Офицеры с Добрянки Весёлые и грустные истории 80-х

На фото начфин и врач на стрельбах из ПМ.
                ***
   Наша жизнь чаще всего состоит из мелких глупостей, которым и придавать значения не стоит, – их разнообразить надо. Сказал или совершил глупость (или сморозил) – всем весело. А как приятно – есть кто-то глупее тебя и жить становится веселее. Уникальный человек – это тот, кто неповторим в своих глупостях. Столько их совершил и всё в новинку, и все как-то не стыкуется с общепризнанными представлениями.
 
    Часто повторяющаяся глупость – вот чего стоит опасаться! А тот, кто упорствует в своей глупости и вовсе опасен! Если кто-то намерен прожить серьёзную жизнь без глупостей, я ему не завидую, – он и сам жить не будет и другим её испортит.   
               
    Всем известно, всё новое кажется сначала глупым, потому что удивляет и противоречит нашему мировосприятию и убеждениям. Ещё Платон сказал: жизнь начинается с удивления (не взял в кавычки, т.к. сомневаюсь, Платон ли автор?) Поэтому смело переделываю: удивление начинается с глупости, которая спустя некоторое время может оказаться вовсе и не глупостью.

    Закончу всё-таки цитатой (от Лейбница): «Любое событие – <…> зависит от достаточного основания для своего существования: ничего не случается без того, чтобы было основание, почему это случается так, а не иначе, хотя большую часть времени мы не можем знать этих причин». Вот завернул математик?!
 
    Иными словами, всё имеет причину, благодаря которой всё происходит именно так, как происходит, а не иначе. Глупость, как общая тенденция, присущая каждому человеку в той или иной степени, тоже имеет «достаточное основание для существования» и свою причину, находящуюся, заметьте, вне нас.
                ***
   С определённой периодичностью на площадке 101 «Добрянка» проводились стрельбы из пистолетов для офицеров и прапорщиков. Стрельбище находилось рядом с частью в небольшом овраге. Организовывал это мероприятие капитан Юра Кисиев. Он исполнял обязанности внештатного зама по вооружению.       

   Однажды ему в помощь выделили моего приятеля старшего лейтенанта Валеру Пустарнакова. После стрельб в обязательном порядке собирались все отстреленные гильзы и сдавались под расчёт. Их количество должно было строго соответствовать полученным офицерами боевым патронам. Так получилось, что Пустарнаков не смог соблюсти это соответствие: две гильзы были потеряны, а именно он отвечал за их сбор.

    Казалось бы, какая ерунда, глупость, мелочь, но из всего этого можно было раздуть ЧП, и Валера об этом знал. Расстроенный после разговора с капитаном Кисиевым, мой приятель пришёл ко мне и рассказал, что Юра его предупредил: «Ищи гильзы! Любое «действо», – он так и произнёс это слово, – рождает «противодейство». Откуда я знаю, может кто-нибудь припрятал два патрона и завтра застрелит кто-нибудь, а мне потом отвечать». Я как мог успокоил Валеру, легкомысленно посоветовав: «Подожди, может рассосётся».

    А через день в пятницу случилось вот что. Юра Кисиев в это время бросил курить и на дух не переносил табачного дыма, а курили тогда офицеры почти везде и даже в КУНГЕ, когда возвращались домой. Накануне Юра предупреждал курильщиков: «Будете дымить, брошу в КУНГ дымовому шашку». Все отшучивались, а в пятницу зам. по вооружению появился с РДГ (ручная дымовая граната) и со словами: «Я вас предупреждал!», – забросил её туда, куда обещал. «Дымовуху» конечно же сразу выбросили из машины наружу, а когда ехали домой с Кисиевым никто не разговаривал.

    В понедельник у меня в медпункте появился Валера Пустарнаков с некоторыми признаками отравления (праздновал день рождения), и стал говорить, что это его Юра в пятницу отравил. Я знал, дым от РДГ не ядовит, даже не вызывает раздражения глаз и органов дыхания, однако в шутку написал Пустарнакову справку с экзотическим диагнозом: «Острое пероральное отравление дымом от РДГ, средней степени тяжести», и Валера с серьёзным видом отправился к капитану Кисиеву, в надежде обменять справку на две утерянные гильзы. Как рассказывал потом Пустарнаков, он выложил перед капитаном мою липу со словами: «Любое действие рождает противодействие». На что зам по вооружению ответил: «Согласен. Про гильзы забудем».
                ***
    Перед очередным строевым смотром офицеров нашей части можно было найти в парикмахерской КБО (комбинат бытового обслуживания). Женщина-мастер музыкально работая ножницами, спросила очередного стригущегося: «А кто у вас командир?» «Разинков!», – следовал ответ. Но любопытную парикмахершу видимо интересовали детали, и она снова задавала вопрос: «А остальные офицеры из какой части?» «Из Разинкова!», – отвечал сидящий в кресле. В парикмахерской было тихо и был слышен только мелодичный звук стригущих и щелкающих ножниц в руке мастера, которая снова поинтересовалась: «А кто у вас строевой смотр проводить будет?» «Кто, кто? – Разинков, конечно! Что вы всё спрашиваете про Разинкова?! Даже неприятно как-то: Разинков! и Разинков!». «Всё очень просто, мой милый, – отвечала парикмахерша, продолжая работать, – когда вы говорите: «Разинков», у вас волосы дыбом становятся и их легче стричь».

