Верующий в бога - еще не Homo sapiens Глава 2

УЧЕНЫЕ, АТЕИСТЫ И ВЕРУЮЩИЕ О БОГЕ

Предисловие:
«Что хорошо? — Все, что повышает в человеке чувство власти, волю к власти, самую власть. Что дурно? — Все, что происходит из слабости. Что есть счастье? — Чувство растущей власти, чувство преодолеваемого противодействия. Не удовлетворенность, но стремление к власти, не мир вообще, но война, не добродетель, но полнота способностей (добродетель в стиле Ренессанс, virtu, добродетель, свободная от моралина). Слабые и неудачники должны погибнуть: первое положение нашей любви к человеку.
И им должно еще помочь в этом. Что вреднее всякого порока? — Деятельное сострадание ко всем неудачникам и слабым – христианство».               
Фридрих Ницше. «Антихристианин. Проклятие христианству»

Я атеист, потому что наука убедительней.
Стивен Хокинг
Аж тут упала із росою вічність
...................................................
на спод приваленого маревом життя.
Віктор Кордун
В этой главе, как и в книге в целом, использованы высказывания ученых, теологов, писателей и других знаменитостей, почерпнутые из Википедии, художественной литературы, критических статей и научных трудов. Не указывая в каждом конкретном случае источник информации (дабы не загромождать текст), мы даем понять их принадлежность тому или иному автору прямо в тексте. И тут же столкнулись с проблемой — как в анекдоте, ходившем среди физиков. Один жалуется другому: «У меня с женой соотношение неопределенностей: когда знаю, куда ушла, то не знаю с кем, а когда знаю с кем, то не знаю куда».
Атире, Анахарсису, Уицрик и Ольгерду Леонардовичу предстояло решить вопрос, как и каким образом собрать информацию для главы с таким всеобъемлющим названием «Ученые, атеисты и верующие о боге», а также где и когда провести обсуждение этого вопроса.
У каждого на мониторе значилась статья Вернера Гейзенберга «Отношение физиков к религии», где он вспоминает беседы с Максом Планком, Альбертом Эйнштейном, Полем Дираком, Вольфгангом Паули, Нильсом Бором и др. В статье, размышляя о понятиях координаты и импульса частицы, Вернер Гейзенберг пришел к выводу, что невозможно одновременно точно измерить координату и импульс: чем точнее измеряешь координату электрона, тем менее определенным делается его импульс. Эти два понятия дополняют друг друга. Соотношение неопределенностей, с точки зрения классической физики, кажется понятием совершенно необычным.
С такой же необычной неопределенностью Вернер Гейзенберг высказывает свое мнение и о боге. Действительно, чем больше человечество докапывается до нелепостей персонификации бога, тем активнее совершенствуется аппарат сопротивления атеизму.
В самый разгар спора появилась Уицрик и, недолго размышляя, предложила провести диспут именно здесь — в конференц-зале офиса. Анахарсису вменила в обязанность обеспечить опрос в виртуале всех приглашенных и добавила, что остается только уточнить список участников и подвести резюме, на что Ольгерд Леонардович, скептически улыбнувшись, заметил:
— В общем, остается всего ничего — начать и кончить.
— Скепсис понятен, это все равно, что объять необъятное.
— Вот именно.
— Но мы упростим процедуру. Нам ни к чему, например, высказывания огромной армии духовных лиц, прославляющих бога и мнящих себя его наместниками на земле, — продолжила Уицрик. — Их мнения нам известны, их бесконечно много, но все написаны будто под копирку, поэтому малоинтересны.
— А чего ждать от «наместников» бога? Не станут же они пилить сук, на котором сидят, — ввернул Ольгерд.
— Как ни странно, дорогая Уицрик, — вмешался Анахарсис, — нашлись и такие, которые его таки подпилили, хоть и не сознательно. Проблески здравого смысла невольно вырываются наружу даже у самых рьяных ревнителей веры. Как говорится, шила в мешке не утаишь.
— И мы им благодарны за это, — подхватила Уицрик. — С них и начнем. Предлагаю вашему вниманию подборку самых одиозных высказываний Отцов церкви.
Сразу же на экране огромного монитора появился текст:
Епископ Силезии в 410-м году: «Народ положительно требует, чтобы его обманывали, иначе с ним никак невозможно иметь дело... Что касается меня, то я всегда буду философом только для себя, для народа же — только священником».
Григорий Богослов, один из Отцов церкви, в IV веке: «Надо побольше небылиц, чтобы производить впечатление на толпу. Чем меньше она понимает, тем больше она восхищается. Наши отцы и учителя всегда говорили не то, что думали».
Папа римский Бонифаций VIII (1294–1303): «Святые могут воскреснуть так же, как моя издохшая серая лошадь». 
Папа римский  Александр VI Борджиа (1431–1503): «Всякая религия хороша, но лучшая из них та, которая наиболее глупа».
Папа римский Иннокентий VIII (1432–1492), ближайший преемник Сикста IV, вписал в историю кровавую страницу: «Бог не хочет смерти грешника: Бог хочет, чтобы грешник жил и платил».
Папа римский Лев X (1475–1521): «Самая доходная басня — это христианство».
— Красавцы, клянусь богом! — воскликнул неизвестно откуда появившийся Олег. — Да с такими пастырями церкви и врагов не надо! Видимо, вера превратила их в философов.
Уицрик жестом пригласила Олега присоединиться к компании и предложила послушать высказывания физиков, так как именно они изучают законы природы, которую якобы создал бог.
 О том, чтобы высказывания физиков о боге огласить сразу после церковников согласились все, но тут снова вмешался Олег:
— Нет, так не пойдет! Я еще могу понять, что церковники нам не интересны как живые оппоненты. Но физики! Я хочу их слышать, спорить с ними, дискутировать. Анахарсис, устрой нам с ними очную ставку.
Уицрик посмотрела на Анахарсиса и в знак согласия кивнула головой. Тут же вместо монитора появился виртуальный стол, за которым сидели физики тесной компанией. Их можно было не только видеть и слышать, но и общаться с ними.
За столом ученых главенствовал Вернер Гейзенберг, немецкий физик-теоретик, один из создателей квантовой механики, лауреат Нобелевской премии по физике (1932), член ряда академий и научных обществ мира. Он и предоставил сидящих за его столом. Уицрик в ответ представила им сидящих за ее столом и очертила основные аспекты дилеммы, собравшей их вместе, затем предоставила слово Гейзенбергу.
Тот поблагодарил за возможность высказаться и после небольшого вступления начал:
— Дорогая Уицрик, вопрос науки и веры, вернее, их совмещение — один из самых приоритетных в эпоху Водолея. Как относиться к верующим ученым и можно ли их считать таковыми — проблема из проблем. Некоторые физики, а сейчас речь о них, пытаются разделять веру и науку, оставаясь верующими. При жизни я заявил, что первый глоток из сосуда естественных наук делает нас атеистами, но на дне сосуда нас ожидает Бог.
У Макса Планка, например, обе сферы, объективная и субъективная стороны мира, четко разъединены, но я должен признаться, — акцентировал Вернер Гейзенберг, — что мне такое разделение немного не по душе. Я сомневаюсь, что человеческие общества смогут долгое время жить с таким резким разграничением знания и веры.
За столом физиков началось оживление, и тут же известный своим острословием друг Гейзенберга Вольфганг Паули высказался в адрес Планка более четко: «Верить — значит для него не „считать верным“, а „довериться этим ценностям как руководству“. Отсюда возникают большие опасности, когда новое знание, достигаемое в ходе истории, может и угрожает взломать старую духовную форму. Полное разделение между знанием и верой — это, конечно, лишь паллиатив на краткое время. Например, в западной культурной сфере в не столь далеком будущем может наступить момент, когда символы и образы прежней религии перестанут обладать убедительностью даже для простого народа; боюсь, что тогда в самый короткий срок распадется и прежняя этика, и будут происходить столь ужасные вещи, что нам сейчас их невозможно себе и представить. Так что я не вижу большого смысла в философии Планка, даже если она логически выдержана и даже если я уважаю вытекающую из нее жизненную установку».
