Глава 2. Люси

Я не был у друга целый месяц, все время находил отговорки, стоило лишь в мой плотный график ворваться нескольким свободным часам. Моя жена удивлялась:
- Почему ты не навещаешь Джеймса? Он же скоро умрет…
- Мне некогда, - говорил я, не отрывая глаз от монитора. Стоило бы мне на миг исподлобья на нее уставиться, Люси бы сразу все поняла. Ее интуиция иногда удивляла меня. Часто она наперед угадывала все мои отговорки, но до последнего мудро хранила молчание.
Однажды Люси подсела ко мне, когда я, сидя за компьютером, в очередной раз изображал из себя занятого, и обняла меня. Я положил свою руку на ее плечо. Увидев, что я рассматривал на экране нашу детскую фотографию, где наши с Джеймсом лица были искажены нелепыми улыбками, Люси настойчиво произнесла:
- Сходи к нему. Пока не поздно.
- Я не могу, - ответил я, свернув окно с фотографией. – Я не хочу видеть его жалкие остатки, это… - я не мог подобрать подходящих слов, - это так нелепо! Это издевательство – видеть, как смерть пожирает сильнейшего из всех людей, которых я знал.
- Хочешь, я схожу с тобой, - предложила жена. Я вздрогнул:
- Нет, что ты, - замотал я головой. – Тебе этого видеть не следует.
На самом деле я не хотел, поддавшись замешательству в палате Джеймса, падать духом в ее глазах.
- Меня этим не испугаешь, - Люси посмотрела на меня испытывающе. – Я ведь работала санитаром в больнице одно время, ты забыл? Видела и не такое…
Я  молчал, ожидая, что она начнет свои рассказы о больничных временах, это были бесконечные, всегда новые и все более изощренные истории о том, как пустота извращается над человеческим телом и ломает его дух. Но жена не стала этого делать.
- Он хочет, чтоб ты навестил его, - произнесла она тоном, не терпящим возражений.

И вот я снова стоял в палате Джеймса, возле его кровати. То, что я увидел, было еще хуже любых моих ожиданий. На кровати лежали дымящиеся конечности, небольшие обрывки мяса, однажды составлявшие в целостности его тело.
- Неужели в этом теле еще есть жизнь? – спросил я у медсестры, закрыв рот рукой от ужаса.
- Ваш приятель живуч, как никто другой, - хладнокровно ответила девушка. – Обычно на этой стадии люди уже отпускают душу. Но этот больной клешнями вцепился в жизнь.
Я ощущал, что лицо мое было перекошено от отвращения и жалости.
- Мы делаем все возможное, чтобы поскорее выкурить жизнь из этих останков, - сказала она и вколола иголочку в один из кусков его тела.
- Что это? – спросил я, только сейчас обратив внимание на то, что в каждой частичке тела Джеймса торчало по крохотной игле, из-под которых выделялся густой желтый дым.
Медсестра произнесла название препарата, которое я не запомнил.
- Благодаря этому средству мы ускоряем его смерть.
- Но зачем? – удивился я. Девушка посмотрела на меня с ответным удивлением.
- Как зачем? Вы представляете, какие боли сейчас ощущает этот больной? Его счастье, что он уже не может осознавать эту боль.
- А как же обезболивающее? – решил уточнить я
Медсестра посмотрела на меня, как на идиота.
- И куда, прикажете, его колоть? – она обвела рукой дымившиеся куски тела. – В клочок обугленных мышц?
Я оторопел.
- Простите… - помолчав, добавила медсестра. – Вам неприятно это слышать, наверное… Но это действительно редкий случай. Все, что может сделать медицина в помощь ему – это ускорить его исчезновение  с этой планеты…
Медсестра ушла, а я уселся рядом с тем, что осталось от моего друга. Несколько минут я наблюдал за тем, как тело Джеймса зловеще тает, обращаясь в часть небытия.
