Театр овечек

                ТЕАТР
               
                Вот сцена.
                Вот опять я здесь.
Горит стосвечно-огненная рампа.
За занавесом шепчется толпа
в предчувствии комического действа.
Я фат и скоморох.
                Мое начало
ввергает всех в пустое торжество.
Фривольный смех на части рвет остатки
свинцовой тишины.
                Я кланяюсь,
и… гром аплодисментов
меня возносит на вершину славы
и падает мне под ноги цветами -
невольниками почести земной.
Зачем народ внимает лицедейству,
вскрывающему гнусные пороки,
присущие мирскому бытию?
За то ли,  что герои жуткой пьесы,
зовущейся наивным словом «Жизнь»,
себя считают верхом совершенства,
творцами благ и лекарями душ.
Всяк видеть хочет,
                глядя представленье,
ничтожность и пигмейство у других,
в себе же – только ум и добродетель:
сам – гений,  прочие – уродство,
ошибки эволюции земной…
Театр – безусловное мерило
людских поступков,
                но и он порою
бессилен перед грешностью людской,
пред мнением, бытующим вокруг.
Так труден путь по бездорожью жизни!
ведь всякая дорога – пыль и грязь,
и только тот ее преодолеет,
кто видит все пороки у себя,
в других же – чистоту и непорочность.
Простить сумевший недругов своих,
достоин сам врагов своих прощенья!


                ГИТАРА

Заходят смехом и рыданьем
         король и шут:
Паук и жертвы трепыханье
         в нейлоне пут.

Летит на крыльях симбиоза
         души и струн
гитара – колкая заноза,
         трава-плакун.

Вплетен мотив Al Di Meola
         в движенье рук.
В ручьях аорт плывет гондола
         сердечных мук.
             

                НОВЫЙ  ПАРНАС

Уплачена за все потуги рента.
высокий стиль вознесся до небес
и капельками грустного абсента
кропит листы созвучия поэз.

На разнотравьях хмурого Парнаса
идут необозримые стада
больных, давно распрягшихся пегасов,
не ведающих меры и стыда.

В полуистлевших стойлах авангарда
царит опустошение и прель.
Пьянея от удушливого нарда,
коклюшки рифм свивают канитель.

В пещерах стихотворную породу
крушит рифмоплетения кайла,
таланты умирают год от года,
переходя в ступени ремесла.

                ГРАФОМАН

Болит натруженное темя,
превозмогая ремесло.
Стихов мучительное семя
строкой шаблонной проросло.

Несутся рифмы без оглядки,
натужно дергается бровь,
слова в метрическом порядке
курсивом скачут по тетрадке:
«морозы - розы», «кровь - любовь».


                *      *      *

Мы вяжем страстности узлы,
любви – удушливые банты.
Мы, как эллинские атланты:
сильны, и дерзки, и смелы.

Сплетаем мыслей кутерьму,
и рвется сердце ретивое.
Нам хорошо, когда мы двое,
и тяжело – по одному.

Усталых не смежаем глаз,
грустим и радуемся встречам,
жалея, что не долговечен –
короткий человечий час.

               
                *      *      *

Вошел без стука. Наследил.
Разулся. Снял кашне и шляпу.
На крюк небрежно нацепил
пальто из старенького драпа.

Конечно драп – не чесуча,
да я и сам – ничуть не фраер,
как твой, с бородкой Ильича,
сосед по дому – Алик Майер.

Он тыщу раз мне говорил,
чтоб ни ногой в твои пенаты,
чтоб не звонил, не заходил,
что все усердия чреваты

батальной сценою. Лады.
Я обучился резким хукам
и встал в убойные ряды
непримиримых к подлым штукам.

И нынче мне на все плевать:
на смертный бой, на то, что лишний
я был вчера… Стели кровать.
Мне что-то хочется поспать
от самогона и яишни.



           О  ЖЕНАХ

Ее глаза – небесный свет,
коса – покой, величье – брови,
вот бутафория любови,
театр души на много лет.

Хочу вам дать совет непраздный:
весь этот блеск и антураж –
для фейерверков и продаж,
но ум важней, чем все соблазны.

Когда жена умом богата,
не надо жемчуга и злата,
ее богатство – голова.

А если жить с пустою дурой,
жизнь станет серою и хмурой,
как поздней осени трава.


                ПОЧТИ ПОЛИТИЧЕСКОЕ

Бродит маленькая кошка
с томным взглядом гейши.
Муха долбится в окошко –
враг ее первейший.

С гордым видом, прозаично,
села на окурок,
наплевать, мол, ей цинично,
на таких вот мурок.

Извела в дискантном зуде
бедной кошке нервы,
не найти и в Голливуде
артистичней стервы.

Та же, вся в недоуменье,
чешет за ушами.
У нее одно ученье –
воевать с мышами.

Слюдокрылых не поймаешь,
не хватает тяму.
Только плоть свою замаешь,
оберешься сраму.

Я глазел на невезуху
с нашей бедной киской,
                а потом прихлопнул муху
                «Правдой» большевистской.


                ТЕАТР ОВЕЧЕК

Взметнулся всемирный пожар,
растаяли грустные свечи.
В «Театре влюбленных овечек»
играют и юный, и стар…
Взметнулся всемирный пожар.

Любви детективный роман.
Кассир для билетной продажи,
в программе: погони и кражи,
разлука, тоска и обман –
любви детективный роман.

Купите последний билет,
излейтесь в экстазном аншлаге.
Над сценой любовные флаги
хранят половой этикет –
купите последний билет.

На черном сыром потолке
рассыпаны звезд карбованцы.
Танцует дикарские танцы
луна в шутовском колпаке
на черном сыром потолке.

Горят стосвечёвые люстры,
коптит, изнывая, лампада.
Вот-вот устремится ламбада
в полет к гуттаперчевым чувствам –
горят стосвечёвые люстры.

Сегодня в «Театре влюбленных
овечек» премьера страстей.
И зал полон юных гостей
с колоннами ног оголенных
сегодня в «Театре влюбленных…»

разлука, тоска и обман,
погони, ранения, кражи,
предмет для оптовой продажи,
любви детективный роман –
разлука, тоска и обман.

                ОГОРОДНИК

Режет землю на квадраты,
как рождественский пирог
и звенит его лопата,
за комком круша комок.
 
В борозду низвергнув семя
и водицей покропив,
ждет-пождет, считая время,
напевая свой мотив.

А когда пройдут декады,
собираясь в месяца
(огород не для отрады,
не для красного словца) –

он придет, и нет на свете
для него важней забот:
будут в зиму сыты дети,
если будет огород.

Серебрятся в травах росы,
в грядках светится, как кровь,
со стеблем зеленокосым
краснощекая морковь.
              ВОЗЗРЕНИЕ

Горит свеча и, потихоньку тая,
Плывет в ночи святая чистота.
На ум приходит истина простая:
Чем ярче свет, тем гуще темнота.

Хоть сто свечей зажги во тьме кромешной,
Но, отойдя на несколько шагов,
Увидишь ты, как чёрен мир наш грешный
Во тьме безбожно прожитых веков.

                ПОХОРОНЫ

Черно-красные веночки
притулились подле ног.
Две приехавшие дочки,
голося, через порог.

Управдом, слепая сватья,
тетки, дядьки и зятья;
вздохи, слезные объятья,
панихида и кутья…

Тишина царит во гробе,
телу что? – ему покой.
Вечный тлен грядет утробе
под дубовою доской.

Из восточного придела,
из простуженной тиши,
состоялся  вынос тела,
вынос плоти – не Души.

