Сашка NeW

САШКА
/первая оригинальная версия рассказа опубликована на сайте позитив24.рф Мой старший брат Владимир, который для меня авторитет в области работы со словом,считает, что тот вариант развития событий интереснее/

 В ноябре Свистоплясово прокачала весть, что продалась Дуськина халупа. Всю жизнь Дуська прожила в ней, в ней же и умерла, завещав «хоромы» дочери Ирине.
 С юности Ирина уехала в город, оттуда и продавала наследство, через разные объявления. Лет пять покупатель не находился, и вот удача — деревянная пятистенка «ушла» к новому хозяину, который вскоре и заселился в этот крошечный, осевший на угол домишко, заросший бурьяном да канадским кленом.
 Въехала в село старенькая Газель, груженая нехитрым скарбом. А с вечером возжегся в окне Дуськиной халупы огонек керосиновой лампы — электричество и газ
тут были отключены, ввиду неуплаты и за ненадобностью.
 К ожившему двору потянулись два соседа — Николай и Митрич, записные сельские алкаши. Николай — добродушный бездельник, с густым высевом черных волос на мелком черепе, вечно лыбящийся своим беззубым ртом, Митрич — жилистый, работящий, но крепко пьющий мужик, держащий разную скотину и возделывающий огород.
 Все Свистоплясово дивилось способности Митрича задавать корм животным, будучи пьяным в дым.
Первым в домишко, пригнувшись, вшагнул Митрич. Николай мялся в сенях.
- Хозяин, ты дома? - Оглядывал гость знакомые стены. Раньше он тут бывал часто. С дочерью Дуськи Ириной Митрич учился в одном классе, приходил сюда списывать домашние задания.
 - Хозяева — на небе. А мы, грешные, на земле обретаемся, - кашлянул некто за занавеской. А вскоре глазам Митрича предстал мелкий, светлый, щетинистый мужичонка неопределенного возраста в заношенном спортивном костюме неясного цвета.
 Он кивнул головой на угол, где размещалась импровизированная кухня, раскрыл Дуськин стол, достал три рюмки, тускло блеснувших в свете лампы своими пыльными гранями.
- Давайте, за знакомство. Да не разувайтесь, тут грязно.
 Откуда-то из темноты хозяин достал пластиковую бутылку, в которой плескалась мутноватая жидкость.
Митрич выловил в кармане два яблока. Колька кинул на крышку стола мятую пачку сигарет.
- Как зовут-то тебе?- Спрашивал Митрич новоявленного односельчанина, наблюдая как тот старательно выковыривает из стакана трупик мушки. Самый грязный стакан незнакомец пододвинул к себе, два чистых расставил перед гостями. Налил в каждый.
- Сашка, - наконец сказал он.
- Ну, будем.- Поднял рюмку Николай. Тень от этой рюмки застелила чуть не весь потолок. Чокнулись.
- И чего тебе, Саня, занесло -то в такую глухомань? - Занюхал самогон тылом ладони Митрич.
- Дочь наладила, - поморщился Сашка.
- Как так?
- Да, никому я не нужен стал.
- А ты кто? - Пучил глаза Колька на яблоки. Никто не притрагивался к ним — закусь святое. И ее было мало.
- Я художник, - ответил Сашка. Он как-то очень быстро охмелел, поплелся в комнату на негнущихся ногах, свалился на постель, еле попав в нее.
 Митрич снял с вешалки какое-то старенькое пальтишко, укрыл Сашку. Николай потянулся к бутылке.
- Оставь, - сказал Митрич.- Ему с утра оно нужнее будя. Пусть похмелится.
Он задул лампу. Приятели вывалили во двор, над которым уже вовсю сияла полная, бледная, как покойник, Луна.
- Обожди, Колька.
 Митрич раскрыл сарай, нащупал в потемках ручку топора, выкинул наружу три чурки. Он тут знал все до мелочей, бывало колол тетке Дуське дрова, за то, что она его пускала к Ирке, списывать.
 Тут же умело развалил полена. Снес дрова под навес:
- Надо ему утром протопить печь, а то замерзня. Заодно дымоход опробовать, можа завалило изнутри.
