Шапка

Вера стоит в промышленном магазине, рассматривает поступившие новые товары. Её взгляд упал на чёрную шапку из овчины или цигейки.
     - Муж такую носить не будет, скажет - стариковская. У него есть разные шапки: из кролика, нутрии, «обманка» из норки, корейская из собаки.


А отцу - в самый раз, добротная, тёплая. И размер пятьдесят восьмой, отцовский. То, что надо. Ему уже семьдесят один. Мужские зимние шапки теперь в дефиците, как многое в эти смутные девяностые годы. Думаю, он будет рад новой шапочке!


Купив головной убор, она написала письмо домой, в амурский посёлок.
     - Купила отцу зимнюю шапку. Хочу отправить её вам посылкой!
Отец всегда сам занимался детьми: писал письма, ходил на почту, отправлял денежные переводы, когда они учились в городе.


Теперь ответил  старший брат, Саша:
     - Отец в ноябре заболел, скорей всего, инсульт.

Прошлым летом Вера с детьми была в гостях у родителей. Глянула в окно на отца - тот шёл по тротуару через огород, и заметила, что он, как говорят, "сдал", постарел. Ей показалось, что отец, всегда такой крепкий, сильный, не разгибает коленей, идёт как будто вприсядку.

 
     - Всю жизнь наш Иван Иович проработал на тяжёлой физической работе, - подумала тогда Вера про отца. - Хотя и был он трактористом, "корочку" имел, но трактор не любил. Больше работал на стройке или в леспромхозе, на нижнем складе - на раскряжевке хлыстов.

А в молодости - рассказывал, вообще, грузчиком - разгружал на Амуре баржи с товарами. Это какую силу надо было иметь, чтобы тяжёлые мешки таскать: с сахаром, солью, мукой, крупами? Лишнего жира у него никогда не было, ни килограмма. Высокий, крепкий.


Оказалось, он уже падал, но говорил:
     - Это так, по-стариковски, слабость какая-то. Отлежусь.
И болезнь отступала.


Отец никогда не болел, у него даже зубы не болели, были все свои. Травмы на работе случались: то палец тросом проколет, то ногу на погрузке леса сломает.
 
Хотя, нет, были выдающиеся случаи. Вот, например - операция. Аппендицит у него приключился, но отец не жаловался, терпел боль, ещё три дня ходил на работу. И только когда стало темнеть в глазах, он, идя с ночной смены, сказал водителю рейсового автобуса:
     - Володь, подъедешь к моему дому, в Циммермановку надо.

Операцию ему делали шесть часов. Аппендицит перерос в перитонит, пришлось промывать внутренности. Когда отец отошёл от наркоза, хирург сказал ему:
     - Ну ты, дед, молодец! Видно, крепкое у тебя сердце. Не думал я, что ты очухаешься!

Ещё как-то, когда был намного моложе, он отравился грибами. Набрал молоденьких крепких подосиновиков, сам посолил с укропом и прочими специями. Через три дня решил попробовать. И съел-то немного, и отправился по делам в контору леспромхоза, в Циммермановку.

Вот там его и прихватило. Бегал искал уличный туалет, открылась рвота. Его шатало из стороны в сторону, в глазах скакали огненные всполохи. Мальчишки, видя его неуверенную походку, кричали:
     - Вон дядька пьяный идёт!

Думаете, он пошёл там к врачу в амбулаторию? Как бы не так. Приехал домой, ругал себя последними словами:
     - Вот, дурень! Попробовал грибочков! Думал - ничего не будет!

И уже утром пошёл на работу. Другой бы, реально, "тапки отбросил", "ласты завернул" или как там ещё говорят в таких случаях...

Он не употреблял никаких таблеток. А зря, очевидно, у него уже "скакало" артериальное давление. Но кто его измеряет в деревне? Это же к фельдшеру нужно идти, в медпункт. Хотя мама пьёт раунатин, такие мелкие, зелёненькие таблеточки.
 
