        Благодаря такой природно-литературной параллели Сумароков акцентирует ключевое значение критерия эстетического вкуса в творческом процессе.

        Однако в большинстве случаев обращение Сумарокова к образам природы сопровождается рационалистическим абстрагированием их непосредственной индивидуальности, что нередко приводит к подчинению живого разнообразия внешнего мира отвлеченным эстетическим схемам, изначально заданным Сумароковым для эффектного иллюстрирования своих теоретических положений своей эстетики. В частности, изображение природы, типовое для пропагандируемого Сумароковым жанра идиллии, складывается из шаблонных компонентов, намерено лишенных какой-либо национальной специфики и географической конкретики:

                Вспевай в идиллии мне ясны небеса,
                Зеленые луга, кустарники, леса,
                Биющие ключи, источники и рощи,
                Весну, приятный день и тихость темной нощи;
                Дай чувствовати мне пастушью простоту
                И позабыть, стихи читая, суету [4, с. 118].

        Очевидно, что в данном случае Сумарокову важно было художественно воплотить идею идиллического «золотого века», невинности нравов, а образы природы послужили лишь абстрактным антуражем. Вполне закономерно поэтому, что типовой набор тех же самых природных объектов, призванных символизировать идиллическое состояние первобытного человечества, был практически без изменений вновь воспроизведен Сумароковым через несколько лет в очередной дидактической эпистоле «Желай, чтоб на брегах сих музы обитали...» (1755), рекомендующей молодым авторам наиболее перспективные жанры для творческого воспроизведения:

                Тот рощи воспоет, луга, потоки рек,
                Стада и пастухов, и сей блаженный век,
                В который смертные друг друга не губили
                И злата с серебром еще не возлюбили [4, с. 130].

        Следует поэтому признать вполне обоснованными критические замечания исследователей относительно художественной условности и намеренной абстрактности изображаемой Сумароковым картины природного мира: «Сумарокову чуждо представление о какой-либо внутренней, иррациональной связи между человеком и природой, его окружающей» [3, с. 96]; «И строки о природе не слагаются у Сумарокова в самостоятельную картину, а служат аналогом поведения людей или аллегорической картинкой состояния души» [5, с. 77]. Но, в то же время, необходимо отметить, что активное использование Сумароковым образов природы, при всех недостатках его творческого метода, имело все-таки немалую пользу в дидактическом отношении – как средство эстетического обучения молодых авторов, еще только пробующих свои силы на поэтическом поприще.

        По справедливому наблюдению П. Н. Беркова, Сумароков сознавал себя не только лидером русского классицизма, но и охотно выступал в роли наставника в поэтическом мастерстве, старающегося обучить неофитов важнейшим законам словесного искусства. Сумароков выдвигает на первое место «усвоение начинающим писателем основных правил теории литературных жанров и соответствующего им стиля» [2, с. 24]. Именно при характеристике поэтического стиля сумароковская апелляция к природным образам оказывается наиболее эстетически оправданной, логически убедительной и творчески удачной.

        Например, говоря о требованиях, предъявляемых классицистским каноном к стилю излюбленного Сумароковым жанра лирических идиллий, он образно и ярко уподобляет неверно выбранные стилевые средства разгулу природных стихий, способных разрушить стройную гармонию условного идиллического мира:

                В них гордые слова, сложения высоки
                В лугах подымут вихрь и возмутят потоки.
                Оставь свой пышный глас в идиллиях своих
                И в паствах не глуши трубой свирелок их.
                Пан скроется в леса от звучной сей погоды,
                И нимфы у поток уйдут от страха в воды [4, с. 117].

        Для стилистики од, напротив, требуются гораздо более энергичные выразительно-стилевые средства, параллель которым Сумароков находит опять-таки среди образов бурной природы:

                Гремящий в оде звук, как вихорь, слух пронзает,
                Хребет Рифейских гор далеко превышает,
                В ней молния делит на полы горизонт,
                То верх высоких гор скрывает бурный понт... [4, с. 118].