- Пропал человек, -  пыхал Митрич дымком сладкой сигаретки, правясь к дому.
- Может очуняется, да возьме себе у руки, - сомневался Николай у него за спиной, глядя себе под ноги. - Художник жа.
- Да какой художник у чертях? - Ты видел у него кисточки, тряпку эту, на какой рисують…
- Холст.
- Во. Холст, где он? Или инвалид, или урка. Хана человеку.
 Небо было по дневному синим, ясным, пронзительно холодным. А Луна уже такой яркой, что напрочь заливала звезды своим светом. Пока дошли до Митричева дома, у обоих уж парок вырывался изо рта. Утро обещало мороз. Колька ночевал у Митрича, с началом дня они выводили бычков на луг. Трава на нем, хоть и пожухла, но скотину луг все еще кормил.
- Ты помои-то на двор не лей, - журил на другой день Митрич Сашку, греясь у печки, - шо ж ты, где жрешь, там и срешь. Все, что из кишок вытряхнул, все по двору и раскидал. С весной - то на твоем добре бурьян и попре по — за крыльцом. Не пролезешь.
- Митрич, не грузи, - морщился Сашка, кутаясь в старое одеяло.- Скажи лучше, дом совсем плохой?
- На твой век хватя. Коли будешь так жить, то век у тебе короткий.
- Я серьезно.
- И я серьезно. Если подшаманишь — постоит ишшо. Сруб крепкий, крыша прочная. Фундамент подсел, надо домкратить, но то дело не хитрое.
- Пейзажи у вас какие замечательные.
- Думай, как греть дом-то будешь. Ты глянь, зима заходя, газ заткнутый, новых дров не наготовлено, а он «пейзажи». Тьфу! Правда, што ль, художник?
- Да, Москва, выставки, заказы, гонорары.
- Шо ж не удержалси?
- Там таких, как я, как собак нестреляных.
- Видать, не дюже способный, вот и не нужон.
- Может и так.
- Баба-то твоя где?
 Сашка невесело ухмыльнулся:
-  Она молодая, красивая, а я ... сам же сказал, «не дюже способный», вот она и ушла к другому, по способнее, и Москву с собой прихватила.
- А дочь?
- А что дочь. Потерся у нее, спасибо, дом этот купила.
- Да сгрузила она тебе суда, с глаз долой, вот и все дела. Со всех сторон, ты, Сашка, никому не надобен — бездарь, пьяница, нищеброд. Не обижайси, оно ведь так. Теперь вот дно  - твое место, а будешь пить — пойдешь ишшо глубжа.
- Спасибо, на добром слове.
- Да, на здоровье.
 Выпили.
- Ты ешь, - подвигал Митрич Сашке нарезанное сало, лук и хлеб. Он принес соседу продукты — яйца, молоко, мед:
- Закусывай. Не бушь жрать, моментом копыта отбросишь.
 Они вышли во двор. Сашка заметно качался:
- И, это, не бряши, што художник, - придерживал Митрич за воротник соседа.- Люди у нас простые, но понятливые, отличают хрен от носа. Договорились?
- Хорошо.
- И дымоход, гляди, не играйси с задвижкой, не трись по-за ним, а то угоришь. Ложись и спи.
 Митрич и местный электрик Иваныч подключили Сашке свет.
- На што он живет-то? - Выпытывала у Митрича жена Иваныча Наталья,
юморная баба в три охвата.
- Спилить бы тебя, Наташка, как осину, - отшучивался Митрич. - Да глянуть на спил, на ём жа колец — сотня. Как поросенка стрескаешь, так кольцо табе - у талию. Потому и округлилась, как бегемотиха… А живет Сашка… да, хрен его зная чем, пенсионер видно.
 Так, мало по малу, самопроизвольно оформилась в умах селян вся нехитрая Сашкина история, почти всеми своими краями не имеющая соприкосновения с реальностью: бросил жену с дочкой, жил в Москве с молодухой, крал картины, долго сидел по тюрьмам, молодуха не дождалась, выскочила замуж за богатого араба. Сашка вышел, запил, зарезал того араба, снова отсидел. Хотел прислониться к дочке, да та и знать его не захотела, быстро наладила в деревню и перекрестилась. Причем тут араб, откуда он вообще взялся, растолковать, пожалуй, не смог бы никто.
