Запах жизни

Я была бы рада не встречать её  больше никогда, но урок мною  плохо усвоенный когда-то, заставил снова лопнуть тряпичное сердце по шву воспоминаний. Располневшая, вульгарно-роскошная  с толстыми колбасками пальцев, унизанными перстнями из белого золота и увенчанными длинным маникюром с росписью, она восседала в президиуме симпозиума кардиологов.  Я всегда знала, что она не станет хирургом, слишком  были грубы её руки, даже в молодости, им не хватало изящества и проворности. Я  знала, что она никогда не станет ученым, в сердце ее не было той искры, которая освещает путь в поисках научной истины.  Горькая  брюнетка, значимая,  солидная,  а по молодости, она отчаянно  жгла свою русую косу  перекисью водорода.  Да, теперь я научилась, управляться с хищницами, ставить на них силки обличений  или стрелять из арбалета, метким словом,  а тогда  наивный  отпрыск  появившейся в результате слияния дряхлеющего аристократического  рода и  мечтательной  советской интеллигенции, желавший облагодетельствовать мир своею добротой.  Это теперь с годами,  я поняла,  доброта труднейшая из наук, которой учатся всю жизнь.
Да, можно признать,  что ей удалось  многого  добиться в этой жизни,  для девочки из глухой провинции, из неблагополучной, многодетной семьи.  Она была дальней родственницей нашего декана, а точнее родственницей родственников, он посодействовал в приёме её  в  Московский  Медицинский Институт, как финалистку олимпиады по химии. Училась она отлично, но, как и многое, и знания,  в том числе, брала приступом и измором.  Первый раз  я её, увидела, когда она шла по коридору с большим, затертым чемоданом и баяном на плече. Кто-то из стоявших в коридоре студентов сострил: “И почто козе баян”?  Потом я узнала, что рассчитывала она только на свои силы, надеялась подрабатывать, играя на свадьбах или в переходах, и не только себя содержать, но и какую копейку отослать матери.  Голос её напоминал виолончель,  когда она пела  лирические  песни,  и становился круглым и заносчивым,  когда исполняла частушки.  Она сочиняла  стихи, писала, юмористические заметки  в стенгазету  и  не любила, когда её хвалили за такое творчество. Странно, но это у неё получалось замечательно, искрометно.  Кто-то, из однокурсников однажды у нее спросил: “А ты, туда поступила куда, надо”?  Но ей не нравились  подобные  высказывания, как потом я поняла, она считала их одёргиванием.  Курса два за ней ходила кличка “Фрося Бурлакова”,  но  в начале третьего, одной из студенток,  которая её так назвала, она очень грубо ответила,  после этого инцидента, все забыли, о её прозвище.  Баян все чаще оказывался под кроватью, в пыли, а потом был продан. На полученные деньги  она накупила кучу мелочи и брючный костюм,  который буквально через месяц покрылся катушками, в выборе сквозило отсутствие опыта в выборе добротной одежды.
       Она очаровала меня, с первого взгляда, своей непохожестью, на тех женщин и девушек,  которые окружали меня и женскую половину  семьи Александровых.  В моей душе  она представлялась дикой  почвой  или не обработанным самородком,  который  ждет своей огранки. Не знаю,  хотела ли я стать агрономом  или ювелиром, но слишком самонадеянно открыла  для неё дверь сердца. Мне она казалась, такой настоящей, самобытной, сильной, человеком из народа, из его глубины,  пластов, недр, а может даже не казалась, а была она в тот момент такой.
      Я очень хорошо знала свою родословную  почти с XVI века, в ней  мирно уживались священники, купцы, профессора,  писатели, бабушка оперная певица, даже был святой, признанный Русской Православной церковью, в революцию появился в наших рядах, красный комиссар и советский генерал. Все они занимались творческой, интеллектуальной, общественной и государственной  деятельностью,  почти все, доживали до преклонных лет, были и погибшие на фронте, и сгинувшие во время репрессии. Популярная болезнь – рак, не водилось в нашем роду. Хотя одна трагедия случилась в семье, вследствие ошибки врачей. О нашей семье, знакомая, генетик сказала: “Ваш род, генетически благополучен”.  Все занимались полезной деятельностью, для общества и семьи, никто ни кого не убил на бытовой почве, так я знала из семейного предания.
