Верующий в бога - еще не Homo sapiens Глава 20

АЛЬБЕРТ ЭЙНШТЕЙН

Предисловие:
20. Осуждая христианство, я не хотел бы быть несправедливым по отношению к родственной религии, которая даже превосходит христианство числом своих последователей: по отношению к буддизму. Обе принадлежат к нигилистическим религиям, как религии d;cadence, и обе удивительно не похожи одна на другую. Теперь их уже можно сравнивать, и за это критик христианства должен быть глубоко благодарен индийским ученым. Буддизм во сто раз реальнее христианства, — он представляет собою наследие объективной и холодной постановки проблем, он является после философского движения, продолжавшегося сотни лет; с понятием «Бог» уже было покончено, когда он явился. Буддизм есть единственная истинно позитивистская религия, встречающаяся в истории; даже в своей теории познания (строгом феноменализме) он не говорит: «борьба против греха», но, с полным признанием действительности, он говорит: «борьба против страдания».
Самообман моральных понятий он оставляет уже позади себя, — и в этом его глубокое отличие от христианства — он стоит, выражаясь моим языком, по ту сторону добра и зла. — Вот два физиологических факта, на которых он покоится и которые имеет в виду: первое — преувеличенная раздражительность, выражающаяся в утонченной чувствительности к боли, второе — усиленная духовная жизнь, слишком долгое пребывание в области понятий и логических процедур, ведущее к тому, что инстинкт личности, ко вреду для себя, уступает место «безличному» (оба состояния, по опыту известные, по крайней мере некоторым из моих читателей — «объективным» подобно мне самому). На ­основе этих физиологических условий возникло состояние депрессии, против него-то и выступил со своей гигиеной Будда. Он предписывает жизнь на свежем воздухе, в странствованиях; умеренность и выбор в пище, осторожность относительно всех спиртных; пред­усмотрительность также по отношению ко всем аффектам, вырабатывающим желчь, разгорячающим кровь, — никаких забот ни о себе, ни о других. Он требует представлений успокаивающих или развеселяющих — он изобретает средства отучить себя от других. Он понимает доброту, доброжелательное настроение как требование здоровья. Молитва исключается, равно как и аскеза; никакого категорического императива, никакого принуждения вообще, даже внутри монастырской общины (откуда всегда возможен выход). Все это было бы средствами к усилению преувеличенной раздражительности. Поэтому именно он не требует никакой борьбы с теми, кто иначе думает; его учение сильнее всего вооружается против чувства мести, отвращения, ressentiment ( — «не путем вражды кончается вражда» — трогательный рефрен всего буддизма). И это с полным правом: именно эти аффекты были бы вполне нездоровы по отношению к главной, диететической, цели. Если он встречает духовное утомление, которое выражается в слишком большой «объективности» (т. е. в ослаблении индивидуального интереса, в потере «эгоизма»), он с ним борется тем, что придает даже и вполне духовным интересам строго личный характер. В учении Будды эгоизм делается обязанностью. «Необходимо одно: как тебе освободиться от страданий», — это положение регулирует и ограничивает всю духовную диету (быть может, следует вспомнить того афинянина, который также объявлял войну чистой «научности», а именно Сократа, поднявшего личный эгоизм в область моральных проблем).
Чрезвычайно мягкий климат, кротость и либеральность в нравах, отсутствие милитаризма — вот условия, предрасполагающие к буддизму; равно как и то, чтобы очагом движения были высшие и даже ученые сословия. Ясность духа, спокойствие, отсутствие желаний как высшая цель — вот чего хотят и чего достигают. Буддизм не есть религия, в которой лишь стремятся к совершенству: совершенное здесь есть нормальный случай.
Фридрих Ницше. «Антихристианин. Проклятие христианству»


Глава 20
АЛЬБЕРТ ЭЙНШТЕЙН
Оливер Хевисайд, занимаясь изучением движения частиц
в физических средах, показал, что скорость движения
этих частиц в данной среде превышает скорость света.
