Обрывок 38

Душевная у меня просьба: Если кто по-жизни шибко серьёзный; в нашем несмешном бытие ничего смешного не видит-лучше дальше не читайте. Не надо.


     Маленький, лобастый, от рожденья безносый, ПАЗик крутил своими колёсиками по зимнему камчатскому тракту. Крутил старательно, как старательно перебирают ножками трудяги - ослики под грузом тела своего ленивого хозяина. ПАЗик был тоже своего рода железным осликом советского времени для трудных дорог междугородних пространств.
    Автобус транспортировал меня в своём прохладном дермантиновом седле вместе с четырьмя другими, такими же казёнными душами, к таинственному пункту назначения. Мы следовали, согласно планам невидимого военно - морского штаба для дальнейшего прохождения службы. Чтобы служба шла её надо постоянно проходить.
     Дорога была не только зимней, но для новоявленных ещё и необычной. Хотя для Камчатки вполне обычная. Она бежала в сплошном тоннеле из снега и всё никак не могла из него выбежать. Стены в тоннеле, проделанном какой-то мощной снегогрызочной машиной, высотой своей были выше крыши ПАЗика. Снежная стена на срезе являла любопытному взору структуру многослойную и любознательные по этим слоям могли бы посчитать арифметически, сколько же здесь уже случилось снежных потопов.
     В смысле буранов, штормов, ураганов. Недавний, последний из этой разухабистой троицы, гулял буйно три дня пока наконец утих. Мог и больше, но утихомирился. Усталый, но удовлетворённый он улёгся и вместе с ним улеглось новых полметра снега к тому, что уже лежало. К счастью снег на Камчатке имеет свойство уплотняться, когда сам себя сдавливает; по этой причине постепенно сдавливаясь, он слёживался. Посему не вырастал как тесто на опаре, но всё равно его множество впечатляло.
     Лежал бы он себе и лежал, никому не мешая, но вездесущие люди и здесь отвоевали себе у природы жизненное пространство и в нём им снег мешал; особенно если его было много. Плохо приспособленные к житью под снегом, люди откапывались каждый раз как кроты. Лучше было бы, как муравьи, но такой степени организации люди ещё не достигли. В первую очередь откапывали пути передвижения: тропки, дорожки, дороги. Потому что жизнь, это движение. В первую очередь на работу, во вторую очередь - в магазин.
     Пока дороги откапывали, приехать за нами в Петропавловск - Камчатский и доставить нас к пункту не было транспортной возможности. Два дня мы группа, вновь прибывших с материка на землю камчатскую, выпускников учебных отрядов пребывали во флотском полуэкипаже в неведении и никому не нужные. Не самое худшее состояние неопределённости; очень похоже на состояние молодого отца, в ожидании первых родов жены.
     Чтобы мы не особенно грустили, нас загрузили самым полезным зимой трудом: убирать снег. Вернее уже лёд. Отныне он будет теперь и нашим. Убирать снег на Камчатке надо сразу, пока он мягкий и податливый; полежав несколько дней он превращается в морозе в твёрдый неподатливый лёд. И тогда уже долбить его охотников мало и лучше всего принуждать к этому людей подневольных. На Камчатке в таковых нехватки не было.
     Я, вроде как, сибиряк уже много снега пережил; но такого снега как на Камчатке, ни до ни после , не видывал. Мне казалось, он лежит тут у них ещё с прошлого и позапрошлого года. Убирать не успевают, как уже новая зима.
     Наконец из пробившейся к внешнему миру, воинской части 20575 за нами приехал мичман Санин. И вот мы в ПАЗике и мы едем. ПАЗик он чем хорош? В нём в долгой дороге не поспишь: он взбрыкивает, как молодой козлик, своим коротким туловищем на каждой неровности дороги и подбрасывает шаловливо своих, пытающихся дремать, пассажиров. Недремлющий пассажир вынужден любоваться забортными красотами и гонять в мозгу, возникающие от монотонности дороги, ленивые мысли.