Он сделал паузу и подмигнул Эйнштейну. Тот ему широко улыбнулся и показал свой знаменитый язык. Видимо, они оба вспомнили давнюю историю, связывающую обоих. Когда Паули было девятнадцать, в Мюнхенском университете читал лекцию по теории относительности Альберт Эйнштейн. Едва он закончил свою лекцию, как Паули попросил слово и начал так: «Знаете ли, то, что рассказал нам господин Эйнштейн, вовсе не так уж глупо...»
Дело в том, что Паули уже написал для научной энциклопедии сжатый реферат по теории относительности и сделал это так изящно и красиво, что Эйнштейн, ознакомившись с этой работой, сказал, что теперь он сам лучше понял свою теорию.
Тем временем Паули продолжил свой спитч:
— Эйнштейновское мировоззрение мне ближе. Господь Бог, о котором он столь охотно вспоминает, имеет у него отношение к неизменным природным законам. У Эйнштейна есть чувство центрального порядка вещей. Он ощущает, что он сильно и непосредственно пережил эту простоту при открытии теории относительности. Конечно, отсюда еще далеко до догматов религии, но мы должны признать также, что на всех путях познания и избавления зависим от факторов, находящихся вне нашего контроля и носящих в религиозном языке название благодати. Эйнштейн едва ли привязан к какой-либо религиозной традиции, и я считал бы, что представление о личностном Боге ему совершенно чуждо.
Альберт Эйнштейн не остался в долгу, он не преминул высказаться сам о своей религиозности:
— Сообщения о моей религиозности являются чистейшей ложью. ­Ложью, которая настырно повторяется! Я не верю в личного Бога. Свое отношение к Богу я выражал ясно и никогда не отказывался от своих слов. Если же что-то из моих высказываний может показаться кому-то религиозными, то это, вероятно, — мое безграничное восхищение структурой мира, которую нам показывает наука.
Моя религия состоит в чувстве скромного восхищения перед безграничной разумностью, проявляющей себя в мельчайших деталях той картины мира, которую мы способны лишь частично охватить и познать нашим умом. Эта глубокая эмоциональная уверенность в высшей логической стройности устройства Вселенной и есть моя идея Бога. Гармония естественного закона открывает столь превосходящий нас Разум, что по сравнению с ним любое систематическое мышление и действие человеческих существ оказывается в высшей мере незначительным подражанием.
Каждый серьезный естествоиспытатель должен быть каким-то образом человеком религиозным. Иначе он не способен себе представить, что те невероятно тонкие взаимозависимости, которые он наблюдает, выдуманы не им. В бесконечном универсуме обнаруживается деятельность бесконечно совершенного Разума. Обычное представление обо мне как об атеисте — большое заблуждение. Если это представление почерпнуто из моих научных работ, могу сказать, что мои научные работы не поняты. Но вместе с тем я утверждаю, что слово «Бог» для меня всего лишь проявление и продукт человеческих слабостей, а Библия — свод почтенных, но все же примитивных легенд, которые, тем не менее, являются довольно ребяческими. Никакая, даже самая изощренная, интерпретация не сможет это (для меня) изменить.
— Браво, Альберт! Браво! — захлопала в ладоши Беатрис. Она вошла как всегда тихо, вкрадчиво, как кошка, никто и не заметил. — Он хоть и чудак, но зрит в корень. Но неужели так важно, что думают о религии физики?
— Да, мнение Вольфганга Паули, Макса Планка и Альберта Эйнштейна очень важны с точки зрения отношения их к религии, — вмешался Ольгерд, — но главное другое. То, что они привнесли в физику, сводится к пониманию развития естествознания в последние два столетия, и, несомненно, изменило человеческое мышление в целом, выведя его из круга представлений христианской культуры. Поэтому не так уж маловажно то, что думают физики. Ведь именно узость этого идеала — идеала объективного мира, существующего в пространстве и времени по закону причинности, — вызвала конфликт с духовными формами различных религий. И если само естествознание ломает эти узкие рамки — как оно это сделало в теории относительности и в еще большей мере способно сделать в квантовой теории, о которой мы теперь с таким жаром спорим, — то соотношение между естествознанием и тем содержанием, которое хотят охватить своими духовными формами религии, начинает выглядеть опять-таки иначе. Возможно, благодаря тем закономерностям, с которыми мы ознакомились за последние тридцать лет истории естествознания, мы достигли большей широты мышления. Скажем, понятие дополнительности, которое Нильс Бор теперь столь энергично выдвигает при интерпретации квантовой теории, вовсе не ново в гуманитарных науках и в философии, хотя оно и не формулировалось так явно. Но тот факт, что оно выступает теперь в точных науках, означает решительный сдвиг. Ведь с его помощью мы впервые начинаем понимать то обстоятельство, что представление о материальном объекте, якобы совершенно независимом от способа наблюдения этого объекта, является лишь абстрактной экстраполяцией, которая никакой действительности не соответствует.
Ольгерд сделал паузу, и тут вмешался Макс Борн:
— Весь этот спор, господа, не имеет никакого смысла. Наука оставила вопрос о Боге совершенно открытым. Наука не имеет права судить об этом. Многие ученые верят в Бога. Те, кто говорит, что изучение наук делает человека атеистом, вероятно, какие-то смешные люди.
— Не наше дело предписывать Богу, как ему следует управлять этим миром, — поддержал его Нильс Бор.
К европейским физикам присоединился американец Артур Комптон:
— Для меня вера начинается со знанием того, что Высший Разум создал Вселенную и человека. Мне нетрудно верить в это, потому что факт наличия плана и, следовательно, Разума — неопровержим. Порядок во Вселенной, который разворачивается перед нашим взором, сам свидетельствует об истинности самого великого и возвышенного утверждения: «В начале — Бог».
За столом Уицрик поднялся ропот. Олег прямо заявил, что ученым впору надеть сутану. Ольгерд высказался более мягко. Он предположил, что аксакалы от науки, видимо, исчерпали себя в поисках истины и готовы приписать свое бессилие вере в высший Разум, осознание коего им не подвластно. Он предложил подключить к диалогу о боге и религии молодых физиков.
Вот один из них, двадцатипятилетний полный сил и энергии радикально настроенный Поль Дирак, который к терпимости не слишком расположен. Все обратили взоры на молодого ученого и с интересом начали слушать его монолог:
—Я не понимаю, почему мы здесь говорим о религии, — произнес он. — Если не кривить душой, а это долг ученого, то нужно признать, что религии высказывают явно ложные утверждения, для которых нет никакого оправдания в реальности. Ведь уже само понятие «Бог» есть продукт человеческой фантазии.
Можно понять, почему первобытные народы, более беззащитные перед всемогуществом природных сил, чем мы, от страха обожествляли эти силы и таким путем пришли к понятию божества. Но в нашем мире, когда мы осмысливаем закономерности природы, подобные представления уже не нужны. Я не вижу, чтобы признание существования всемогущего бога как-то помогало нам. Но для меня вполне очевидно, что такое допущение ведет к постановке бессмысленных споров, например к вопросу, зачем бог допустил несчастье и несправедливость в нашем мире, угнетение бедных богатыми и весь тот ужас, который он был в силах предотвратить. Если в наше время кто-то еще проповедует религию, то вовсе не потому, что религиозные представления продолжают нас убеждать; нет, в основе всего скрывается желание утихомирить народ, простых людей. Спокойными людьми легче управлять, чем неспокойными и недовольными. Их и легче использовать или эксплуатировать. Религия — это род опиума, который дают народу, чтобы убаюкать его сладкими фантазиями, утешив, таким образом, насчет гнетущих его несправедливостей. Недаром всегда так быстро возникает альянс двух важнейших политических сил — государства и церкви. Обе эти силы заинтересованы в сохранении иллюзии, будто добрый боженька если не на земле, то на небе вознаградит тех, кто не возмущался против несправедливостей, а спокойно и терпеливо выполнял свой долг. Вот почему честная констатация того, что этот бог есть просто со­здание человеческой фантазии, считается худшим смертным грехом».