Эйнштейн смеялся. А в конце 50-х годов прошлого века
группа ученых была награждена Нобелевской премией
по физике за подтверждение результатов Хевисайда.
Исторические анекдоты об ученых
На даче у Ольгерда приветливо светились окна. Хозяев дома не было, но камин весело пылал для гостей. Ольгерд распорядился, чтобы сторож встретил Паоло и Беатрис как можно приветливей.
В камине потрескивали дрова, Беатрис уютно расположилась на диване, и Паоло любовался бликами огня, отражающегося на изгибе ее спины. Время не властно было над этой женщиной, с годами она становилась еще более привлекательной и желанной, как коньяк, которому выдержка придавала неповторимый вкус и аромат. Он засмотрелся и не сразу услышал, что спросила его Беатрис.
— О чем задумался? — переспросила она, смеясь, явно забавляясь его растерянностью.
— Думаю, как ты прекрасна в отсвете пламени. А еще мне нравится зима, снег... Нам, итальянцам, этого не хватает. Есть что-то завораживающее в этой поре, сказочное. Мне нравится сидеть у камина и смотреть на огонь... и на тебя. — Паоло присел возле Беатрис и поцеловал оголенное плечо, еле прикрытое легким халатиком.
— У нас ведь тоже есть камин, не так ли? — и Беатрис стала ласкать его кудри.
— Это не то, здесь по-настоящему чувствуешь зимние холода, от этого огонь греет сильнее. Здесь даже лето иное, весна другая.
— Паоло, хватит тебе прибедняться! Ты же знаешь, что те же украинцы завидуют нам, которые на своем сапоге имеют все то же самое, да еще в придачу и море.
Но Паоло уже ничего не слышал, отдавшись чарам Беатрис. Она же любила мучить его, переходя резко на другие темы, распалив перед этим желание.
— Ты вот лучше послушай, что пишет Википедия о крылатых выражениях Эйнштейна.
— Да оставь ты этого сумасшедшего еврея в покое, расслабься... В кои-то годы досталось понежиться, приласкать тебя, а ты со своим Эйнштейном...
— Скорей, твоим, ты ведь согласился написать эту главу! А я — только сбоку припека.
— Но есть же еще время, глава подождет... Объяснишь Уицрик, что были заняты... Котенок, иди ко мне.
— Нет, ты все же послушай, как этот, как ты говоришь, сумасшедший, ох... пишет о вещах, труднообъяснимых для нормального восприятия: «Две вещи действительно бесконечны: Вселенная и человеческая глупость. Впрочем, насчет Вселенной я не уверен».   
— А что, очень даже не дурно — чем измеряется человеческая глупость? Она действительно бесконечна, как и Вселенная. Устами этого сумасшедшего глаголит истина.
— Альберт действительно не вписывается в рамки нормального, ибо только необычным складом ума можно понять непонятное и объяснять необъяснимое. Его знаменитый язык, показанный человечеству как издевка, — подтверждение этому. Говорят, — улыбнулась Беатрис, — он показывал язык обезьянам, а не человечеству. К слову сказать, сам он считал, что произошел не от обезьяны, и умудрился создать нечто на подобии человеческой глупости, назвав это теорией относительности.
— Не такая уж это глупость, дорогая. Теорией относительности ее автор, сам того не осознавая, подорвал устои христианской идеологии.
— Да, знаю. Вот здесь отмечено как нечто автобиографическое, послушай: «Освобожденная энергия атомного ядра многое поставила под сомнение, в том числе и наш образ мысли. Если человек так и не сможет думать по-новому, мы неизбежно будем двигаться навстречу беспрецедентной катастрофе». Вот откуда ноги растут, — продолжала Беатриса, — вот тот умник, который должен был заявить на весь мир, что верующий — еще не Homo sapiens.
— Не совсем так, но он заявлял, — парировал Паоло. — «Идея персонифицированного божества никогда не была мне близка и всегда казалась довольно наивной. А из честолюбия или чувства долга не может родиться ничего ценного... — Камушек у сторону церкви. — Ценности возникают благодаря любви и преданности к людям к объективным реалиям этого мира».