- Ты оказался упрямцем, Джеймс, - обратился я к другу. – Самым упрямым упрямцем из всех упрямцев, которых мне довелось встречать. Ты жил не так, как все, и умереть решил иначе.
– Жизнерадостно, - послышался мне его ироничный голос.
- Да нет, не жизнерадостно, – покосился я на то, что осталось от тела друга. Зрелище было слишком неприятным, я не мог согласиться с таким описанием. – Упрямо. Победоносно. Необычно. Отвратительно. Но никак не жизнерадостно.

Я покинул палату друга, так и не попрощавшись. Мне показалось, что тело его зашипело громче, чем обычно, и поспешил скрыться. Я подумал, что это и есть то специфичное шипение, знаменующее смерть, и испугался. Джеймс был единственным, кто олицетворял собой торжество наполненной счастья жизни. Видеть, как смерть берет верх над близким другом, казалось невыносимо.
– Он давно ничего не осознает, ему все равно, попрощался я или нет, - бормотал я вслух, спускаясь в лифте. Медсестры, ехавшие со мной в тусклой тесной кабинке, посмотрели на меня с сочувствием. Одна из них шепнула другой что-то на ухо.
Продолжая спорить сам с собой, я вышел из больницы. Мимо меня мелькали люди, такие же дырявые, как я. Многие прохожие, особенно молодежь, украшали свою пустоту стразами и даже подливали в шедший из них дымок раствор, который визуально усиливал клубы дыма, окрашивая его в разные яркие цвета. Особенно модными на тот момент были неоновые цвета.
Я не уставал негодовать: когда пустота стала в моде? С каких пор люди перестали стесняться сквозной дыры в своем теле и возвели ее в культ?
«Да, Джеймс, не те настали времена, - я мысленно обратился к другу. – Я даже рад за тебя: тебе осталось совсем немного: доиграешь свою роль в этом театре абсурда, - и в небеса…».
Когда я был ребенком, меня и мое поколение приучали скрывать свою пустоту. Обнажать ее можно было лишь в самом близком кругу, среди друзей и родни. Мы укутывали свои сквозные дыры в сотни одежд, чтоб не просвечиваться; помнится, даже жарким летом я, будучи еще малолетним ребенком, носил плотный костюм. Были в этом и свои минусы: от дыма и пота костюмы пропитывались неприятнейшим запахом, к тому же, ткани довольно быстро обугливались, и одежду приходилось очень часто менять.
К тому моменту, как я стал подростком, мир резко изменился. Из пустоты сделали тренд, воспевание ее культа превратилось в прибыльный бизнес. И я, как и прочие, тоже поддался этой провокации, сменив плотные одежды на заранее порванные на разный размер пустоты одеяния. Деловая одежда, которую я носил, была аккуратно обуглена по краям, неброско, чтоб не привлекать к себе лишнего внимания. Для меня это был оптимальный выход: не выделяться из толпы, при этом не акцентировать внимание на позорном отверстии в своей груди.
Для меня моя пустота - это не просто физический изъян и уродливое клеймо, это еще и признак духовной слабости, бессилия перед смертью, преследующей меня во всем, что я ем, пью, о чем думаю и что чувствую.
Сейчас по телевидению часто мелькает реклама, предлагающая услуги по искусственному увеличению внутренней пустоты. Это стало каким-то бичем, молодые парни и девушки по собственной воле ложатся под лазер и терпят ради этого болезненные процедуры.
- Идиоты, вы же от этого умираете! - злобно обращался я в экран поющего байки телевизора, а Люси пыталась меня успокоить.
- Это личный выбор каждого, - говорила она, но я продолжал кипеть, моя пустота издавала особый, едкий и неприятно пахнущий дым.
- Это не личный выбор, это промывание мозгов. Людям внушили, что пустота внутри – это хорошо, красиво. И тысячи юных дурачков, поверив в эту чушь, приближают себя к смерти, чтобы понравиться друг другу.