       Как же, не которые люди умеют заставить  окружающих чувствовать себя перед ними виноватыми и должными? Я не знаю! Но именно эти чувства возникли у меня, после её ухода, когда закончился обед. Сервирован  стол был фамильным фарфором  и серебром, такая в нашей семье существовала традиция, по воскресеньям. Она долго рассматривала шкаф с посудой, который мог бы стать изюминкой в коллекции краеведческого музея, в разделе быт аристократии XIIX века или антикварного магазина.    Она вела  себя уверенно, даже ковыряя кусок мяса, вилкой, отвечала на вопросы односложно, слушала, и было не понятно, нравилось ей в гостях или нет. На десерт занесли домашний бисквит с яблоками, и тонкий  аромат ванили стал растекаться настойчиво вокруг, над столом порхали золотые павлины на старом чайнике в бабушкиных руках, и лился янтарный индийский чай, всхлипывая в старинных чашках, уже  подтертыми от времени золотыми окаёмками. Сто пятидесятилетняя старушка, шелковая скатерть с тончайшим бюргерским кружевом, проступала, через  прозрачную клеёнку, которую теперь стелила бабушка, стараясь защитить раритет от неловких движений, обедавших за столом. К сожалению, она уже имела заслуженные пятна от вина в нескольких местах и от ежевичного варенья, которые бабушка так и не сумела отстирать.   
        После обеда мы пошли в мою комнату, я решила показать альбом, со страниц которого на нас смотрели: изысканные дамы в пышных платьях с перьями на шляпах, ангелоподобные дети в белых сорочках с кружевами, нескладные гимназисты и блестящие офицеры, семья священника, родного брата моего дедушки, красного комиссара расстрелянного в 1937 году. Желтые слоящееся листы, пахнущие въевшейся пылью, потому, что свое достойное место в серванте этот альбом занял недавно, а раньше его старательно прятали то в подвале, после войны на антресоли, только лет десять назад вернули из ссылки и реабилитировали с заслуженными почестями под стеклом на полке. Бабушка его переплела в бордовый бархат, с золотой вышивкой фамильного герба Александровых. В этом ценном для меня предмете соединилось несоединимое, род священников и красных комиссаров, офицера русской армии и советского генерала, история Российской империи и Советского Союза. Она заскучала, и я, попросив разрешения у старших, повела ее в бабушкину комнату,  распахнула старинный гардероб.  Сколько же здесь,  было богатства! Три старинных платья, одно из  бархата цвета индиго с сиреневыми атласными вставками с ручной вышивкой, другое из цветастого крепдешина с рукавами фонариками и большим бантом на груди, в третьем, карминовый шелк обыгрывался золотистым кружевом и вставками из бархата, цвета охры. Пахло в шкафу сухой лавандой, которую мы собирали, в Крыму, когда ездили к бабушкиной сестре, а потом высушенную рассыпали в льняные мешочки для себя и родственников. Мы нашли еще на полках: несколько пар кружевных перчаток, два сломанных зонтика от солнца из щелка с ручной росписью, три пары женской обуви начало двадцатого века, нежный шарф  и палантин из батиста с изысканным кружевом ришелье по краям и две замечательные соломенные шляпки с лентами и пыльными, искусственными цветами. Дедушкин, потемневший горн, подаренный  пионерами из подшефной школы, стоял в углу, а коробочка с наградами участника войны, пряталась под полотенцами и простынями. Мы, как малые дети, наряжались, кривляясь в старинное потемневшее зеркало в толстой дубовой раме с милыми ангелочками по углам. Потом, мы пошли на кухню пить кофе с остатками бисквита, в ручной мельнице, я намолола  зерен, и поставила керамическую турку на огонь. Добычей кофе в нашей семье занимался дедушка, это всегда была какая-то, дедуктивная история, схемы встреч с продавцами  в определенное время и в определенном месте, с постоянными перипетиями, неожиданных изменений, как будто, это не продукт питания, а какой-то опасный для безопасности страны материал. Бабушка всегда смеялась, над его рассказами, считая, что многое он просто выдумывает. Кофе с корицей и бисквит с яблоками и ванилью, вкусно! Жил в нашей квартире и необычный питомец, деревце бергамота, бабушка его вырастила из семечка, привезенного после отдыха в Крыму. Дедушка подсмеиваясь, называл ее “орлицей над орленком”, когда бабушка заботливо пестовала, нежный беззащитный росток, проклюнувшейся в кадке. Деревце было замечательное, когда оно покрывалось пурпурными цветами, в нашей квартире заселялся дух среднеземноморья, счастья смешанного с цитрусом. Плодов подросшее дерево давало много, есть их было невозможно, поэтому бабушка наловчилась давить из кожуры,  масло и потом в течение года, мазала им, нас, по делу и без дела. Дедушка колючего питомца невзлюбил, потому что вынужден был перевозить его на дачу и обратно, и в течение года перетаскивать кадку по квартире с места на места, в зависимости от освещения и отопления.