 И как -то так получилось, что потихонечку, исподволь, постепенно против Сашки настроилось все село, хотя зла он никому не делал. Вот именно это и бесило. Без ума, без семьи, без профессии, да еще и добреньким прикидывается - ни у кого, ничего не просит.
 В общем, кидали Сашке во двор рваные сапоги, подламывали ветхий штакетник, даже Дуське на кладбище досталось за нового хозяина ее хаты — кто-то свалил простенький памятник с черно - белым овалом.
 Потом у мужика с улицы - Петровича- он кондиционерами в городе занимался — сдохла собака, он, почему-то решил, что пса отравил Сашка и избил его. Сашка еле дополз до дома, на дороге остались лужицы крови, ориентируясь на которые, Митрич и нашел Сашку под его воротами.
 Месяца полтора Сашка залечивал ребра и разбитую голову. Новый год встретил в постели. Если б не Митрич, отдал бы душу Богу точно. А в феврале, как оклемался, пригласил его Митрич к себе домой праздновать свой День рожденья. Был тут Колька, Иваныч, Наташка, два  неизвестных Сашке мужика, какая-то молодежь и подруга Митрича Людка с дочерью, живущая своим домом, но считающаяся бабой Митрича. Она была младше мил дружка лет на 18 — статная, крепкая, белозубая, страшно смешливая.
 Пили, как положено, сильно.
После часа веселья многие мужики не вязали лыка, лишь женщины сохраняли какую-никакую ясность ума, но при этом все равно мололи, что попало, не стесняясь, во весь голос обсуждали мужей.
 Митрич вышел «до ветру», расстегнул ширинку и уловил негромкие голоса, доносящиеся из- за угла сарая. Прислушавшись, понял, что балакают Сашка и Людка:
- На кой тебе этот дед сдался? - Куражился художник. - Стань моей Музой, увезу в Москву, как королева жить будешь. А, хочешь, в Париж?
Людка хихикала:
- Да ты ж нищеброд. Мне Митрич рассказывал.
- А если я докажу, что богатый, поедешь?
- Ух ты какой быстрый, - кокетничала Людка. - Ты сначала докажи!
 Широким шагом с расстегнутой ширинкой Митрич вернулся в дом, стал шарить ключ от чулана. Там он держал ружье.
 «Cашка, сволочуга, пригрел змею на груди, - горячо шептал он губами горькими от никотина, - ты у мене дождесси, счас я на табе поставлю точку. Прибью, как муху».  Что за чертовщина? У Митрича специально место было отведено под спички и ключи — в пичурке. Ключа от чулана там не было, хотя хозяин, не смотря на хмель, точно помнил, что клал его туда.
 Меж тем снова расселись у стола и «полюбовнички» вернулись, как ни в чем не бывало. Людка веселая, раскрасневшаяся, какая-то враз помолодевшая. По возрасту словно сравнялась со своей дочерью. Именинник поманил соперника на крыльцо. Без предисловий, молча и деловито, спустил его с лестницы.
 На другой день Митрич не показывался на людях, он словно затаился. Протрезвевший Сашка кое - как, обрывками, вспомнил, что творил и поплелся к Митричу виноватиться. Ворота его двора были наглухо заперты.
 Художник скребся в окно дома соседа, посинелыми губами просил прощения.
Митрич вышел на улицу, взял Сашку на мушку ружья.
Стая ворон села на крону февральского тополя, густо пахло пресным снегом.
 Собака, с подворья рядом, хрипела сиплым ритмичным лаем, звенела цепь:
- Ну, сука, пришел твой час, молись, - взвел тугие курки Митрич.
Головы в окнах дома напротив враз попрятались.
- Стреляй, Митрич, я заслужил. Ну пойми, сам не знаю, как все это вышло, я ведь не хотел тебе зла. И Людмила, она мне ничего конкретного не сказала и целовать не позволила.