- Нам их не понять. Но вспомни, разве мы не были такими всего лет десять назад?
- Были. Но не настолько. Я бы даже десять лет назад ни за что не стал увеличить уродливую дыру в своем теле.
Люси оглашалась со мной и прекращала спор, понимая, что это бесполезно, но я еще долго дымился.
Нет, это были другие времена. Хотя пустота во времена моей молодости уже не считалась позором, но симпатии к людям мы формировали, исходя из наполненности друг друга. Теперь же все в этом диком мире перемешалось: уже нет четких границ красоты, интеллекта, образованности; кругом зияют дыры, и в этом месиве жизнь наша становится пустой еще задолго до смерти.

Позже я встретился с друзьями в баре. После визита в больницу мне нужно было снять стресс. Жалкие остатки Джеймса, в которых едва теплилась жизнь, застыли перед моими глазами, я не мог избавиться от этой жуткой картины. И даже зная, что сам еще на один верный шаг приближусь к смерти, я все же нуждался хотя бы во временном успокоении.
Знала бы моя Люси, где я провожу время, спасаясь от стресса. Я не боялся ее гнева, возможно, я даже ждал от нее немного экспрессии, но она всегда была слишком флегматична. Конечно же, она замечала, что моя пустота немного расширялась каждый раз, когда я приходил с работы поздно, но я не хотел, чтобы она дымилась изнутри, и выдумывал историю о трудном рабочем дне, что отчасти являлось правдой.
Она неизменно совала мне в руку яблоко, которое, по ее убеждениям, латало наши дыры, и ласково гладила меня по голове:
-  Может, тебе стоит сменить вид деятельности? Я просто не могу смотреть на то, как быстро ты пустеешь,
Чтобы утешить ее, я съедал яблоко, и она наблюдала за моим телом.
- Смотри, дыра немного затягивается, - восклицала она и аккуратно дотрагивалась до краев моей пустоты. Я решительно не замечал никаких изменений, но согласно поддакивал. «Мы все равно неизменно движемся к смерти, - думал я между тем. – Какой смысл от этого яблока, который на уровне широкой фантазии залатывает наши дыры, если сейчас ты разогреешь мне нашу привычную пищу, от которой мы снова задымимся?».

У нас с Люси никогда не было крупных ссор, наши отношения складывались очень ровно. И я удивлялся, когда слышал пьяные исповеди от своих приятелей, которые ругали своих жен на чем свет стоит. «Если ваши жены настолько отвратительны, зачем же вы на них женились?» - спрашивал я их про себя.
Вот и сейчас наша встреча с друзьями началась с жалоб о тяготах семейной жизни, и мне было неловко перед своими раскисшими друзьями за то, что я не мог поддержать их разговор.
- Ну а ты, Эрик, почему не рассказываешь о своей Люси? Неужели у вас все так хорошо? Не верю! – толкнул меня локтем в живот Лаэль. Среди нас всех он был сейчас наиболее пьян.  – Не может же твоя женушка быть идеальной!
 Его локоть неприятно давил мне прямо в край пустоты, я недовольно скривился и отодвинулся от него на недосягаемое расстояние.
- Она неидеальна, - ответил я смущенно. – Но и быть недовольным я повода не нахожу. Нам хорошо вместе, вот и все.  Ты бы меньше жаловался, у тебя края пустоты начинают дымиться.
- Да черт с ней, с этой пустотой! – махнул рукой Лаэль и залпом осушил свой бокал. – Жизнь слишком коротка, чтобы заботиться об этой чертовой пустоте внутри… Может быть, я наоборот мечтаю о том, чтобы поскорее полностью сгореть…
- Не говори так, - охладил его я. В голове моей все еще маячил образ умиравшего Джеймса.
- Можно подумать, ты у нас святой. Твои края тоже дымятся… - он указал на меня. Из моего тела тоже исходил слабый дымок. Неудивительно, я ведь был подавлен мыслями о Джеймсе. Я еще не успел расслабиться и ждал, пока ядовитая жидкость расплывется по моему телу и согреет мои сосуды.
