Расщепление

 Я выдыхал себя табачным дымом в сумрак лестничных клеток.

 Я вытекал слезами из под век, потом из пор, стирал себя со лба, впитываясь в рукава.

 Я оставался щетиной на бритвах, перхотью на расчёсках, волосами в парикмахерских.

Я высмаркивал себя соплями в носовые платки.
Я вытекал кровью из разбитого носа и губ в подворотнях, оставался зубами, кровью, слюнями в стоматологических кабинетах, меня вырезали в операционной и называли аппендиксом.
Я выписывал себя в значки на бумаге, выписивал себя на снег, рисуя струёй мочи жёлтые узоры.  Я был слюной, выплюнутой на тротуар, слюной на лице собеседника в жарком споре, слюной на губах женщины в поцелуе.
Я был спермой  в презервативах, в и на женщинах, на простынях, в собственных ладонях.
Я был говном, уплывавшим из уютных озерёц унитазов в бурлящие реки канализации, где все мы сливались в одно.
 Я был остриженными ногтями в мусорных баках, старой кожей, отшорканной вехоткой в ванной.

Согнувшись пополам, я выблёвывал из себя то, что не хотело быть мной.
Я постоянно расщеплялся, но всё время считал, что делаю что-то другое.
 Выдыхая дым, считал, что курю. Бреясь, расчёсываясь, подстригая ногти, считал, что привожу себя в порядок. Сдирая с себя кожу, думал, что принимаю душ. Сморкаясь, говорил, что у меня насморк. Сидя на унитазе, полагал, что читаю книгу. Посещая врачей, не сомневался, что лечусь. Воображал, что в споре отстаиваю свою точку зрения, а в подворотне дерусь. Писая на снег, размышлял, что не нужно было пить столько пива. Целуя, и так далее,  женщину, верил, что люблю её.

А на самом деле я всю свою жизнь тратил себя.  Только и занят был, необратимым процессом расщепления и замещения. Окружающий мир тянул меня во все стороны и безжалостно рвал на куски. Более того — меня вообще не существовало. Был лишь сгусток жидкостей с лёгкими вкраплениями ороговелостей, постоянно норовивших отделиться друг от друга.

Я боялся смерти, а на самом деле, я — новорожденный, давным давно расщепился и сгнил, та же участь постигла  меня — первоклассника, меня — подростка ...
Становилось смешно и страшно, хотелось как-то остановить этот процесс, но само представление о том, что он может остановиться означало смерть. Выходило, что смысл жизни в постоянной смерти, и без этой постоянной смерти наступила бы смерть. Жизни не было, потому что она была смертью, но и смерти не было, потому что она была жизнью. Не было ни жизни, ни смерти, лишь расщепление и перетекание.
И я, глупенький маленький ничтожнейший человечек, глядел в молчавшее небо, уже не пытаясь постичь смысла жизни, теперь задача была скромнее – просто решить, можем ли мы вообще что-то постичь? Для начала, хотя бы, просто постичь смысл слова “постичь”, смысл слова “смысл”, смысл слова “слово”.

Мне было страшно, хотелось почувствовать целостность, не делиться, не расщепляться, хоть какое-то время, и я спрашивал у пустоты очевидные глупости:
— А что  если бы можно было всё вернуть?  Всё что я растратил, всё, во что я расщепился, и вновь, как когда-то, ощутить себя цельным. Ненадолго, на чуть-чуть, а потом  снова всё отдать, растратить, расплевать, вылить, расщепиться, уже без всякой жалости и не сопротивляясь.

Пустота молчала, обволакивая меня временем, отрицавщим всё, кроме всепоглощающего расщепления.