Паркет Ленинграда

   Утро. Настолько раннее, что не слышно первых трамваев и автобусов. Даже для шорохов метлы дворника на улицы не пришло время. Едва различимы в приоткрытую форточку звуки Фонтанки. Это река трется теплой кошкой о гранит набережной и издает ласковый и успокаивающий звук.

   Она лежала и смотрела в окно, такое далекое для нее сегодня. Можно сказать,  недостижимое по ее физическому состоянию. Подоконник расположен высоко над полом, не потому, что закрались ошибки в проектировании, а только из-за того, что в старое время в комнате  имелся паркет. Теперь его нет. Под ногами бетонный пол, который тяжелыми болезненными ночами шуршит под тапочками осыпавшейся крошкой. Эта мелкая взвесь поднимается облачками над полом и снова оседает на свои отведенные природой места. Подметая пол, дочь сбрызгивает водой, чтобы не тревожить больную мать пылью. Но даже увлажненная поверхность в лучах солнца выделяется полосками пыльного света. Затем картинка медленно угасает, оседая серостью вниз.

   До революции в этом доме жил заводчик. Богато и со вкусом отстроенный и отделанный дом располагается в центре  Санкт- Петербурга. Парадная с лестницей из мрамора, лепнина комнат, дубовый паркет. Все говорило о больших возможностях хозяина и о любви его к домашнему быту. Он любил семью и этим жил весь его дом. Звучали голоса детей, отражался и сыпался по комнатам смех младшенькой дочери. Стучали ботиночки по крепким, набранным мелкими дощечками полам. Каждую комнату заводчик принимал лично, щепетильно осматривая соединения и стыки. После вселения не нужны ковры, с такой теплотой блестели лаком обработанные паркетины.
Давно не занимались ремонтом в покоях дома. С тех пор, как расселили в комнатах бедноту, нуждающуюся в жилье. Так и заболела квартира от нелюбви жильцов. Добротно выполненные еще при строительстве стены, потолки и полы  держатся и до сей поры. Просто обветшали немного. Но старые материалы крепко слились в единое красивое и удобное убранство. Качественно выполненные в свое время, сопротивляются разрушению. Почему-то прижилось мнение, что благоустройством внутренних помещений должны заниматься жилищные конторы. Однако так не считали работники ЖЭКов. И порядок в доме зависал во временной и пространственной пустоте. Все обязаны: и жильцы и городские власти. Только все оставалось на своих местах.

   За окном послышалась возня, на подоконнике проснулись воробьи, облюбовавшие местечко для жизни. Окно открывалось редко, раз в два года для мытья. Затем просто пылилось и потому тревоги за свое потомство у птиц не возникало. Жизнь городская зачирикала, захлопала крыльями, запищала детскими глотками. Через какое-то время солнце коснется лучами проема и стекла радостно зажгутся в утренней прохладе. Этот промежуток очень короток: набегает тень от дома стоящего напротив и радость от встречи с светилом заканчивается. Полумрак наполняет пространство комнаты и сутки будет властвовать влажная, удушливая летом и холодная зимой атмосфера.

   Сколько она лежит больная на кровати? Не помнит. Такое ощущение, что всю жизнь. Военное детство, трудные годы молодости и сразу вдруг возникшая старость. Безжалостно бросившая на больничную постель, не дающая возможности выйти на свежий воздух. Им она дышала только во время мойки окон. Тогда, казалось, даже брызги от Фонтанки долетали до сумрачного пространства. Какой это отдушиной наполняло ее уставшее сердце.  В повседневной жизни проникали лишь запахи туалета коммунальной квартиры. Первый этаж. Что тут скажешь? Все четыре этажа по одной трубе сливали грязь и остатки кухонного производства, грязного тела и нечистот. Трубы, давно прогнившие, держались благодаря заплаткам из прорезиненной ткани. А вот запахи в засорившейся вентиляции застревали и возвращались в пространство квартир. Труднее всего приходилось в утренние часы, когда вся человеческая рать собиралась на работу, учебу и просто по делам.

   О чем она думал? Да, паркет! Когда он исчез из комнат? Принялась вспоминать и съежилась в комочек на кровати. Явственно послышался звук сирены и металлический голос, призывающий укрыться в убежище. И настолько явственно звучал откуда-то с улицы, что показалось – история вспять шагнула. Через мгновение поняла – почудилось! Успокоилась и, почувствовав усталость, провалилась в тяжелый липкий сон.

   Острые лучи прожекторов противовоздушной обороны кромсали черную свинцовую ночь над городом. Метался звук сирен, а с ним и тени плясали дикую половецкую пляску на стенах, посеревших от мокрого снега домов. С неба падал низкий гул летящих самолетов, а снизу, казалось, беззлобно захлебывались лаем зенитки. Наконец  послышались в отдалении взрывы упавших бомб, пришло облегчение, что сегодня не они. Кощунственно так думать, где-то погибли люди. Но ничего не сделаешь со страхом, затаившимся внутри тебя. Разум говорит одно, а сердце радуется, что история отвела тебе еще промежуток жизни: может на день, может на полчаса до прилета очередной партии самолетов.