Вздох облегчения вырвался за столом Уицрик, Ольгерд даже начал аплодировать, а Олег не преминул отпустить колкость:
— Мать честная, да это новоявленный Карл Маркс, не иначе! Вот откуда «опиум»!
— Я в принципе отвергаю религиозные мифы, — продолжал утверждать Поль Дирак, — хотя бы уже потому, что мифы различных религий противоречат друг другу. Это ведь чистая случайность, что я родился здесь в Европе, а не в Азии, и от таких вещей не может зависеть, что истинно и что нет и во что я должен верить. В конце концов, я могу верить лишь в то, что истинно. Как мне следует поступать, я могу решить исключительно с помощью разума, исходя из той ситуации, что я живу в сообществе с другими людьми, за которыми я принципиально должен признать те же права на жизнь, каких требую для себя. Поэтому я обязан заботиться о справедливом распределении благ, ничего другого не нужно; а все разговоры о божественной воле, о грехе и раскаянии, о потустороннем мире, на который мы должны ориентироваться в своем поведении, служат просто для маскировки суровой и трезвой действительности.
И если религию все еще преподают, то это отнюдь не потому, что ее идеи по-прежнему убедительны для нас, а потому, что некоторые из нас хотят держать низшие классы в покорности. Покорными людьми гораздо легче управлять, чем бунтовщиками и недовольными. И их также намного легче эксплуатировать. Религия — это своего рода опиум, который позволяет убаюкать народ несбыточными мечтами и, таким образом, забыть о несправедливостях, которым постоянно подвергаются люди.
— Ну точно, так и есть. Религия — опиум народа. Ничего нового. ­Повторяетесь, батенька! Все это мы уже слышали, — махнул Олег рукой. — Но как сразу стало легче дышать! Видимо, опиум уже действует.
Тем временем, Нильс Бор, ознакомившись с мнением Поля Дирака о боге, взял его под защиту и тут же заявил: «Так говорить о религии, конечно, нельзя. Правда, мне, как и Дираку, чужда идея личностного бога».
Дирак поблагодарил его и сказал в заключение:
— Природе присуща та фундаментальная особенность, что самые основные физические законы описываются математической теорией, аппарат которой обладает необыкновенной силой и красотой. Мы должны просто принять это как данное. Ситуацию, вероятно, можно было бы описать, сказав, что Бог является математиком очень высокого ранга и что он при построении Вселенной использовал математику высшего уровня.
Оказывается, одна из основных особенностей природы заключается в том, что законы фундаментальной физики описываются очень изящными и мощными математическими теориями. Для понимания этих теорий нужно быть математиком высокого уровня. Вы можете удивляться: почему Природа устроена таким образом? Единственное, что можно ответить на современном уровне знаний, — Природа таким образом сконструирована. Остается только принять это. Другими словами, Бог — математик очень высокого уровня, и Он использовал самую совершенную математику при создании Вселенной. Наши слабенькие математические усилия позволяют нам понять устройство лишь маленького кусочка Вселенной, и, по мере дальнейшего развития математики, мы надеемся понять устройство Вселенной лучше.
Откуда ни возьмись в спор вмешался Леонард Сасскинд, профессор теоретической физики в Стэнфорде:
— Я не верю в то, что Вселенная была целенаправленно создана неким Абсолютом. Я верю, что она появилась в силу тех же причин, что и человек. Разумеется, до Дарвина все выглядело так, как будто человека создал творец. Это вполне естественная мысль: только сущность еще большей сложности — нечто непостижимое и совершенно прекрасное — может сконструировать столь непростой организм и головной мозг. Однако потом этому нашлось намного более прозаичное объяснение — человек, как выяснилось, появился в результате случайной мутации, произошедшей всего лишь из-за перемены в химическом составе атмосферы. Какие-то виды оказались более успешными, какие-то — не очень, кто-то выжил, кто-то — нет. Так что, по справедливости говоря, человека создала другая троица — случайность, статистика и законы физики. Думаю, что примерно то же самое можно сказать о Вселенной.
Ему в унисон вторил Роберт Колман Ричардсон, лауреат Нобелевской премии по физике:
— Я не верю в какого-то антропоморфного Бога, который каким-то чудесным образом сотворил Вселенную. Что касается жизни после смерти, то все, что я могу сказать по этому поводу: «Было бы здорово!» Но у меня нет ни малейшего основания думать, что она существует.
Уицрик после информации Вернера Гейзенберга и физиков предложила дать слово верующим, но четверка посовещалась и предоставила слово еще одному авторитету в физике — Стивену Уильяму Хокингу.
Хогинг сидел возле стола в инвалидном кресле и, казалось, внимательно слушал коллег. Его авторитет как ученого трудно оспаривать в современном мире, поэтому его мнение, как ожидалось, должно было подвести черту в прениях физиков:
— Если у Вселенной было начало, — резюмировал Хокинг, — мы можем предполагать, что у нее был и создатель. Но если Вселенная является самодостаточной, не имеет границы или края, значит, она не была создана и не будет уничтожена. Она просто существует. Где же тогда место для ее создателя?
— Вот ему верю, — заявил Олег. — Стивен один из наиболее влиятельных и известных широкой общественности физиков-теоретиков нашего времени. Основная область исследований Хокинга — космология и квантовая гравитация. Его главные достижения: применение термодинамики к описанию черных дыр; разработка теории о том, что черные дыры «испаряются» за счет явления, получившего название «излучение Хокинга». 21 июля 2004 года Хокинг представил доклад, в котором он изложил свою точку зрения на разрешение парадокса исчезновения информации в черной дыре.
— Очень хорошо, что хоть кто-то тебя вдохновил, — улыбнулся Ольгерд. — Мне тоже импортирует утверждение Хокинга, что Бог не мог со­здать Вселенную за семь дней, так как у него не было времени, ведь до Большого взрыва времени не существовало.
Вера в бытие Божие, кроме того, способствует представлению, будто покорность чьей-то высшей силе «угодна богу» и тем самым увековечивает структуры, которые в прошлом, возможно, были естественны, но для нашего сегодняшнего мира уже не подходят.
Тем временем Уицрик нашла дополнительную информацию. В 1981 году Хокинг побывал на конференции по космологии в Ватикане. После конференции Папа римский дал аудиенцию ее участникам и сказал, что они могут изучать развитие Вселенной после Большого взрыва, но не сам Большой взрыв, поскольку это — момент творения, а стало быть — дело Божье.
Позже Хокинг признался, что был рад тому, что Папа не знал тему лекции, которую ученый прочел перед этим. Она как раз касалась теории, согласно которой у Вселенной не было начала, момента творения как такового.
После Стивена Хокинга слово предоставили верующим, которые толпились возле входа. К ним с камерой и микрофоном вышли Лена и Олег. Все в записи транслировалось в конференц-зале. Первый, к кому подошла Лена, был Рональдо.
— Меня считают лучшим футболистом мира, футболистом номер один. Но величайшим человеком мира является Иисус Христос. Он — истинно номер один!
Затем к микрофону подошел Эразм Роттердамский — известный гуманист эпохи Возрождения (1469–1536): «Вся суть христианского учения сводится к одному — возложить всю нашу надежду только на Бога, Который Своею благодатью независимо от наших заслуг дает нам все во Христе Иисусе».
Блез Паскаль (1623–1662) — французский ученый: «В сердце каждого Бог создал вакуум, который невозможно заполнить сотворенными вещами, но только Самим Богом, познав Его через Иисуса Христа».
Бенджамин Франклин Жан-Жак Руссо (1712–1778) — французский философ: «Жизнь и смерть Сократа показывают, что он был человеком. Жизнь и смерть Иисуса свидетельствуют, что Он Бог».
Авраам Линкольн (1809–1865) — 16-й президент США: «Я знаю, что есть Бог, Которому ненавистны несправедливость и рабство. Я знаю, что истина в свободе, поскольку этому учит Христос, который есть Господь. Если мы поступаем правильно, то с нами Бог, а если с нами Бог, то мы обречены на успех».