        Исключительная дидактичность демонстрируемых Сумароковым примеров, не претендующих на воссоздание реальных образов природы, позволила автору «Двух эпистол» при последующей переработке их в более компактное учебное «Наставление хотящим быти писателями» (1774) произвольно заменить часть природных объектов для усиления дидактической направленности своих стилевых рекомендаций:

                Гремящий в оде звук, как вихорь, слух пронзает,
                Кавказских гор верхи и Альпов осязает.
                В ней молния делит на полы горизонт,
                И в безднах корабли скрывает бурный понт [4, 136].

        Аналогичное по характеру использование природных образов для иллюстрирования отличительной жанровой специфики стиля од и эпических поэм наглядно проявляется в сумароковской эпистоле о стихотворстве:

                Пекись, чтоб не смешать по правам лирных дум;
                В эпическом стихе порядочен есть шум.
                Глас лирный так, как вихрь, порывами терзает,
                А глас эпический недерзостно взбегает,
                Колеблется не вдруг и ломит так, как ветр,
                Бунтующ многи дни, восшед из земных недр [4, с. 119].

        Учитывая преимущественное внимание, уделяемое Сумароковым фонетическим аспектам поэтического стиля, А. В. Западов сделал весьма точное заключение: «Пейзаж в лирике Сумарокова статичен, приметы времени года только перечислены, краски едва намечены, но звуки, правда, слышны» [5, с. 76].

        Обращение к образам природы не ограничивалось в дидактических эпистолах Сумарокова ролью художественной иллюстрации особенностей стилистики тех или иных поэтических жанров, но явилось также эффективным средством создания эстетического идеала, который предлагался начинающим поэтам в качестве идеальной модели «чистого искусства». Сумароков советовал молодым авторам сознательно воспитывать в себе способность эстетического восприятия мира, прежде всего – природного:

                Когда не льстит тебе всегдашний града шум
                И ненавидит твой лукавства светска ум,
                Приятна жизнь в местах, где к услажденью взора
                И обоняния ликует красна Флора,
                Где чистые ручьи по камышкам бегут
                И птички сладостно Аврорин день поют,
                Одною щедрою довольствуясь природой,
                И насыщаются дражайшею свободой;
                Пускай на верх горы взойдет твоя нога
                И око кинет взор в зеленые луга,
                На реки, озера, кустарники, дубровы:
                Вот мысли там тебе по склонности готовы [4, с. 124–125].

        Но, впрочем, даже в этом случае эстетизация природы отвечала общей дидактической установке сумароковских эпистол, поскольку, как заметил Берков, «всё в искусстве классицизма подчинялось основной задаче – созданию идеального мира прекрасной разумности, который должен еще больше “просвещать” читателей, приближать их к познанию истины, вести к “благу”, к “беспорочной жизни”» [2, с. 19]. Тем самым литературно-дидактическая интерпретация образов природы служила одним из действенных методов эстетического воспитания в XVIII веке.         

                Литература

    1.  Ольшевская А. Л., Травников С. Н.  Сумароков Александр Петрович // Русские писатели. XVIII век: Биобиблиографический словарь. – М.: Просвещение, 2002. – С. 179–187.   
    2.  Берков П. Н.  Жизненный и литературный путь А. П. Сумарокова // Сумароков А. П.  Избранные произведения. – Л.: Сов. писатель, 1957. – С. 5–46. 
    3.  Серман И. З.  Русская поэзия середины XVIII века. Сумароков и его школа // История русской поэзии: В 2 т. Т. 1. – Л.: Наука, 1968. – С. 90–119. 
    4.  Сумароков А. П.  Избранные произведения. – Л.: Сов. писатель, 1957. – 607 с.      
    5.  Западов А. В.  Поэты XVIII века (А. Кантемир, А. Сумароков, В. Майков, М. Херасков): Литературные очерки. – М.: Изд-во МГУ, 1984. – 240 с. 

         Июнь 2007