Италия в поэзии русского зарубежья

                (Итальянская тема у поэтов русской эмиграции в эпоху Второй мировой войны)

        В отличие от Германии в 1920-х годах или Франции в 1930-х годах, Италию никак нельзя отнести к числу основных центров Русского зарубежья. На территории этой страны проживала к началу Второй мировой войны относительно небольшая в количественном отношении часть эмигрантской диаспоры [1–2]. Но зато среди них оказалось несколько очень интересных представителей отечественной культуры в европейском рассеянии.

        Наиболее известное и крупное литературное имя принадлежало, безусловно, Вячеславу Иванову [3–4]. Итальянский этап его биографии стал одновременно и эпилогом, и настоящей вершиной его многолетнего и весьма насыщенного творческого пути. По свидетельству дочери Иванова Лидии, именно на эти годы пришелся неожиданный подъем литературной активности ее отца [5]. Самым значимым произведением позднего Иванова в поэзии стал обширный цикл стихотворений под общим названием «Римский дневник 1944 года», в котором с исключительной силой художественной выразительности запечатлелись драматические перипетии и коллизии военного лихолетья, прошедшего суровой поступью по итальянской столице – «вечному городу» Риму. Поэт детально передал тяжелые испытания, выпавшие на долю римских жителей, вынужденных на себе испытать очень многие ужасы войны:               
 
                Рассказать – так не поверишь,
                Кто войны не пережил,
                Коль обычной мерой меришь
                Моготу душевных сил. –

                Всё, чего мы натерпелись,
                Как под тонкий перезвон
                Что ни день каноны пелись
                Безыменных похорон,

                А, волчицей взвыв, сирена
                Гонит в сумрак погребов,
                Голосит: приспела смена
                Уготованных гробов, –

                Как бездомные бродили,
                Где-то крылися в ночи,
                Как заложников ловили,
                Уводили палачи, –

                Как... Но нам ли клясть былое?
                С наших согнано полей,
                На соседей лихо злое
                Лише ринулось и злей [6, с. 196].

        Воспроизведенные Ивановым потрясающие реалии повседневной, из месяца в месяц, римской жизни в годину мировой войны могут служить объективной, практически документальной хроникой, оставаясь в то же время подлинными произведениями искусства, замечательными образцами религиозно окрашенной лирики, столь свойственной Иванову на склоне его долгих лет:   
 
                Налет, подобный трусу, –
                Дом холит ходуном,
                Воздушных гарпий гром
                Ужасен и не трусу.

                Мы к смертному искусу
                Приблизились и ждем;
                Пречистой, Иисусу
                Живот наш предаем [6, с. 159–160]. 

        В ивановских стихах из «Римского дневника 1944 года» удивительным образом сочетаются символическая образность, патетическая стилистика и глубоко индивидуальные интонации человека, ставшего невольным свидетелем потрясающих мировых катастроф:      

                Стуком ставней бьют по нервам,
                Утомленным без того
                Угроженьем, уж не первым,
                От Кощея самого,
                Истребителя, чей хохот –
                Этих взрывов дальний грохот [6, с.162].

        Столь же ярким и выразительным поэтическим памятником событий Второй мировой войны в Италии стали стихотворения еще одного русского поэта-эмигранта, младшего современника Иванова – Николая Оцупа [7–9]. В отличие от Иванова, его участие в происходившем была не страдательно-пассивным, а героически-активным: Оцуп принимал личное участие в отряде итальянского движения сопротивления немецким оккупационным властям и даже получил боевую награду от командования англо-американских союзнических войск. Непосредственные впечатления от пребывания на нелегальном положении после побега из концлагеря, скрываясь от карателей, Оцуп зафиксировал в поэтических строках, ощутимо воссоздающих напряженную атмосферу, полную ежеминутных опасностей и смертельного риска:   
 
                Пусть не смолкает свист метели,
                Точащей трещины и щели,
                И пусть ворота на засов
                Закрыты с девяти часов,
                Пусть даже ржавый лязг затвора
                Внизу, и волчий хрип мотора,
                И голос дворника. Они
                Проходят по двору. В тени
                Неосвещенного фасада
                Пусть ужас очерком приклада
                И силуэтом башлыка
                Коснулся твоего зрачка.
                Пусть пролетают дни за днями
                В чаду последней нищеты,
                Насквозь пронизанной лучами
                Неизъяснимой чистоты [10, с. 152–153].

        Образ Рима предстает в стихах Оцупа в существенно ином освещении, чем у Иванова, однако обоих поэтов сближает обостренное религиозное чувство, с особой силой проявившееся в этой роковой обстановке, на фоне густой смертной тени, легшей в эти дни на Рим – центр всемирного христианства. Несомненно, что эта культурная память сыграла существенную роль в проявлении отчетливого религиозного пафоса стихотворений как Иванова, так и Оцупа:   
   
                Я ничего не поменяю
                На еле уловимый свет,
                В который город был одет.
                Я навсегда соединяю
                С Италией души моей
                Величие могильных дней.
                Как будто наше отрешенье
                От сна, от хлеба, от всего –
                Душе давало очищенье
                И созерцанья торжество [10, с.152].