     Параллельно с ленивыми мыслями я смотрел бесцельно в окна и видел там бесконечную стену из слоёного снега, а выше - мачты и провода высоковольтных линий. Собственно самих проводов видно не было; на них образовалась снежная "колбаса". Но после того, как она образовалась, какая-то невидимая физическая причина поделила всю "колбасу" на отдельные равные "сардельки".
     Длинные связки этих сарделек, из затвердевшего на морозе изначально влажного снега, висели параллельно от одной мачты до другой. Потом снова от одной до другой и так без конца. До этого мне приходилось видеть на проводах иней, красивый и лёгкий, но "колбасу" впервые.
     Внешне симпатичные для глаза и безобидные на вид "сардельки" были значительным грузом для не предназначенных для этого проводов. Под их тяжестью они провисли как дешёвые бельевые верёвки и было чудо, что не порвались.
     Напряжение в них действительно было высоким. Под таким напряжением на них не садились даже вездесущие вороны. Мудрые птицы понимали, что каждый лишний вес может быть для напряжения критическим.
     Под тяжестью снежных масс страдали и камчатские деревья; их гнуло и пригибало к земле против их воли самым уродливым способом. Люди с художественным вкусом скажут: причудливым. Лишь немногие деревья могли показать свою макушку из-под снега, остальные безропотно легли под снег.
     Камчатские берёзы были самыми причудливо - уродливыми среди всех берёз, но имели и самую твёрдую древесину. Вновь подтверждается дубовая истина: "Всё, что нас не убьёт, сделает нас твёрже".
     Иногда дорога всё таки вырывалась из тоннеля на свободу; это когда она бежала у самого берега какой-нибудь очередной бухты Авачинского залива. Его ещё часто называют губой, или тоже бухтой; но это его не волнует. Сильный ветер его волнует, а в остальное время он очень даже спокойный. И красив спокойной своей красотой.
     Мне думается, что слово бухта происходит от слова бухнуться. Ну есть  ему ещё другой синоним: губа и залив; но ведь совершенно незвучные. Представьте себе, как я это себе представляю: после длительной утомительной морской болтанки моряки пристают наконец к берегу, бухают в воду якорь и выходят на сушу.
     И первое, что они должны сделать (что я бы сделал): бухнуться на приятный мягкий песочек. Ну, а потом уж все остальные дела. В своих мемуарах они позже напишут не про то, где бухнулись, а где "бухта"; ну, и имя какое-нибудь придумают.
     На воде очередной такой бухты я увидел из окна автобуса любопытный корабль. Корабль как корабль, только на верхней его палубе сидел гигантский белый шар. Первое, что мне невольно пришло на ум: как огромный гриб "дождевик". Такие дождевики размером с футбольный мяч вылазили у нас дома в картошке после хорошего тёплого дождика.
     Был ещё родственник дождевика, с гладкой, как и лысой головой; назывался незатейливо - "головач". Когда дождевики и головачи старели, нутро у них становилось зелёной пылью и они ждали чтобы их кто-нибудь пнул, или лучше оттоптал. От этого акта хитрецы выбрасывали струю зелёного терпкого "табака" и таким нехитрым способом разбрасывали свою сперму; простите, споры. После чего их миссия на земле была закончена.
     На корабле в гигантском шаре под оболочкой скрывался совсем другой "табак": антенна - радар засекреченной конструкции. Корабль со своей антенной - радаром в шаре был целым измерительным комплексом. Измерял всевозможные параметры, испытуемых на "радость" американцев, межконтинентальных баллистических ракет. В первую очередь своих.
    Ракеты стартовали где-то на материке и через тысячи километров падали на полигоне на Камчатке. Или в Тихий океан, если промажут. Падало то, что должно было попасть. Корабль "шароносец" выходил в расчётную точку Тихого океана и измерял во время полёта ракеты всё, что нужно было измерить.