                НЕУДАЧНЫЙ  ДЕНЬ

                « А после мне мнилось,
                что все это сон…»
               
                Антонио Мачадо               

День, как всегда, начинается с утра:
в наледи окна горят перламутром,
чашечка кофе, вчерашняя пицца –
всё обстоятельно и неспеша.
Тело очнулось от сна, а душа
в дреме изнеженно-теплой томится.
Девять часов.
                Электрический зуммер
крякнул в будильнике смачно и умер.
В комнате светлой опять тишина.
В рамочке, цвета искрящейся вишни,
старое фото.
                Мне кажется лишним
этот портрет.
                Потому что жена
только ушла и оставила терпкий
запах жасмина, но для проверки
будет весь день беспрерывно звонить.
Пальцем листаю страницы Мачадо:
все перечитывать сызнова надо –
повествованья утеряна нить.
Том начинаю от первой страницы:               
те же луга, те же хмурые лица, –
тонко закручен мудреный сюжет.
Скалами грудится вечная сьерра,
волнами плещет по строчкам Дуэро,
ловко вплетаясь в сакральный сонет.
Пара страниц и… пропало желанье.
В голову лезут благие мечтанья
и переносят в страну Пиреней.
В обворожительном кружатся танце
солнца кастильского протуберанцы,
дробь кастаньет все сильней и сильней.
Жарко целует меня андалузка,
грудь ее пышная, талия узка,
сердце пронзает чарующий взор…
Книгу захлопнул – все мигом исчезло.
Экая блажь ненароком залезла
в голову.
                Прочь, надоедливый вздор!
Надо вставать.
                Заправляю постель я,
ждет меня день сволочного безделья.
Молча готовлю нехитрый обед:
курица, рис и щепотка приправы –
впору загнуться от этой отравы…
Не доживу я до старческих лет.
Страшно подумать, ведь столько народу
губит нещадно родную природу:
каждому овощу – свой пестицид.
Нет ни на йоту от этого прока,
и человек умирает до срока.
Вот, правдолюбцы, и весь геноцид!
Глупые мысли во время обеда,
пищеваренье от этого бреда
лучше не станет…
                Пора за перо…
В доме царит чистота и затишье,
слаженно пишутся четверостишья,
в каждой строке умирает Пьеро…
Правда, вчера умирал Арлекино…
Вот незадача, заела рутина,
снова в творенье нелепый просчет.
Переписать? – но сливается строчка,
что-то опять нездоровая почка
вдруг заболела, а время течет.
Скоро жена возвратится с работы,
будет нудить про какие-то льготы,
дебеты, кредиты, скудный бюджет,
сварит дешевенький суп из консервы…
Господи Боже, какие же нервы
надо иметь?
                Нет, до старческих лет
мне, однозначно, дожить не придется.
Впрочем, покуда она доберется,
лягу вздремнуть.
                Вся душа притомилась.
Лишь голова на подушку склонилась,
все поплыло: тьма густая и свет,
сьерра скалистая, тучное стадо,
тычет копьем озверевший Мачадо,
я отступаю и с криками: «Не-е-ет!» –
вдруг просыпаюсь.
                Хранил меня рок.
Это в дверях надрывался звонок.


                ЖЕНЩИНА И ПИВО

                «В этой кафешке, всю ночь свистопляска»,
                Из  уличного разговора.

С пеной янтарною плещется
в «Балтике» пиво рекой.
От перебора мерещится
мне муженек дорогой.

Рядом хохочет и скалится
хмелем напитая гнусь.
Хочется к другу причалиться,
чувствую, не доберусь.

Ярко мигают фонарики,
шарики треплют карниз,
я, рассыпая «чинарики»,
с грохотом падаю вниз.

Стала вдруг плоть неподъемною
прямо у ножек стола…
Эх, а когда-то ведь скромною,
чистой тихоней была.

Летом с подругами встренулась:
девки, ну просто потряс!..
В кружках игривое пенилось
пиво, веселье и пляс.

                И, ненароком, зашкалило
в теплой компашки кутёж,
мужу рогов понаставила
я… и моя молодежь.

Где же вы, крестики с ноликом,-
боль допиваю до дна…
Вновь под неубранным столиком
ночью проснулась одна.

К мужу, трезвея, направилась,
но… от ворот поворот.
Есть непреложное правило:
«Балтика» - пиво - развод.

        РЫБАКИ

Спустился лес к долине у реки,
Кругами ходит утлая лодчонка,
На берегу, всем бедам вопреки,
Поет и пляшет бойкая девчонка.

Грозит отец, шутя бранится мать –
Спугнула, мол, всю рыбу на рассвете.
Но сходит с неба Божья благодать,
Большим уловом в маленькие сети.


                ПАЦИЕНТ

Сколько стоит здоровье?– не знает никто.
А по мне, коль болеешь, так сразу –
в белый саван кровать да ложись помирать,
чтоб не сеять по свету заразу.

Ни за чтоб не поверил в такие дела,
если б сам как-то раз не нарвался:
с перепою, печенка меня подвела,
и с утра я в больницу подался.

Там и встретил в дверях развеселый такой,
в окулярах и белом халате,
и повел, улыбаясь, в приемный покой,
и давай вопрошать о зарплате.

Кем изволите быть? Сколько нынче оклад?
Не имею ли левый прибыток…
Я и эдак и так, разве ж я виноват,
что терплю от печеночных пыток.

Он в ответ: «Не замайте меня, гражданин,
чтобы сделать из вас пациента,
за лекарства тариф уплатите один,
а за койку – особая рента.

Нужен нам непомерный финансов поток,
и от вас – хоть какая-то лепта:
заплатите, мой друг, за больничный листок
и за каждую бланку рецепта».

И пришлось мне платить за уколы и мазь,
за приход и уход санитара,
и за то, чтоб давления не поднялась,
чтоб потом не случилось удара.

А сегодня с утра боль, хоть криком кричи.
Довела медицина до ручки.
Подскочила цена – за анализ мочи
отстегнул половину получки.

Доконала меня неказистая жись, –
это всё эскулаповы штуки.
Как родился, так сразу в могилу ложись,
чтоб всю жизнь не испытывать муки.

Я не знаю, кто прав, али кто виноват,
на леченье уходит зарплата…
Эх, попался бы в руки хоть сам Гиппократ,
удавил бы того Гиппократа!
 
                *      *      *

Ночь светлая возвышенно чиста.
Луна – свеча, оплавленная в воске.
В окошке тень кленового листа,
но кажется, что это лик Христа,
а тишина – молитвы отголоски.
Невольно душу манит и зовет
к возвышенным истокам мирозданья,
и быстрокрылый времени полет
несет меня в чертоги подсознанья.

          АНГАРА

О, Ангара, река заветная!
Еще вчера была ты светлая.

Еще вчера в тайге угрюмой
Стояли стойбища и чумы.

Но вот явился люд честной
За корабельною сосной.

И, где вчера костры горели,
Остались только пни да мели.


                ОДА  КАРАСЮ

Дивный карась созерцает вселенную
                розовым взглядом,
рюшки кольчуги блестят
                перламутровым светом.
Медное блюдо тебя обрамляет
                иконным окладом,
пойман ты был рыбаками
                теперешним летом.
Ловко тебя обрядили на кухне
                пучками салата,
в капли прованского
                и изумрудности спаржи. 
                Это за все пригрешенья твои
                наступила расплата,
жил бы себе, не тужил
                у подбрюшия баржи.
Мало ли было забав и веселья
                в озерной пучине?
Мало ль наложниц имел
                и детей головастых?
Время ушло, счастья прежнего нету
                теперь и в помине,
в рваных гнилых неводах
                ты свернул свои ласты.
Нынче же тело твое разъедает
                поваренной солью,
чрево напичкано горькой
                горчичною смесью,
муки твои отзываются в сердце
                отчаянной болью.
Бедный карась!  О тебе я сложил эту песню.               
               