          Какой же я получила “пинок”, когда, провожая её на лестнице, услышала  вопрос: “А, что твоя мать называет мужа по имени и отчеству”?  Я удивленно пожала плечами: “Уважает”.  “И в постели, тоже”- не хорошо хихикнув,  спросила она. Из всего богатства и изобилия, она сделала какие-то скабрёзные выводы, и я не нашлась, что ответить. Мама и бабушка, посчитали её поведение, смущением, но отцу, гостья не понравилась, но уточнять он не стал. Я продолжила попытки добиться её дружбы. Зачем, сама не знала, это  были  крючки,  петельки.
На втором  курсе, ее выбрали старостой группы, мне  предлагали эту должность, но я отказалась, ни когда не любила общественной деятельности, а для нее было важно находиться в центре внимания. За два года я поработала над её внешним видом, согласно своему вкусу, тем самым, не подозревая, подготовила  оружие, которым она воспользуется против меня на четвертом курсе.  Я собирала у друзей и родственников вещи, а бабушка вечерами  перешивала платья и блузки. Она похудела, её  крытый овечий полушубок “Матушка Сибирь”, был заменен на нутриевую шубку,  тоже не первой свежести, но в нем она выглядела прилично.
       После третьего курса я пригласила ее на дачу, она веселила нас частушками и была более не принужденной, поэтому мне показалось, что грань отчуждения преодолена.  Мы собирали ягоды и варили варенье, мариновали огурцы и салаты, под бабушкиным руководством, наша дачная кухня заполнялась пряными запахами рассола, чеснока и уксуса. Я посчитала, что природа для неё более органичная среда, зачем давить человека авторитетом многовековой истории?  В этой обстановке она разоткровенничалась и рассказала, что её отец  после тюрьмы стал работать на железной дороге, где близ станции и был их дом. Все пятеро детей учились в интернате,  летом  их  скопом отвозили к бабушке в дальнюю сибирскую деревню. Бабка была боевая, материлась как чернорабочий,  и работала как бессмертный пони, но не пила и не курила, и в доме у нее было по-стариковски чисто. К детям она относилась как военнообязанным, всегда находила для них занятие в огороде или в сарае или во дворе, но бабка была меньшим злом, потому что много пекла сдобы и съедобно готовила, поэтому дети возвращались домой, поправившись  и оздоровившись. Чтобы не задохнуться в удручающей обстановке родительского пьянства и казённой атмосфере интерната, она уходила в учебу, с её, слов, как в запой. Сказано это было равнодушно, с желанием отсечь прошлое и выбросить. Но что делать, иногда от него никуда не убежишь, как задавленный внутрь микроб, может вылезти в самый не подходящий момент и в самой не предсказуемой форме.  Через учебу  человек  искала свое место в жизни, и это вызвало  у меня большое уважение.
       Одним солнечным днем накупавшись вдоволь и наловив для кота рыбешки, мы лежали на берегу, вдыхая телами не особенно щедрое подмосковное солнце. Я спросила ее, почему она выбрала медицинский. Она сев, обняла руками колени, задумалась, ухмыльнувшись своим мыслям, сказала: “Пахло в больнице,  хорошо”, увидев мое удивление, чуть смутившись, добавила: “Так, детское впечатление”, и  как  не ловкая улитка снова спряталась в своем домике. А я никогда не любила лесть со скальпелем в чужую душу, про себя подумала: “Чем могло пахнуть? Спиртом и хлоркой”? Чтобы не зависнуть в неловком молчании я решила рассказать свою драматическую историю выбора профессии. У меня, когда-то, был старший брат, который умер, в подростковом возрасте, по врачебной ошибке.  Я даже помню, как подходила к дивану и гладила его по голове, а он кротко мне улыбался. Все воспоминания о нем, это золотые кудри и  печальные серые глаза. Теперь встав взрослой и видя подростка с такой внешностью, я сразу вспоминаю Алешку, и сердце начинает щемить. Когда он умер, меня быстро отослали к родственникам, на его похоронах я не была, родители посчитали, что для ребенка нежного возраста, это слишком тяжелое зрелище. Об Алешке в  семье  не говорили, о нем молчали, большой портрет стоял на комоде, с которого он весело нам улыбался. После этого события я выпросила у мамы купить  детскую аптечку, белую, пластмассовую коробочку с красным крестиком, в ней был игрушечный фонендоскоп, шприц, баночки, пластмассовые очки, ножницы  и молоточек. Бабушка сшила мне из старой простыни халат и шапочку с красным крестиком и дала пару застиранных пеленок и маленькую клизму. Я