— Да, — продолжила Беатрис, — этим самым он выбивает из-под ног христианской церкви то, на что она опирается в своей идеологии, а кроме того, в споре с Нильсом Бором 7 ноября 1947 года утверждал свое
отрицательное отношение к богу: «Ты веришь в играющего в кости Бога, а я — в полную закономерность в мире объективно сущего». Кто только не перефразировал эту цитату потом — и как «Бог не играет в кости» или «Бог не играет в кости со Вселенной» и т. п.
— А знаешь, что для меня стало самым убедительным доказательством отсутствия бога, высказанное Альбертом в адрес не только христианской идеологии, но всех религий мира?
— Догадываюсь, дорогой, потому что еще раньше я познакомила тебя с «Антихристианином...» Фридриха Ницше.
— Да причем тут Ницше! — простонал Паоло.
— Ты что, не прочитал семнадцатую главу «Антихристианина...», в которой мы с тобой пребываем?
— Хорошо, да, читал, читал и перечитывал, — Паоло пожирал глазами Беатрис, которая уютно примостилась на диване в столь соблазнительной позе, что его сжигало желание...
А Беатрис еще и развернулась так, что халатик приоткрывал почти все ее прелести, продолжая дразнить Паоло, как бы не обращая внимания на его возбуждение, и спросила: «Интересно, что тебя убедило в отсутствии...»
Но последнее слово не прозвучало, потому что Паоло прикрыл ее рот рукой, и только после этого Беатрис пустила его к себе.
Беатрис любила отдаваться изысканным любовным утехам, умела заставить партнера быть таким, каким она хочет для своего удовлетворения. Страсть их ласок продолжалась довольно долго. Но все, наконец, кончается, и только после того, как любовники успокоились, Паоло произнес: «Единственная причина для существования времени — чтобы все не случилось одновременно».
Беатрис хохоча промолвила:
— Ну прямо как у нас с тобой: сначала раскачка, затем страстный секс, а на закуску информация о том, что такое время — в общем, с Эйнштейном не соскучишься.
Во дворе залаяли собаки — вернулись Леночка и Ольгерд, которых плансцинировал Анахарсис из Киева во Львов.
Ольгерд, извинившись перед гостями, тут же отправился в университет, а Леночка, будучи вынуждена задержаться, позвонила на работу сообщить, что задерживается и возможно вообще не сможет прийти.
— Как, ты уже работаешь? Время прямо таки летит!
— Да, Беатрис, я уже работаю, но у меня свободный график, и я могу уделять время нашему общему делу. Мне Уицрик говорила, что вы не отказались от предложения и рискнули взять на себя смелость написать главу об Эйнштейне. Надеюсь, вы отлично с этим справитесь, и верующие получат великолепную порцию адреналина, который поможет им отказаться от теологического мракобесия.
— Ты знаешь, Леночка, это великолепная приправа к сексу, — заметил Паоло.
— Что ты плетешь, развратник... Но если бы теорию относительности удалось написать в доступном юмористическом плане с примесью эротики, добрая половина верующих после прочтения стала бы атеистами.
— Этот тип, — Беатрис кивнула в сторону Паоло, — хоть и развратник, но великолепный любовник, хочешь попробовать — рекомендую.
Лена обронила презрительный взгляд в сторону Беатрис. Она была не в состоянии привыкнуть к ее необузданной сексуальной развязности, лицо ей залила краска, но она сдержалась, чтобы не устроить скандал и не выдворить эту парочку вон из дома.
— Если ты еще раз позволишь пошлость, я пожалуюсь Ольгерду, он вас выселит в гостиницу, и твоя нога здесь больше никогда не появится.
После чего отправилась в душевую, закрыла дверь на щеколду, а после душа удалилась в спальню дожидаться возвращения Ольгерда.
— Стоит ли, — размышляла Лена, — обижаться на обиженную?