                НАРКОМАНЫ

На диване, очень грустно,
ввергнув душу в злой почин,
с уголовно-низким чувством
дети колют героин.

Будто режут автогеном
заржавелость бытия,
и бежит по хлипким венам
грязно-липкая струя.

От кайфовости вампирной,
захиревшие умом,
прозябают тенью смирной,
забываясь нервным сном:

ищут дьявольской услады, –
эх, дурные времена, –
все спешат к воротам Ада,
сунув душу в стремена.

                СТЕНАНИЯ

бывшего ударника комтруда, а ныне
простого безработного без опреде-
ленного места жительства.

Я бессонницей страдаю зловредною
и судьбу свою ругаю скаредную.
Изнахратили меня, измытарили,
не по времени долгами состарили.

Я работу всё искал, чтоб с получкою,
да сдружился с безработицей-сучкою.
Меня сделали законы бездельником,
кормят «завтраками» и понедельником.

А кому-то кулебяки с визигою,
мне ж – последки с пятипалою фигою.
И получки не дают ни копеечки –
ночью холодно лежать на скамеечке.

Мне бы справить пальтецо с теплой ватою,
да покончить с жизнецой бомжеватою.
Но строчат свои законы законники,
чтоб я жил, как проживают покойники.

Чтобы денег не просил для приличия
и не делал в пропитанье различия,
чтоб не баловался теплой постелькою
и покончил жизнь витою петелькою.

Стали все мои друзья-однокласники
нефтяные короли да колбасники.
                Поучали всё меня демократии,
но отправил я их к чёртовой матери.

И теперь – одна работа с заботою –
чередую понедельник с субботою.
Только есть еще в плечах моих силушка:
– Помоги же, дай работы, Россиюшка!

ОБЛОМОВЩИНА

Он очень стать мечтал поэтом
И популярнейшим при этом…
Мечтал быть оперным певцом,
Актером, греческим жрецом,
Врачом, банкиром, балероном,
Судьей, диктатором, бароном…

И так порхал в стране мечтаний –
Всю жизнь валяясь на диване.


                ЧАС  ПИК

Вот небо опять изрыгает мокроты
и хляби разверзли свои телеса,
а люди в автобус набились, как шпроты,
толкутся уже полчаса.

Все так же босая, с неряшливым видом,
бросается осень листвою в окно.
В дверях слабонервная девушка Лида
спешит с ухажером в кино.

Корзинки, портфели, потрепанный ранец,
смешение глаз и очков,
и ёрзает рядом мальчишка-засранец,
опять нахватав двояков.

Кондуктор кричит: «Не давите, как танки!
Берите билет… и… без слов…
Вас, льготников, нынче,
                как блох у Каштанки», -               
и что-то еще про козлов…

Беспутная девка, прижавшись к окошку,
манерно жует бубль-гам,
то бедрами трется - «блудливая кошка» -
то топчется мне по ногам.

Отравленный змием зеленым ханыга
заборное слово ввернул,
потом выразительно носом пошмыгал
и мирно, по-детски, заснул.

Народу битком, будто в старом салоне
вместилась огромная Русь,
но если я выживу в этом притоне,
то лучше пешком дотащусь.

                *      *      *

Когда кончаются пиры,
приходит горькое похмелье
и властен тот, кто до поры
хранит свое хмельное зелье.

Кто затаил в себе обман,
кто льет порожнее в пустое…
и вот, народ как прежде пьян,
крикливой тащится толпою.

Приходят новые вожди,
напялив ханжеские маски, –
не тешь надежды и не жди
добра от этой свистопляски.

Вот вам данайские дары –
ежеминутное веселье…
Когда-то кончатся пиры,
наступит горькое похмелье.


                СОСЕД

За окном корявые березы,
с крыш покатых сходит талый снег
и сосед, с утра еще тверёзый,
хлопнув дверью, бросился в побег.

Что ему семейные рыданья? –
в голове трезвонье бубенца…
Горькое похмельное страданье
принял он в наследство от отца.

Стриганула ввысь сорочья двойка,
снег лежалый немощно хрустит.
Где же та вчерашняя попойка?
Не о ней ли голова болит?

Дни летят и подрастают дети,
им бы жить, а не мытарить свет.
Только где найти на этом свете
правильный, осмысленный ответ.

И сегодня вновь с утра тверёзый,
хлопнув дверью, бросился в побег
мой сосед. Плевал он на березы,
на семью и на весенний снег.

                ГАЛЕРЕЯ

Смешение красок ласкает глаза:
этюды, гравюры, пейзажи…
Безумно на небе горит бирюза
и пашня из газовой сажи.

Вот солнце летит в золочености рам,
лучи обгоняют друг друга,
здесь все вперемешку:
                пристойность и срам,
и марш похоронный, и фуга.

Нелепо топорщится пьяный забор,
ботвой зеленеет картофель.
Портретов семья: космонавт, полотер,
прыщавый школяр, Мефистофель.

Красавица томно глядит с полотна,
а рядом, уставший от оргий,
с лицом, осовевшим от водки и сна,
отец-настоятель Георгий.

Ласкает ребенка дородная мать,
в парчовом убранстве вельможа,
телес, оголенных, бесстыжая стать
чарует и стоя, и лёжа.

Я жадно вдыхаю картин фимиам
и красок пустое кокетство.
В них все вперемешку:
                пристойность и срам,
убогая старость и детство.

                СЕНТЕНЦИЯ

Оса в окно открытое влетела,
но дунул ветер, и окно закрылось.
На солнце брюшко ярко золотилось,
и от рыданий вздрагивало тело.

Скользили лапки вдоль прозрачной глади,
блестели крылья тоненькой слюдою,
она жужжала и спасенья ради
в стекло, дурная, билась головою.

Вот в этом, право, есть первооснова
и непреложность правил и морали:
не будь героем дедушки Крылова –
не лезь туда, куда тебя не звали.

                ФЕСТИВАЛЬНЫЕ  ВПЕЧАТЛЕНИЯ

 Я запел, меня прорвало,
сердцу стало хорошо.
А народ кричал из зала,
мол, давай ишо, ишо.
И один сантехник ЖЭКа -
фестивальный консультант,
всем сказал: «У человека -
замечательный талант!»
С ним, конечно, не поспоришь,
прав он, что не говори.
Он ведь самый первый кореш
Председателя жюри.
Но ему сказала Алла,
мой послушав баритон:
«Не дойдет он до финала,
у него не тот фасон».
Режиссер заметил строго,
понимая что, да как:
«У него талант от Бога,
сразу видно - не дурак.
В три октавы тесситура
и игра не подвела,
но фасон вот и фактура -
не подходят для «Гала».
Я мечтал побыть в финале,
посмотреть все изнутри,
но меня туда не взяли
члены пьяного жюри.
И один, довольно хмурый,
неприлично пьяный член
мне сказал: «Прощайте, Шура,
ждите лучших перемен!».

                ПРЕДРЕШЁННОЕ

Нам каждый стих казался близким,
но как-то, в утреннюю рань,
судьба всем выдала расписки
на поэтическую дрянь.

И с той поры, как бога ради, 
как побирушества куски,
кладем мы в школьные тетради
смешной заумности мазки.

С наивным трепетом малюем
мещанский бред – от А до Я,
венцом успеха коронуем
убогость нашего житья.