так входила в роль,  играя с куклами, что меня нельзя было оторвать, мама несколько раз прятала от меня аптечку, желая переключить на другие занятия, но такие эпизоды,  заканчивалось скандалом. Однажды, поехав на дачу, мы забыли сумку с  игрушками, возможно, это было спланировано, и мне пришлось заниматься другими делами, бабушка и мама, взялись готовить меня к школе. А в сентябре  уже не было времени для игр и постепенно, я выпала из медицинской темы, помимо общеобразовательной школы  стала учиться еще и музыке. Но история имела неожиданное продолжение, в подростковом возрасте у меня появились признаки  легкой депрессии, выражавшиеся в мыслях о смерти и бессмысленности всего происходящего. Это не сопровождалось намерением свести счеты с жизнью,  я просыпалась ночью и плакала, мучаясь от безысходности и не возможности с кем-то разделить эту страшную тайну. Близких друзей у меня не было, а родителей я не хотела огорчать, пришлось справляться самой, тут на помощь мне пришла   книга, хирурга Николая Амосова “Мысли и сердце”, она не была простой  для подростка, описывала терзания врача, при неудачных операциях, я прочитала ее, как в юном возрасте читают любовные романы. Драматизм  ситуации выбора между жизнью и смертью, каждый рабочий день, захватил меня романтизмом подвига, к тому же, как теперь я размышляю,  в моем сознании спутался образ Бога с образом хирурга. Однажды в один прекрасный воскресный день, когда по традиции мы пили чай за круглым  обеденным столом, я сказала, что мечтаю стать хирургом, именно детским. Все одобрительно ахнули, и впервые я прочитала  в глазах взрослых  не только любовь, но и уважение, видимо зная меня, они даже не сомневались, что так и случиться.  Химия и биология, превратились  для меня в самые важные школьные предметы, а олимпиады, городские, областные и всесоюзные - стали  формой жизни. Свой монолог я закончила фразой: “Вот, такая история”, обернувшись к ней, она лежала, не шелохнувшись, накрыв лицо панамой, не услышав ни какой реакции, я  пошла, окунуться. Она вздохнула про себя: “Да, пахло хорошо – чистотой. Когда первый раз ее привезли в районную больницу с отравлением, после очередного родительского запоя дети всю неделю ели, что попало, и, троя из них, оказались в инфекционном отделении. Она сразу не могла, понять, что ей так нравиться в палате, потом ее осенило, там ни чем, не пахло. Не было давления назойливых домашних запахов: скисших щей, вспученной капусты, сырости и плесени, а не редко и затертой чьей-то рвоты, мочи в углу, где стояло ведро для ночных нужд и вездесущего табачного дыма, которым родители боролись со всеми остальными ароматами, вместо тряпки и хорошего моющего средства. Не было там и казенных запахов интерната, вонючей ветоши, которой намывали полы с привкусом дешевых средств гигиены,  посредственных ароматов меню детских учреждений смешанных с душком свежей краски. В интернате работала уборщицей, тетя Люба,  дальняя родственница матери, которая   несколько раз забирала ее к себе переночевать. Дом тети Любы, казался десятилетнему ребенку, сказочным местом, она каждый раз ждала встречи с его фасадом, когда они сворачивали в переулок, он как будто улыбался им кружевными наличниками, выкрашенными старательно в синий цвет,  и махал приветственно кроной огромной березы. Да, в детстве все деревья кажутся большими! А на кухни, у тети Любы,  пахло сухим зверобоем, душицей, и аптекарской ромашкой,  а  в спальне, каким-то не обыкновенным  ароматом, похожим на запах жасмина.Через много лет попав на венчание к своим знакомым, она вдруг узнала  запах детства - аромат ладана. Все в этом доме ее удивляло, большие темные картины с которых смотрели строго грустные люди и перед одной из них, тетя Люба зажигала огонь в стеклянной баночке на цепочках.  А еще была участковый врач Светлана Ивановна, в районной больнице, к которой мать возила детей, те, что еще не учились в интернате,  она очень ласково и внимательно осматривала детскую кожу, слушала легкие, заглядывала в рот, проверяла головы. Но строго и осуждающе смотрела на мать, которая возвращаясь, домой, жаловалась мужу: “По навучатся, прям королевы, а ты рабочая вошь”. Светлана Ивановна, тоже не чем не пахла, и пальцы у нее были тонкие и мягкие, а от матери пахло в лучшем случае плохо выстиранной одеждой, копотью, после работы навозом и в выходные перегаром и сигаретным  дымом.