Вот налицо яркий пример индоктринации мемонов, которыми Беатрис была пронизана с самого детства и особенно в период подготовки ее к инициации в религиозное таинство, замешанное на сексуальной основе монастырской доктрины. Как в детстве, так в последующие годы она не могла, да и не пыталась возражать мыслям, какими наполняли ее мозг.
И, несмотря на то, что ее недюжий ум теперь понимал всю нелепость христианской идеологии и то, что ее индивидуальное поведение противоречит этике поведения современного индивидуума Ойкумены, вытравить из себя привитый ей с детства образ поведения она уже была не в силах.
Занятая этикой поведения Беатрис, Леночка незаметно для себя ­уснула.
Ее разбудил легкий поцелуй Ольгерда, на который она ответила жарким поцелуем, и Ольгерд, сбросив халат, в котором был после душа, юркнул к ней под одеяло.
 
Только ближе к полуночи они спустились к гостям в каминную. Естественно разговор сразу завязался вокруг темы, над которой работают ­Беатрис и Паоло.
— А как ты собираешься преподнести этот материал с юмором? Уицрик рассказала о ваших планах. Это должна быть изюминка книги. Вы хоть соображаете, на кого замахнулись — на икону физики!
— Мы-то теперь представляем, а вы? Мы ведь не догадывались, берясь за эту работу, что за штучка этот Эйнштейн! И чтобы не быть голословными, ссылаясь на Википедию, приведем и покажем вначале некоторые данные, которые мы накопали о нем, с незначительными сокращениями. И начнем вот с чего: за что А. Эйнштейн получил Нобелевскую премию? За теорию относительности?
  — К сожалению, этого нельзя сказать о постулате однородности Вселенной и постулате скорости света. Но именно эти два постулата являются фундаментом специальной и общей теорий относительности ­Эйнштейна. Хотелось бы внести некоторые уточнения. Вне зависимости от того, верна эта теория или нет, считать Альберта Эйнштейна автором этой теории было бы неправильным. Все дело в том, что Эйнштейн, работая в патентном бюро, просто «позаимствовал» идеи у двух ученых. Эти двое в течение нескольких лет совместно работали над созданием теории. Именно А. Пуанкаре выдвинул постулат об однородности Вселенной и постулат о скорости света, а Лоренц вывел знаменитые формулы. Эйнштейн, работая в патентном бюро, имел доступ к их научным работам и решил «застолбить» теорию на свое имя. Он даже сохранил в «своих» теориях относительности имя Лоренца: основные математические формулы в «его» теории носят названия «Преобразования Лоренца» (кстати эти формулы уже в «его» теории разработала первая жена Альберта — Милева Марич, талантливый физик и математик, с которой он вместе учился в Цюрихе в Политехникуме), но, тем не менее, он не уточняет, какое отношение к этим формулам он имеет сам (никакого, о Милеве Марич ни слова) и вообще не упоминает имя Пуанкаре, который выдвинул постулаты. Но «почему-то» дал этой теории свое имя.
Все хоть раз в жизни встречали знаменитое соотношение: E = mc2.
В большинстве случаев это соотношение называют формулой Эйнштейна, что совершенно неверно. Эта формула была выведена и опубликована английским ученым Оливером Хевисайдом на пятнадцать (!) лет раньше, чем ее использовал в своем труде Эйнштейн.
Весь мир знает, что А. Эйнштейн — Нобелевский лауреат, и все не сомневаются в том, что эту премию он получил за создание специальной и общей теорий относительности. Но это не так! Скандал вокруг этой теории, известный в узких научных кругах, не позволил нобелевскому комитету выдать Эйнштейну премию за эту теорию. Выход нашли очень простой — Эйнштейну присудили Нобелевскую премию за... открытие Второго закона фотоэффекта, который являлся частным случаем Первого закона фотоэффекта. Но любопытно то, что русский физик Столетов Александр Григорьевич (1830–1896), открывший сам фотоэффект, вообще никакой премии за это свое открытие не получил, в то время как Эйнштейна наградили за «изучение» частного случая этого закона физики. Получается полнейшая несуразица с любой точки зрения! Единственным объяснением этому может служить то, что кто-то уж очень хотел сделать Эйнштейна Нобелевским лауреатом и искал любой повод для того, чтобы это осуществить. Пришлось «гению» немножко попыхтеть с открытием русского физика А. Г. Столетова, «изучая» фотоэффект и вот... «родился» новый Нобелевский лауреат.