Федор Михайлович Достоевский (1821–1881) — русский писатель:
«Я верю, что нет никого прекраснее, глубже и совершеннее Иисуса. Я говорю себе, что не только нет, но и не может быть никого, подобного Ему. Даже те люди, которые отвергают и критикуют христианство, все равно в глубине души следуют христианскому идеалу, потому что ни холодный разум, ни пылкое сердце человека не в силах породить более высокий идеал добродетели, чем тот, что заповедал нам Христос. Моя вера во Христа отнюдь не детская, моя осанна родилась в очистительном пламени сомнений».
«Вы полагаете, что все очень умно содержите в порядке. Но потому, что вы не приняли Иисуса, в конце мира будете утоплены в крови».
«Я полагаю, что никогда не жило более настоящего, более достойного любви, более приятного и более превосходного Человека, чем Иисус. И не только никогда не жило, но и не могло когда-нибудь быть такого, как он».
Джеральд Форд (1913–2006) — экс-президент США: «На протяжении почти 2000 лет несовершенные человеческие существа черпают вдохновение из единственной совершенной жизни всех времен. Сегодня мы, как никогда, нуждаемся в том, чтобы слышать проповедь Иисуса о безграничной любви и мире. Он — мой Спаситель и величайшая надежда всего мира».
Джимми Картер (1924 г. р.) — экс-президент США: «Иисус Христос — важнейший фактор в моей жизни. Кроме того, что Он Сын Божий, источник вечного спасения, Иисус всегда будет выдающимся защитником мира и человеческих прав в высшей степени».
Джордж Буш (старший) (1924 г. р.) — экс-президент США: «Я преклоняюсь перед Иисусом, ибо Он дает нам силы. Он дает нам надежду и дарует прощение. Его жизнь — это послание доброты и искупления. И это послание надежды очень помогло семье и, надеюсь, сделало меня лучше. Когда я заблуждаюсь или ошибаюсь, я обращаю глаза к Иисусу, Который все прощает».
Джесси Джексон (1941 г. р.) — политический лидер США: «Иисус родился в трущобе... Это ли не надежда для тех, кто ограничен условиями жизни, подняться с глубочайшего дна на высочайшие высоты, если следовать за Иисусом и иметь веру в Бога? И это вера, которая дает силу разбить оковы рабства и колониализма, зависимости, тирании и военного давления. Это вера, которая говорит, что совершенная любовь изгоняет страх, а если нет страха, то ложь не удержит вас, могила не удержит ваше тело. Такое следование за Иисусом дает силу, которая изменяет все, которая может делать мир лучше».
Билли Грэмм (1918 г. р.) — евангелист: «Иисус Христос — Бог Творец, Он сотворил Вселенную. Он сострадающий Бог. Писание говорит, что Он пришел делать добро. Не было никогда такой нужды, которой Иисус не мог бы восполнить».
Шри К. Р. Нараянан (1920–2005) — экс-президент Индии: «На мой взгляд, проповедь Иисуса о сострадании и любви сегодня очень важна для мира. Он сделал это не только для христиан, но и для всех рас и народов. Его послание повсюду достигает человеческих сердец. Его идеи были революционными для Его времени, и Его идеи остаются революционными по сей день».
Генерал Олусегун Обасанджо (1937 г. р.) — президент Нигерии:
«Иисус — начало и конец. Он — творец жизни. Он — надежда. Без Него нет ничего. С Ним есть все!»
Николай Амосов (1913–2002) — академик, лауреат Ленинской премии: «Без веры в Бога невозможна мораль, хотя все идеологии проповедуют каждая свою мораль. Вечная мораль, которая должна обеспечить человечеству будущее, — это проповедь Иисуса Христа».
Винсент Ван Гог (1953–1890) — художник, из письма Эмилии Бернард: «Этот непревзойденный Художник не создавал ни статуи, ни картины, ни книги, он громко провозглашал творение смертных людей бессмерт­ными».
Чак Норрис (1940 г. р.) — актер: «Настоящие мужчины живут для Иисуса. Это очень важно, чтобы ты свою жизнь упорядочил с Иисусом, настолько, насколько это только возможно. Жизнь — это такая хрупкая штука, что никогда не знаешь, когда она может закончиться. Это может произойти в течение нескольких секунд, и тогда будет уже поздно, чтобы использовать этот самый дорогой подарок Бога — любовь и милость».
Мать Тереза (1910–1997) — католическая монахиня, ставшая современным символом милосердия, сопереживания и добра: «Христос, Который был богат, стал бедным и отдал все, чтобы спасти нас. Это наставляет нас поступать подобно Ему. Если мы готовы принять к себе Его бедность, мы станем богаты посредством Него. Иисус был достаточно мужественен, чтобы спуститься до бедности, быть униженным; Он стал другом грешников, слабых и презираемых».
Карл Мэлоун (1963 г. р.) — баскетбольная легенда: «Две вещи святы для меня: моя семья и мой Бог. Я не стесняюсь рассказывать о том, что я принадлежу Иисусу Христу. Без Него, кстати, я не был бы сегодня там, где я есть».
Наполеон Бонапарт (1769–1821) — французский генерал, император: «Цезарь, Александр, Карл Великий и я воздвигли империи. Однако имеет ли основание, которое мы избрали, шанс удержаться? Иисус Христос построил империю на любви. И еще сегодня миллионы людей готовы отдать жизнь за Него!»
Махатма Ганди (1869–1948) — индийский политический деятель: «Человек без греха, Который Сам сделал Себя жертвой за добро и других людей, и даже за Его врагов. Он был выкупом для этого мира. Это было совершенное действие!»
Михаил Горбачев (1931 г. р.) — последний Генеральный Секретарь СССР: «Иисус был первым социалистом, который желал сделать жизнь других людей лучше».
Мартин Лютер Кинг (1929–1968) — американский борец за права человека: «Иисус Христос был экстремистом Любви, Истины и Добра».
Святой Августин (354–430) — средневековый богослов: «Я прочитал Цицерона и Платона и открыл в их трудах много мудрого. Но ни один из них не сказал: „Придите ко Мне все нуждающиеся и обремененные, и Я успокою вас!“»
Лев Толстой (1828–1910) — русский писатель: «Тридцать пять лет моей жизни я был нигилистом, человеком, который не верил ни во что... Все же пять лет назад ко мне пришла вера. Я начал думать об учении Иисуса, и вследствие этого вся моя жизнь познала внезапное изменение. Жизнь и смерть потеряли свой ужас. Вместо безнадежности я мог вкусить радость и счастье, которые не сможет забрать даже смерть».
Иоганн Себастьян Бах (1685–1750) — знаменитый немецкий композитор: «Иисус остается моей радостью, утешением моего сердца и жизненным соком, Иисус защищает от любого горя, он — моей жизни сила, моим глазам радость и солнце, моей душе — сокровище и наслаждение; поэтому я не отпускаю Иисуса из своего сердца и не упускаю Его из своих глаз».
Нина Хаген (1955 г. р.) — немецкая певица: «Иисус — это Любовь Божья во плоти Человеческой Личности! Почитайте Библию! Почитайте, что Иисус творил! И если вы почитаете Библию когда-нибудь в спокойствии, вы вдохновитесь Иисусом непременно так же, как я!»
Мел Гибсон (1956 г. р.) — актер: «Если посмотреть на то, почему Иисус Христос пришел в этот мир, почему был распят и умер за всех людей, тогда каждый из нас задумывается о собственных грехах. <...> В то время, когда Его пытали и когда Он умирал, Он прощал наши грехи».
Кака (1982 г. р.) — известный футболист: «Сегодня я знаю: футбол, карьера, деньги — все на свете проходит. Но Иисус и жизнь с Ним остается вечным!»
Клаудио Таффарел (1966 г. р.) — чемпион мира по футболу 1994 г.: «Иисус есть путь, истина и жизнь, и никто не приходит к Отцу, как только через Него. Я воздаю Ему должное, отдавая Ему честь и славу, я живу в этом мире для Иисуса Христа и достиг всего благодаря Ему».