- Я хотя бы не подливаю масла в огонь, - возразил я. - Да, я сам себя разрушаю, но только чтобы временно утихомирить боль от саморазрушения. И стараюсь не создавать поле брани, не хочу лишний раз прибегать к разрушительному утешению, - ответил я, разозлившись еще больше.
- Да брось, - вмешался в наш спор Стив. – Эрик, если так тяготиться размерами своей пустоты и мыслями о неминуемой смерти, зачем тогда жить? Нужно наслаждаться, пока мы живы!
- И тем самым сокращать свою жизнь? – возразил я, ощущая, как тело мое стало тяжелеть. Я отпустил свое раздражение и спорил просто из интереса.
- Так или иначе, что-то все равно расширяет твою пустоту. Или ты думаешь, что, бросив пить и есть привычную еду, ты сможешь контролировать свою смерть? Все равно будет случаться ерунда, которая потрепает твои нервы, и ты по-прежнему будешь потихоньку стираться с этой планеты. Лучше ведь умирать от того, что приносит удовольствие, чем безуспешно продлевать свою жизнь, полную стресса!
- Вот моя Лиз, - вставил свои пять копеек Сай, - до рождения дочери тоже пыталась бросить все свои убивающие привычки. И меня вечно пилила, пытаясь убедить бросить хотя бы пить и курить. И что ты думаешь? Чем больше она боролась, тем больше ее тянуло обратно, она срывалась, напивалась и объедалась, - и в итоге впадала в еще большую депрессию от осознания собственного бессилия. За несколько месяцев борьбы ее сквозная дыра лишь увеличилась еще больше, в тридцать лет пустота внутри нее уже столь велика, словно ей сорок. Еще и рождение Эмили губительно сказалось на ее состоянии. Меня теперь к ней не тянет, вообще не тянет, - он развел руками и скривился, - понимаешь, я с трудом сдерживаюсь от того, чтоб уйти от нее. Только дочь и держит.
Я посмотрел на его грудь: в Сае тоже зияла огромная дыра. Он и сам комплектовал по этому поводу, но не считал нужным даже пытаться что-то исправить. Свое охлаждение к жене он компенсировал молоденькими, но уже изрядно потрепанными пустотой девушками. Делал он это без всякого зазрения совести.
- Зачем ты проводишь время с малолетками, которые не менее опустошены, чем твоя жена? - спросил я его, когда нечаянно стал свидетелем его  утех. Из-за лени, столь же великой, как его полное тело, Сай не стал ничего выдумывать, а просто потащил очередную девушку с собой в туалет. Я видел, как из одной из кабинок под нечеловеческий визг исходят клубы дыма, а когда он рассеялся, увидел довольное лицо приятеля.
- Эти малолетки, хотя и столь же пусты, но выглядят гораздо лучше Лиз, - беззаботно ответил он, и, не дожидаясь меня, поспешил к выходу.
А своего, теряющего форму тела, тебе не жалко? - бросил я ему вслед, заметив, что за несколько минут беззаботного удовольствия он утратил как минимум один выступающий в пустоту отрожек своего тела.
Но Сай не услышал или сделал вид, что не услышал мой вопрос.

Удивительно: почему все устроено именно так? До встречи с Люси у меня было несколько подруг, но близость с ними никогда не сопровождалась дымлением, знаменующим увеличение пустоты в теле. И уж тем более я никогда не наблюдал такого, когда был со своей женой. Когда все мои приятели женились, каждый из них хотя бы раз по пьяни или просто от недовольства семейной жизнью изменял своим женам, и все они жаловались на то, что с каждой изменой и они, и их случайные подруги шипят и терпят значительные потери в своем теле. Стив даже чуть было не развелся с женой, не в силах прикрыть сильное увеличение собственной сквозной дыры. «Наверное, это совесть их гложет», - думал я раньше. Сам я ни разу не снисходил до этого. Люси перевернула что-то внутри меня, и все остальные женщины в мире для меня куда-то исчезли.