     Это только неосведомлённому кажется, что ракета летит всё время вверх, и что там особенного можно измерять. На самом деле она летит по наклонной траектории; иначе как она прилетит домой к потенциальному врагу. Поэтому измеряли, настраивали, чтоб уже, если не в дом, то во двор с гарантией. Тогда потенциальный недруг спокойней себя ведёт.
     Наш автобус углублялся всё дальше в самый пустынный и засекреченный угол Авачинского залива. Гряда пологих сопок окаймляла залив, ограждая его как надёжный частокол от постороннего глаза. В одном месте в глубине залива показался чёрный силуэт подводной лодки. От силуэта исходила грозная насторожённость, как от гигантского крокодила, что незаметно крадётся в воде.
     А над всем заливом, в порядке заданном природой миллионы лет назад, царствовали вулканы. Они величественно восседали каждый на своей белой земле и тяжёлая белоснежная парча сбегала с их могучих плеч с высоты нескольких тысяч метров. Лучи солнца ослепительно сверкали на их царственных шапках. "Ваше Сиятельства, Ваше Величества".
     Египетские пирамиды удивляют своей правильной геометрией; у вулканов не очень с правильной геометрией, но они восхищают. Восседают в спокойной и мудрой задумчивости, и покуривают безобидным дымком. Из уважения к ним, люди почтительно называют их по именам и с трепетом прислушиваются к их ворчанию.
     Судя по именам, вулканы на Камчатке жили двух национальностей: местной, такие как Теклетунул, Кевенэйтунул, Тунупилянум; и русской: такие, как Ключевской, Авачинский, Корякский. Но чисто внешне этой разницы видно не было; характеры разные - это да - у них были. Сколько их на самом деле точно определить не могут, поскольку часть из них называются одновременно и сопками.
     Вулканологи успокаивали камчатскую общественность: мол в настоящее время вулканы спят. Но людей это не обманывало: всякий видел, что вулканы курятся дымком и значит спят не так уж крепко. Дымок с виду безобидный, но это верный знак, близко проживающим, самим не спать. Бикфордов шнур он тоже безобидным дымком горит.
     Не понимаю, чего это люди так восторгаются какими-то пирамидами в Египте, больше чем вулканами на Камчатке. По мне, так пирамиды, это образец непомерно раздутого себялюбия людишек, возомнивших себя богами. Предмет для изучения психологам.
     Такие образцы встречаются в человеческой истории постоянно. До чего же падок человек на вершине власти на божественные регалии. Возомнивший, Он, не находя в себе внутренних признаков божественного - голова "дыней" ещё не признак божественности - компенсирует недостачу атрибутами внешними. И заражает этим целую династию.
     В детстве они писюнами меряются, а взобравшись на трон, дорогими "игрушками". Кто при жизни самый крутой дворец отгрохает, самую высокую статую самого себя божественного; а для загробной жизни самую большую пирамиду хеопскую. Прямо болезнь какая-то. И чем меньше человечного у царствующей личности, тем больше масштаб её культа личности.
     При жизни вознеся себя над людьми, возведя себя во всесильного псевдобога, после смерти превращается личность в бессильный прах. И приходит всесильное Время, что безжалостно разрушит всю эту искуственность, а "благодарные" потомки растащят всю драгоценность. Уж они-то знают, какой он к чёрту бог.
     А вулканы как жили издавна скромно, так и живут в ладах со временем, изредка напоминая о себе. Но тогда уж громко. Помнится, где-то весной 73-го года поутру загудела задёргалась земля на Камчатке. Наш корабль - не смотри, что стоял на воде - задрожал как-то странно всем телом; на берегу стоящий грузовик, козлом запрыгал.
     Большего не случилось, поэтому люди отделались испугом, да некоторые нестойкие здания покрылись трещинами. В посёлке Советском, месте обитания семей начальствующего состава, несколько самых догадливых женщин начальствующего состава, выскочили из квартир на улицу не совсем одетыми. У них был испуг, у одетых - любопытство.