- Шкура ты, Сашка, шкура, - выписывал мушками зигзаги Митрич, ловя в них Сашкину голову. - На тебе же без слез не глянешь, убогий, весь обоссаный, денег ни гроша, семьдесят лет в обед, а туда жа, за бабами таскаисси. Што ты ей дашь, пес шелудивый, в Москве-то своей?
Сашка упал на колени, раскинул руки, подставляя груд под выстрел:
- Митрич, не смерти страшусь. Прошу, прости, сволочью подыхать не охота.
 От леса, с бугра в косолапом беге ковылял Колька, подняв руки — крестом - над собой. Дескать, обожди, не стреляй, я вас помирю. Митрич и Сашка глянули на него, переглянулись между собой.
 Митрич сплюнул и опустил стволы.
Вечером, не выдержал, пошел проведать Сашку.
«Еще руки на себя наложа, - думал он. - Греха не оберешьси».
 Он готовился к тому, что несостоявшийся соперник будет вновь молить о прощении, каяться, заискивать, и даже испытывал от этого некий подъем и кураж, но Сашка был на удивление спокоен и даже слегка высокомерен:
- На! - Сунул он соседу небольшую — с открытку — картонку.
 Митрич взял ее и опешил. На этой картонке он увидел себя и не поверил глазам своим. Портрет был исполнен карандашом и поражал фотографической похожестью и четкостью. Жизнью дышал каждый штрих, притом от лика шла какая-то доброта, душевность и свет. Митрич никогда не думал о себе, что может быть вот именно таким - возвышенно красивым и умным. Комок подкатил к его горлу, и он долго не мог ничего сказать.
 - Сашк, а Сашк, - наконец перевел он все на шутку.- Взял бы и пририсовал мне рубаху с воротником, все я был бы по красивше. А то намулевал в футболке отвисшей.
- Подобрать гардероб под конкретное лицо - целая наука. Тут с кандачка нельзя. Будь в чем есть. Неверный антураж только испортит картинку. Кстати, рекомендую тебе носить одежду свободного покроя. Манжеты, пояс, ложыжки - на резинках. Цвета от серосинего, до серого.
- Што-о?
-Что слышал
 На улице Митричу хотелось бежать и кричать всем о своем портрете: смотрите люди, глядите все, какой я хороший! Но вместо этого, еле живой, он привалился к забору, как рыба, беззвучно хлопал губами, хватался за сердце, оно бешено колотилось. Даже ключи в кармане вызванивали слегка.
 «Если счас не сдохну, надо успеть сказать детям, чтоб мне на памятник, на могиле приделали этот портрет», - думал он.
 А утром к дому Сашка притрюхал Серега Пингвин, еще один житель села, пузатый визгливый мужик, приторговывающий самогонкой.
Он бесцеремонно растолкал Сашку, попросил написать свой портрет.
 - Сделай, как Митрича, а я самогонку буду тебе по поллитра отпускать каждый день, полгода, бесплатно, - как по писанному отбарабанил он.
 Сашка пообещал.
- Это ж мне надо приходить и сидеть перед тобой? - Рассуждал Пингвин, - что б ты меня срисовал. Со мной-то работа сложнея, чем с Митричем, я-то, как ни крути, а красивше его. А красоту наскоком не возьмешь, требуются заходы. Тут лестничкой надо.
- Напишу по памяти.- Отмахнулся художник. Гость дал еще несколько ценных указаний и ушел, оставив на столе четкую поллитровку.
 Ну что за штука: день проходит, нет портрета. Неделя проходить, нет портрета.
- Не бушь рисовать Пингвина? - Спросил Сашку Митрич, - а то он уж всем раззвонил, што ты его уговаривал, а он сначала ни в какую не хотел, а посля согласилси.
- Не буду.
- А чего?
- Я нить в нем не разглядел.
 А потом пришла весна, растаял снег, отзвучали клавесины капелей, отзвенели гуслями ручьи, сладко запахло влагой вишневой коры, по обочинам дорог зажглись яркие огоньки Мать и Мачехи.