Нобелевский комитет, видно, посчитал, что две Нобелевские премии для одного открытия многовато, и решил выдать только одну... гениальному ученому А. Эйнштейну! Разве так уж «важно», за Первый закон фотоэффекта или за Второй выдана премия? Самое главное, что премия за открытие присуждена «гениальному» ученому А. Эйнштейну. А то, что само открытие сделал русский физик А. Г. Столетов, это уже «мелочи», на которые не стоит обращать внимания. Самое главное, что «гениальный» ученый А. Эйнштейн стал Нобелевским лауреатом. И теперь практически любой человек стал считать, что эту премию Эйнштейн получил за «свои» великие специальную и общую теории относительности.
А Эйнштейн, считая себя великим, умудрился это подтвердить массой небылиц, которые нам пригодятся, для того чтобы удовлетворить просьбу Уицрик.
Например: «Самая большая глупость — это делать то же самое и надеяться на другой результат». Ольгерд, ты как считаешь, мы не совершаем глупости?
— Может, и совершаем, но, как говорят, вода камень точит, а я думаю, что Альберт в этом и не только в этом ошибался. Главное, что он не верил в персонифицированного бога, и на том спасибо.
А совершая глупости, Эйнштейн, тем не менее, продолжал получать похвалу. Например, вот как Чарли Чаплин отзывался об Эйнштейне, правда, после того, как тот похвалил фильм «Золотая лихорадка», заявив, что Чарли непременно станет великим человеком: «Я Вами восхищаюсь еще больше. Вашу теорию относительности никто в мире не понимает, а Вы все-таки стали великим человеком». На что Эйнштейн отреагировал своеобразно в своей манере: «Благодаря тому, что сегодня теория относительности удовлетворяет вкусам читателей, в Германии меня называют немецким ученым, а для Англии я являюсь швейцарским евреем. Если же дойдет до моего очернения, то характеристики поменяются местами, и для Германии я стану швейцарским евреем, а для Англии — немецким ученым».
— А немцы и считают-таки Эйнштейна швейцарским евреем, — вклинился Ольгерд.
— А пока в умах научной элиты ты, дорогой Альбертик,— продолжила Беатрис, — проходишь как жалкий воришка. Жаль только, что мы никогда не узнаем мнений о тебе тех, кого ты обворовал: математика и физика Жюля Анри Пуанкаре, физиков Г. А. Лоренца и А. Г. Столетова, да и первой жены — Милевы Марич, девушки из сербской семьи, жившей в Венгрии, которая и была соавтором, если не автором теории относительности.
А вот самое отвратительное, что можно сказать об Альберте Эйнштейне, ставшее достоянием общественности после продажи внуками материалов из личного архива.
1. «Я потерял разум, умираю, пылаю от любви и желания. Подушка, на которой ты спишь, во стократ счастливее моего сердца! Ты приходишь ко мне ночью, но, к сожалению, только во сне...» Страсть Альберта не ­осталась безответной: в январе 1902 года Милева родила их первого ребенка — дочь Лизерл. Но неожиданно Альберт предложил в «связи с материальными трудностями» отдать младенца на удочерение в богатую бездетную семью родственников Милевы. Об этом первом добрачном ребенке Эйнштейна ничего не было известно до 1997 года! Милева согласилась, после чего ее родители потребовали от дочери немедленно уйти от такого возлюбленного. Согласно предписаний Торы, дети еврея от женщины из изгоев — не полноценные евреи, и о них мужчина может не заботиться.
