Паруса

    В тысяча девятьсот семидесятом году два друга-калифорнийца, Джим Дрейк и   Хайл Швайцер, приставили к серфингу треугольный парус-грот, и тем самым изобрели виндсерфинг.  Получив приставку «винд», местечковый полинезийский сёрф оторвался от пологих, а, следовательно, дефицитных волн  и зашагал по мокрой планете. Через четыре года  условный рисунок доски с парусом появился в журнале «Техника молодежи». А еще через год на Пироговском водохранилище отставной летчик-испытатель, Гера Арбузов, склеил первую советскую плавучую доску. Это было кошмарное уродище (мне ее показывали), зато она плавала. И тут появились мы с Михалычем. Вернее, сначала Михалыч, потом я.
…  На Пироговку  я приехал уже в темноте. Долго блуждал в прибрежной дубраве, спотыкаясь о палаточные растяжки, и вдруг наткнулся на сюрреалистическую картину: под тремя фонариками, привязанными к веткам, на карачках стоял Михалыч. Перед ним маслянисто блестело нечто большое и гладкое. Периодически Мишка окунал руки в большую жестяную банку, захватывал из нее  и с чавканьем бросал ЭТО перед собой. Потом быстро и суетливо размазывал ЭТО ЖЕ по лежащей перед ним доске. Увидев меня, он радостно завопил:
    - Наконец-то, Мич! Где тебя носило! Я тут один замумукался! Давай помогай.
В нос ударил сильный дурной запах.
       - Михалыч, это у тебя что? Эпоксидка?
       - Она, родимая.
       - Ты че сбрендил – голыми руками,  она же ядовитая.
       - Фигня, Мич, давай быстрей,  смола  козлится!
      Я сбросил рюкзак и присел рядом.  Михалыч обклеивал пенопластовую форму стеклотканью. Запах  кошмарный. Я вздохнул и  запустил руку в банку с горячей смолой. И, правда, козлится, подумал я с содроганием.
     В то время  шел первичный процесс интуитивно-эмпирических поисков оптимальной формы серфа. То, что мы с Михалычем склеили, отличалось от арбузовских форм неистовой стремительностью и общим благородством обводов.
    … Спуск на воду новой доски проходил в торжественной обстановке. Присутствовали члены многочисленной семьи Арбузова, друзья и зеваки. Доска изящно скользнула на мелководье острым носом.  Все ахнули.
    - Какая прелесть, - шепнул мне в затылок нежный девичий голосок и я мгновенно расправил плечи.
Раздалось несколько хлопков и один свист. Михалыч засучил штаны, полез в воду и попытался встать  на  свое детище.  Детище оказалось с норовом и сбросило Квадрата три раза. Очки съехали на бок, с носа капало. 
- Миш,  ты бы разделся,  - посоветовал я запоздало.
Раздались смешки. Эффект был смазан. С четвертого раза Мишка взгромоздился на доску и застыл, балансируя руками. И тут доска начала тонуть. Она просто ушла под воду. Дикий хохот клана  Арбузовых ознаменовал позор конкурирующей фирмы «Оленев-Фоменко». Это был провал. В погоне за стремительностью форм Михалыч сделал доску слишком тонкой. Ей просто не хватило плавучести. Доску забросили в кусты. Мы тогда  не подозревали, что изобрели виндгляйдер. Дураки, надо было запатентовать.  Сейчас все гонки в мире проводят  только на них. Их! в смысле, Эх!
   Потом была вторая доска, третья, четвертая. Михалыч на Пироговке практически поселился, а я проводил там все выходные. Мачты мы делали из прыжковых шестов, шверты выпиливали из авиационной фанеры, карданы заказывали на заводе, где делали космические корабли,  паруса  Михалыч шил сам. Для этого он притащил в «Дубраву» бабушкин «Зингер». Только он пробивал четыре слоя парашютного перкаля, из которого мы кроили первые паруса. Мишка сидел прямо на берегу и, как заправский портняжка, наяривал на машинке крупным зигзагом. При этом он так увлекся, что   изобрел новый вид швейных машинок (патент РФ № 2110629).
    Дело обрастало добровольцами и энтузиастами. Палаточный лагерь рос как на дрожжах. Доски размножались  в геометрической прогрессии, начались соревнования, где мы с Мишкой были непременными  участниками.
Приходилось ли вам ходить на виндсерфинге в очень сильный ветер? Нет? Тогда  рискну передать вам это непередаваемое ощущение. 
Уже на подъезде  к Пироговке вас охватывает  радостное возбуждение - СЕГОДНЯ БОЛЬШОЙ ВЕТЕР. Над полем летают полиэтиленовые пакты, пыль столбом, а  придорожные березы хлещутся как парильщики  в бане. По свинцовому заливу безумными демонами  носятся  темные  ветровые всполохи. Пульс разгоняется,   кровь закипает шипучим адреналином. Страх и радость - в пропорции один к одному.  … И вот ты уже на воде и  вспрыгнул на доску. Ветер свистит в ушах. Ты уперся ногой в шарнир, откинулся  назад и, что есть сил, тянешь  старт-шкот. Несколько секунд ничего не происходит и  уже кажется, что ничего не получится.  Но вот мачта  дрогнула и медленно потащила из воды парус. Он бьется в   руках и трещит как раненый птеродактиль.  Ты ждешь ветра поровней, подтягиваешь корму ногой  и стартуешь, сильно завалившись на спину. Вода с шипением устремляется назад, а ты повисаешь на гике на руках («трапеций» тогда еще не было) и, почти касаясь спиной воды, приводишься в бейдевинд. Нос серфа задирается, и   ты уже летишь над водой с веером брызг за кормой. Это глиссирование – оргазм среднестатистического серфингиста. Вся прошлая жизнь - ненужная и бессмысленная - осталась позади, и ты летишь к абсолютному счастью. И нет уже ни боли, ни страха. Ты проводник между стихиями ветра и  воды. Их сила струится через твои  натянутые как струна руки.  Ты  сливаешься с ними, борешься, споришь, ругаешься. Они тебя не предадут,  но  и ошибок  не простят.
Так, что же мне сказать вам - эстетам, ни разу не встававшим на серф, мне - переболевшему этим сполна?  Виндсерфинг - гениальный инструмент для общения со стихиями. Берегите себя для   него.

