Просветительская риторика карамзинской эпохи

        По давно уже сложившейся в отечественном литературоведении исторической традиции понятие «просветительство» прочно ассоциируется с эпохой Просвещения, которая, в свою очередь, обычно относится исключительно к XVIII столетию с господствующей на протяжении большей части этого периода в российской «изящной (художественной) словесности» системой нормативно-идеологического классицизма [1–2]. В значительной степени этой действительно так, но всё же не следует абсолютизировать идейные классицистские каноны и приписывать им едва ли не монопольное положение в интенсивной разработке просветительской тематики. Как будет видно из дальнейшего изложения, сентиментализм, отпочковавшийся в последней четверти XVIII века от распадающегося и всё больше скатывающегося к эпигонству классицизма, также не был чужд просветительского пафоса, выступая в данном случае в роли своего непосредственного литературно-эстетического и государственно-идеологического предшественника [3–4].

        Ключевой посреднической фигурой и главным связующим звеном между классицистским этапом развития русской литературы и ее новым сентименталистским направлением был, как известно, Н. М. Карамзин, в чьей чрезвычайно многогранной и очень разнообразной творческой деятельности отчетливо преломились многие тенденции, воспринятые им из арсенала предшествовавшей эпохи [5–7]. К числу основных мировоззренческих концептов идейной программы Карамзина, впервые высказанной им еще в 1790-х гг., принадлежали и просветительские установки, пропагандой которых он неустанно занимался на страницах своих периодических изданий – и «Московского журнала», и альманахов «Аглая» и «Аониды».

        В опубликованной там статье «Нечто о науках, искусствах и просвещении» (1793) Карамзин, со свойственным ему в молодые годы пафосом и энтузиазмом пропагандировал целостную просветительскую программу, нацеленную на всестороннее умственное и нравственное воспитание общества. Идеалы и ценности просвещения выступают антиподами невежества и дикости, приближая тем самым людей к гармонизированному и благополучному состоянию, что воспринималось особенно актуально на фоне европейских потрясений, вызванных трагическими перипетиями французской революции: «Так! Просвещение есть палладиум благонравия – и когда вы, вы, которым вышняя власть поручила судьбу человеков, желаете распространить на земле область добродетели, то любите науки и не думайте, чтобы они могли быть вредны; чтобы какое-нибудь состояние в гражданском обществе долженствовало пресмыкаться в грубом невежестве, – нет! <...> Все люди имеют душу, имеют сердце: следственно, все могут наслаждаться плодами искусства и науки, – и кто наслаждается ими, тот делается лучшим человеком и спокойнейшим гражданином – спокойнейшим, говорю: ибо, находя везде и во всем тысячу удовольствий и приятностей, не имеет он причины роптать на судьбу и жаловаться на свою участь» [8, с. 58].

        Мирная программа цивилизаторского просветительства, понимаемая в эволюционном ключе, решительно противопоставлялась Карамзиным резким революционным попыткам насильственного преобразования общества. Именно этими соображениями и обусловливалось гипотетическое обращение Карамзина к правителям государств: «Законодатель и друг человечества! Ты хочешь общественного блага: да будет же первым законом твоим – просвещение!» [8, с. 59]. Только на такой гуманной просветительской основе возможно было, по мысли Карамзина, попытаться эффективно преодолеть гибельные эксцессы революционного буйства и безначалия, в коре своем враждебных истинной гармонии общественных отношений: «Когда же свет учения, свет истины озарит всю землю и проникнет в самые темнейшие пещеры невежества, тогда, может быть, исчезнут все нравственные гарпии, доселе осквернявшие человечество, – исчезнут, подобно как привидения ночи на рассвете дня исчезают; тогда, может быть, настанет златый век поэтов, век благонравия, – и там, возвышаются теперь кровавые эшафоты, там сядет добродетель на светлом троне» [8, с. 60]. 
   
        Аналогичную программу Карамзин развернул в знаменитом публицистическом послании «Филалет к Мелодору» (1794), артикулируя просветительские идеи в свете искомых нравственных категорий: «Просвещение всегда благотворно; просвещение ведет к добродетели, доказывая нам тесный союз частного блага с общим и открывая неиссякаемый источник блаженства в собственно груди нашей; просвещение есть лекарство для испорченного сердца и разума; одно просвещение живодетельною теплотою своею может иссушить сию тину нравственности, которая ядовитыми парами своими мертвит всё изящное, всё доброе в мире; в одном просвещении найдем мы спасительный антидот для всех бедствий человеческих!» [8, с. 188]. Как видим, идеологический пафос благотворной роли просветительства, идущий от классицистских традиций, органично сочетается у Карамзина с типично сентименталистскими акцентировками на морально-этических аспектах человеческой жизни и общественных отношений.    