Борис Уваров — рекордсмен мира по конькобежному спорту: «Бог подарил мне победу на чемпионате мира. Но прежде всего Иисус — Он мой Спаситель, который любит меня. Который поддерживает меня в тяжелую минуту и просто наполняет меня жизнью и энергией для того, чтобы жить и славить Его».
Но тут в толпе поднялся шум. Оказывается, нашлись недовольные тем, что им не предоставляется возможность высказаться. Оказалось, это возмущался Марк Твен. Лена взяла Марка под руку и стала извиняться.
— Дорогой, ну почему вы так возмущаетесь? Наоборот, вам предоставляется возможность не только высказать свою точку зрения о боге и религии, но и прокатиться катком по верующим!
И Марк Твен, после того как был обласкан Уицрик, стал излагать свою точку зрения.
— Когда читаешь Библию, — начал он, — больше удивляешься неосведомленности бога, чем его всеведению. Наша Библия рисует характер бога с исчерпывающей и безжалостной точностью. Портрет, который она нам предлагает, — это в основном портрет человека, если, конечно, можно вообразить человека, исполненного и переполненного злобой вне всяких человеческих пределов; портрет личности, с которой теперь, когда Нерон и Калигула уже скончались, никто, пожалуй, не захотел бы водить знакомство. Все его деяния, изображенные в Ветхом завете, говорят о его злопамятности, несправедливости, мелочности, безжалостности, мстительности. Он только и делает, что карает — карает за ничтожные проступки с тысячекратной строгостью; карает невинных младенцев за проступки их родителей; карает ни в чем не провинившихся обитателей страны за проступки их правителей; и снисходит даже до того, что обрушивает кровавую месть на смирных телят, ягнят, овец и волов, дабы покарать пустяковые грешки их владельцев. Более гнусного и разоблачающего жизнеописания в печатном виде не существует. Начитавшись его, начинаешь считать Нерона ангелом света и совершенства. Оно открывается рассказом о чудовищном вероломстве; вероломство — это лейтмотив всей книги. Ее начало, наверное, было придумано в детской пирата — настолько оно мерзко и в то же время младенчески наивно. Адаму запрещено вкушать плод некоего дерева, ему без тени улыбки сообщается, что в случае неповиновения он умрет. Как можно было ожидать, что такая угроза произведет на него хотя бы малейшее впечатление? Ведь Адам был взрослым мужчиной лишь по внешности. А знаниями и опытом он не превосходил двухлетнего младенца. Он не мог знать, что означает слово «смерть». Он ни разу в жизни не видел ни одной мертвой твари. Он ни разу прежде не слышал о смерти. Это слово не имело для него никакого смысла. С тем же успехом ему могли бы пригрозить, что если он съест это яблоко, то немедленно преобразится в меридиан, — Адам одинаково не мог понять ни того, ни другого слова.
Можно было не сомневаться, что жиденький интеллект, измысливший эту достопамятную угрозу, сопроводит всякими другими пошлостями, основанными на весьма низкопробных понятиях о справедливости и правосудии; так оно и вышло. Было объявлено, что все потомки Адама до последнего дня творения будут нести кару, раз этот младенец нарушил закон своей детской, навязанный ему еще до того, как он вышел из пеленок. В течение многих тысячелетий все они, один за другим, подвергались неустанной травле и всяческим бедам в наказание за обыкновенную детскую шалость, которую пышно наименовали «грехом Адама». И на протяжении этого бесконечного времени никогда не было недостатка в раввинах, римских папах, епископах, священниках, пасторах и мирских раболепных душах, которые восторженно прославляли это позорнейшее преступление, провозглашали его неизреченно справедливым и праведным и осыпали сотворившего его такой грубейшей и беспардонной лестью, что кто угодно, кроме бога, услышав что-либо подобное, отвернулся бы со смущением и гадливостью. Хотя долгая привычка к лести и закалила наших ­восточных монархов, даже они не могли бы снести раздающихся по воскресеньям в церквах бесстыдных восхвалений, которые наш бог выслушивает самодовольно и удовлетворенно. Мы, не краснея, называем нашего бога источником милосердия, хотя отлично знаем, что во всей его истории не найдется ни одного случая, когда он на самом деле проявил бы милосердие. Мы называем его источником нравственности, хотя его история и его повседневное поведение, о котором нам свидетельствуют наши собственные чувства, неопровержимо доказывают, что он абсолютно лишен даже какого-либо подобия нравственности или морали. Мы называем его Отцом, и при этом не в насмешку, хотя мы прониклись бы ненавистью и отвращением к любому земному отцу, если бы он подверг своего ребенка хотя бы тысячной доле тех страданий, горестей и жестоких бед, на которые наш бог обрекает своих детей каждый день, на которые он обрекал их ежедневно в течение всех столетий, прошедших с той минуты, когда свершилось это великое преступление — когда был сотворен Адам.
Наше представление о боге — это нелепое и смехотворное смешение идей. Мы разделяем бога пополам, низводим одну его половину в глухой уголок земли, где он должен принести спасение крохотному поселению евреев — причем только евреям и никому другому. А вторую его половину мы оставляем на небесном престоле, откуда она с тревогой и любопытством посматривает вниз, ожидая результатов. Мы благоговейно изучаем историю земной половины и выводим из этой истории заключение, что земная половина исправилась, обрела высокие моральные качества и всяческие добродетели и утратила какое-либо сходство со своей покинутой злобной половиной, пребывающей на небесном престоле. Мы считаем, что земная половина правосудна, милосердна, добра, кротка, исполнена всепрощения и сострадания к мукам человечества, которые она стремится смягчить и уничтожить. Совершенно очевидно, что представление об этом характере мы создали, не исследуя факты, а старательно уклоняясь от того, чтобы внимательно ознакомиться с ними, оценить их и взвесить. Земная половина призывает нас к милосердию и первая подает нам пример, изобретая озеро из огня и серы, в котором тем из нас, кто не признает ее богом и не поклонится ей, как богу, суждено гореть до скончания вечности. И гореть будем не только мы, осведомленные об этих условиях, — все мириады первых людских поколений обречены на ту же ужасную судьбу, хотя все они жили и умерли, никогда даже не слышав о нем или о поставленных им условиях. Подобный пример милосердия можно назвать блистательным. Где уж тут жалким земным дикарям или кровожадным лесным хищникам! Нам повелено прощать ближнего своего до семижды семидесяти раз — и радоваться и быть благодарными, если после благочестивой жизни наша душа на смертном одре не успеет вырваться из нашего тела прежде, чем священник доберется до нас, чтобы второпях снабдить ее пропуском с помощью своих бормотаний, свечей и песнопений. Этот пример неисчерпаемой готовности прощать также можно назвать блистательным.
Нас уверяют, что две половины нашего бога разделены только по виду, а на самом деле они остаются единым целым и равно могущественны, несмотря на разделение. И вот земная половина — тот, кто оплакивает страдания человечества и хотел бы их уничтожить, и вполне способен их уничтожить в любой момент, когда это ему заблагорассудится, — удовлетворяется тем, что от случая к случаю возвращает зрение слепому, вместо того чтобы вернуть его всем слепым, от случая к случаю исцеляет калеку, вместо того чтобы исцелить всех калек, разок угощает завтраком пять тысяч человек и предоставляет всем голодным миллионам голодать по-прежнему; и все это время он наставляет бессильного человека избавлять всех своих ближних от зол, которые сам бог навлек на них и которые он — пожелай он того — мог бы уничтожить единым словом, выполнив тем самым прямую свою обязанность, коей он пренебрегал с начала времен и будет пренебрегать до их конца.