2. Милева любит Альберта и хочет выйти за него замуж. Однако спустя короткое время будущий отец теории относительности и будущий отец семейства пишет своей невесте уже совсем в ином тоне: «Если хочешь замужества, ты должна будешь согласиться на мои условия, вот они: во-первых, ты будешь заботиться о моей одежде и постели; во-вторых, будешь приносить мне трижды в день еду в мой кабинет; в-третьих, ты откажешься от всех личных контактов со мной, за исключением тех, которые необходимы для соблюдения приличий в обществе; в-четвертых, всегда, когда я попрошу тебя об этом, ты будешь покидать мою спальню и кабинет; в-пятых, без слов протеста ты будешь выполнять для меня научные расчеты; в-шестых, не будешь ожидать от меня никаких проявлений чувств». Милева принимает эти унизительные условия и становится не только верной женой, но и ценным помощником в работе.
3. Абрам Иоффе утверждал, что видел подготовленные и впоследствии утраченные исторические рукописи 1905 года для Annalen der Physik с изложением теории относительности. И они были подписаны двумя именами: Эйнштейном и Марич! Однако по неизвестным причинам при публикации осталось лишь одно — Эйнштейна. Невольно настораживают и другие подобные случаи: например, в Цюрихе Милева Марич спроектировала прибор для измерения слабого тока, а в заявке на патент в качестве авторов фигурировали почему-то только Альберт Эйнштейн и Иоганн ­Хабихт.
Для Ольгерда и Леночки это не было новостью, но они, отдавая должное энтузиазму, с каким Беатрис и Паоло раскручивали Эйнштейна, внимательно выслушали эту тираду, после чего, сославшись на позднее время и предстоящем рабочем дне, Ольгерд и Леночка покинули гостей и отправились отдыхать, пожелав продолжить работу над главой.
Уже лежа в постели, Ольгерд похвалил выбор Уицрик авторов главы: «Эти двое разберут Эйнштейна по косточкам и не оставят камня на камне от его величия».
— Да, я в этом тоже не сомневаюсь, для Беатрис это как бальзам на душу.
А Беатрис и Паоло, удовлетворенные похвалой Ольгерда, продолжили работать и подытожили написанное.
Р.;S.
Весь творческий успех Эйнштейна припадает на период, когда он жил с Милевой Марич, супруги были уверены (брак практически распался в 1914 году), что Альберт станет нобелевским лауреатом за теорию относительности. Нобелевскую премию он действительно получил в 1922 году, хотя и с совсем другой формулировкой (за объяснение законов фотоэффекта и, опять же таки, не без участия Милевы). Эйнштейн слово сдержал, обещая за развод всю Нобелевскую премию 32 тыс. долларов (огромная сумма для того времени) отдать, и отдал бывшей жене — «знала кішка, чиє сало з’їла».
Утром Ольгерд и Леночка, не тревожа гостей, отправились на работу, а когда вернулись, застали их корпящими возле компа.
— Вот, послушайте, что мы еще накопали! — и сбросили в главу.
«Чем может похвастаться гений, когда стал домохозяйкой при второй жене, которая говорила: „Мой муж — гений! Он умеет делать абсолютно все, кроме денег“, ну и, конечно, придумывать побасенки, среди которых попадаются перлы, например:
Вопрос, который ставит меня в тупик: „Сумасшедший я или все остальные?“
Слово „Бог“ для меня всего лишь проявление и продукт человеческих слабостей, а Библия — свод почтенных, но все же примитивных легенд, которые, тем не менее, являются довольно ребяческими. Никакая, даже самая изощренная, интерпретация не сможет это (для меня) изменить.
Воображение важнее, чем знания. Знания ограниченны, тогда как воображение охватывает целый мир, стимулируя прогресс, порождая эволюцию».
— Я с этим не согласен, — Ольгерд решил прокомментировать написанное, — воображение при определенных условиях может стимулировать прогресс, но эволюцию, извините, уважаемый Альберт, никак. Общепризнанно, что эволюция — это спонтанный процесс, не связанный с воображением.
Ольгерд извинился, а Беатрис продолжила, заявив, что если будут еще замечания, милости просим без извинений.