     Как выяснилось: виноваты американцы. Это у них на Амчитке тряхнуло. Эта их Амчитка, из ряда Крысьих островов, расположилась в том же океане как раз напротив нашей Камчатки. Американцы, нехорошие люди, проводили там до последнего свои подземные атомно - ядерные взрывы один мощней другого.
     Это называется какать под дверь соседу. Докакались, что в мире организовалась "Гринпис", которая с тех пор активно мешает делать подобные гадости. В тот раз американцы отбрехались, сказали , что оно там само. Но им же верить нельзя. Потому что они нам не верят.
     Как-то так, встряхиваясь на жёстком сиденьи ПАЗика, размышлял я о природе взбредших мне в голову вещей. Природа вокруг была большей частью безлюдной; попадались в основном воинские части. Коренные жители коряки, жили со своими оленями где-то в других, более оленьих местах острова; я их за всю службу так ни разу и не видел. Зато приходилось много есть мясо их оленей; почему то жутко жилистое. То ли олени у них очень спортивные, то ли мясо съели уже до меня, а мне остались сухожилия.
     В одном месте переехали речку Паратунку; неширокую, но быструю. От воды шёл пар: может поэтому и звали так. Многочисленные горячие ключи по её берегам выскакивали из земли и сбегали в неё остудиться. Где - то после двух часов задумчивой езды проехали посёлок Советский; почему не Социалистический, или Коммунистический - не знаю.
     Небольшой городок со стандартными трёх - пятиэтажками, с минимальным набором объектов жизнеобеспечения. В посёлке том жили и скучали жёны, подруги, дети командного состава, в то время когда их мужья и отцы не скучали в своих воинских частях.
     В посёлке этом мне довелось побывать несколько раз за мою службу; в основновном по желанию командиров и начальников. По весне сначала моряки чистоту там наводили, а потом 9-го Мая проходили строевым шагом по главной улице. С оркестром, конечно. И жители были рады: всё таки приятно, когда чисто под окнами. Нам, морякам, привычно: уж сколько приходилось нечистой работы делать. Опять же, разнообразие и, вроде как, единение с народом.
     А так в увольнения в этот посёлок, нас без нужды не отпускали. Командный состав в своё отсутствие хотел быть спокойным, за скучающих своих подруг. Вообще, конечно, нужно быть чокнутыми декабристками, чтобы стойко переносить однообразную жизнь вдали от искушений цивилизации.
     Отсюда до города Петропавловск - Камчатского было пятьдесят или все сто километров по берегу. Но почтовый адрес писался г. Петропавловск - Камчатский с индексом, кажется 50. Правда было ещё регулярное сообщение по воде: ходили небольшие пассажирские кораблики. По воде, скажу я вам, горазде приятнее, чем трястись в автобусе или в поезде; и воздух совсем другой и виды шикарные. И от этого состояние душевное намного романтичнее.
     Тихонько, чтобы не шуметь, наш автобус миновал сонный посёлок Советский и покатил, осторожно перебирая колёсиками по затяжному спуску. Минут через пятнадцать въехали в деревню, что расположилась на самом берегу бухты Крашенинникова. Тоже в дремотном состоянии. Толстое одеяло из снега накрывшее деревню, только подтверждало это.
     Подъехали и остановились у КПП. По-всему видать главный. Чутьё подсказывало: приехали. Внутренний голос сказал: вылезай, это и есть твой пункт назначения. За КПП, за забором виднелся корпус огромного здания; за ним ещё поменьше. Явно производственные; похоже на завод.
     На КПП охрана. Женщины; тётки, чтоб понятней было. Неожиданно. Неброская униформа не могла скрыть их броских форм; скорее подчёркивала. По взглядам моих сотоварищей я понял, что не один я это заметил. Сразу под грудями у тёток ремень с кобурой. Не забалуешь. С мичманом Саниным любезничали, на нас взглянули как на мебель. Но пропустили.