        Этому уравновешенному, гармоничному идеалу своих молодых лет Карамзин остался верен и в новом, XIX-ом веке, став одной из наиболее влиятельных общественных фигур второй половины 10-х – первой половины 20-х гг., уже на поприще не литератора и журналиста, а историографа и личного консультанта императора Александра I-го по историко-политическими вопросам. Именно в этот период к словам и мнениям Карамзина более всего прислушивались современники. В своей официальной речи, произнесенной на торжественном собрании Императорской Российской Академии 5 декабря 1818 г., Карамзин декларировал широкую и комплексную просветительскую программу как стратегическое направление во внутренней политике имперского правительства: «Видим новые училища, новые средства воспитания, новые ободрения для наук и талантов; видим счастливые дарования, любовь ко знаниям и к изящному, несомнительные успехи языка и вкуса, сильнейшее движение в умах – и, следственно, можем надеяться» [8, с. 173]. В полном соответствии с давними классицистскими заветами идеология просветительства вновь возводилась в ранг приоритетных и глобальных государственных задач: «И жизнь наша и жизнь империй должны содействовать раскрытию великих способностей души человеческой; здесь всё для души, всё для ума и чувства; всё бессмертие в их успехах!» [8, с. 176]. Литературе же отводилось в процессе осуществления этой высокой миссии важнейшая роль, поскольку, как справедливо полагал Карамзин, «язык и словесность суть не только способы, но и главные способы народного просвещения», и даже более того, «успехи наук свидетельствуют вообще о превосходстве разума человеческого, успехи же языка и словесности свидетельствуют о превосходстве народа, являя степень его образования, ум и чувствительность к изящному» [8, с. 169].

        Постулаты Карамзина оказали, несомненно, плодотворное воздействие на его младших современников, особенно из числа литературных продолжателей его эстетических традиций. Под сильным влиянием карамзинских государственно-просветительских установок находился в середине 1810-х гг. К. Н. Батюшков, что неоднократно отмечалось исследователями его жизни и творчества [10–12]. Это наглядно проявилось и в программной «Речи о влиянии легкой поэзии на язык», произнесенной Батюшковым при вступлении в Общество любителей российской словесности 17 июля 1816 г.: «Правительство, благодетельное и прозорливое, пользуясь счастливейшими обстоятельствами – тишиною внешнею и внутреннею государства, – отверзает снова все пути к просвещению. Под его руководством процветут науки, художества и словесность, коснеющие посреди шума военного; процветут все отрасли, все способности ума человеческого, которые только в неразрывном и тесном союзе ведут народы к истинному благоденствию и славу его делают прочною, незыблемою. Самая поэзия, которая питается учением, возрастает и мужает наравне с образованием общества, поэзия принесет зрелые плоды и доставит новые наслаждения душам возвышенным, рожденным любить и чувствовать изящное» [13, с. 166]. Из этого явственно следует, что один из зачинателей и основоположников романтического направления в русской литературе, каким по праву считается Батюшков, не остался в стороне от ключевого идейного концепта классицистской традиции, несмотря на диаметрально противоположные эстетические параметры своего творчества.   

        Наконец, и самое младшее (по отношению к Карамзину) поколение русских литераторов, только еще выходившее на общественную авансцену на рубеже 1810-х – 1820-х гг., испытало на себе мощное и позитивное воздействие карамзинских просветительских установок [14]. Показательным примером здесь может служить С. П. Шевырев, проходивший в то время курс обучения в Благородном пансионе при Императорском Московском университете. В своей ученической речи «О влиянии поэзии и красноречия на счастие гражданских обществ», произнесенной им 14 апреля 1823 г. в торжественном собрании пансионских воспитанников по случаю успешного завершения ими курса учения, Шевырев также, вслед за Карамзиным, напрямую увязывал благополучие общественного устройства со степенью просвещенности и уровнем развития нравственной культуры, базирующейся именно на официально поощряемом и укрепляемом просвещении страны и народа.