 К новому свистоплясовцу заглянула председатель сельского поселения Яна Владимировна, в рамках знакомства с новыми жителями:
- Беритесь за порядок, Александр Васильевич, - уважительно величала она художника, оглядывая его подворье. - Народ у нас аккуратный, чистоплотный, места красивые, вам сам Бог велел благоустроить свое подворье.
 Хозяин молчал, то и дело кидал на гостью заинтересованные взгляды, да что-то бегло штриховал карандашом в блокноте. Прощаясь, передал женщине готовый ее графический портрет.
-Вам пойдет ярко- желтый с розовыми тонами. И шарф. Непременно - широкий фиолетовый шарф, - посоветовал он гостье на прощанье, чем окончательно ее засмущал.
 Портрет вскоре появился в районной газете, в статье о сельском художнике - нашем Александре. Яна Владимировна была филологом по образованию, писала заметки в районку.
 Потом этот же портрет перекочевал и в областную газету.
А в мае в село въехал целый кортеж из черных, невиданных там, невообразимо дорогих джипов, остановился у Колькиной развалюхи:
- Ты, что ли, художник? - Спросил водитель первой машины, через окно, у робко выглядывающего из — за калитки Николая.
- Вы проехали. Пятьтесь узад на чатыре дома, тут не развернетесь, дорога узкая.
Вскоре машины подхватили Сашку, как Иванушку гуси- лебеди и унесли в неизвестном направлении.
 Селяне решили, что скрывающегося в селе уголовника наконец вычислили бандиты и увезли на расправу. Больше всех радовался Серега Пингвин, так и не дождавшийся от художника портрета. Говорил,так этому мошеннику и надо!
А из двора Митрича вывалился старый Москвич, с болтающейся на заднем сиденье двустволкой и припустил за иномарками — то Митрич помчался спасать друга
 Под вечер "конвой" вернулся в село. Из первой машины, как ни в чем не бывало, вышел невредимый Сашка, а вскоре и Митричев Москвич, скрипнув тормозами, заехал в свои ворота.
 Люди гадали, что же случилось между уездом и приездом, хотели порасспросить Митрича.  Мы же гадать не будем, поскольку все знаем точно.
 В гости к художнику нагрянул московский олигарх с такой известной фамилией, что мы боимся даже ее и произносить.
 Он поделился с Александром своим горем, что его 12-ти летняя дочь Анжела умирает в хосписе, расположенном в живописном месте неподалеку. Просто мама девочки родом из этих мест, потому Анжела сама и выбрала этот хоспис.
 Безутешный отец, прослышав о небывалом таланте сельского художника, просил написать прощальный портрет дочери. Обещал заплатить любые деньги.
- Что хочешь проси, только нарисуй. Оставь ее нам.
 Художник согласился. Сказал, что будет писать по фото, но поставил условие — отец должен показать ему девочку. За тем и ездили.
 Сашка увидел этого умненького, худенького, мужественного ребенка, всеми силами старающегося не выдать своего ужаса перед неизбежным, отчаянно ищущего в глазах беспомощных взрослых хоть какой-то лучик надежды, и художнику самому показалось, что в нем задули огонь его души. И дымился и тлел раскаленным зернышком обугленный фитиль, накидывая одну на другую зыбкие петли дыма.
 Вернувшись домой, Сашка наглухо заперся в своей хате, как монах в келье, неделю не выходил, никого к себе не пускал, и даже по ночам у него горел свет.
 В понедельник кортеж явился в Свистоплясово снова, остановился у Сашкина двора. Из его калитки вышел художник, передал заказчику небольшое полотно. Держа его перед собой, пристально вглядываясь в картину мало что видящими глазами, гость наугад брел к машине, страшно жалкий, растрепанный, седой в каких-то стоптанных туфлях, по его щекам текли и текли слезы.
- И ты это, слышишь? - Окликнул Сашка богача от легшего волной забора, - найди клинику, где вы не были, и проверь девчонку еще раз.
- Зачем? - Устало обернулся безутешный отец, - сто раз уж проверяли.
