Образ башкирских воинов в русской лирике

               (Поэтический образ башкирских воинов в русской лирике эпохи Отечественной войны 1812 года:
                на материале стихотворения Тимофея Беляева «Песнь курайча Рифейских гор»)

        Хорошо известно, какой значительный вклад внесло башкирское конное ополчение в борьбу против наполеоновских войск в войне 1812 года и во время заграничного похода русской армии 1813–1814 годов. Парижане, со свойственным французской нации остроумием, даже прозвали башкирских и калмыцких всадников, входивших в состав русского оккупационного корпуса, «северными Амурами», обыгрывая сходство их вооружения – лука и стрел – с атрибутами крылатого божка любви.

        Разумеется, литература не могла не откликнуться на героические военные события и не воспеть доблесть сынов Отечества – представителей всех без исключения народов Российской империи, поднявшихся на праведную борьбу с агрессором. Всенародная война с Наполеоном на деле стала тем историческим рубежом, с которого начинается активное внедрение элементов народности в доктрину государственной идеологии и в общественное сознание современников. Не случайно именно в эти годы русская поэзия четко закрепляет идею государственного единства всей русской земли, включая и такие отдаленные от центра уголки, как Урал – мифологический Рифей, согласно высокой классицистской поэтической традиции. Жители различных регионов империи начинают осознавать свою внутреннюю взаимосвязь, свое национальное единство, и при этом каждой территории и населяющему ее народу находится важное место в общем движении России в Европу вслед за отступающей наполеоновской армией.

        Интересный и показательный пример такого тесного сопряжения местных уральских поэтических картин с общегосударственной тематикой представляет собой стихотворение, увидевшее свет в Петербурге в 1813 году, в периодическом альманахе «Чтения в беседе любителей русского слова», ориентированное на жанровые формы оды, «Песнь курайча Рифейских гор», сочиненное Тимофеем Беляевым, крепостным человеком уфимского губернского прокурора Н. И. Тимашева. К сожалению, сохранилось очень мало сведений об этом поэте из народа, сделавшем немало для знакомства русского читателя с башкирской национальной поэзией. В частности, в 1812 году в Казани была издана книга «Куз-Курпяч, башкирская повесть, написанная на башкирском языке одним курайчем и переведенная на российский в долинах гор Рифейских в 1809 году». Автором этой книги был Тимофей Беляев, выполнявший в данном случае распоряжение своего господина Тимашева, писавшего по этому поводу Г. Р. Державину, ведшему свою родословную от полулегендарного мурзы Багрима и поэтому весьма сочувствующего тюркской культуре и литературе: «Постарел, стал немощен и нахожу только утеху, слушая сказки о башкирских батырях, из коих одну велел написать собственному моему грамотею, а он, написав, поднес ее мне» [1, с. 250–251]. И теперь, в годы войны с Наполеоном, Тимофей Беляев вновь обратился к поэтическому воссозданию образов богатырей башкирского народа и постарался ввести их в общерусский литературный контекст.         
   
        Пафос этой модифицированной оды – в выражении имперской точки зрения на патриотический подъем коренного башкирского населения Урала по призыву правительственной власти на борьбу с французским нашествием. Условно-стилизованный образ курайча, национального певца, декларативно провозглашающего верноподданнические чувства башкирских воинов, готовых покинуть свои родовые кочевья и выступить на защиту европейской части империи, позволяет автору наглядно обосновать официальную идеологическую доктрину о единстве всех народов, населяющих Российскую империю, что призвано было служить верным залогом незыблемости государства перед лицом внешних потрясений. Урал и его коренные обитатели предстают в таком освещении как носители имперского сознания, как одна из главных твердынь России:

                Как ловчий сокол снарядился
                На хищных вранов напущать,
                Так каждый батырь устремился
                За белого Падьшу стоять.
                Он бранного коня седлает,
                Приборы ратны надевает
                Врага всеобща поражать.
                Детей младых благословляет,
                Царю небесному вручает,
                Земного едет защищать [2, с. 498].

        С официально-патриотических позиций воспроизведена и картина народного совета, напутствовавшего отважных воинов на ратное поприще в рядах иррегулярных частей русской армии. Автор верно передает значение авторитета старейшин родов в деле принятия ответственных решений, связанных судьбой земляков:

                Старейшины пришли седые
                И батырям сказали так:
                «Оставя игры полевые,
                Ступайте, женихи, на брак.
                Копьем и саблею пир дайте,
                Оковы тяжкими венчайте
                На нас нашедшу злую рать;
                К ним бранну почесть соблюдите,
                На копья острые садите,
                Умейте саблей туй кончать...» [2, с. 498]

        В выразительных образах воинского удальства наглядно отразился мужественный дух башкирского народа и его многочисленного вооруженного ополчения:

                Рекли – и батыри пустились
                На ратно поле пировать,
                Как волны за волной катились
                Гостей на полночи искать.
                Курайчи бранну песнь взыграли,
                Отцы и матери взывали,
                Да Бог избавит их от бед.
                Девицы юные, прекрасны,
                Одни казалися несчастны,
                Что им идти не смели вслед [2, с. 498–499].
   
        Однако сознательная ориентация на достаточно условный одический канон приводит автора к сугубо внешнему сопоставлению народной радости в башкирских селениях при получении известия о победоносном исходе войны с ветхозаветными образами иудейских девушек, с тимпанами торжественно встречавших героев религиозных подвигов. Тем не менее, это этническое несоответствие в значительной мере искупается выразительными картинами уральской природы, воспроизведенными, безусловно, с натуры и поэтому дающими довольно точное представление о специфике ландшафтов Урала:

                О! древней отрасль Марианны,
                Тимпанниц дев священный хор!
                Достиг твой ныне лик тимпанный
                Седых верьхов Рифейских гор.
                Долины снежны огласились,
                В теченьи реки становились,
                Не смели ветры бушевать.
                Древа куржак с себя стрясали,
                Из логов звери выбегали
                Победну песнь твою внимать [2, с. 499].

        Победно-патриотическое стихотворение Тимофея Беляева не осталось незамеченным современниками и стало одной из ярких страниц в поэтической летописи борьбы народов России против полчищ Наполеона. Таким образом, исторические предания и современные поэту свидетельства о воинственном духе башкирского народа органично вошли в общее идеологическое восприятие Урала прежде всего как военного плацдарма Российской империи в доблестном отстаивании неприкосновенности своих обширных территориальных владений.

                Литература

    1.  Письмо Н. И. Тимашева к Г. Р. Державину (Оренбург, 11 декабря 1812) // Сочинения Державина с объяснительными примечаниями Я. Грота: В 9 т. Т. 6. Переписка (1794–1816) и «Записки». – СПб.: Тип. имп. Акад. наук, 1871. – С. 249–252.
    2.  Беляев Т.  Песнь курайча Рифейских гор // Поэты 1790 – 1810-х годов. – Л.: Сов. писатель, 1971. – С. 497–502.

         Февраль 2004