От удовольствий полоумя,
питаясь притчами извне, 
впадаем в праздные раздумья
в дыму табачном и вине.   

РОЗА

Жемчужины росы на лепестках,
Ладони ранят маленькие шпажки,
На рдяных бархатистых завитках
Играют меднокрылые  букашки.

Земного бытия последний шаг…
Наточен нож любовного экстаза,
И ждет ее хрустальный саркофаг –
Богемская сияющая ваза.


               
                ТРИЕДИНСТВО

Ночь. Луна. В поднебесной юрте,
на потертой кошме в углу,
многоликий сидит Тримурти –
противленье добру и злу.

Под рукой чудотворца Брамы
поднимаются города,
расцветают сады и храмы,
и тучнеют в лугах стада.

Следом Вишну – хранитель света,
страж селений мирт и олив,
конвоир хлебородного лета
и зеркальных озер халиф.

Им вослед – разрушитель Шива –
бог крушений, пожаров, руин:
мечет копья свои ретиво –
инквизитор и господин…

Им давно Человек не служит,
знать единый он в лицах трех.
Созидает, хранит и рушит –
сам себе и судья, и бог.

                ПОПСА

Я читаю рулады твои,
перевертывая нот листочки.
В них московские соловьи,
досонатившиеся до точки.

Черно-белых костяшек блуд,
упражнение мозга и пальцев…
среди этих бумажных груд –
большинство для обертки смальцев.

В рамках резаного ключа
и полете больных восьмушек,
кодекс нравственного палача,
диатоника постирушек.

Непотребностей пьяный тон,
под дискантное соло пса,
под «панасовский» магнитофон
загружает себя попса.

Децибелами рвет «Марша;л»
перепонки мои и грудь.
Я б куда-нибудь убежал,
чтоб от музыки отдохнуть.

               
*      *      *

Наш век значительно богаче
на поэтическую дурь.
Блажная рифма бойко скачет,
взметая вихрь душевных бурь.

Что Пушкин? В век его высокий
был стих дарением судьбы,
а нынче – перечень широкий
да темы выспренне рябы;

хореев стройные парады,
анапестов – хоть свет туши;
обложек броские наряды,
да содержанье без души.

И всякий мнит себя поэтом,
завоевателем умов,
не удосужившись при этом
познать таинственности слов.

И весят бездари и шизы*
свой заурядный силуэт
в той раме, где в златые ризы
был убран Гения портрет.

• Шизофреники – бытовое выражение

                СИБИРЯКИ

Наш век значительно богаче
на поэтическую дурь.
Блажная рифма бойко скачет,
взметая вихрь душевных бурь.

Что Пушкин? В век его высокий
был стих дарением судьбы,
а нынче – перечень широкий
да темы выспренне рябы;

хореев стройные парады,
анапестов – хоть свет туши;
обложек броские наряды,
да содержанье без души.

И всякий мнит себя поэтом,
завоевателем умов,
не удосужившись при этом
познать таинственности слов.

И весят бездари и шизы
свой заурядный силуэт
в той раме, где в златые ризы
был убран Гения портрет.

СОВРЕМЕННАЯ ПАСТОРАЛЬ

Улетели гуси, а за ними утки,
милый не приходит уж какие сутки.

Не стучит в калитку, не снимает шубу,
не целует жарко бархатные губы.

Не звенит гитара под моим окошком,
не поет, гнусавит пьяная гармошка.

Старой русской песни завершился цикл,
нынче сердце мает новый мотоцикл.

Не слыхать уж боле легкой пасторали,
за селом, в ложбине, объявили ралли.

В небо грянул выстрел, взвыли мото злее,
и умчался милый на своем «Харлее».

                *      *      *

Из подворотни выскочила злая
собачка – с пол вершка от мостовой.
Пискляво, но уверенно залаяв,
путь преградила, в стойке боевой.

И, сделав вид, что сердце в пятки пало,
я бросил ей кусочек пирога.
Она хвостом радушно замахала,
схватив гостинец, бросилась в бега.

Ей глядя в след, на ум приходят думки:
от злости тоже есть немалый прок.
Особенно, когда у труса в сумке,
желанный, вкусно пахнущий пирог.



                *      *      *

Солнце мирно спряталось за домом
и, благословляя тишину,
песня, о далеком и знакомом,
полилась в родную сторону.

И поют: ромашка и мимоза,
старый покосившийся плетень,
и контора бывшего колхоза,
и берез расплывчатая тень.

В темноте, пронзая мироздания,
как когда-то, много лет назад,
теплые любовные признания
со звездой упавшею летят.

Но от этой сладостной химеры
не кружится больше голова,
потому что нет у сердца веры
в прежние красивые  слова.

                ЖИВОПИСЬ

Все в душе перегорает:
и стремления, и чувства,
но живет, не угасает
свет великого искусства.

От рождения до века
вместе нас ведет дорога
с благороднейшим Эль Греко,
с совершеннейшим Ван Гогом.

И с неистовством изгоя,
колдовской и инфернальный,
нам ночами снится Гойя –
демонически-астральный.

И красотки Тициана
умилённо машут ручкой,
а вокруг – пейзаж Сарьяна
и васильевские тучки.

                В  БИБЛИОТЕКЕ

Чей портрет елозит муха?
Гоголь! Чем он виноват?
Чтобы пасть в объятья слухов
почитаем все подряд.

В стеллажах парадно томы
разместились чинно в ряд:
так… от лени… от истомы
почитаем все подряд.

Засиделись… вот и вечер…
Люстры трепетно горят.
Про любовь, манерность речи –
почитаем все подряд.

Достоевский строит мину,
Пушкин зло воротит взгляд,
Даль, Некрасов – все едино:
почитаем все подряд.

Умных лиц фасад картинный,
мудрых мыслей сладкий яд,
крючкотворность писанины…
Почитаем все подряд.

Кто-то строит ГЭС на реках,
кто-то давит виноград –
мы сидим в библиотеках
и читаем все подряд.

                Так проходит год за годом,
что нам жизнь, и что нам век,
рай небесный всем голодным –
яркий свет библиотек.

                ЗНАХАРИ

Захотели знахари
полечить народ.
Охали да ахали
в високосный год.

Горе-врачеватели,
дабы не болеть,
всю к ядреной матери
ободрали цветь.

Ни былинки с венчиком,
ни травы, какой,
посдыхали птенчики
в кущах за рекой.

Мамки невеселые
маются с детьми,
коровенки квёлые
бряцают костьми.

Враз откукарекали
в селах петухи…
Вот такие лекари! –
знамо от сохи.

                *      *     *

                «По потреблению алкоголя на душу               
                населения, Испания обогнала ведущие
                винодельческие страны Европы".
                Из центральной газеты.

Пляшут горькие пьянчуги
на заплеванном полу
и горланят от натуги
разбушлаченно, в пылу.

Бьется в пляске камарилья,
душат винные пары.
Вся родня твоя, Кастилья,
флибустьеры да воры.

В пьяном бешеном угаре
всяк тебе и кум, и брат,
как галеры при пожаре
щеки алые горят.

Рвутся звонкие гитары
в зажигательный тамбу;р.
Избежав Господней кары,
пляшет боцман-самодур.

С золотой серьгою в ухе
вышел шкипер на простор,
пляшут дети и старухи,
и хмельной тореадор.

Закружились в резвом танце
алебарды и штыки,
кружки полные, и ранцы,
и убитые быки.

Пьет Астурия с Гранадой,
хлещет гвардия в строю,
королевская армада
у причала и в бою.