«Нет, явно не совесть его разъедает, - решил я после этого случая. – Сай у нас никогда ни в чем не виноват, чувство совести у него атрофировано с младенчества».

Рассказ Сая о своей жене снова вернул моих друзей к избитой семейной теме. Я не хотел в этом участвовать. Сказав, что ухожу, я попрощался с ними и вышел на улицу.
Перед возвратом домой после подобных встреч я всегда долго гулял, чтобы протрезветь и выветрить запах алкоголя и сигарет, которыми дышал мой костюм. Я шел по шумному проспекту, озаренный ночными огнями. На этот раз встреча с друзьями и выпитое не принесли желательного эффекта: опьянение слишком быстро сошло на «нет». Зато небольшой дымок в моей груди по-прежнему знаменовал, что моя дыра расширяется.
- Все, больше не буду пить, - твердо решил я, разочарованный зря потраченным временем и частичкой себя. – С каких пор привычные способы перестали доставлять мне удовольствие? Впрочем, и слава Богу, теперь я не могу обманываться их эффектом. Все, что я чувствую, - это боль оттого, что я потихоньку исчезаю с каждой дозой выпитого.

Я остановился у фонтана, рисовавшего рисунки из воды и светившийся всеми цветами радуги, и опустил туда руки. Смочив их, я приложил ладони к своей пустоте. Края зашипели, и дым утих. Я достал нарушивший мой покой телефон. Звонила Люси, которая уже забеспокоилась из-за моего долгого отсутствия.
- Я уже иду, - ответил я. – Сегодня после работы я был у Джеймса.
- И как он?
- Плохо, - ответил я. Мой голос дрогнул. – Очень плохо…
- Ты с ним говорил?
Из-за шума фонтана, я едва уловил тихое шипение по ту сторону трубки. Это Люси дымилась, переживая мою боль. Джеймс – это единственный из моих друзей, которого она уважала, несмотря на все его странности. Возможно, она просто видела мою глубокую привязанность к этому человеку, ощущала ее, как свою, и не могла не принять.
- Там уже не с чем говорить… - произнес я, не сдерживая боли. Я близок был к тому, чтобы зарыдать.
- О Боже… - произнесла она. – Значит, скоро… - Люси тяжело вздохнула. Я понял, что она тоже едва сдерживает слезы. – Милый, ты хоть не пил? Возвращайся скорее домой, я схожу с ума, зная, что ты в таком состоянии где-то ходишь.
Люси поняла, как я снимал свой стресс, а значит, скрываться от нее не было смысла. Я быстро зашагал домой, не сдерживая стекавших по щекам слез. И мне было все равно, что подумают люди. Прохожие оглядывались на меня, а я только и мог, что небрежно стирать с лица свой позор белоснежными рукавами рубашки.
Только Люси могла понять меня сейчас в моей слабости, это единственный родной человек, который у меня остался. Здесь, среди сотен незнакомых людей, мне больше нечего было делать.

- И почему нельзя сразу убить его? Это извращение – оставлять на произвол судьбы живое мясо, которое страдает в агонии, – задавался я вопросом в тот же вечер. Я совсем раскис, не в силах сдерживать эмоции даже при жене. Не зная, как мне помочь, она просто находилась рядом.
- Это негуманно, - произнесла она, зная, что я встречу ее реплику с негодованием. Чтобы предотвратить вспышку моего возмущения, Люси добавила. – Так считает закон.