Мать так и сказала в письме:
     - Не посылай пока, Вера, шапку!

*
Теперь брат каждый день измеряет отцу давление. Оказывается, и аппарат у него есть. Делает инъекции, предписанные фельдшером, массаж. Его первая жена была медсестрой,  и он освоил при ней некоторые медицинские процедуры. Вместе с матерью поят больного облепиховым соком - его передала из Киселёвки племянница отца, Ирина.


В январе он уже стал ходить. Восстановилась речь, движение левой руки. Только правая ещё не работала. Иван был наполовину левшой. Тяжёлую работу он делал левой, а ел и писАл - правой. Примерно за неделю до смерти он сказал жене:
     - Умру я, мать, скоро!
     - С чего ты взял? Придумал. Весна скоро. Тепло настанет, огород будем сажать. И рука твоя пройдёт!


Мать рассказывала потом собравшимся детям:
     - Он посмотрел на меня долгим взглядом и ничего не сказал. Может, чувствовал приближение конца. Может, кто-то приснился ему из умерших родных: отец, мать, сын. Позвали к себе? Говорят, есть такая примета.


Умер он днём, когда пообедав, они прилегли отдохнуть, каждый на свою кровать. Мать не привыкла днём спать, и когда отец захрипел, шутливо сказала ему:
     - Эй, батька, ты что так некрасиво захрапел? А ну-ка, перевернись на бок!
Когда же до неё дошло, что это не храп, а предсмертный хрип, она закричала, вскочила с кровати и бросилась к ближайшим соседям.


А Вере за два дня до его смерти приснился сон. Сначала она увидела родительский дом и заснеженный двор с небольшой высоты, с птичьего полёта. Во дворе толпились молчаливые люди в тёмных зимних пальто.

Потом, как птица, она спланировала сверху в дом. Как бесплотный дух влетела в него, не открывая дверей, через фасадную стену. Он тоже полон людей в чёрных одеждах. В доме тихо и холодно, печь не топлена. И во сне она хорошо чувствовала этот мороз, холод. Проснулась она с мыслью, твёрдой уверенностью:
     - Отец скоро умрёт.


Собираясь днём гулять с младшей дочерью, Ларисочкой, она всё думала об этом сне, он не выходил из головы – прямо какое-то тревожное ожидание плохих новостей.


Второе февраля. День морозный и солнечный. Она катает дочку в санках, бегает по заснеженной дороге к удовольствию малышки. Ей в ноябре исполнилось только три года, но она уже рассказывает «Доктора Айболита» наизусть, причём знает, в каком месте и когда перевернуть страницу.


Складывается впечатление, что девочка читает. Нет, читать она пока не умеет и букв не знает, вроде, рановато ещё. А Вера с мужем, за компанию с ней, тоже выучили эту детскую книжку наизусть.


Муж ушёл на рыбалку, на подлёдный лов. Он работает на станции дежурным, посменно. Сегодня у него выходной. Старшая дочь в школе, в соседнем посёлке. В их небольшом посёлочке-леспромхозе только начальная школа, три класса. Настя учится в пятом. Утром дети уезжают в Зимовьё на рабочем поезде, вечером приезжают. После школы идут на станцию, ждут поезда.


Часто бывает, что путейцы, ремонтируя какой-то участок "железки", вклиниваются в свободное время между пассажирскими, грузовыми поездами – делают «окно», и рабочий поезд задерживается. Дети околачиваются на вокзале, сначала играют, бесятся, потом устают, а поезда всё нет. Домой приезжают поздно, холодные, голодные. А ещё надо уроки сделать на завтра.


Они с мужем уже стали задумываться о переезде куда-либо, где есть нормальная школа, и ребёнок получал бы хорошее образование. Но куда ехать? Сбережений никаких нет, жильё не купишь. С другой стороны, хорошо, что нет - у них не «сгорели» деньги в дефолт, как у других людей. У местного деда Клеща пропало тридцать тысяч! Как говорили его дети: «Лучше бы нам отдал!».