Винный склеп опустошая,
пьет элиту и бурду
вся Испания большая
у Европы на виду.



                ПРЕДНОВОГОДНЕЕ

Эта ночь новогодняя
задирает исподнее
деревянных домов.

Зачиталась метелица
стихоплетной безделицей
из бессонных томов.

На лесные опушки
жернова-крупорушки
сыплют манну с небес.

И окрестные боги
заплутали дороги
от околицы в лес.

Целомудренной кукле
закуделили букли
и пошили фату.

На лице штукатурка,
получилась Снегурка,
сигарета во рту.

Лесорубы (из моды)
завели снегоходы
и помчались в сельпо,

Из колхозного клуба
дверью хлопнули грубо –
им веселие по…

Звезды ходят по кругу,
натыкаясь на вьюгу,
а вослед нетопырь,

начитавшийся Рильке
под томатные кильки
разливает пузырь.

По традиции древней
самогон по деревне
распивает народ…

Стрелки били двенадцать,
все успели надраться,
вот и весь Новый Год.

                ЭКЗАМЕН

               профессор
Мир, кажется, зачат из ничего,
так почему же стал он матерьялен?

              студент
Быть может, потому, что у него
есть много потаенных женских спален?

              профессор
Как мир творился, знает только Бог…

              студент
А для меня все это не в секрете:
в сплетенье человечьих рук и ног…
там делаются маленькие дети.

              профессор
Откуда знать тебе, мой ученик.
Ты где таким познаньям обучился?

              студент
К соседке в мае тайно я проник,
а в феврале ребеночек родился.

              профессор
              (про себя)
Послушай-ка, мой тоже в феврале…
Какое роковое совпаденье!
               
                студент
            (про себя)
Чего тянуть? - зачетка на столе…
ну... надо же… какое невезенье!..

              профессор
                (вслух)
Скажи-ка, уважаемый дружок,
мне адрес твой, ну так, на всякий случай.

              студент
            (про себя)
Он – у твоей супруги между ног…
В зачетку ставь отметку и не мучай.
               (вслух)
Живу на новостройке. Полтора
часа на электричке добираться.
Прошу простить, но мне уже пора:
последняя уйдет в четыре двадцать.

              профессор
              (про себя)
Ух! Слава Богу! Экая ересь!
Втемяшится ведь в голову дурное!
                (вслух)
Ты что, мой друг, изнервничался весь…
           (ставит оценку)
Наука – это дело наживное.

                ФИЛОСОФИЯ  ЛЮБВИ

Ну, что же рассказать вам о любви? –
я не любитель вычурного слова.
Она (любовь) вполне пустоголова,
но сколько не юродствуй, не язви,
она везде: в дыхании, в крови,
как семя жизни, как первооснова.
Не мудрствуя лукаво, я скажу,
что нет любви без внутреннего жара.
Зерном незримым брошена в межу
души, огнем всесильного пожара
бушует страсть. Намеренно вплетет
мелодию в клубок больного сердца
лихая скрипка, из оркестра Гетца.
Взмахнув крылами, ринутся в полет
две вечных плоти (это ль не удел).
От ДО до СИ прописана октава.
В стакан любви намешана отрава
невинности и непотребных дел.
А если дальше развивать сюжет
(скорей сказать – найти идею в теме),
то – скучновато было жить в Эдеме
и видеть лишь одну семь тысяч лет!
Подумать только: Ева и Адам…
Адам и Ева… это ли не глупость?
(Ере;сью не нарваться бы на грубость).
Где право выбора? – ответствуйте, мадам!
К примеру: деве надобен жених,
а здесь – мужик – один на целом свете.
Совокупленья нет для них двоих,
а нет греха, то не родятся дети.
Одна лишь баба!.. Надо понимать,
что не свинтишь куда-нибудь налево.
Одна тебе раба и королева…
Коль надоест? – другую негде взять.
Вот вся тебе немудрая дилемма:
жить на земле надежней, чем в раю,–
и мне не надо лучшего Эдема.
Я, как мужик, всегда хочу: в строю,
в каре, в шеренге, в светском легионе
любить всех женщин. И на полигоне,
который простынею застелю,
их всех обнять и с возгласом: «Люблю! –
упасть ничком, разбив свои колени.
За мною следом сотни поколений
мою породу будут умножать…
Ну, что, мадам, вам о любви сказать?

                БУДУЩЕЕ               

Трубы фабрик, мартенов, заводов,
крематориев красные печи,
засмолив белизну небосвода,
серым пеплом упали на плечи.

Однородна у пепла структура:
что дрова, что почившее тело…
И шляются тучи понуро
от предела земли – до предела.

А на небе седьмом у святошей,
у апостолов и с ними еже,
всюду копоть и дух нехороший,
а просветы все реже и реже.

Посерели от сажи хитоны,
лики черные, как у суданцев.
Солнце мрачное, будто вороны
взгромоздились на протуберанцах.

Возле Греции выросла льдина,
с Вологодскую область масштабом.
МЧС заседает с Совмином,
МВД и армейским Генштабом.

Академики в узах простраций,
«крыша съехала» у профессуры,
а вчера по ТВ Лига наций
объявила, что вымерли куры,

гуси, утки, коровы и козы…
В заключение сделала вывод:
ждут Сахару намедни морозы,
Занзибар – ледниковый период.

Черти вылезли из преисподней,
там ведь тоже темно и угарно.
Распухая от кары господней,
мрет народ по одно – и попарно.

Чахнет флора на бедной планете,
в городах беспорядки и смута…
А Харон, проплывая по Лете,
утонул, нахлебавшись мазута.
               
                ДРУГУ               

Не разрешима жизни теорема.
Здесь сумма доказательств – равна
нулю. И эта пройденная тема
не блещет прозорливостью. Она

пропитана дерьмом философизма
и манией тщеславия. Недуг
величья вылечит не клизма,
не длинный список брошенных подруг.

Весь перечень удач и огорчений,
осмысленный на протяженье лет,
главней академических учений.
И это – первый жизненный секрет.

Но, где бы ни был ты и чтоб ни делал,
останься сам собой, поскольку не
годится отделять души от тела.
Житейской сути не найдешь в вине,

в котором нет и капли алкоголя.
И что, мой друг, ты мне ни говори,
об этой жизни мудрости глаголя,
с тобою я не заключу пари.

Поскольку вместе тело и душа
есть симбиоз, придуманный не нами.
Идея Божья тем и хороша,
что полнит жизнь не словом, а делами.

                ИЗ ДЕТСТВА               

Пахло летом и морошкой,
запеченною картошкой,
новой краской типографской
пахли буквы в букваре.
Это было нашим детством,
где от скуки лучшим средством
было с выправкой заправской
прогуляться во дворе.

Пнуть ногой чужую кошку,
матюгнуться понарошку,
бросить мячик на тропинке,
нашпигованный песком.
Дёрнуть девочку за косу,
старшеклассника по носу
звездануть, а после Нинке
                хвастать новым синяком.

Эта Нинка, дрянь и стерва,
у шпаны считалась первой,
обожала кока-колу
и мясные пирожки.
Я из дома ей пастилки
воровал, сдавал бутылки,
нёс тяжелый ранец в школу -
отрабатывал грешки.

Лет на пять она постарше
и, с кичливостью монаршей,
нашей уличной командой
управляла «на лету».
Но потом связалась с Юркой -
вором, шулером и уркой,
и с его разгульной бандой
загремела в Воркуту.

А за ними, по этапу,
Федька, что судье «на лапу»
дал три месячных зарплаты,
в общем, взятку за отказ.
А потом ушла Тамарка,
из продснаба на «товарке»,
за хищение лопаты
                и утопленный баркас.