        Как раз в это трагическое и без преувеличения судьбоносное историческое время происходило тесное общение Оцупа с Ивановым. В воспоминаниях сына Иванова Дмитрия восстановлены некоторые детали, имеющие прямое отношение к тому периоду: «Капризная память запечатлела от встреч с Николаем Оцупом лишь несвязанные, импрессионистические образы. Стучался Оцуп в дверь нашей небольшой квартиры на виа Альберти, как подобает беглецу, со страхом озирающемуся – не следит ли кто за ним. Непредвиденное появление его, точно вдруг вырастающего из темной стены, плохо сочеталось с массивной и – мне казалось – робкой фигурой.

        Отец мой принимал его радушно, уводил через узкий коридор в кабинет-спальню, где велись долгие и уютные разговоры. Я в те месяцы редко бывал дома. А с сестрой моей Лидией и нашим другом Ольгой Александровной Шор Оцуп сразу сдружился. За круглым столом в столовой пили чай и подкармливали нелегального гостя. Он приезжал из недалекого древнего бенедиктинского аббатства “Фарфа”, где он нашел убежище после бегства из концлагеря. Путешествия в Рим были опасны. Не освобожденные союзниками территории Италии, среди которых – Рим, были оккупированы немцами, и город жил под строгим надзором гестапо. Несмотря на риск, Лидия и Оцуп несколько раз убегали из дома, чтобы побродить по площадям Рима и пойти на концерт. Раз Лидия привела его в закрытый зал “Санта Чечилия” на репетицию своей композиции.

        А потом Оцуп, осторожно озираясь, пробирался снова в свой средневековый монастырь, где предавался беседе с другом-монахом и переживал сложный религиозный и духовный опыт» [11].

        Интереснейшим свидетельством о личных и творческих контактах двух поэтов является также фрагмент из создававшегося Оцупом на протяжении военных лет и законченного уже после войны обширного «Дневника в стихах». В одном из эпизодов этого исповедального лиро-эпического повествования красноречиво говорится о той реакции, которую вызвало у Оцупа прослушивание ивановских стихов из «Римского дневника 1944 года» (знаменательное совпадение – оба поэта практически синхронно обратились к дневниковой жанровой форме!):       

                Хорошо, что погруженный в Рим,
                То есть в океан из океанов,
                Стал и здесь воистину своим
                Вячеслав Иванович Иванов.
                Он стихи апрельские читал,
                И листы в руке чуть-чуть дрожали,
                Он, как патриарх, благоухал
                Юностью и сединой... «Слыхали?
                Я – католик...» И к лицу ему
                Это, сам не знаю почему [10, с. 382].

        Так военные потрясения, стимулировавшие активные религиозные искания, в итоге вылились и у Иванова, и у Оцупа в яркие и оригинальные образцы поэтического творчества, вписавшего любопытную страницу в художественную летопись «русской Италии» эпохи Второй мировой войны.   
      
                Литература

    1.  Костиков В. В.  Не будем проклинать изгнанье... (Пути и судьбы русской эмиграции). – М.: Международные отношения, 1990. – 464 с.
    2.  Персонажи в поисках автора: Жизнь русских в Италии ХХ века. – М.: Русский путь, 2011. – 320 с.
    3.  Котрелев Н. В.  Иванов Вячеслав Иванович // Русские писатели. 1800 – 1917: Биографический словарь. Т. 2. – М.: Большая Российская энциклопедия, 1992. – С. 372–377.   
    4.  Федоров В. С.  Иванов Вячеслав Иванович // Русские писатели. ХХ век: Биобиблиографический словарь: В 2 т. Т. 1. – М.: Просвещение, 1998. – С. 549–555.
    5.  Иванова Л. В.  Воспоминания. Книга об отце. – М.: РИК «Культура», 1992. – 432 с.
    6.  Иванов В. И.  Стихотворения. Поэмы. Трагедия: В 2 т. Т. 2. – СПб.: Академический проект, 1995. – 432 с.
    7.  Померанцева Е. С.  Оцуп Николай Авдеевич // Литературная энциклопедия русского зарубежья (1918 – 1940): В 4 т. Т. 1. Писатели русского зарубежья. – М.: Рос. полит. энцикл., 1997. – С. 300–303.    
    8.  Бобрецов В. Ю.  Оцуп Николай Авдеевич // Русские писатели. ХХ век: Биобиблиографический словарь: В 2 т. Т. 2. – М.: Просвещение, 1998. – С. 155–157.
    9.  Еремина Л.  Рыцарь культуры // Литературное обозрение. – 1996. – № 2. – С. 9–11. 
    10.  Оцуп Н. А.  Океан времени: Стихотворения; Дневник в стихах; Статьи и воспоминания. – СПб.: Logos, 1994. – 616 с.
    11.  Переписка Вяч. Иванова и Н. А. Оцупа: [Электронный документ]. URL: http://az.lib.ru/i/iwanow_w_i/text_0300.shtml   

         Май 2014