«Всякий, кто серьезно занимается наукой, приходит к осознанию того, что в законах природы проявляется Дух, который намного выше человеческого, — Дух, пред лицом которого мы с нашими ограниченными силами должны ощущать собственную немощь. В этом смысле научные поиски приводят к религиозному чувству особого рода, которое действительно во многом отличается от религиозности более наивной».
— Здесь я согласен, но необходимо разъяснение.
«Вы действительно считаете, что Луна существует только, когда вы на нее смотрите?
Вы думаете, все так просто? Да, все просто. Но совсем не так.
Единственное, что мешает мне учиться, — это полученное мной образование».
— И мне тоже, — опять вмешался Ольгерд.
«Достоевский дает мне больше, чем любой научный мыслитель — больше, чем Гаусс.
Когда слепой жучок ползет по плоскости шара, он не замечает, что путь, который он проделывает, искривлен. Мне удалось это заметить».
— Это, конечно, аргумент для оправдания плагиата теории относительности, но слишком наивный, как мне кажется, — парировал Ольгерд.
«Когда я изучаю себя и свой способ думать, я прихожу к выводу, что дар воображения и фантазии значил для меня больше, чем любые способности к абстрактному мышлению. Мечты обо всем, чего бы вы могли добиться в жизни, — это важный элемент позитивной жизни. Позвольте вашему воображению свободно блуждать и создавать мир, в котором вы бы хотели жить».
И опять Ольгерд:
— Хорошо разрешить «воображению свободно блуждать» и даже созда­вать мир или миры, но теория о постулате однородности Вселенной и постулате скорости света требуют строгого математического обоснования, как у вас, уважаемый Альберт, насчет математического аппарата?
«Математика — наиболее совершенный способ водить самого себя за нос.
Наши математические затруднения Бога не беспокоят. Он интегрирует эмпирически».
— Ну и ну, уважаемый лауреат Нобелевской премии, — не удержался Ольгерд, — тут вы явно загнули, потому что объяснение законов фотоэффекта, а тем паче постулатов однородности Вселенной и скорости света без интегрально дифференциальных уравнений, извините за тавтологию, объяснить невозможно.
— Уважаемый Ольгерд Леонардович, Уицрик ошиблась, поручая эту главу писать нам.
— Ничего подобного, вам и только вам это под силу, а я где-то сбоку, как известно, когда все знают, что этого решить невозможно, находится один, который этого не знает и решает. Вот вы не знаете, как это сделать, поэтому у вас и получится. А мы с Леночкой вам низко кланяемся и отправляемся отдыхать.
Когда Ольгерд и Леночка удалились, Беатрис, обращаясь к Паоло, с грустью произнесла:
— А вот то, что нам по зубам: «У человечества есть все основания ставить провозвестников моральных ценностей выше, чем открывателей научных истин».
— Вот тебе и Эйнштейн!.. Этим и пользуются церковники. Чем не двуликий Янус?
— Слушай, Бет, хватит на сегодня, завтра будет день, будет и духовная пища. Амен.
А вот еще шедевр: «Я — глубоко религиозный безбожник. Можно сказать, что это своего рода новая религия».
— Или вот, полагаю, что этому цены нет. За это ему стоит простить даже то, что он спер теорию относительности.
«На ранних этапах духовной эволюции человечества человеческая фантазия создала по образу и подобию человека богов, которые, действуя по своей воле, должны были определять мир явлений [phenomenal world] или, во всяком случае, повлиять на него. Люди считали, что можно изменить предначертания богов в свою пользу посредством магии или молитвы. Идея Бога, как ее подает религия, в настоящее время является сублимацией этой старой концепции богов. Ее антропоморфный характер вытекает, например, из того факта, что человек обращается к божеству в молитве и просит его о выполнении своих желаний... В своей борьбе за этическое добро учителя от религии должны иметь мужество отказаться от доктрины Бога как личности, то есть отказаться от этого источника страха и надежды, который в прошлом дал такую всеобъемлющую власть в руки служителей церкви. В своих работах они должны будут посвятить себя тем силам, которые способны культивировать Божественность, Истину и Красоту в самом человечестве.