 
Они уже несколько раз скатились с дочкой на санках с горки, с уклона дороги к конторе леспромхоза. И тут им встретился Семён Вавилыч, начальник железнодорожной станции. А может быть, он специально вышел им навстречу?


     - Вера, тебе телеграмма лежит на станции. Сходи, забери.
Хотя в их посёлке есть почта, срочные или важные телеграммы всегда передают по ведомственной связи железной дороги.

 
     - Не пойду. Я знаю, что в ней, - ответила Вера неожиданно для самой себя. - Настёнка приедет из Зимовья, увидите её, отдадите?
     - Хорошо, отдадим, - сказал Вавилыч.


Вечером приехала Настя и принесла со станции телеграмму. Да, в ней говорилось, что умер отец. Вот он сон, вещий...сбылся. Она  два дня жила под его впечатлением, он не забылся, как другие. Ехать на похороны Вера решила со старшей дочерью, вдвоём легче. Муж с младшей остались дома.


Из краевого центра они вылетели на АН-2, «кукурузнике», из малого аэропорта. Из-за непогоды борт посадили в Комсомольске-на-Амуре. Переночевали в холодном номере гостиницы "Полёт" при аэропорте, укрываясь поверх одеял своей зимней одеждой. Вера пожалела, что надела красивый, белый, с редкими чёрными пятнышками, кроличий полушубок. Надо было дублёнку надеть, всё теплее было бы.


Утром, когда буран стих, они вылетели на родину. Их уже встречала машина из лесопункта-посёлка, где жили родители, выросла Вера.

*
Войдя в родной дом, ноги сами ступили в зал, где в гробу лежал отец. Она никого не видела. Где-то здесь должны быть мать, брат, сёстры, другие родственники, приехавшие из родной деревни матери. Она их видела в аэропорту, ещё подумала: «Какая-то группа людей, не к нам ли едут на похороны?». Они так редко видятся, что не узнали друг друга. Приехали те, очевидно, на другой машине.


Вера не смогла сдержать нахлынувших слёз, дотронулась до ледяной руки отца:
     - Что же ты, папка? Говорил, до ста лет будешь жить!
Отец часто повторял, что цыганка нагадала ему сто лет жизни.
     - Какая ещё цыганка? - смеясь, говорила мать. – Где ты её видел? Сам, небось, придумал эту цыганку.

 
Кто-то подставил Вере табурет, и она села около гроба, рассматривая сквозь слёзы лицо родного человека. Отец мало изменился за то время, что они не виделись. Прошло всего-то полтора года. Лицо чистое, но бросились в глаза бордовые, запёкшиеся пятна за ушами. Это кровоизлияние проявилось таким образом?

Вскрытие тела не делали - в посёлке все знали, что отец болел. А куда везти его тело, в Циммермановку, где контора леспромхоза, за двадцать пять километров? Только там есть морг и патологоанатом.


Вера плохо запомнила подробности ночных бдений, похорон, поминального обеда. Всё как в тумане, какие-то обрывки. Наверное, это защитная способность организма – чтобы легче перенести горе. Но запомнила женщину с соседней улицы, Спортивной, которая зайдя в дом в клубах морозного воздуха, сказала матери с каким-то злорадством, «поддержала», так сказать:
     - Ну, вот, Ида! Наконец-то и ты осталась одна!
Неужели завидовала матери, у которой до недавнего времени был супруг?


Её муж, начальник лесоучастка, охотник-медвежатник, участник войны, офицер, умер от туберкулёза много лет назад. И жир медвежий ему не помог. Говорили, что на фронте прилипла к нему эта болезнь. Вера помнит, как детьми они бегали к нему во двор смотреть убитых медведей, привезённых из тайги. Им тогда казалось, что медведи просто огромные, метра три-четыре в длину.