 Когда она окончила институт, и стала работать в больнице, врачебный этикет предписывал  на работе ни чем, не пахнуть, а точнее пахнуть, свежестью, но перейдя на чиновничье место, она могла себе позволить одеть тело в  дорогой парфюм.
          После водной процедуры,  я,  закутавшись в полотенце, сидела на берегу и любовалась кучевыми облаками, плывущими над макушками деревьев, банальный пейзажей, который никогда  не надоедает. Она сняла панаму с лица и, приподнявшись, села рядом, неожиданно спросила: “А, у тебя кто-нибудь был”.  Я догадалась, о чем она хочет спросить, но на эту тему, у меня не было желания, говорить. В старших классах, я была поглощена учебой, на выпускном,  танцевала с мальчишкой из параллельного класса,  который мне нравился. Еще мы, один раз,  ходили в кино, потом он уехал в Ленинград, поступать в университет, больше я его не видела. Из вежливости, я переспросила у нее. Она нехорошо, ухмыльнувшись, знакомым равнодушным тоном, рассказала  свою историю первого опыта, который был неприятным и даже страшным. В очередную родительскую пьянку, в семнадцать лет, ее изнасиловал друг отца.  Мать, потом ее водила к какой-то тетке, поила какой-то гадостью и парила в парной. Отец угрожал, насильнику, что посадит его, но тот, обещал женится, он был влюблен в ее голос. Отец, орал: “Я дочку, не выдам за алкаша”! Но закончилось это тем, что парень, которому было двадцать четыре года, заплатил родителям и уехал в неизвестном направлении. После чего в ближайший выходной отец с матерью отправились  в город и привезли домой: два ящика водки, ящик вина и пива, копченого гуся, свиной окорок, большой киевский торт, шоколадных конфет. Себе отец купил новую удочку, а матери модные сапоги. Родители взяли отпуск за свой счет, и отправились в увлекательное путешествие, в запой. Закончился этот праздник, гипертоническим ударом, от которого отец не оправился. Рассказ мне этот не понравился и не только своей гнусностью, но тем, что я не могла отделаться от ощущения, что она хочет  или укорить меня, или запачкать. Высокомерно, насмешливый тон ее рассказа, в котором не было милости ни к кому: ни к себе самой,  ни к незадачливому поклоннику-насильнику, так нелепо проявившему свои чувства,  ни к алкашу – отцу, который пропил дочь. Из ее ранних рассказов, я знала, что родные к ней относились, как избранной, когда все копали картошку, она могла читать книжки, и даже у бабки пользовалась неприкосновенностью. На всех гулянках, она была гордостью отца, услаждая пьющих игрой и пением, все соседи ей восхищались. Мне казалось, что я не страдала отсутствием сочувствия, но ее мне почему-то не стало жалко. Обратно мы возвращались по проселочной дороге, обочину, которой покрывали кусты душицы и заросли донника, они мерно колыхались от налетавшего ветерка, а запах полыни смешанный с пылью прилип горьким послевкусием. Мы молчали, каждый о своем. На террасе, я увидела маму в красном, дачном халате, суетившуюся около стола, нас ожидали к ужину. Впервые за свою жизнь, я с осознанной благодарностью подумала о своих родителях. После ужина я поднялась наверх, к себе, в комнату, разговаривать в этот вечер мне не хотелось. Как будто, кто-то в твоем доме открыл форточку и в ее уютную атмосферу,  ворвался омерзительный сквозняк пошлости жизни. На следующий день, дедушка на жигулях, отвез ее в Москву, мы загрузили в машину  банки с маринованными огурцами и салатами, которые готовили летом. В этот  вечер, выйдя в сад, я в последний раз наслаждалась августовской симфонией: шикарных, малиновых роз, смешивавших свой изящный аромат с нотками чайных кустов, которые оттеняли своей  терпкостью, как в хоре, сопрано, мятущееся выше всех голосов.  Царственные георгины, излучали коронами, сладкий, альтовый запах, как фон для первых скрипок. Все это богатство пыталось заглушить,  множество китайских астр, горьковатая струна, которых  еще долго  тебя преследует  послевкусием, как назойливый, популярный мотив. По периметру веранды каждый год, мы  высаживали ночную фиалку, которая с наступлением вечерних сумерек, растворяла свой чарующий аромат в свежем воздухе. Вспомнились мне детские впечатления, когда маленькой, я бегала по коридору, и обнюхивала бабушкино и мамино пальто, когда они возвращались из церкви, а я все гадала, откуда они пришли, что так красиво пахнет от их одежды.  Несколько лет назад женская половина семьи,  посещала  родовое гнездо бабушки, в раннее советское время, там квартировал санаторий, позже пионер лагерь,  а теперь, он стоял в запустении, в одном крыле еще оставался  склад, автомобильных запчастей. Мы гуляли по заросшему саду, в дебрях огромного тысячелистник, по аллеи с  вековыми липами и по пустующему зданию, с парадной, торжественной лестницей и широкими стенами, больше метра, в комнатах  пахло пылью, медовыми свечами и сыростью, я еще подумала, наверно так пахнет время.