Он воскресил из мертвых несколько человек.  Совершенно очевидно, что он считал это очень хорошим поступком. Но в таком случае было нехорошо ограничиваться только пятью-шестью людьми; ему следовало бы воскресить всех остальных мертвецов. Сам я этого делать не стал бы, так как считаю, что мертвецы — единственные люди, которым можно позавидовать; а упомянул я об этом лишь мимоходом, как об одном из тех странных противоречий, которыми переполнено наше Священное Писание. Хотя бог Ветхого завета — личность ужасная и отвратительная, он, во всяком случае, последователен. Он откровенен и прямолинеен. Он не делает вида, будто обладает какой-нибудь моралью или какими-нибудь добродетелями, — разве что на словах. В его поведении невозможно найти и следа чего-либо подобного. На мой взгляд, он несравненно ближе к тому, чтобы быть достойным уважения, чем его исправившееся «я», столь бесхитростно разоблачаемое в Новом завете. Ничто в истории — даже во всей его истории, взятой в целом, — и отдаленно не может сравниться по зверской жестокости с изобретением ада. Его небесное «я», ветхозаветное «я» кажется самой добротой, кротостью и порядочностью по сравнению с его исправившимся земным «я». На небесах он не претендует ни на единое достоинство и действительно не обладает ни одним — если не считать того, что он приписывает себе на словах. А на земле он претендует на обладание каждым достоинством из всего каталога достоинств, однако делом он доказывал их лишь изредка, весьма скаредно, и кончил тем, что одарил нас адом, который разом уничтожил все его фиктивные достоинства.
Не было еще протестантского мальчика или протестантской девочки, чей ум Библия не загрязнила бы. Ни один протестантский ребенок не остается чистым после знакомства с Библией. А воспрепятствовать этому знакомству нельзя... Во всех протестантских семьях мира ежедневно и ежечасно Библия творит свое черное дело распространения порока и грязных порочных мыслей среди детей. Она совершает этой пагубной работы больше, чем все другие грязные книги христианского мира, вместе взятые, — и не просто больше, а в тысячу раз больше.
Найдется ли отец, который захотел бы мучить своего малютку незаслуженными желудочными коликами, незаслуженными муками прорезывания зубов, а затем свинкой, корью, скарлатиной и тысячами других пыток, придуманных для ни в чем не повинного маленького существа? А затем, с юности и до могилы, стал бы терзать его бесчисленными десятитысячекратными карами за любое нарушение закона, как преднамеренное, так и случайное? С тончайшим сарказмом мы облагораживаем бога званием отца — и все же мы отлично знаем, что, попадись нам в руки отец в его духе, мы немедленно бы его повесили.
Что тут началось! Реплики, выкрики отовсюду:
— Ничто не поражает так, как чудо, — разве только наивность, с которой его принимают на веру!
— Если бы змей был запретным, Адам и его бы съел!
— Мне часто кажется, что лучше бы Ной и его команда опоздали на свой ковчег.
— По меркам нашего нынешнего христианства, каким бы скверным, ханжеским, внешним и пустым оно ни было, ни бог, ни его сын не являются христианами и не обладают качествами, дающими право даже на это весьма скромное звание.
— Человек был создан в последний день творения, когда бог уже утомился!
Но, не взирая ни на что, Марк Твен закончил свой монолог, поблагодарил Лену за предоставленное ему слово и прощаясь намекнул, что готов быть полезным в любое время.
А дальше выстроилась целая очередь желающих высказать свое возмущение против бога и тех злодеяниях, творимых под эгидой божественного начала.
Иван Павлов (1849–1936) — физиолог, академик: «Я семинарист, и, как большинство семинаристов, уже со школьной скамьи стал безбожником, атеистом. Мне Бога не нужно.
...Сам рационалист до мозга костей и с религией покончил... Я ведь сын священника, вырос в религиозной среде, однако, когда я в 15–16 лет стал читать разные книги и встретился с этим вопросом, я переделался... Человек сам должен выбросить мысль о боге.
Человеческий ум ищет причину всего происходящего, и когда он доходит до последней причины, — это есть бог. В своем стремлении искать причину всего он доходит до бога. Но сам я не верю в бога, я неверующий».
Александр Герцен (1812–1870) — русский писатель: «Многие... думают, что это гордость мешает верить. Но отчего гордость не мешает учиться? Что может быть смиреннее работы мыслителя, наблюдающего природу? Он исчезает как личность и делается одним страдательным сосудом для обличения, для привлечения к сознанию какого-нибудь закона. Он знает, как он далек от полного ведения, и говорит это. Сознание о том, чего мы не знаем, своего рода начало премудрости. <...> Перед высокомерным уничижением верующего не только гордость труженика науки ничего не значит, но гордость царей и полководцев теряется и исчезает. Да и как же ему не гордиться — он знает безусловную, несомненную истину о боге и о мире; он знает не только этот, но и тот свет... он смиренен, даже застенчив от избытка богатства, от уверенности. <...> Это странное сочетание не­естественной гордости с неестественным смирением принадлежит вообще христианскому воззрению. <...> Религиозному воззрению любовь к истине, к делу, потребность обнаруживания себя, потребность борьбы с ложью и неправдой, словом, деятельность бескорыстная, непонятна.
Религиозный человек свечки грошовой даром богу не поставит, это ему все векселя на будущую болезнь, на будущий урожай, наконец, на будущую жизнь. Я не смею находить бескорыстной молитву, потому что мне придется, чтобы спасти ее от своекорыстия, признаться, что то, что она просит, не в самом деле или невозможно, — а вы за это рассердитесь на меня. Есть слабые люди, для которых религия имеет силу.
Эпикур (342/341–272/271) — древнегреческий философ:
«Бог хочет предотвратить зло, но не может? — Тогда он не всесилен.
Может, но не хочет? — Тогда он злой.
Может и хочет? — Тогда откуда берется зло?
Не может и не хочет? — Тогда зачем звать его Богом?»
Поль Анри Гольбах (1723–1789) — философ: «Если бог не мог сделать людей счастливее на земле, как мы можем надеяться на рай... Если бог не смог и не захотел избавить от зла землю — нашу единственную юдоль, — на каком основании можем мы рассчитывать, что он захочет избавить нас от зла в другом мире, о котором мы не имеем никакого представления?
В какой бы ужас пришел каждый набожный христианин, если бы ему сказали, что всякая молитва бесполезна! Каково было бы его изумление, если бы ему доказали, что заученные им с детства молитвы не только не угодны богу, а даже оскорбительны! Действительно, если бог все знает, ему совершенно не требуется напоминаний о нуждах его любимых созданий... Если этот бог справедлив и благ, как можно его оскорблять просьбой не вводить нас в искушение?
Духовенство было бы весьма недовольно, если бы его духовный труд оплачивался духовно.
Осел, знающий дорогу, стоит большего, чем прорицатель, гадающий наугад.
Если незнание природы дало начало богам, то познание ее должно уничтожить их.
...Религиозная мораль — это мораль бездельников-монахов и попов, паразитирующих на чужом труде.
Вера и знание — это две чаши весов: чем выше одна, тем ниже другая.
Хороший христианин должен подавить в себе разум, чтобы укрепиться в вере...
Невежество — первая предпосылка веры, и поэтому церковь так высоко его ценит.
Человек, просвещенный разумом, получивший правильное воспитание, сдерживаемый хорошими законами, приходит в ужас, когда оказывается очевидцем преступного или вредного деяния или слышит о таком деянии. Человек, находящийся во власти религии и с детства развращенный предрассудками, видит зло только в том, что ему изображают как противное предписаниям религии и вредное ее интересам; дальше этого он ничего не видит. Упущенный им ритуальный обряд, всякие благочестивые мелочи и воображаемые грехи внушают ему гораздо больше страха и угрызений совести, чем действительные проступки и преступления... Таким образом, религия, которой часто подменивают мораль, совершенно уничтожает ее и воспитывает лишь ханжей без всякой добродетели».
Антон Чехов (1860–1904) — русский писатель: «Я давно растерял свою веру и только с недоумением поглядываю на всякого интеллигентного верующего. Про образованную часть нашего общества можно сказать, что она ушла от религии и уходит от нее все дальше и дальше, чтобы там ни говорили... религиозное движение есть пережиток, уже почти конец того, что отжило или отживает».
Чехов о С. А. Рачинском: «Да, он замечательный педагог, но я своих детей бы ему не отдал: слишком религиозен».