   Они с сестрой уже месяц не ходят в убежище. Не осталось сил. Да и от горячей печки отрываться в промозглую влажную стынь не очень хочется. Пришли к выводу: уж чему быть… Сегодня отоварили карточки. Ходили, поддерживая друг друга, до булочной на углу. Для них такое передвижение – сродни подвигу. Вернулись к остывшей печке, с трудом развели огонь. Эта процедура представляла огромную сложность, руки не слушались. Давно обморожены пальцы, варежки, вернее тряпки, оставшиеся от некогда нарядных рукавичек, мешали, но снимать их нельзя. Только сложности себе придумать. Но справились, и пламя быстро разогрело чугунное тело печки. Сейчас поблескивало через отверстия, живо плясало на стене калейдоскопом. Фантастическая картинка интересна и завораживает, но сейчас не до нее. Согреваешь лицо и руки, мерзнет спина: нужно вовремя повернуться, чтобы совсем не остыть. Но шевелиться не хочется и сил мало.

   Мама дежурит в госпитале,  оставляя дочерей в квартире полупустого дома. Раз в три дня, исхудавшая и слабая, приходит в дом проведать дочерей. Приносит съедобное, кормит. Следит, чтобы не прятали принесенные продукты, и вновь «бежит» на службу. Она не пыталась пристроить их в команду на эвакуацию, боялась растерять дочерей. И теперь металась умом и душой между долгом перед Отечеством и материнской любовью. При живой бабушке спокойнее чувствовала себя, а вот теперь… сложно. И пусть вести с фронтов приходят обнадеживающие, с надеждой на прорыв блокады, дожить еще нужно до светлого дня.

   Печка грела, тянуло спать,  и они прижавшись плотнее, чтобы не потерять хоть какое-то  тепло, провалились в сон. Маскировочная штора плотно закрывала окно. Только они вдвоем знали тайну и берегли ее от посторонних, даже от мамы. Вверху, под самым потолком находилось отверстие, маленькое. Но когда на улице светало, тонкий луч проникал в комнату и вселял надежду, что пришел еще один день. А не другая жизнь в следующем измерении. Свет не проникал, значит за стенами дома – ночь. Они доверялись и надеялись, что не предадут одна другую. Потому не прятали хлеб, а запирали в шкаф, чтобы не возникал соблазн воспользоваться сном сестры и одной съесть пайку.

   Во втором парадном подружки, тоже сестры, договорились и прятали каждая свою порцию. Пока одна не нашла пайку сестры и не съела, не смогла противостоять голоду. Помогли тогда, отломив по кусочку, накормили голодную соседку. Когда вошли к ним в комнату, на полу рассыпаны мелкие косточки от птичьих тушек. Но улетели голуби, поняв, что за ними охотятся. А для девочек переход от небольших кусочков мяса к голоду, оказался роковым. Давно на небесах сестренки. Мало живых осталось в подъезде. Но надо как-то жить, ведь у них мама!

   Третья зима блокады давалась с трудом. Кроме голода особо досаждали морозы. Все горючее давно собрано в округе и сгорело в печи. Где брать дрова? В один из приходящих вечеров мама решительно взяла большой нож и направилась в угол комнаты. Спасительный паркет! Сухой, тонкими плашками! Необходимо только выдернуть первую дощечку и дальше станет проще. Только задача для ослабевшей женщины и двух голодных изможденных девочек казалась невыполнимой.

   Отыскали  какую-то щель в углу комнаты и попытались вогнать нож в углубление. Стучали по рукоятке ножкой стула, скалкой, утюгом. Но лезвие упиралось в бородку, входившую в паз, и не желало пропускать инструмент. Сбивая руки в кровь, стучали и колотили  со всей оставшейся силой. Тщетно. Изготовленный по заказу паркет не подавался. К тому же застрял в щели нож и вытащить его не могли. В отчаянии мать размахнулась и с почти закрытыми глазами нанесла удар. Раздался громкий щелчок, откололась рейка и первая дощечка отлетела к стене. Они втроем сидели в углу и от спавшего напряжения то плакали, то безудержно смеялись. Пока мама не спохватилась и остановила их, чтобы не растеряли сил.

   Кончался январь, от былой красоты ничего не осталось и вместо паркета в их комнате, зиял провалом бетонный пол. Но это ничего! Главное – живы. Утром они услышали сообщение по радио о прорыве блокады.

   Дрогнули веки, она открыла глаза. Вовремя, лучи солнца заглянули на свой короткий положенный срок в комнату и готовились оставить ее на сутки. В дальнем углу под потолком проявилось светлое пятно. На его танцующем фоне в слабом свечении появилась фигуры давно умерших мамы и сестры, одетые в белые платья. Они втроем у печки мечтали, что после войны пошьют такие и нарядными выйдут на улицы Ленинграда. Тогда в суете забылась мечта, а вот теперь зовут. Она приподнялась и протянула руки, пришло ощущение полета, радости и восторга.

   На кровати стоящей в углу, лежала худенькая старая женщина. Выпрямившись, как бы для полета, руки лежали поверх одеяла, словно пыталась взлететь, затем передумала и опустила их вдоль тела.

   Ушла из жизни последняя блокадница в семье, зажгите поминальные свечи…