Разбрелись друзья по свету:
кто пропал, кто канул в Лету.
И теперь одни старухи
населяют этот дом.
И смотрю я с сожаленьем
на другое поколенье,
что не может даже мухи
пригвоздить одним щелчком.

Танцы-шманцы и пивнушки,
наркоманы, геи, шлюшки,
и любители подраться -
впятером на одного.
Где же те? мои… из детства…
что не ведали кокетства…
В этом мире, может статься,
нет уж больше никого.
               
                *      *     *       
               
                «Шура, не делайте из пищи культа!»    
                совет Остапа Бендера

От нищеты пора сойти с ума:
кому блины, а нам одна картошка…
«Не унывай, – сказала мне кума, –
жизнь коротка, дотянем понемножку.

Морковный чай да сахарок впригляд,
а на десерт – засушенные груши.
Зато душой навеки будешь свят,
ведь культ еды нередко губит души».

Я ей в ответ: «Прости меня, кума!
Я по душе давно сыграл поминки.
Ничто меня не сводит так с ума,
как балычок и шмат свиной грудинки».


                БАБЬИ  ГРЁЗЫ               

                в 20 лет
                Хочу, чтоб мне достался муж
с фигурой атлетичной,
красив собою, ростом дюж,
с пропискою столичной…

                после 30
                Хотя годится и больной
и даже разведённый,
но чтобы с должностью большой
и жизнью умудрённый…
               
                после 40
Без денег – тоже ничего:
была б ума палата,
и не беда, что у него
мизе;рная зарплата…

                после 50
Не в деньгах дело, стало быть,
тоскливо… хоть реви…
Ах, как же хочется испить
простой земной любви!



                ДВОРОВАЯ ФЕМИДА               

Под окнами вечерними, угрюмо
обмыливая языками слух,
сидела «Государственная Дума»
из кворума всеведущих старух.

Всё то, что зуб неймёт, но видит око,
к примеру, справедливость и мораль,
они в запале хаяли жестоко
словами, что не слышал даже Даль.

То к пенсии урезаны все льготы,
то янки оккупируют Ирак.
Сосед, из восемнадцатой, до рвоты
напился снова – тешится дурак.

– А слышали? Нет, верно, не слыхали!
У Маньки Кашкараковой снохи,
с веревки ночью лифчики украли,
ночнушку и две беличьи дохи.

– Иваныч занял деньги до субботы,
но пять суббот прошло – не отдаёт…
– От внуков нервотрёпка да заботы,
вот мой внучок – пропил автозавод…

– А мне невестка выслала «Levante»,
ну, как чулки… пришитые к трусам.
– А мне вчера по телику ваганты
понравились зело по голосам…

И так сидят с утра до поздней ночи,
мусоля темы, разные причём.
Сосед сказал, что нету больше мочи,
что бросит в них с балкона кирпичом.

Не буду я внимать его совету,
и, думаю, друзья меня поймут.
Нам нет резона их сживать со свету,
ведь это наш родной народный суд.

Дворовой юрисдикции не знают –
ни главный прокурор, ни адвокат.
Здесь бабушки из года в год решают:
кто прав, а кто безмерно виноват.

                ПОЭТАМ               
               
                Господа, усердствуйте, покуда
хватит сил, тем паче ремесла.
Наша жизнь – занудная паскуда –
нас не в то столетье родила.

Не влезает в пафосные рамки
наш нецеломудренный анфас:
кто-то, просто так, шагнул и в дамки,
кто-то ест в Париже ананас,

кто-то в околотке держит мазу,
кто-то тихо чалится в тюрьме…
Наш удел - разыскивать алмазы,
роясь в человеческом дерьме.

Нам ведь витаминные добавки
не нужны для поддержанья сил, –
дайте вдохновенья для затравки
да стопарик пушкинских чернил.

Дайте рафаэлевские кисти,
может, по-другому заживем!..
Но творящим не дают амнистий
в нищенском Отечестве своем.

Здесь совсем не те приоритеты,
здесь не чтят талантов и умов:
вместо денег, нам дают советы,
как в искусстве выжить без долгов.

И живем мы без квартир и денег,
у чиновной своры не в чести…
Где бы взять такой огромный веник,
чтоб Россию нашу подмести.


                ПОСЛЕДНИЕ  НОВОСТИ
               
                Орудье разрушения               
                не найдено в Ираке.
                В бистро, на Оболдуевской,               
наваристые раки.

В деревне Чистоплюевке,               
где так пруды чисты,
намедни обнаружены               
столетние глисты.

В сортире губернатора               
поймали террористов.
Прошла в Госдуму партия               
от левоонанистов.

В Опупенскую мэрию               
избрали радикала.
На Украине делают               
наркотики из сала,

и нынче Малороссия               
на грани вымирания:
ей сало экспортируют               
Канада и Испания.

На рынке обнаружена               
тротиловая мина.
От всех болезней вылечит               
слоновая урина,

и ей уже затарены               
все баки и цистерны…
На этот час все новости…               
Известья достоверны…

А далее, в программе,               
анонсы от культуры:
на цирковой арене -               
канатоходцы куры,

ток-шоу свиноматок               
и заек-попрыгунчиков,
Лауреаты конкурсов -               
хор мальчиков и Бунчиков.

В ночное время выпуска               
«Про это» и «Про то»,
о половых пристрастиях               
в проезжем Шапито.

…И так с утра до вечера.               
Вполне официально
Проходит информация -               
на слух и визуально…

Программ на телевиденьи               
немереная тьма.
А мне порою, кажется,               
что мир сошел с ума.

                ИМЕНА

В проулке Красной Прялки,
на родине моёй,
в советской коммуналке
ютились мы с семьёй.

В стахановском надрыве
работала страна,
и в трудовом порыве
давала имена.

Жил Первомай с Милицией -
красавицей женой,
что грезила столицей
и красилася хной.

Росли у них два сына:
Вилен и Трудодень,
и дочка Октябрина -
оторва и мигрень.

Соседка Революция
и пёс её Задор
(измученный поллюцией,
всё гадил в коридор).

Бухгалтерша Идея,
худая, как мосол.
Про мужа-иудея
плела, что он «хохол».

Я – всякое видала,
но знаю: не к лицу,
хохлу менять шмат сала
на пресную мацу.

Ещё жила Серпина
и брат её – домком.
Так те любили вина
и пахли чесноком,

Трудармия – селёдку,
хоть муж и военспец,
а я любила водку,
под свежий огурец.

Шла водка рупь с копейкой,
ну, как же тут не пить!
С моё то, брат, попей-ка,
тебе б давно не жить…

Ещё в соседях жили…
интернационал.
Но с теми мы не пили,
кто родину продал.

Нас было в доме боле,
чем человек  полста.
И жалко мне до боли,
что жили без креста.

В проулке Красной Прялки,
на родине моёй,
в советской коммуналке
ютились мы с семьёй.

Тогда входили в моду
другие имена.
И их давал народу
товарищ Сатана.

                *   *   *

Закопошились в утробе двора
Голуби, женщины, малые детки.
Солнце упало в туманность утра
И улеглось на махровые ветки.

Голуби, женщины, дети и я –
Жадно вдыхающий дым сигаретный.
Дворик закрытый – вертеп бытия,
Спрятан от всех, будто в короб секретный.

В этом театре комедий и драм,
Смешан коктейль из размолвок и лада,
Окна сквозят геометрией рам,
Напоминая кусок шоколада.

Дышат подъезды глухой немотой,
Запахом плесени и аммиака,
С хваткой крысиной старик пропитой
Перебирает отбросы из бака.