Бернард Шоу (1856–1950) — английский драматург: «Если Жанна [д’Арк] была безумна, то безумен и весь христианский мир, ибо люди, свято верующие в реальность Божественных персонажей, ничуть не менее безумны, чем те, кто воображает, будто видит их. Нам говорят, что, ­сотворив мир, Иегова сказал: „Это хорошо“. Что бы он сказал теперь? Не пытайтесь жить вечно: у вас ничего не выйдет. Человек, который верит в существование ада, способен поверить во что угодно... Теперь невежда тот, кто образован по Библии... Попробуйте выдержать экзамен на занятие любой должности, отвечая по Библии на вопросы экзаменаторов. Вам повезет, если вы только провалитесь, а не будете зарегистрированы как сумасшедший. Мне не нужен бог, который не умеет ответить на мои вопросы... Точка зрения, будто верующий более счастлив, чем атеист, столь же абсурдна, как распространенное убеждение, что пьяный счастливее трезвого».
Оскар Уайльд (1854–1900) — английский писатель: «В истины веры верят не потому, что они разумны, а потому, что их часто повторяют. ­Религия — очень распространенный суррогат веры. Вера не становится истиной только потому, что кто-то за нее умирает».
Амброз Бирс (1842–1914) — американский писатель: «Молиться — просить отмены законов Вселенной в пользу одного признающегося в своей ничтожности просителя. Откровение — знаменитая книга, в которой Иоанн Богослов сокрыл все, что знал. Откровение сокрытого совершается комментаторами, которые не знают ровно ничего. Магия — искусство превращать суеверия в звонкую монету».
«Священник — человек, принимающий на себя ведение наших духовных дел с целью улучшения своих земных».
Лев Толстой (1828–1910) — русский писатель: «Духовенство и сознательно и преимущественно бессознательно старается для своей выгоды держать народ в диком суеверии. То, что я отвергаю непонятную троицу и не имеющую никакого смысла в наше время басню о падении первого человека, кощунственную историю о боге, родившемся от девы, искупляющем род человеческий, то это совершенно справедливо. В периодическом прощении грехов на исповеди вижу вредный обман, только поощряющий безнравственность и уничтожающий опасение перед согрешением. Героический выход — по-моему, тот, чтобы священник, собрав своих прихожан, вышел к ним на амвон и, вместо службы и поклонов иконам, поклонился бы до земли народу, прося прощение у него за то, что вводил его в заблуждение. Кто научился размышлять, тому трудно веровать. Мы так привыкли к этой религиозной лжи, которая окружает нас, что не замечаем всего того ужаса, глупости и жестокости, которыми переполнено учение церкви; мы не замечаем, но дети замечают, и души их несправедливо уродуются этим учением».
После выступления Льва Толстого на авансцену вышла Уицрик и объявила, что аргументов, представленных учеными и атеистами, вполне достаточно для противопоставления аргументам верующих. Комитет ­благодарит всех желающих подать материалы и желает всем хорошего отдыха. И тут б;льшая половина зала замерла в недоумении, а потом поднялся шум и галдеж, который сводился к тому, что нас, атеистов, дискредитировало как государство, так и теологи, мы на себе испытали несправедливость божественного начала. Мы столько ждали и надеялись, когда, наконец, сможем выдвинуть свои аргумент, высказать свою точку зрения. Нам казалось, что мы у цели, и вдруг непонятно кем и по какой причине нам отказывают не только в возможности изложить свое мнение, но, судя по заявлению Уицрик, и надежду принять участие в дискуссии.
К Уицрик выдвинулся представитель общественности с бумажкой в руках.
— Мадам, вот мы здесь подсчитали: от верующих выступили тридцать один человек, от физиков — восемь, от атеистов — девять, если считать шесть человек церковников, высказавшихся против бога, итого двадцать три человека. Таким образом, со стороны атеистов могут высказаться еще восемь человек.
Уицрик, посоветовавшись с Атирой, Анахарсисом и Ольгердом, продолжила записывать мнение атеистов.
Первым сделал это Вольтер.
Вольтер (1694–1778) — французский философ-просветитель: «Все люди рождаются на свет с носом и пятью пальцами на руке, и ни один из них не появляется на свет с понятием о боге. С религией получается то же, что с азартной игрой: начавши дураком, кончишь плутом. Нужно совсем превратиться в скота, чтобы вообразить себе, что булку и вино можно превратить в бога».
«Возможно ли, что бог, искупивший род человеческий смертью своего единственного сына, или, вернее, сам ставший человеком и умерший за людей, обрек на ужас вечных мучений почти весь род человеческий, за который он умер?.. Подобная концепция чудовищна, омерзительна. Она делает из бога или воплощенную злость, и притом злость бесконечную, создавшую мыслящие существа, чтобы сделать их навеки несчастными, либо воплощенное бессилие и слабоумие, не сумевшее ни предугадать, ни предотвратить несчастья своих созданий. Нас увещевают: довольствуйтесь тем, что имеете, не желайте ничего лучшего, обуздывайте ваше любопытство, смиряйте ваш беспокойный дух. Это прекрасные поучения, но, если бы мы всегда следовали им, мы до сих пор питались бы желудями и спали под открытым небом».
«Если бы Бог не существовал, его следовало бы выдумать».
Дени Дидро (1713–1784) — французский философ-просветитель: «Везде, где признают бога, существует культ, а где есть культ, там нарушен естественный порядок нравственного долга, и нравственность падает. Религия и законы — пара костылей, которую не следует отнимать у людей, слабых на ноги. Философы говорят много дурного о духовных лицах, духовные лица говорят много дурного о философах; но философы никогда не убивали духовных лиц, а духовенство убило немало философов. Отнимите у христианина страх перед адом, и вы отнимите у него веру. Чтобы быть философом, надо ясно видеть, а чтобы быть правоверным, надо слепо верить. Усвоенные с детства взгляды мешают магометанину креститься; усвоенные с детства взгляды мешают христианину совершить обряд обрезания; разум зрелого человека одинаково презирает крещение и обрезание. Люди жили бы довольно спокойно в этом мире, если бы были вполне уверены, что им нечего бояться в другом; мысль, что бога нет, не испугала еще никого, но скольких ужасала мысль, что существует такой бог, какого мне изображают! Религия мешает людям видеть, потому что она под страхом вечных наказаний запрещает им смотреть. Пропустить в воскресенье обедню или съесть в пятницу кусок баранины является более тяжким преступлением, чем украсть кошелек у соседа или обесчестить его дочь. Да это и понятно! В первом случае вы наносите оскорбление самому Богу, во втором — только вашему ближнему».
Чарльз Дарвин (1809–1892) — английский натуралист: «Нет ничего более замечательного, чем распространение религиозного неверия, или рационализма, на протяжении второй половины моей жизни. Не существует доказательств, что человек был изначально одарен облагораживающей верой в существование всемогущего бога. Чем больше мы познаем неизменные законы природы, тем все более невероятными становятся для нас чудеса».
Чальз Дарвин хотел продолжить, но с толпы папарацци прозвучало обвинение в адрес Уицрик, что та не предоставила возможности высказаться рядовым атеистам, что тут же ею было исправлено.
Слово получил некто Владимир Шеваков, который озвучил продолжение спора с Николаем: «Что тут обсуждать — не понимаю, все равно что существует Дед Мороз или нет... Ученые говорят, что Иисуса не существовало, попам выгодно, чтобы мы верили, что он был... Меня другое волнует: вот некоторые футболисты крестятся, выходя на поле, и никто им не объяснит, какими глупыми (мягко говоря, чтобы не обидеть) они выглядят при этом. При себе надо держать свой идиотизм».
Атеисты Украины: «Верующих кандидатов, активно использовавших авторитет христианской церкви в предвыборных мероприятиях, не поддержало около десяти миллионов избирателей».
Вазген Сурилов: «Во-первых, не существует даже такого имени — „Ииcyc“, это стилизация от еврейского „Ешya“.