        Вспоминая тяжелые испытания выпавшие на долю не только России, но и всей Европы в эпоху наполеоновских войн, Шевырев пытается обосновать систему мер, которые могли бы гарантировать невозможность повторения впредь подобных роковых потрясений: «Но безопасность внешняя зависит всегда от внутренней, которая твердо соединена с нравственным образованием, – отсель очевидно, что благоденствие обществ есть следствие доброго воспитания, то есть нравы, не омраченные пагубными предрассудками, заблуждениями и зловредными страстями. Счастлив тот народ, среди которого сие воспитание начато, цветет и продолжатся в пути священном, определяемом добродетелию и религиею. Если же поэзия и красноречие имеют предметом изящество, соединяющее в себе истину и благо, что уже прежде мы доказали, то ясно видно, что следствиями впечатлений, ими на нас производимых, должны быть направление ума к истине, сердца к добродетели и чувств ко всему изящному в мире нравственном. Из сего следует, что поэзия и красноречие поселяют в человеке высокое чувствование любви к наукам, столько благодетельным в общежитии. Поэзия есть предшественница почти всех наук, она возращает первые семена образования, впоследствии времени дарующие обильную жатву; она есть тихая светлая заря просвещения» [15, с. 257].

        Вполне солидаризуясь с базовыми положениями карамзинской речи в Российской Академии по поводу первостепенной значимости языка и словесности или – шире – литературы в целом как универсального средства повсеместного распространения в обществе просветительских идеалов, Шевырев говорит практически о том же самом – и это лишний раз свидетельствует о глубине воздействия идей Карамзина на целую плеяду продолжателей и наследников его литературного дела [16–17]: «Не красноречие ли и поэзия, представляя нам все блага жизни гражданской, и довольство, и безопасность, и мирные наслаждения, возбуждают в нас чувства любви и благодарности к виновникам сих благ – к самодержцу и Отечеству?» [15, с. 258]. Так идеологические заветы русского классицизма благодаря посреднической роли Карамзина отчетливо отозвались в уже иную, романтическую эпоху развития русского литературного процесса.   

                Литература
 
    1. Серман И. З.  Русский классицизм. Поэзия. Драма. Сатира. – Л.: Наука 1973. – 284 с. 
    2.  Москвичева Г. В.  Русский классицизм. – М.: Просвещение, 1986. – 191 с.
    3.  Орлов П. А.  Русский сентиментализм. – М.: изд-во МГУ, 1977. – 272 с.
    4.  Федоров В. И.  Литературные направления в русской литературе XVIII века. – М.: Просвещение, 1979. – 156 с. 
    5.  Осетров Е. И.  Три жизни Карамзина. – М.: Современник, 1985. – 302 с.
    6.  Лотман Ю. М.  Карамзин. Сотворение Карамзина. Статьи и исследования 1957–1990. Заметки и рецензии. – СПб.: Искусство, 1997. – 832 с.
    7.  Смирнов А. Ф.  Николай Михайлович Карамзин. – М.: Российская газета, 2005. – 560 с.
    8.  Карамзин Н. М.  Сочинения: В 2 т. Т. 2. Критика. Публицистика. Главы из «Истории государства Российского». – Л.: Худож. лит., 1984. – 456 с.
    9.  Тяпин И. Н. Отражение установок социальной доктрины консерватизма в философии русской истории Н. М. Карамзина // Вестник СПбГУ. Серия 6. Философия, культурология, политиология, право, международные отношения. – 2009. – Вып. 2. – С. 416–422
    10.  Майков Л. Н.  Батюшков, его жизнь и сочинений. – М.: Аграф, 2001. – 528 с.   
    11.  Кошелев В. А.  Константин Батюшков. Странствия и страсти. – М.: Современник, 1987. – 351 с
    12.  Сергеева-Клятис А. Ю.  Батюшков. – М.: Молодая гвардия, 2012. – 284 с.
    13.  Батюшков К. Н.  Нечто о поэте и поэзии. – М.: Современник, 1985. – 408 с.
    14.  Ратников К. В.  Идейные предпосылки формирования литературной системы любомудрия: Влияние просветительской концепции Н. М. Карамзина на раннее творчество С. П. Шевырева // Филологические науки. Вопросы теории и практики. – 2008. – № 1-2. – С. 114–116. 
    15.  Шевырев С. П.  О влиянии поэзии и красноречия на счастие гражданских обществ // Вестник Европы. – 1823. – № 8. – С. 245–263.
    16.  Мирзоев Е. Б.  «Республиканец в душе» (К вопросу о политических взглядах Н. М. Карамзина) // Вестник МГУ. Сер. 8. История. – 2005. – № 6. – С. 64–78.   
    17.  Ермашов Д. В., Ширинянц А. А.  У истоков российского консерватизма: Н. М. Карамзин. – М.: Изд-во МГУ, 1999. – 240 с.

         Март 2014