- Хотел бы я вытереть ноги об этот закон! – все же вспылил я. Я встал и с возбуждением стал наматывать круги по комнате. Люси обеспокоенно семенила следом, пытаясь что-то возразить. Но я не дал ей и слова сказать. – Что это за закон такой, который всячески стимулирует к медленной смерти живых и здравствующих, но запрещает страдающим нормально умереть? Я не пойму логики этого государства, создается впечатление, что кто-то писал эти законы, чтобы насладиться сверху нашими мучениями… А мне неприятно на это смотреть, почему я должен быть этому свидетелем? Я вижу не только друга, медленно уползающего на тот свет… Я ведь себя вижу в будущем в таком точно обугленном куске мяса…
- Не говори так! Рано об этом думать…Ты еще меня переживешь!
- Типун тебе на язык! – постучал я костяшками пальцев по деревянному столу и присел на находившийся рядом стул.
- Я думаю, в этом что-то есть, - предположила Люси, присев на мои колени. – Прерывать жизнь, даже самую жалкую – это убийство, предсмертными муками мы искупаем все свои грехи. Любая религия так утверждает…
- Вот давай только про религию не будем… - я устало покачал головой. – Извращение это все… Религия должна призывать человека жить в радости, а не поощрять его страдания.
- Всему должно быть место в этой жизни, - задумчиво ответила Люси.
Более мы эту тему не продолжали. Я ушел в душ, а жена готовилась ко сну.

- Давай заведем человечка, - на следующий день предложила мне Люси.
- Зачем? – я давно боялся, что она начнет этот разговор. Прошло немало лет с тех пор, как мы женились, а человечка у нас все еще не было. Сначала Люси заканчивала учебу и сама не помышляла об этом, потом мы просто жили, не зная никаких проблем, но вот уже год, как она с любопытством посматривала на своих подруг, катавших в колясках собственные маленькие копии.
Я надеялся, что Люси просто не хочет торопить события, мечтает, как и я, пожить в свое короткое удовольствие. Ведь нам было так хорошо в те недолгие минуты, которые мы проводили вместе.
- Как зачем? – не смутилась она. – Все заводят, это естественно, природно... К этому, наверное, и сводится суть нашего союза – произвести потомство.
- Произвести нового человечка и наблюдать, как нашего собственного ребенка изнутри сжирает пустота? Как с каждым днем дыра внутри него становится все больше и больше, и наши пустоты вместе с ним?
- Я понимаю твои переживания… - ответила она, помолчав несколько секунд. - Очень долго я думала об этом, с ужасом рассматривая гигантские дыры, зиявшие в груди моих недавно разродившихся знакомых. Я не могла понять: зачем они это делают, ведь, давая потомство, они фактически нажимают на рычаг, ускоряющий их собственную смерть? Но, что если это единственный способ наполнить эту пустоту внутри себя, обрести действительно значимый смысл нашей короткой, тающей на глазах жизни?
- Допустим, ты права, - ответил я. – Но сама подумай, не эгоистично ли это с нашей стороны? Мы родим на свет человека, нового, почти целого человека, чтобы, вероятно, я подчеркну, только в теории, обрести смысл для своей жизни! Но не подстава ли это для нового существа, которому мы дадим жизнь? Мы наполним себя смыслом, а как же он? А он будет медленно умирать на наших глазах, наступая на все наши грабли, пытаясь найти способ заглушить боль и хоть чем-то заткнуть разростающуюся внутри себя дыру?
- И рано или поздно наш человечек тоже обретет свой смысл и, возможно, тоже разродится человечком… - Люси обняла меня и ласково посмотрела мне в глаза.
- Еще одним дырявым человечком… Люди производят себя подобных, обрекая их на заранее проигранную борьбу с внутренней пустотой… Ну что ж, давай и мы обидим жизнью еще одно существо, – я демонстративно прижал ее к себе и впился губами в ее шею, но не ласково, а с внезапно вспыхнувшей яростью. Люси испугалась и обиженно оттолкнула меня.
- Да что с тобой? – спросила она.
Мне стало стыдно за свою грубость.
- Прости меня, я просто… - я хотел взять ее за руки, но она опасливо отшатнулась.