В дальнем углу, на бетонной плите,
Пыхают отроки марихуаной,
Солнце в дремотной плывёт высоте,
К ночи снотворной, порочной и странной.

Хочется быть, пламенеть и кричать,
Стать непорочною и менструальной
Девочке. Только бы не одичать,
Только б не стать одинокой и дальной.

Хочется выпить остатки любви:
К чёрту нытьё и весомость желаний.
Вены и нервы до слёз, до крови,
Ввергнуть в пучину молитв и камланий.

Пусть прокричит, прозвенит, проорёт,
В паре – валторна и бубен шамана…
Только бы двигалось время вперёд:
К смерти, к разлуке, к любви и обману.

           ДОЛЯ ПОЭТА

В стихах, от века и доныне,
Нет ни загадки, ни подвоха.
Они растут кустом полыни,
Колючками чертополоха.

И не изменишь долю эту –
Всю жизнь полоть, калеча руки…
Так видно суждено поэту:
Терпеть страдания и муки.


              ОДА  ОТЕЧЕСТВУ

Колеса с натугой сопят охрипело,
Под шины щебенка картавя летит.
Устало машины болезное тело,
Мотор надрывает врожденный бронхит.

К чему эта спешка? Ладонью мореной
Сжимаю упругое тело руля.
Окладное солнце, небесной короной,
Слепит и прокалывает тополя.

Земля огородная в черных прогалинках
Исходит парами, спекается в ком,
Мужик, будто леший в березовых валенках,
Застыл на опушке – дурак дураком.

Когда бы Россией я не дорожил,
На этой земле – никогда бы не жил.

Фабричные трубы дыханьем цианистым
Пахнули трехгорло в небесную даль,
Больной перекресток, горланя цыганисто,
Рванулся, в поддон упираю педаль.

Не шатко, не валко бегут перелесицы,
Ссыпая заслуги в помойный овраг.
Витии года раздробили на месяцы
И прежние планы списали на брак.

Коробки хрущевок тюремными окнами
Глазеют с прищуром на особняки.
Безгрешные души обвиты волокнами –
Добротные сети плетут пауки.

Когда бы Россией я не дорожил,
На этой земле – никогда бы не жил.

Хозяйские руки с жеманною лаской
Раздали посулы на будущий день.
Лицо заслонив фарисейскою маской,
Наводят дешевую тень на плетень.

Ямская-Тверская торгует натурой,
Да краснопогонники смену блюдут,
И старый Арбат под овечьею шкурой,
Где души, как мятый пиджак, продают.

Рубином сияют кремлевские звезды.
Вот нищий с котомкой, вот наркобарон.
Десятки – в парадные входят подъезды,
Мильоны – гоняют по свалкам ворон.

Когда бы Россией я не дорожил,
На этой земле – никогда бы не жил.

За бремя потерь не дают контрибуции,
Мне хватит лачуги – зачем мне дворец.
Давайте же будем жить по Конституции:
Картошка, капуста, да черный хлебец.

…А тот, кто Россиею не дорожил,
Уж продал ее и Канары купил.

                *      *     *               

Пусть дифирамбы поют златоусты.
Что мне за дело до них?
Все их слова одинаково пусты,
Как недоношенный стих.

Не за идею в высоком боренье,
Не за парадный салют:
В первую очередь – благодаренье
За окрылённость минут.

Нету в душевном смятении прока –
Всюду веселье и смех…
Не по плечу мне одежда пророка,
Звездный венец для утех.

Больше влечет одиночества схима,
Чем похвалы благовест:
«Всё заберите и топайте мимо,
Вот вам и слава, и крест!»

Мне и без них ковылять недалече –
Истина жизни проста:
Вас вдохновляют хвалебные речи,
Мне достаются мученья Предтечи,
Ржавые гвозди Христа.

           РАТНАЯ ПЕСЕНКА

Гордился король гренадёрским полком,
В нём каждый храбрец и герой.
Вручая солдату медаль со шнурком,
Он лысой кивал головой:

«Ах, какой чудесный праздничный парад –
Бравые ребята и орлиный взгляд!»
Стройною шеренгой выстроились в ряд
Триста генералов и один солдат.

Военная служба идёт чередом,
Солдату беда-не беда.
Забыта семья и родительский дом,
И в вечность уходят года.

«А кому сегодня заступать в наряд?» –
Только лишь об этом в штабе говорят.
В креслах генералы рапорты строчат,
Им, ведь, не по рангу, пусть идёт солдат.

Грозит неприятель пожаром войны,
Такие вот, братцы, дела…
И вот уже нет ни границ, ни страны,
Сгорела Отчизна дотла.

Проиграли битву, что ж вы, мать твою!
Генералы в штабе, рядовой в бою.
Нынче напевают песенку свою
Командиры в бане, рядовой в Раю.

Терьям-терьярим Трям-терьям!
Терьям-терьярим Трям-терьям!
Терьям-терьярим Трям-терьям!
Терьям-терьям Трям-трям...
Ур-ря!..

                *   *   *
«Быть знаменитым некрасиво.
Не это подымает ввысь».

                Борис Пастернак.

Проходит жизнь за вехой веха,
Гнетут заботы и дела,
Но состоянья и успеха
Фортуна так и не дала.

«Быть знаменитым некрасиво», -
Но надо, всё же, поискать
В витиеватостях курсива
Сердцебиенье «аз» и «ять».

И, если хочешь стать поэтом,
Отбрось шаблоны и клише,
Пренебрегай чужим советом –
Пиши… но помни о душе.

           РЫБАЦКОЕ

Мы забросили в залив сети,
И попало в сети – сверх квоты.
Я тащу один, а друг Петя,
Тяпнул спирта и упал с бота.

Бригадир кричит: «Лови, братцы!
Человек за бортом, дрянь дело!»
И ещё, для связки слов, вкратце,
Пару фраз, да так, что в жар тело.

А Петруха всё гребёт кролем,
Всех на свете костерит матом.
Миль полста и… вот она, воля,
Курсом держит напрямик к Штатам.

Только зря он рисовал краски,
Стать Рокфеллером хотел, сука!
Но немного не доплыл до Аляски –
Зацепили мы его крюком.

Ох, подкинул нам Петро лиха! –
Ни к чему нам суета и авралы.
Россиянин должен жить тихо,
А не то загонят в гроб федералы.*

В лагеря его упечь, гада,
Может, будет опосля кротким…
Ну, хорош, братва, пойдём!.. Надо
Штопать сети, да смолить лодки.

• Федеральная служба безопасности (авт.)

                *   *   *

Змейкой воровской вползает вечер
В город неуютный и большой…
В полутьме шагает мне навстречу
Человек с копеечной душой.

Жалкие минуты собирает,
Пять веков неглажен и небрит:
То ли бремя жизни проклинает,
То ль судьбу-злодейку костерит.

С метою верёвочной на вые
И с холодной искрою в очах,
Он прошёл все войны мировые,
Смысл ища в пожарах и мечах.

А теперь и в мой заштатный город:
Страшный, вероломный и большой,
Он принёс безверие и холод –
Человек… с копеечной…  душой.

                *      *      *            

                Я крылья лепил из словесности,
Надеясь к вершинам взлететь,
Но в нашей расхристанной местности
Негоже жар-птицей гореть.

Здесь тихо в умы и понятия
Крадётся болотная муть:
Чиновники – сплошь бюрократия,
Мошенники – правда и суть.

Ползи, не ползи – не дотащишься,
Греби, не греби – не доплыть;
Как филин в потемках таращишься,
Иль волком пытаешься выть.

