Изнанка вещей

Я разлился по земле, и в меня пристально смотрели двое, неизвестно, что они видели во мне, но я, в глазах обоих, созерцал лишь лужу.

Я был миской, в которую насыпали много круп. Каждому дураку, спешившему заявить, что я манка или гречка, было рекомендовано стать золушкой, взять да и перебрать меня по крупинке, в разные мисочки, и только потом судить. И вот, мисочки стоят в рядок – манка, гречка, овсянка, дроблёный горох, но в какой же из них теперь я?
Осталось только сварить кашу из любой крупы и испортить ей масло.

Я был саночками, все прыгали ко мне на загривок, и желали ехать, но никто не хотел взять меня ласково за веревочку и повести, а потом просто отпустить с горки, чтобы я покатился, легко, далеко и свободно… Я так ждал человека, который не захочет на мне кататься, а будет просто идти рядом, держа меня за веревочку, а потом отпускать в свободный полёт. Не встретил, ни единого раза. Если уж летишь с горы, то всё равно с чьими-то ногами, лежащими на плечах, и задницей, подпрыгивающей и больно бьющей по хребту на каждой кочке.

Я был трудом, с моей помощью кто-то всегда рассчитывал что-то сделать, всем хотелось от меня каких-то вознаграждений. Ни одну ерунду не могли разрешить без моего участия. Доходило до того, что меня загоняли в пруд, только ради того, чтобы вытащить какого-нибудь убогого подлещика. Но самым отвратительным было отчётливое понимание, что без всей этой глупой абсурдной возни, этой несчастной рыбки и этого вонючего пруда не станет и меня самого. Особенно бесило, когда нужно было что-то перетереть с Терпеньем, а перетирать с ним приходилось практически всё. Надо сказать, это самое терпенье было очень занудным существом. Бесконечное перетирание с ним могло отравить радость любого бытия.

Вообще, вся моя жизнь была странной и походила на соль без еды. Глаза всегда делали, а вот руки боялись. Зная, что ловить слова - это дело, обреченное на провал, я всегда старался молчать и налегать на ловлю воробьёв, но и в этом не преуспел, ни разу не встретил ни одной курицы научившей снесённые яйца чему-то путному. С самой прекрасной овцы, мне всегда доставался какой-нибудь паршивый клок. В руки лезли огромные долговязые журавли, хотя всегда нравились маленькие желтогрудые синички в небе.

Я чётко усвоил, что утаить мешок в шиле дело ещё более безнадёжное и абсурдное, чем наоборот, отыскать стог сена в иголке тоже. Я был седьмым ребёнком у одноглазой няньки. Утешало лишь то, что первый ком, в итоге, всегда оказывался блином, что уже серьёзный повод для оптимизма в этом безумном безумном, безумном, безумном мире, где срубленные яблоньки падают недалеко от своих плодов.