Ещё помнит, что сосед, Анатолий Кириллович, хороший дядька, проживший бок о бок рядом с ними много лет, ровесник матери, приходил поддержать их. Ночью сидел у гроба отца или разговаривал на кухне. Он вдовец. Его жены, Марии, уже нет. До смерти она лет десять пролежала, разбитая болезнью. Ещё какие-то мужчины на кухне выпивали, вели разговоры об отце, вспоминали разные истории с его участием.


Отец всегда говорил:
     - Чтобы не плакали, когда я умру! Песни чтобы пели, плясали, веселились!
Мол, другие народы так и делают, верят, что человек ушёл в лучший мир. Семья, конечно, с ним не соглашалась.

Настёнку отправили спать на квартиру к брату Веры. Она ушла с Аней, двоюродной сестрой.

Утром, не успев сомкнуть глаз, собираясь отдохнуть в маленькой комнате после бессонной ночи, Вера услышала, словно сквозь вату, какой-то шум, разговоры и поняла, что приехала из Молдавии их самая младшая сестра. Лена с маленькой Иринкой, ровесницей Ларисе, добиралась на перекладных.


Из посёлка Теленешты до Кишинева - автобусом, это совсем рядом. Потом самолётом до Москвы. Из Москвы опять самолётом - до Хабаровска. Затем небольшим самолётом - до Мариинска - это село ниже их родного посёлка по течению Амура. На машине её подвезли до Софийска, в нашу сторону. И уже в Софийск послали за ними леспромхозовскую машину. Вот такая длинная дорога домой!


Сестра рассказала, как добиралась:
     - Спасибо, везде попадались добрые люди, отзывчивые. Как услышат, что едем на похороны из такой дали, каждый старался помочь. В Софийске незнакомая женщина взяла нас к себе на ночлег.


Перед похоронами мать была в полной прострации - похожа на воздушный шарик, из которого выпустили воздух. Главой семьи всё же был отец, он принимал решения, думал за обоих. Мать была совершенно беспомощной, опустошённой. Вере казалось, что она даже не видит детей, которые собрались на похороны. Она не обрадовалась им, ни о чём не спрашивала.


Галина, фельдшер, сделала ей какой-то успокаивающий укол, и, когда стали выносить тело отца, мать растерянно спрашивала у родных людей:
     - Вроде положено плакать же, причитать? А я что-то и не могу…
Слёз у неё не было, видно подействовало лекарство. И она не естественным голосом, с надрывом выкрикнула.
     - Ой, на кого ж ты нас покинууул?
От её странного, незнакомого голоса "мурашки" поползли по телу Веры.


Ещё она помнит, как тело отца вынесли во двор и поставили гроб на два домашних табурета, хорошо сохранившихся, сделанных его отцом - их белорусским дедом Иовом. Дед почил лет тридцать назад. Лёгкие снежинки, падая на холодное лицо Ивана и непокрытую голову, с такими родными залысинами, не таяли. И ей хотелось смахнуть их, согреть отца, прикрыть голову. Но она не посмела этого сделать.


Сказала вслух, со слезами в голосе: «Ему же холодно на морозе, раздетому». Какая-то женщина, стоявшая рядом, быстро взглянула на неё и тут же опустила глаза. Поняла ли она её состояние, не приняла за сумасшедшую?

Вера любила отца. Ощущение праздника в их доме начиналось с того, что он вставал раньше всех. Намылив щёки, брился опасной бритвой, наточив её на своём кожаном ремне. Налив немного любимого "Шипра" на ладони, смачивал им лицо. Надевал чистую рубаху, брал большую бордовую хозяйственную сумку, деньги и отправлялся в продовольственный магазин.

Вера не могла проспать такой момент, увязывалась за ним. Отец покупал бутылочку водки или вина, что было в магазине, добрый кусок сыра - он любил твёрдый сыр. Ещё несколько колясок полукопчёной колбасы, яблок, шоколадок или конфет.

Вера помнит, как на Седьмое ноября они купили с ним полную сумку яблок - семья-то большая. Яблоки были крупными, блестящими, тёмно-бордовыми. Вроде бы, из Казахстана.
       - Выбирай, Вера, самое большое и самое красивое! - сказал ей отец. - Какое на тебя смотрит!