- Проверь.
- Хорошо.
 В тот день Сашка, как шальной бродил по селу. Он побрился, надел какую-то одежду, невероятно идущую ему. И тут все увидели, что никакой он не старик, а моложавый, лет 50-ти мужчина,интеллигентный, симпатичный даже. Сашка со всеми заговаривал, шутил, словом, создавалось впечатление, что он обрел какое-то небывалое счастье и тем преобразился.
 А еще через неделю село сотряс вой сирен. На улицу с моста влетела милицейская машина ослепительно сверкая мигалками, за ней, как привязанный шел, уже знакомый нам джип, в котором катали Сашка.
 Машины притормозили у дома художника. Тот ступил с крыльца, щурясь, вышел на улицу. По селу бежали жители, поглядеть, что за невидаль такая.
 Из джипа сошли тот самый олигарх и какая-то моложавая женщина, видимо, его жена. Оба в дорогих, но расхристанных одеждах, какие-то ошалевшие и взъерошенные, от растрепанной женщины резко пахло спиртным, они разом повалились на колени перед Сашком и начали кланяться и обнимать его ноги.
– Вы сдурели?! - Как мог уворачивался художник, поднимая стаканчик с мороженным повыше, чтобы не уронить, чтоб эти бешеные не выбили его из рук. Мороженым живописца угостила приблудившаяся к нему поклонница, которая тоже хотела стать художницей. Она - то  и поднесла кумиру лакомство из ближайшего сельмага.Он только, только успел его распробовать.
- Александр Васильевич, - ревел олигарх, - как благодарить вас, кааааааак?!!!!
Женщина зарывшись лицом в траву, рыдала, ее плечи тряслись.
Сашка откинул мороженое, бросился поднимать гостей.
- Да что случилось, что с вами?! - Тоже испуганно орал он, - стараясь перекричать рев гостей и гомон собравшейся толпы. Тут еще, как назло, какая-то голенастая собака носилась кругами и задорно, заливисто лаяла, игриво взлетая на задних лапах.
- Да девочка-то наша здорова теперь, - наконец уткнулись лицами в штанины Сашки родители и замерли.
- Возьми у нас, что хочешь, - поднял красные, налитые гипертонией глаза на художника отец девочки. Его ребята тут же принесли из машины четыре набитых пакета.
- Это деньги, - горячо шептал олигарх.- Только возьми, умоляю. Особняк на Рублевке — твой. Квартиры, машины — все, все твое.
 Сашка тоже опустился на колени, стал лицом в лицо с мужчиной.
- Да пойми ты, она и была здорова, тут нет моей заслуги. Залечили ее. И деньги забери. Не честно это. Не за что. И отряхнись, в пыли весь.
 Позже, кое - как пришедший в себя заказчик и художник сидели на крыльце, плечом к плечу, курили - одну за одной - и долго — долго молчали.
- Как ты понял, что болезнь отступила? - Наконец всхлипнул гость.
- Линия.
- Что это значит?
- Я написал ее одной линией, у меня такое случается редко.
- Прости, не понимаю.
- Линия ни разу не прервалась. Значит, судьба ее длинная и прочная.
С крыльца не видели Сашка и его расхристанный гость, что в село с бугра вкатился еще один кортеж, покруче предыдущего. Если автомобили олигарха были черны, грубы и мощны, то автомобили этой кавалькады при всей их очевидной мощности, отличались видимой изысканностью и разноцветьем.
Вскоре в калитке показался какой-то подвижный, как танцор, тип в просторном бирюзовом костюме, стриженный, крашеный в лиловый, в солнцезащитных очках.
Сашка снялся было бежать, да было уже поздно. Чертыхнувшись, он снова опустился на крыльцо.
- Александр Васильевич, маэстро, насилу-то мы вас нашли. Вы просто -таки, какой-то мастер маскировки! И представьте, я пустился в дорогу в сандалиях, а тут впору обувать сапоги, - с ходу запел лиловый каким-то женским сопрано, пытливо приподняв над глазами очки. - Боже, и что это за ужасное шмотье на вас понамотано? Вас сразу и не узнать. Да у меня глаз-то наметан!