Бабы, пляж и пирсинг,
гонки и загулы ...
Я люблю виндсерфинг
так же как акулы.
Как поймаешь ветер,
встанешь на волну,
мчишь куда не метил
с жизнью на кону.

Но вернемся к соревнованиям. Они  расползлись по Союзу и Михалыч наладился ездить с командой Москвы то в Ленинград, то в Таллин,  то в Белоруссию. Это уже  было не по мне.  А у меня всегда так -  только увлечение начинает забирать целиком, я жму на тормоза, чувствуя, что  создан для другого. А спроси: «Для чего?» Пожалуй, не отвечу. А у вас так  бывает?
     За несколько лет Михалыч здорово обскакал меня по части  гонок и даже вошел в спортивную элиту. Но, когда на Пироговке наметились первые всесоюзные соревнования, он на кого-то  надавил, и меня включили в личный зачет.
… И вот я на воде. Серфы густо клубятся в предстартовой зоне.  Я же по неведению тактики курсирую в сторонке. Идет обратный отсчет. За несколько секунд до старта все устремляются вперед, стараясь пересечь линию старта  в момент «зеро». Возникает свалка, идет яростная сеча на мачтах, народ, матерясь, сыпется в воду.  Тут появляюсь я и обхожу морское побоище по изящной дуге. 
- Давай, Мич!!! - орет Михалыч из самой середины свалки.
И я даю. К первому бую  подхожу с колоссальным отрывом. Меня переполняет гордость -  это на сколько же я, оказывается, крут.  Но вот что-то не так - чувствую торможение. Обернулся - догоняют. Что за хрень?  Смотрю под ноги и с ужасом вижу:  доска притопилась. Присмотрелся. Кошмар. Нет сливной пробки! Серф заполняется водой. Конкуренты открутили или сам дурак ? Эх! …
Я пришел к финишу тридцать восьмым из пятидесяти одного участника, и это  окончательно отвратило меня от спортивной карьеры. Еще некоторое время Михалыч таскал меня в федерацию парусного спорта для  участия в интригах. Шло становление нового вида спорта, и федерация азартно делила новые портфели. Мне стало скучно, и я поступил в аспирантуру.