          С первого дня занятий, я поняла, что наши отношения подошли к концу, у меня не было желания их продолжать, а она заняла оборонительную позицию, беспокоясь, чтобы я не стала источником слухов, но меня никогда не интересовали сплетни.  В сентябре в нашу группу,  перевелся  студент, из Ленинграда. Когда Игорь появился в дверях аудитории,  моё сердце стукнуло, взаимное чувство родилось с первого взгляда, он сел рядом.
      Постепенно она стала отходить от меня, игнорировать моё присутствие, если нужно было обратиться ко мне по общественным вопросам, она это делала, через кого-то. Когда я подходила к группе однокурсниц, то она разворачивалась ко мне спиной. Мою попытку, открыто выяснить отношения  она заблокировала, на  вопрос: “Что, случилось”? Она ответила: “Что, ты хотела”?  Честно, сказать, я недооценила её тактические способности, не могла поверить, что она стала моей соперницей.
         Я натуральная блондинка, густая, шикарная коса мне досталась от польской прабабки, летом,  волосы от солнца выбеливались, до цвета сметаны.  Однажды, случайно в коридоре я услышала конец её фразы в беседе с однокурсницами: “За что ей, она что красавица”?  Я поняла, речь идет обо мне, никогда не считала себя таковой, но знала, что моя внешность привлекает внимание окружающих.  На четвертом курсе, я подстриглась, сделав “каре”.  Меня накрыла  волна, холодного пота, когда она, через несколько дней вошла в аудиторию, с такой же стрижкой на выкрашенных волосах.  Если Игорь садился со мной, она устраивалась по другую его руку, повторяя мои движения, в её голосе зазвучали мои интонации,  а словарный запас пополнился мною любимыми высказываниями и словечками. Она перестала носить джинсы, как и я, стала ходить только в блузках, юбках и платьях, моя  же , бабушка с моей подачи, подготовила ей гардероб. Можно, было признать, что первый тайм, она выиграла, я была в замешательстве.  Как перерезать  эту “ аорту”?
         Спасением для меня стала практика в одной из клиник, в первый же день, вечером идя по коридору в раздевалку, я услышала умоляющий голос: “Сашенька, пожалуйста, помогите мне”. Я вошла в палату, она стояла около тучной, обливающейся потом пациентки.  “ Не могу, найти вену”. Это было её слабым местом и раньше, я совершила, роковую ошибку,  не проверив ни количество, ни название лекарства,  сделала укол,  и молча вышла. Утром меня вызвала заведующая, с криками и оскорблениями стала утверждать, что я  “угробила”  пациентку.  На мои попытки объяснить ситуацию  врач рассмеялась мне в лицо: “Твоя  однокурсница, подрабатывает здесь уже год, и не было никаких нареканий. А у тебя нет совести, чтобы признать свою ошибку”.  К сожалению,  пришедшая в себя пациентка, утверждала, что укол сделала я, женщина была в тяжелом состоянии и дополнительно терзать вопросами её никто ни стал. После встречи с деканом мой отец пришел раздавленным. Оказалось, что я не только не достигла, нужного уровня профессионализма, но и являюсь большой проблемой  для коллектива, что я -сноб.