- Все еще переживаешь за Джеймса? – она поняла меня без слов, но, уязвленная моими рассуждениями, не желала прикасаться ко мне. – Мне тоже очень больно, клянусь, не меньше, чем тебе. Но вся наша жизнь сводится к тому, чтобы так умереть. Кто-то раньше, а кто-то позже. Может, ему повезло, что пустота съела его быстрее, чем нас? В отличие от нас, он уже не будет мучиться каждый раз, глядя на то, как частица него бесследно исчезает. Да и что бы мы делали, если бы были целыми, и ничто не могло потревожить нашу целостность?
- Да что угодно, - возразил я. – У нас появилась бы свобода, мы бы делали все, что хотели…
- Ошибаешься, - иронично произнесла жена. – Мы бы жили точно так же, а может, еще более бестолково. Думаешь, ты наконец-то бы выкрал время, чтоб посвятить себя чему-то более важному? Да ты бы прожигал все свое время в барах, не задумываясь о том, что это глупо и вредно! Думаешь, я не понимаю, где ты шляешься, когда задерживаешься после работы? Я молчу только потому, что не хочу скандалов, и без того нет сил смотреть на то, как ты потихоньку исчезаешь на моих глазах…
У Люси в глазах блеснули слезы, она отвернулась, а я продолжал стоять в нескольких шагах от нее, опасаясь дотронуться до нее. Я наблюдал, как она обеими руками вытирает слезы, и молчал. Сейчас она успокоится и продолжит свой монолог.
- Понимаешь, дорогой, - она повернулась ко мне, и я заметил, что ее грудь по краям пустоты воспламенилась. Я никогда ранее не видел, чтоб она так нервничала. – В том и смысл, что мы невечны. Каждая отмирающая в нас клеточка – это еще один повод задуматься над тем, зачем и как прожить свою жизнь. Гораздо проще заесть или запить свою тоску от осознания своей смертности, но надо просто пережить эту боль, чтобы высвободиться из этой ловушки. Где-то там, по ту сторону болеутоляющих, но убивающих нас «лекарств» есть какой-то смысл…
От жены отлетела искра. Она стала тушить руками горящие края, но от этого огонь разгорался лишь еще более зловеще. Я схватил стакан воды, стоявший на столе, и плеснул воду в ее огонь. Искры исчезли. Я встал перед ней на колени и принялся целовать все еще дымившиеся края ее пустоты.
- Ну что ж ты так, успокойся, девочка моя, - говорил я. Раскаленные угольки больно кусали мои губы, но я не обращал на это внимания. Всеми силами я хотел ее успокоить. Когда Люси стала дышать ровно, я поднялся и прижал ее к себе.
- Я испугался, - признался я ей. – Я боялся, что ты сейчас сгоришь. Ну пойми ты, не стоит этот разговор твоей жизни! Хочешь, будет по-твоему, заведем мы человечка, но мне страшно представить, как он отнимет у тебя вместе со своим появлением огромную часть твоей целостности.
- И твоей тоже… - ответила она, виновато смотря в мои глаза.
- Да моей-то ладно, - холодно ответил я, хотя что-то внутри меня болезненно сжалось. - Но вот смотреть на то, как исчезаешь ты, - это будет настоящая пытка…
- Но ведь все это не просто так, - она впервые за весь вечер заулыбалась. – Ты уже не будешь думать ни о своей пустоте, ни о моей. Ты все силы будешь отдавать новому человечку и его целостности.
Я все еще сомневался в том, что идея жены мне по душе. Но я не мог позволить, чтоб Люси хотя бы раз вот так вот горела на моих глазах.
- Знаешь что, - добавила она как бы между прочим. - Я не просто так завела этот разговор…
Я догадался, к чему она вела. Люси уже носила малыша. Она не успела договорить, как я поник и устало приземлился на кровать.
- И все-таки я не смогла тебя убедить, - разочарованно покачала она головой и ушла на кухню.
- Погоди… Дай мне просто прийти в себя… - пробормотал я, но Люси уже не слышала моего обращения.