Вера выбрала, с трудом затолкала гладкий фрукт в карман нового осеннего пальто с ворсом, тоже цвета бордо, как и яблоки, купленного ей в первый класс. Матери тогда тоже купили пальто, такое же ворсистое, но светло-бордовое.

Придя домой, долго не могла вытащить яблоко из кармана. Она чуть не плакала - ну не резать же карман, чтобы достать яблоко? Пальто-то новое, жалко! Отец и помог достать яблоко. Этот эпизод из детства почему-то ей не забывается!


         - Денег папка не жалел! И выучил нас, всех шестерых детей. Одни окончили техникумы, другие - институты, - подумала она.
Отец всегда был для неё образцом мужественности, трудолюбия, и она частенько сравнивала с ним своего мужа. Отец мог выпить, погорланить песни, но всегда был щедрым, работящим, главой семьи.

Он рассказывал ей:
        - Попросит меня мать построить рассадник для перцев или парник сложить для огурцов. Я повыкаблучиваюсь, поспорю с ней. Но всегда сделаю так, как она хочет, как она задумала.

*
Что было на кладбище, она тоже плохо запомнила. Знает только, что похоронили отца на новом участке кладбища, который занял уже ближайший, хомяковский огород. Рядом с могилами его родителей места давно нет. Поцеловав отца в лоб, Вера почувствовала насколько сухой и безжизненной может быть мёртвая кожа. Как-будто и не кожа вовсе, а пергамент или картон.

 
     - Как-то неловко плакать на виду у односельчан, - думала она.
Сдерживала себя, но слёзы катились из глаз, а ком в горле не давал вздохнуть полной грудью.


Пока родственники были на кладбище, чужие женщины вымыли полы и затопили в их квартире печь. Поминальный обед готовила Лилия Ивановна. Эта разбитная, весёлая женщина, с кудрявой завивкой - "химией", любившая крепкое словцо, уже стала профессиональной похоронной поварихой. Её звали на все похороны.


Теперь, прихрамывая на правую ногу, Лиля командовала на кухне, доделывая свою работу. Указывала помощникам, куда и сколько закладывать продуктов:
     - Ага, сюда клади окорочка, а туда - уже пора картошку!
В основном, всё уже было готово - обед приготовили в рубленной кухне сына, жившего наискосок, через дорогу.

Вера помнила с детства, что травму ноги Лиля получила давно, когда работала поваром на верхнем складе, где валили лес. Как-то возвращаясь с работы домой, сидя в кабине синего МАЗа, она вовремя сообразила, что тяжёлая машина, гружёная тяжёлыми хлыстами лиственницы, стала падать с серпантина в обрыв. Видя, что авария и гибель неизбежны, выпрыгнула из высокой кабины. Водитель в последний момент всё же справился с управлением и остался жив, а Лиля сломала ногу.


       - Страху натерпелась! Второй раз родилась. Теперь ничего не боюсь, ничего страшнее не будет, - блестя металлическими коронками передних зубов, рассказывала сейчас повариха односельчанам эту историю.


А леспромхозовские юмористы назвали сопку и место, где она пострадала, в её честь.
       - Товарищи туристы, посмотрите в окно, - частенько шутили они, - мы проезжаем местную достопримечательность - сопку, под названием "Лилькина нога"!
И "Коломбина" - рабочий автобус, будка на колёсах ЗИЛа, взрывался от хохота.


Но работяги уважали бойкую стряпуху. Та легко находила общий язык с любым собеседником. Могла с мужиками похохотать, а при надобности и матом послать. Лиля знала о своей популярности у лесников, но не обижалась на них.
        - Вот шутники, чёрт бы их побрал! - без злости комментировала она их юмор.