- Степа, я же просил оставить меня в покое! - С отчаянием тряхнул руками Сашка и сдавил пальцами виски.
В этот момент в ту же калитку вошла дама. Не дама - пантера. Лет 40, стройная, ухоженная, одетая в молодящий ее гардероб - в короткую юбку, показывающую сильные стройные ноги, в синюю косынку в белый горошек. На ее глазах тоже были причудливые солнцезащитные очки чайного цвета. Такие большие, что она была похожа на осу.
- Рита! - Вскочил Сашка.- И ты здесь! Ну, зачем, зачем?!- Он шагнул с крыльца и широким шагом удалился в заросли за дом.
Та, которую он назвал Ритой, энергично и молча, поспешила за ним, на то и дело подворачивающихся на траве ступнях. На руке она несла изящную сумочку.
Уже ни чему не удивляющийся олигарх глянул на Степу.
- Присаживайтесь, - указал он на местечко рядом с собой.
- Спасибо, я уж лучше постою.
- Присаживайтесь, - повторил сидящий.- Поверьте, выяснения отношений с женщинами быстро не заканчиваются.
- Вы думаете?
- Уверен.
Степа для верности потрогал ступеньку. Расстелил на ней носовой платок и как-то по женски жеманно присел. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке.
-Что за Александр у вас такой странный? - Спросил олигарх.-Денег ему хотел дать, не берет.
- Что -о?Денег?! - Закатил глаза Степа.- Да он сам ими кого хочешь завалит. Модельер Алессандро Луччи, слышали?
-Еще бы, -вяло усмехнулся богач. - Моя жена на нем помешана. Это же международный бренд.
-Берите выше, мировой! Модельные дома в Париже, Риме, Мадриде, Нью - Йорке. Уже Полинезию приодели, сейчас по Микронезии шуруем.
- Ну и что?
-Ну, так вот это он. - Шевельнул конопатой рукой в воздухе собеседник олигарха.
- Кто-о?
-Алессандро Луччи. Александр Васильевич Лучников.
- Что ты мелешь, Степа? - Сердито выкрикнул Сашкин гость, пытаясь разумом натянуться на столь неожиданное сообщение.- Раскрасился, как снегирь, так сиди молчи.
- Денег он ему хотел дать, - иронизировал лиловый.-Вот уморил-то. У него только по Форбсу состояние 8 миллиардов долларов. Да позаныкано еще везде на столько же.
Во двор то и дело с любопытством заглядывать всякие разношерстные зеваки из второго кортежа. Фотографировали, даже делали селфи. Из первого не совались. Опасались хозяина -олигарха, зная его крутой нрав.
-Погоди, Степа, ты мне давай, мозги не парь, -логически рассуждал Сашкин заказчик.- Иметь восемь ярдов и сидеть вот тут в халупе?! Он совсем другое рассказывал.
- Придумал легенду, чтобы следы путать.
Степа помолчал, посмотрел на небо, воровато огляделся:
-Дочь у него умерла в сентябре, - тихо осведомил он. - И никакие деньги не помогли.Только умоляю, никому ни слова. Тс-с. Вот он и подался в отшельники.
Он родом из этих мест. Так и нашли.
-Как звали-то ее? - Еле слышным шепотом спросил заказчик.
- Что?..А-а, Александра. Он, отец, то есть, звал ее Сашкой.
Странным туманом затянулась для олигарха реальность. Жена тормошила его ехать, он не реагировал, знакомые и незнакомые люди заговаривали с ним - то же самое.
Жизнь свершала вокруг и около него свой пестрый оборот: кто-то шел, кто-то кричал, кто -то пил воду. То и дело пели смартфоны, ревели с улицы могучими двигателями многочисленные автомобили.
Убогий двор наполнился бликами, ароматами и звуками доселе здесь невиданными.
А он все немо сидел на крыльце скорбный, одинокий, какой-то нахохленный, как грозная птица.Изредка открывал рот, вяло шевелил губами.
В этом шепоте можно было различить лишь одно слово:
"Сашка".