Выращивание хлопка и энтузиазм молодёжи

Рассказ Евгения Шейнмана «Вы когда-нибудь собирали хлопок?»  http://proza.ru/2020/07/15/227 навеял меня на некоторые воспоминания. В сталинские времена тяжёлый труд во многом держался на двух «китах» - подневольном заключенных и энтузиазме молодежи. Не знаю, посылали ли «на хлопок» заключённых, а энтузиазмом молодых власти пользовались активно.

О хлопке в Узбекистане и энтузиазме в годы войны рассказала, например, в повести «Девичьи годы» одноклассница и близкая подруга моей двоюродной сестры С.А. Тархановой Марианна Вайнерт, дочь немецкого поэта-антифашиста Эриха Вайнерта, одного из лидеров немецких эмигрантов в СССР. Позже она уйдёт добровольцем на фронт, дойдёт до Берлина и напишет повесть, неоднократно издававшуюся в ГДР, СССР и других странах.

«…Если бы хоть где-нибудь росло деревцо или жалкий кустик, чтобы укрыться в тени. Я не знаю, что придумать, и с отчаянья просто растягиваюсь на жёсткой иссушённой земле, пытаясь под кустом хлопчатника спрятать лицо от палящего зноя. Но и это не помогает. Солнце жжёт немилосердно. Сейчас, без сомнения, шестьдесят, а то и семьдесят градусов, ибо ранним утром в тени термометр показывал сорок восемь.

Я снова перестаю работать и вытираю пот с лица, который струйками стекает со лба, заливает глаза, покрывает всё тело. Ничего больше не вижу. Многие не советовали мне ехать сюда. Говорили, что европейцу не под силу работать на хлопковых полях из-за немыслимой жары. Но так как на военном предприятии, где я проработала уже несколько месяцев, нас просили помочь летом колхозникам, то и мне не захотелось оставаться в стороне. Мы поливаем здесь нежные цветы хлопка, чтобы они не засохли.

…Утром я не в силах подняться с нар. У меня температура и ноющая боль во всём теле. Руки и ноги покрылись гнойными болячками. Я расчесала укусы этих назойливых москитов и протёрла раны листьями хлопка. Видимо, на больные места попала пыль. Лежу одна-одинёшенька в хижине: все ушли на работу. Давно уже я не чувствовала себя такой заброшенной и покинутой.

– Я вызвала врача,– раздаётся надо мной чей-то голос.– Ведь эдак можно и заражение крови получить.

Вечером из соседней деревни пришёл врач-узбек.
– Тотчас же похлопочу, чтобы вас отвезли в город. Но сперва я основательно промою и перевяжу ваши ранки».

А я вспомнил, как в ноябре 1951 года нас, студентов Ростовского университета,  посылали на уборку хлопка в Ростовской области.  Мы тогда даже удивились: кому это пришло в голову сажать хлопок в наших краях? Он просто не успевал созреть. Наверное, тогда тот год был единственным: ни до, ни после «на хлопок» нас больше не звали.  Мы были комсомольцами, и на призывы партии привыкли откликаться с энтузиазмом. Ехали только добровольцы. Не оказаться в их числе означало быть человеком, не достойным уважения.
 
Мы должны были ехать во второй группе. Меня, студента 2-го курса, назначили руководителем бригады из 12 студентов химфака. Выезд несколько раз откладывали: ребята из первой группы писали, что льют непрерывные дожди, работать нельзя. Когда 30 ноября нас собрали в 3-й раз, сообщили, что решено физически слабых девочек не брать. В число физически слабых попала моя подруга Лиля Тащилова. Нет слов, чтобы передать, как это огорчило Лилю. Со слезами на глазах она буквально вымолила у декана Беляева разрешение поехать. А потом по секрету сказала мне, что у неё утром была температура. Я назвал её сумасшедшей и сказал, что никуда она не поедет: что мы там будем с ней делать, если она разболеется? Лиля умоляла меня никому об этом не говорить. А я очень хорошо её понимал: для неё, активной комсомолки, было крайне важно, чтобы её от поездки не отстранили. К счастью для Лили, мы так и не уехали – поездку отменили: проливные дожди не дали возможности работать.

Маленькая комичная деталь, касающаяся условий, в которые попала первая группа студентов. Ребята рассказывали, что от места работы до железнодорожной станции они шли пешком по совершенно раздолбанной дороге, по которой никакой транспорт пройти уже не мог. В середине пути один из студентов заметил, что калоша имеется лишь на одной ноге. Снял и выбросил оставшуюся. На станции стали мыть в луже обувь. Оказалось, что потерянная калоша благополучно сидит на ботинке. Выбросил и её.