 
После выздоровления стала работать на коммутаторе, телефонисткой. Теперь вышла на пенсию, подрабатывала на похоронах. Люди по-разному благодарили её: кто-то давал деньги, продукты, предлагал вещи покойного человека, которыми ещё можно пользоваться.
       - Возьми, Лиля, хорошее ещё пальто. Почти не ношенное, - говорили ей родственники почившей женщины.
И она не брезговала вещами, брала. В пору повальных дефицитов всё могло пригодиться.


Сейчас Лиля своими разговорами, шутками отвлекала жену, детей покойного от тягостных дум и не весёлых мыслей - она, как психотерапевт, потихоньку возвращала их к жизни.

После похорон Лиля и мать Веры хорошо сдружились. Сначала Лиля заходила, зная, что у вдовы ещё осталась с похорон и поминок водка. Даже не водка, а спирт «RoyaI», другого алкоголя в местных магазинах в то время не было. Хотя справедливости ради надо отметить, что Лиля и раньше заходила к ним, при жизни отца. Когда спирт закончился, стала приходить просто так, поболтать. Её муж тоже умер, давным-давно.

Ещё брат достал тогда, на похороны, несколько ящиков китайского красного вина, в круглых плоских бутылках. Говорили, что это тот самый, «Красный гаолян». Якобы излечивает от всех болезней. Вкусное вино!


Чай тоже был китайский, красный - он понравился Вере, красивый, ароматный. Всё в продаже было китайское, привезённое по бартеру за древесину.


Потом мать Веры стала общаться и с другими женщинами. У них сложилась хорошая компания из пяти–шести человек, вдов. К ним примкнули Ида, Маша, Люся. Вдовушки вместе отмечали все праздники, свои дни рождения.


И мать, при жизни отца мало с кем общавшаяся, была очень рада им, дорожила их дружбой. Женщины помогли пережить ей одиночество, хотя здесь же в посёлке живёт с семьёй сын, который поддерживает её.


Приходят внук и внучка, рассказывают о школьных делах, учёбе. Помогают с водой, дровами. Чистят снег, копают огород, сажают картошку. Выращивают для неё в своём сарае, на мясо, поросёнка. Родня роднёй, но общение с ровесницами, подружками дорогого стоит! Царствие им всем небесное! Мать Веры пережила их всех.

 
После смерти отца, двое мужчин, таких же, казалось, стариков, звали её мать замуж. Идея была ещё хороша собой. Брови, ресницы, кудрявые волосы - всё своё, никогда не красила красиво очерченных губ. Но она отвергла их предложения, хотя ей тогда исполнилось шестьдесят четыре - не такая уж и старая была.


Отец Веры был старше матери на семь лет. Супруги считали - это много, и об этой разнице её родители, смеясь, часто упоминали, как о существенной. Забегая вперёд, скажу, что мама Веры жила без отца ещё очень долго, двадцать пять лет. Умерла в прошлом году, не дожив двадцати дней до девяноста.

*
Теперь шапка - не подаренная отцу вещь, лежала в комоде, на даче. Вера жалела, что послушалась матери, надо было отправить её отцу. Ему было бы приятно - он же всё понимал, не лежал растением. Глядишь, у него появился бы стимул выздороветь, надеть тёплую ушанку, выйти на улицу.


Если не получилось бы выздороветь, так хотя бы знал, что дочь позаботилась о нём. Говорила ли ему мать, что Вера купила ему шапку? Даже забыла спросить у неё. Теперь и она не скажет.


Вера как-то показала головной убор брату.
     - Кому отдать её? Лежит без дела, как ещё моль не съела за столько лет? Вите, мужу Кати? Он ездит в лес, на рыбалку – по холоду сгодится!


Брат покрутил шапку в руках, надел.
     - Да она и мне впору! -  с удовольствием сказал он.
Похоже, что у них, у всех в семье, один размер головы. У Веры тоже пятьдесят восьмой. Видя, что брату приглянулась шапка, Вера обрадовалась, что та, наконец-то, нашла хозяина.
     - Ну, забирай, носи на здоровье! Пригодится по хозяйству, по двору ходить.
     - Спасибо, сестра!

23 августа 2020