       Кредо, моей жизни или все, или ни чего. Первый звонок прозвучал, когда моя любимая бабушка на семьдесят седьмом году жизни, просто не проснулась утром. Умерла,  как и жила, никого не обременяя, даже своими переживаниями.  После того как до меня дошли слухи, что Игорь встречается с ней, я забрала документы из института. Отца через неделю  разбил обширный инфаркт. На похоронах, я посмотрела на мать и подумала,  она с мужем, была одной  нравственной единицей, сможет ли она жить теперь одна. Отец, профессор Историко-Архивного института, мать много лет танцевала в Большом театре, а на пенсии, преподавала  в хореографическом училище, несмотря на разную деятельность, они были воистину “одной плотью”.  К сожалению,  я была права, через полгода, моя любимая мама, прекрасно выглядевшая, завяла как нежный цветок. Единственным близким для меня родственником, остался дед, который последние время жил безвылазно на даче,  вид московской квартиры его угнетал, куда он прекратил наведываться.  За год, я схоронила троих из своей семьи.  Что, это война? Что, это эпидемия?   Я нашла работу лаборантки, в свободное время слонялась по квартире тенью, а за окнами, во всю, шумела "перестройка".  Существовавший в нашей квартире, но почти, никогда, не включавшейся при родителях, телевизор, теперь все чаще скрашивал мое одиночество, раздражая эпатажной информацией, разрушающей в конец картину мира советского человека. Против этой вакханалии, когда-то,  дед, мне сделал хорошую прививку, прочитав отрывок  из письма, его двоюродного дяди, белого офицера, эмигрировавшего за границу. Он стал свидетелем расправы  белогвардейцев над мальчишкой-красноармейцем, что спровоцировало  у него  желание поспешно, покинуть страну, чтобы не участвовать в бессмысленном и жестоком кровопролитии.  Мальчишке было восемнадцать, он стоял на коленях, он плакал, он просил милости, но его порубали  шашками. В нашей семье знали, что в той войне, не было правых, и ни какие цели никогда, не оправдают ни какие средства.
        Через месяц после смерти матери  я решила навестить деда, за двести метров от дома, через щели ребер штакетника, я увидела красный халат, и услышала, знакомый нагловаты смех. Мое лицо отразило презрение  и гнев: “Что, ты здесь делаешь”? Она невинно, пожала плечами: “Аркадий  Анатольевич, мне позвонил, он скучал”. Я берегла сердце деда, поэтому он не знал,  и не узнал,  какую роковую роль сыграла эта гостья в нашей семье. А напрасно, так как последним испытанием для меня стала новость, после его смерти, что дачу наследует Лукарева Людмила Васильевна. Соседи предлагали мне подать в суд, но я, поняла, что-то невидимое выталкивает меня из этого города и страны.  Теперь в моей голове поселилась одна единственная мысль - уехать. Боль, которую мне причинял  вид квартиры, вещей, улиц, любимых с детства, все это было отравлено, невидимым ядом слепой, неистовой завести. Даже профессия, о которой я мечтала, делая уколы куклам,  мне была теперь постылой,  все чаще возникало желание ее сменить.  Вещи, которые я не смогла продать или не хотела, были упакованы и распределены по родственникам, квартира продана и куплен билет в один конец,  в  Лондон, где жила сестра матери.  Предательство любимого, предательство подруги, банальный сюжет известный человечеству, многие поколения.   Я  её   назначила подругой, а она записала меня в соперницы.
             Последний пинок меня настиг, когда возвращаясь домой, неожиданно встретила одногрупницу, которая мне поведала историю, как всей группой отмечали день рождение на даче в Малаховке, и  моя соперница рассказывала, как родной дедушка оставил ей наследство.  Меня накрыла волна гнева, и я не дослушав рассказ, повернулась и быстрым шагом пошла прочь. Теперь я точно знала, что уеду в один конец, навсегда.

- Хорошо выглядишь - c любопытством осматривая меня, сказала она, подойдя ко мне во время кофе-брейка.
- Да - с нескрываемым  презрением ответила я.
- Да, ладно, кто старое помянет  – панибратски похлопав меня по плечу, добавила она.
- Да, что ты,  а кто забудет? – парировала я.
- Ты, хирург? –  с убедительной доброжелательностью  поинтересовалась она.
- Своего рода.
- Как понять?
- Человеческих душ.
- Это, что же такое, психиатр, что ли?
- Клинический психолог.
- А как ты здесь оказалась?
- Муж, читал доклад о современных методах лечения ишемической болезни сердца.
- А, кто? - она открыла поспешно органайзер.
Я усмехнулась: Ты, в поиске?
- А, Том Фишер? Так, ты у нас теперь Рыбникова.  Наверно эта фамилия в Англии, все равно, что у нас, Иванов.
- Как сказать, Том происходит из древнего аристократического рода, так, что weekend проводим у его дядьки по матери, во дворце в графстве  Оксфордшир.  Как Игорь поживает? – поинтересовалась я.
        Прозвенел  звонок, она сунула мне  поспешно  визитку, со словами: “Приходи, сегодня, вечером, кофе попьем, поболтаем”. “Ну, и наглая” – подумала я. “Ах, ты, Воронцова Людмила Васильевна” – прочитала я.  У меня не было желания идти  в гости, если бы не заноза в сердце - Игорь. Я и Том были по-европейски счастливой парой, партнерами, но воспоминания о студенческой любви иногда бередили озеро моей души. Никто из однокурсников, которых я нашла теперь в Москве, ни чего не знал о его судьбе.