Собственно, что я хотел вам рассказать: есть личности — некоторые из них даже полагают себя историками — которые, потрясая картинками, где Христос с родственниками изображен светловолосым и светлоглазым, восклицают: „ВотЪ! Он был Арийцем!“
Ну что ж, порадуем их: вот равноценные доказательства того, что тов. Иисус Христос был: китайцем, японцем, эфиопом, чернокожим африканцем, тибетцем, индусом, мексиканцем и даже австралийским аборигеном. Но больше всего свидетельств, что он был индейцем племени навахо...
Это хорошо заметно в таком космополитическом городе, как Нью-Йорк. Заходим в черный район — Иисус Христос чернокожий. Заходим в китайский квартал — Иисус Христос китаец. Заходим в мексиканский район — Иисус Христос мексикос. Так что христианский „рынок“ меняет свой цвет в зависимости от запросов невольных „потребителей“...»
Сергей Еременко: «Нет, Иисус Христос не существовал. Это символическое обозначение Солнца у секты гностиков, которое невежественные первые христиане переделали в христианского бога».
Защитник Истины: «Украина — самая экстремальная страна, и именно в ней самое большое число атеистов в мире — это показатель ее надежности как партнера в политических, так и экономических вопросах».
Михаил Кучеренко: «Мы полагаем, что христианство было фактически не чем иным, как римской историей, развитой политически. В действительности Иисус был солнечным божеством христианской секты гностиков. И, как и многие другие языческие боги, он был мифическим персонажем. Правящие политические круги видели в увековечивании Иисуса в качестве исторической личности средство для социального контроля над массами. В 325 г. н. э. в Риме Император Константин Великий созвал Никейский собор. Именно во время этого собора были установлены политически мотивированные христианские доктрины. Таким образом, началась долгая история христианского кровопролития и духовного мошенничества. И в течение последующих 1600 лет Ватикан поддерживал политическое удушение, по всей Европе приведшее к таким „веселеньким“ периодам, как темное Средневековье, наряду с такими „увлекательными“ событиями, как крестовые походы и инквизиция.
Христианство, наряду со всеми другими господствующими религиями, является мошенничеством века! Оно служит для того, чтобы отделить людей как биологический вид от природы и, естественно, друг от друга. Оно потворствует слепому подчинению власти. Оно ограничивает человеческую ответственность, ведь „Бог“ управляет всем, а следовательно, самые чудовищные преступления можно оправдать волей господней. И, что наиболее важно, это наделяет властью тех, кто знает правду, но пользуется мифом, чтобы манипулировать и управлять народами. Религиозный миф — самый сильный метод из когда-либо придуманных и служит психологической почвой, на которой расцветают другие мифы».
Юлия Гринько: «Никто из родоначальников религий на земле не называл себя Богом, кроме Иисуса. Все они считали себя людьми и не претендовали на божественность. В частности, Мухаммад любое сравнение с Аллахом (Богом) мог бы посчитать смертельным оскорблением. Иисус же говорил: «Я и Отец — одно» (Иоан. 10:30); «Видевший Меня видел Отца» (Иоан. 14:9). Действительно, Богом себя может назвать только сумасшедший... Или Бог!»
Уицрик решила сделать перерыв. Казалось, аргументов за и против собрали предостаточно, осталось вынести вердикт. Через час она просила всех собраться в конференц-зале.
Когда все собрались после часового перерыва, Уицрик почувствовала некое уныние в настроении команды. И не напрасно, потому что после опроса осталось больше вопросов, чем ответов. К тому же результаты были неожиданными. Особенно поразили своей позицией физики. Казалось бы — кто-кто, а ученые, изучающие законы природы, должны занять четкую антирелигиозный позицию, а тут... Первым нарушил молчание Олег. Он никогда не терял оптимизма, даже в самых тупиковых ситуациях.
— Ну что же, несмотря на то, что сэр Гарольд Крото, тоже нобелевский лауреат, между прочим, только по химии, считает что более 90;% всех крупных исследователей — не религиозны, это утверждение терпит катастрофу. И то, что верующие люди — якобы крайне уязвимые создания, тоже сомнительно. Видел я этих уязвимых. Да они не пробиваемы, как броня! В одном я с ним согласен, что верующие люди неразборчивы в своих убеждениях. Послушайте, что он говорит: «Такие люди могут добровольно принять за чистую монету древние убаюкивающие сказочки, о достоверности которых даже не приходится говорить. Они меня беспокоят, потому что многие из них — влиятельные люди, от их решений зависят судьбы миллионов. Отвечают ли они за свои дела? Сомнительно. Если они готовы поверить в такие небылицы, то возникает вполне резонный вопрос: как далеко они могут зайти в своей легкомысленной иррациональности? Не отразится ли эта прихоть на моей жизни?»
— И на моей, и на жизни каждого из нас, — подхватила Леночка.
— Да, ты прав, — отозвался Ольгерд, глубоко вздохнув. — Они не пробиваемы. Но меня удручают не тетки, молящиеся в церквях и кудахчущие как наседки возле батюшки. Это стиль жизни, образ мышления, уклад, если хотите. Церковная обрядность, именно обрядность, а не вера — спасает их от скуки. Это своего рода занятость, развлечение, заполнение культурного вакуума, первая помощь при кризисных ситуациях. Другое дело — ученый мир. Здесь, как говорится, другие мотивы. Шаблоны ­верующего обывателя сюда не вписываются. Тогда что это? Как объяснить веру в Бога тех, кто должен идти в первых эшелонах и ломать эти шаблоны?! Вот этого понять я не могу. Даже те, кто заявляет о своем отрицании Бога, в той или иной мере признают существование Создателя, разгадать феномен которого им не под силу. А это, как ни крути, — тот же Бог, только под другими названиями: Создатель, Высший Разум, Высшая Сила, Инопланетный интеллект...
— О, что это? Наш капитан паникует? Не хочет ли он первым покинуть наше суденышко, которое попало в шторм веры? — съязвила Беатрис.
Олег на эту шутку громко рассмеялся, а Ольгерд метнул в нее молнией.
— Не думаю, — поспешила успокоить всех Уицрик. — Ольгерд Леонардович пытается найти разумное объяснение удручающему факту. Он просто рассуждает, и все. Не надо сразу клеить ярлыки. Надо искать выход.
— А он есть? — не могла угомониться Беатрис.
— Есть.
Все повернули головы в сторону, откуда прозвучал голос. Они редко слышали его. Атира почти никогда не вмешивалась прямо в их дела, поэтому все сразу притихли и внимательно посмотрели в ее сторону. Атира выдержала паузу, стараясь настроить всех на серьезный тон, вышла к цент­ру и продолжила:
— Если бы все было так просто и однозначно, разве мы б затеяли эту экспедицию? Если б все было предельно ясно и четко, если бы ответы лежали на поверхности, то и проблемы как таковой не существовало. Я не могу четко стать ни на одну из сторон. Да-да! — повысила она голос, отражая вопросительный жест Ольгерда. — Даже я не могу. Почему? Потому что не существует истины в конечной инстанции. Потому что теория относительности действует. Потому что, чем больше мы приоткрываем тайн, тем больше вопросов перед нами встает! И только полный невежда может утверждать, что он прав, в то время, когда каждый из нас, даже ученые, выглядят перед Мирозданием незрячими котятами, которые только появились на свет и делают попытки понять окружающую действительность.
— Но если все так безнадежно, зачем тогда...
— Чтобы познать этот мир. Мы выросли, мы больше не слепые, мы стали видеть дальние уголки Вселенной, мы больше знаем и понимаем. Надо двигаться дальше и решительно рвать цепи, которыми опутало нас христианство. Глава за главой, мысль за мыслю, идея за идеей будут избавлять нас от этих цепей.
— Сегодняшний опрос был затеян с целью осознания масштабов работы, — подытожила Уицрик. — Он не для общественности, а для нас.
— Это похоже на Сизифов труд, — усмехнулся Олег.
— Никто и не обещал легкого пути. Но, как говорится, вода камень точит, а под лежачий вообще не течет. Так сдвинем его! — парировала ­Уицрик. — А теперь за работу. В конце «Верующего...» и подытожим наш труд. Надеюсь на хороший результат. За это и выпьем.
Внесли поднос с шампанским и хлопок откупоренной бутылки прозвучал, как сигнал к действию.