А что до людской сопричастности,
До Богом завещанных дел –
Одни полумеры да частности,
Безденежье и беспредел.

Лишившись надежды и помощи
Мы будем по старому жить:
Поэты – выращивать овощи,
Художники – кур потрошить.

И верить, что все перемелется
И в нашей российской глуши,
Когда-нибудь жизнь переменится
И склеит осколки души.

              *   *   *

Мне казённые люди
Сулили бессмертие гения,
Но «пальбе из орудий»
Я предпочитаю смирение.

Кроток буду и впредь,
Не поверю смешному пророчеству,
Чтоб без устали петь
Незатейливый гимн одиночеству.

Отмахать жизни путь,
Расстоянием в три безнадёжности,
Облегчённо вздохнуть,
Сбросив путы греха и безбожности.

Возрождая в себе
Нерушимую святость моления,
Доверяя судьбе
Ненаписанные стихотворения.

                СТРЕЛЬБА ПО ТАРЕЛКАМ

Холодный дождик моросит
        Свежо и мелко.
Ещё мгновенье… и… взлетит
        Моя тарелка.

Виски покалывает страх
        Иглой из стали,
Но я лечу «на всех парах»
        К своей медали.

Секунды – дробью кастаньет,
        Очки – пинг-понгом:
Мы в перестрелке тет-а-тет
        С китайцем Вонгом.

Мой визави, как плод неспел,
        В стремленье оном,
А я в стрельбе поднаторел –
        Был Чемпионом.

Вот заряжаю не спеша,
        Глаз левый сузил,-
Связались тело и душа
        В единый узел.

На счёте «три» подходит срок,
        Мгновенье быстро,
Я нажимаю на курок
        И вот он – выстрел.

Хоть пуля дура, но она
        Из бронзы слита,
Мне подчиняется сполна
        И… цель разбита.

Я снова вырвался вперёд,
        Но мой соперник
С упорством бычьим прёт и прёт,
        Как тот Коперник.

И вот черёд его настал:
        Шагнул, пригнулся…
И… вдруг… впервые не попал,
        Вдруг, промахнулся.

Видать струхнул. Ушла в пяту
        Душа у зайца.
Я, будто утку на лету,
        Сразил китайца.

Мой пьедестал!.. На сердце дрожь!..
        Медаль на шею!..
Но я ведь русский, я его ж
        Чуть-чуть жалею.

                *   *   *

За дикой синью далёких гор
Бросает солнце последний взор.

Дыхнула церковь вечерним звоном,
День провожая земным поклоном.

Над чёрным лесом взошла луна,
Хлебнув в избытке хмельного сна.

Кромешной ночью, на склоне лета,
Взлетела в небо душа поэта.

И там, средь тёмной небесной выси,
Распались рифмы на звёздный бисер.

      ЭКСПРОМТ

Голова полна стихами,
Яркой смесью рифм и слов…
Что же завтра будет с нами
Без молитвы и стихов?

Не пойдёт пастух за стадом,
Не нажмёт шофёр на газ,
Даже девушки как надо
Не полюбят больше нас.

Перестанут дети в зыбке
Ночью сладко засыпать,
Если мамы без улыбки
Будут песни напевать.

Станет сиро и убого,
Одиноко и темно.
В голове не будет Бога,
В мыслях – пьянство и вино.

Загрохочут снова пушки,
Разухабится народ…
Нет, ребята, лучше Пушкин
В наших душах пусть живёт!

Наша жизнь не однобока,
Много в ней хороших слов:
Мы не выживем без Блока,
Без есенинских стихов.

Сквозь молитвы и поэмы
Слово русское неси,
И вовек не будут немы
Наши внуки на Руси!
              ИМЕНИНЫ

С дерзкой усмешкой кромсаю кетовый балык,
Время летит, и, вот-вот, подойдут именины.
Под маринадом томится и спеет шашлык,
Палево-красной, вполне аппетитной свинины.

Гости придут. Под бравурные крики: «Ура!» –
Станут лукаво гнусавить помпезные тосты.
Брызгать слюной и пустые бросать шампура,
Прямо на землю, бесхитростно прямо и просто.

Кто-то гитару возьмёт, запоёт про мороз,
Будут кого-то ругать и порочить другие.
Кто-то заплачет, хвативши горчицы до слёз.
Кто-то погладит чужие коленки нагие.

Гости мои, как большой примитивный роман…
Я – разомлевший. Я – взмыленный, как от погони.
Тихо в душе умирает былой Дон Жуан,
Старый поборник любовных утех и агоний.

Люди уйдут. Закрадётся в углы тишина:
Горы посуды, чинарики в чашке салата…
Вот и хватил я вселенского счастья до дна,
Будто артист на подмостках великого МХАТа.

            *   *   *

В левой руке котомка,
В правой – невесть чего.
Это проходит ломка
Имиджа моего.

Есть у меня штормовка
Фабрики «Большевик»,
Скроенная неловко,
Но я давно привык.

Жил бы на Пикадилли
Или на Брайтон-Бич,
То одевался б в стиле,
Не в ширпотребный китч.

Мне бы немного грошей,
Тыщи, хотя бы, три.
Я бы купил калоши,
Красные изнутри.

Я бы дождливым летом
Бережно их носил,
Как до меня поэты,
Жившие на Руси.

ПЛАЧ ЯРОСЛАВНЫ

Вот опять, как прежде,
В граде достославном,
В траурной одежде
Плачет Ярославна.

Захлебнулась воем,
Следом бабы в плач…
Рать шагает строем,
Впереди трубач.

Барабаны браво
Отмеряют шаг:
Прямо! Левой! Правой! –
Пусть трепещет враг!

Но в пыли штандарты,
Погнуты щиты,
Устарели карты,
Сожжены мосты…

Это не парады –
Грянула война.
Тут не до награды –
Позади страна.

Эх, дождались часа,
Захлебнулся марш!
Пушечное мясо
Превратилось в фарш.

Продалось боярство
За супец и грош,
Половину царства
Отдали под нож.

Вместо белой рощи
Высятся кресты.
Жить в неволе тоще, -
Цепи да кнуты…

И опять, как прежде,
В граде достославном,
Помолясь надежде,
Плачет Ярославна.

                МАДОННА

Плавно, не спеша по Малой Бронной,
Выжившая в войнах и веках,
Проплывает русская Мадонна,
С маленьким сынишкой на руках.

Синие глаза – осколки неба,
Волосы – поспевшее жнивьё…
В облике её хотелось мне бы
Встретить вдохновение своё.

Ей вослед, как липкая зараза,
На слова охочие легки,
Отпускают пошленькие фразы
Местные блажные дураки.

Совесть утопив в пивном бидоне,
Канув в череду запойных дней,
Им и невдомёк в святой Мадонне
Видеть образ матери своей.

Только мне до них – ни крохи дела,
Пред собою сам держу ответ:
Я хочу, чтоб сердце птицей пело,
И душа за ней летела вслед.

            НА БЕРЕГУ

Рассветный луч лежит на парапете,
Блажной рыбак глядит на поплавок,
А вдалеке, купаясь в пьяном лете,
Считает волны тихий островок.

Горит костёр, дымок струится в небо.
С пустым молчаньем открывая рот
Снуют мальки, хватая крошки хлеба,
Как будто наступил голодный год.

И ждёт старик хоть маленького клёва,
В отчаянье ругая червяка,
Но толку нет от матерного слова –
Такая вот безрыбная река.

А новый день всё движется с востока,
Полуденный накатывая зной.
И грустно рыбаку и одиноко,
С порожним рюкзаком идти домой.