Наблюдая гармонию космоса, я с моим ограниченным человеческим разумом в состоянии признать, что есть еще люди, которые верят в Бога. Но что действительно гневит меня, так это то, что они поддерживают такое заявление моей цитатой».
Беатрис и Паоло отправились отдыхать, чтобы завтра с новыми силами продолжить работу над главой. И утром, когда хозяева ушли на работу, сразу после кофе уже сидели за компом.
— Вот, смотри! — с восторгом вещал Паоло. — Целый букет высказываний, они у него как из рога изобилия!
Не стоит обожествлять интеллект. У него есть могучие мускулы, но нет лица.
Непросто сказать, в чем заключается истина, но ложь очень часто легко распознать.
Никаким количеством экспериментов нельзя доказать теорию; но достаточно одного эксперимента, чтобы ее опровергнуть.
— Жаль, что нет Ольгерда, он бы обязательно что-нибудь добавил для закваски...
— Вечером придет, и покажем, — откликнулся Паоло.
— Не получится, он сегодня во второй половине дня вместе с Леной улетает в Париж на симпозиум. Так что придется попотеть самим.
— А что, если читателю подсказать, где можно прочитать, дать ссылку и пусть довольствуется?
— Нет, мы должны сами просмотреть, высказать свое к этому отношение и по возможности резюмировать. К сожалению, материала еще много, он этим, видимо, хотел доказать, что он чего-то да стоит.
— Да. Пожалуй, и я, если бы задался целью, то наковырял бы таких высказываний не меньше.
— Не чешись, Паоло, и не слишком выпендривайся, любовник ты — то, что надо, но не больше.
— Если бы я спер теорию относительности, я бы тоже для прикрытия построил вокруг себя ограду из притчей.
— Да, но для начала надо быть Эйнштейном и суметь ее украсть.
— Все, хватит болтать, что там у тебя еще?
— Я даже не знаю, включать ли это?
Международные законы существуют только в сборниках международных законов.
Мир невозможно удержать силой. Его можно лишь достичь пониманием.
Морскую болезнь вызывают у меня люди, а не море. Но, боюсь, наука еще не нашла лекарства от этого недуга.
Малое знание — опасная вещь, впрочем, как и большое.
Наука без религии — хром;, а религия без науки — слепа.
Никто не чешется, если у него не зудит... (ответ на вопрос о «первопричине» науки).
Нравственность — основа всех человеческих ценностей.
Один из критериев истинности научного знания — внутреннее совершенство теории.
Особенно важным я считаю совместное использование различных способов постижения истины. Под этим я понимаю, что наши моральные наклонности и вкусы, наше чувство прекрасного и религиозные инстинкты вносят свой вклад, помогая нашей мыслительной способности прийти к ее наивысшим достижениям.
Перед Богом мы все одинаково мудры — или одинаково глупы.
Бог необходим глупцам, гений же властвует над хаосом.
Поскольку нам, ученым, уготована трагическая участь — еще более повышать чудовищную эффективность средств уничтожения, наш самый торжественный и благородный долг состоит в том, чтобы всеми силами воспрепятствовать использованию этого оружия для тех жестоких целей, для которых оно было изобретено
При помощи совпадений Бог сохраняет анонимность.
Пока законы математики остаются определенными, они не имеют ничего общего с реальностью; как только у них появляется нечто общее с реальностью, они перестают быть определенными.
Прости меня, Ньютон.
— Слушай, Бет, тебя по скайпу вызывает Ватикан.
Беатрис взглянула на экран, лицо ее перекосила дьявольская улыбка.
— Все, дорогой, собирайся, нас вызывает Рим.
— Что?
— Собирайся. Пускай Уицрик сама дальше разбирается, что с этим делать.
Пока Беатрис приводила себя в порядок, Паоло успел сбросить Уицрик текст двадцатой главы.
Уицрик тут же прочитала и резюмировала: «Оставить все, как есть».