          Её квартира находилась не далеко от когда-то нашей, и на меня нахлынули воспоминания отравленные горечью боли. А время не лечит, как оказалось! Я шла готовая увидеть Игоря с пивным животиком и лысиной, но двери открыла домработница, пока хозяйка варила кофе.  Я осмотрела квартиру,  которая вызвала ассоциацию с ординаторской  холодной и скучной, в ней не было личных фотографий и милых безделушек.  Посредине гостиной стоял рояль  “Seiler”,такой  же, как когда-то у нас, я подняла крышку, желая пробежать пальцами по клавишам, но первые звуки оскорбили мой абсолютный слух. “Он расстроенный” – сказала я, повернувшись, когда она вошла в комнату. “Да, нет времени, пригласить настройщика”- ответила она вальяжно.
- А кто играет?
- Я все собиралась научиться, но оказалось не досуг.
- А где Игорь?
- Ты, все этого дурака, вспоминаешь?
- Мне он не был дураком.  Ну, что угнала, а покататься не удалось? А что же фамилию его оставила.
В её глазах сверкнул злой огонек.
- Да, ладно, не жила ты с ним, через год разбежались. Где-то на Дальнем Востоке, вроде, семья есть. Я от него аборт сделала, больше детей не было.
Все это  прозвучало знакомым равнодушным тоном. Разливая кофе по чашкам, она спросила: “А у тебя есть дети”?
- Да, трое сыновей,  старший в этом году поступил в университет.  Я защитила докторскую диссертацию  по психологии,  написала три книги и один сборник стихов. А ты, пишешь стихи?
- Я этой ерундой давно не занимаюсь. После Игоря была два раза замужем, один был актером театра и кино, другой работал в министерстве здравоохранения, где теперь я и служу.
Мы выпили по бокалу вина и  расстались. Я шла по вечерней Москве и никак не могла отделаться от мысли, зачем она пригласила меня.  Хотела поразить  роскошной  квартирой, какими бы целями она не руководствовалась, мне все-таки  стало легче, теперь знаю, Игорь жив.
        Наследующий день, я не увидела её в президиуме, а во время кофе-брейка,  к нам подошел милиционер, попросил пройти в кабинет.  Капитан с усталым и умным лицом  предложил мне сесть на стул напротив стола.
- Вы вчера встречались с Воронцовой Людмилой Васильевной.
- С кем? Я вчера виделась  с  Лукаревой.  Ой, простите, да, встречалась.
- Она находиться в реанимации, есть подозрение на отравление ядом, пока результаты не готовы.  Следователь направил на меня испытующий взгляд. Я недоуменно  пожала плечами и посмотрела на него удивленными глазами.
- Что вы, поэтому поводу можете сказать?  Как мы узнали от ваших однокурсников, у вас с  Воронцовой были  когда-то большие проблемы, она отбила у вас жениха?
- Да, и не только.  Да, да, через двадцать восемь лет я приехала, чтобы её отравить.
 Я рассмеялась.
- Все может быть. Некоторые предпочитают месть как холодное блюдо.
 Следователь внимательно посмотрел на меня.
- Большинство людей верят в линейно-причинно-следственные связи, а я верю в вертикальные.
- Это как.
- Не мстите за себя.
Следователь потер лоб ладонями.
- Так оно так, но пока вы находитесь на линейном уровне, вас могут обвинить  в убийстве или в покушении на жизнь и здоровье, в зависимости от исхода.

    Меня отпустили под подписку “о не выезде”. Мы шли по мосту, через Москву реку, Том бубнил под нос: “Что за страна, приехал, почитал доклад о лечении, ишемической болезни, хватают жену и обвиняют в покушении на жизнь человека”.   “Не бурчи, причем страна, это меня настигло моё прошлое, не надо было ходить в гости, вчера”- ответила я.
На следующий день, следователь с долей радости объявил мне, что я могу  поблагодарить вертикальные  причинно-следственные связи, Воронцова пришла в себя, доза яда оказалась недостаточной.  Я ухмыльнулась: “ Опять доза, так и не научилась рассчитывать”. Жительница дома, гуляя с ребенком,  нашла под деревом странную бутылочку, в которой остались следы яда, отпечатки  пальцев на ней  только Воронцовой. Следователь довольно крякнул:  “Не напрасно народу показывают криминальные сериалы, принесли бутылочку в пакетике, как полагается”. В этот же вечер мы вылетели домой.