    Этот анекдот мог быть переделан, получить признание и распространение только среди офицеров в войсковой части 12401. Когда конкретная частность единичной истории переносится на другую, абстрактная соль, применимая ко многим, квинтэссенция остаётся. Рассказал этот актуализированный для «Добрянки» анекдот однополчанин Юра Краморенко, ссылаясь на Сашу Щербакова.
                ***
    Глупое и трагичное в жизни всегда рядом. Если вам доведется оказаться в Мирном, на северном космодроме, то при повороте на улицу Ленина со стороны 1-го КПП, увидите вечный огонь и памятник погибшим военнослужащим во время авария 18 марта 1980 года при подготовке к пуску ракеты-носителя «Восток». Тогда в пожаре были прерваны жизни, подумать только, 44 человек.
 
    Многие помнят, как со стороны соседней с «Добрянкой» 43 площадки устремилась в Мирный вереница санитарных машин с зажженными фарами, увозящих поражённых по направлению к госпиталю. В этой колонне был и санитарный УАЗ нашей части.

     Город, семьи офицеров были взбудоражены слухами и напуганы неизвестностью. Во многих домах Мирного всю ночь горел свет, и жёны офицеров не спали, не теряя надежды на возращение мужей и обращались к Богу с просьбой о сохранении их жизней.
 
     Кто точно погиб, а кто остался в живых в эту тревожную ночь было ещё не известно. В госпиталь доставили 43 человека с ожогами различной степени тяжести. В ближайшие несколько суток скончались в реанимации четверо с обширными поражениями кожных покровов и выраженными ожогами верхних дыхательных путей, их спасти было невозможно.

     Через короткое время после трагедии в Мирном работали, не считаясь со временем суток по крайней мере две группы людей: одна – врачи (в их числе и я, прикомандированный к госпиталю); другая – члены госкомиссии по расследованию катастрофы. Первые были заинтересованы в сохранении жизней пострадавших, вторые – в обнаружении причин и поиске виновных. Однако справились со своими задачами эти две группы по-разному.
 
    Мирнинские госпитальные врачи и специалисты из Центрального госпиталя Ракетных войск из числа усиления сделали всё, чтобы уменьшить количество жертв трагедии; а высокопоставленные представители промышленности, ведущие ученые, специалисты и испытатели ракетно-космической техники – истинных причин не выяснили, а стрелочниками назначили погибший боевой расчёт. Так было проще, – мертвые сраму не имут, им в любом случае уже всё равно. Пострадали и некоторые контролёры из управления «за ослабление технологической дисциплины».

    Я же вспомнил историю, произошедшую накануне. В начале марта 1980 года случайно познакомился с лейтенантом из соседней части. Мы вместе курили в тамбуре мотовоза, когда ехали на службу и разговаривали. На удивление как-то сразу сошлись во мнениях о жизни и о работе. Мне показалось, что он увлекается психологией, и это тема нас сблизила. Он представился: «СС – Сергей Сорокин», я ему в тон назвал себя: «СД – Сергей Десимон». Посмеялись. Кажется он был начальником расчёта и специалист по ракетным двигателям.
 
     Мой тёска был увлечен работой, много рассказывал о ракете «Восток» и психологических проблемах, связанных с подготовкой её к старту личным составом расчётов. Говорил, что следовало бы учитывать разные темпераменты солдат и их характерологические особенности, закрепляя их для выполнения разных работ при обслуживании ракеты с учётом их индивидуальных особенностей.
 
    Эта тема для меня была новой и не могла меня не заинтересовать. Я ему возражал, только для того, чтобы поддержать разговор, а он убеждённо отстаивал своё мнение. Помнится, я сказал ему тогда: «Серёга, ты прямо горишь на работе», а он, неожиданно для меня, ответил каким-то усталым голосом: «Когда-нибудь… я на ней сгорю». «Ну зачем же так мрачно», – я попытался отвлечь лейтенанта от грустных мыслей, но он только махнул рукой, и мы разошлись, как оказалось потом – навсегда…
                ***
    В начале 80-х годов в Советской армии большое значение придавали внешнему виду: военнослужащих, казарм, технических сооружений, исполнений указаний, директив вышестоящего командования и коммунистической партии. Главное было сделать вид, что предан, подтянут, привести в порядок помещения и документацию к проверке.

     Важно, чтобы всё блестело и желательно сияли лица военнослужащих, осчастливленных положением дел в подразделении. Служба считалась отличной, если офицер имел: образцовый внешний вид, идеально заполненные служебные документы, красиво написанные «три тетради» и исполнительность («слушаюсь», «так точно», «будет исполнено в указанный срок, и как вы распорядились»). Когда мы врачи обсуждали показуху в армии, то сравнивали её с лечением гнойника, который замазывают сверху зелёнкой (красиво, не спорю), вместо того, чтобы вскрыть гнойник хирургически.
    
    Начальником одного из отделов нашего измерительного пункта какое-то время служил майор Дурасов, прославившийся не внедрением новых эффективных измерительных средств, вычислительной техники, методик обработки телеметрической информации (если бы!), а изготовлением белых алебастровых плиток для украшения помещений (это было совершенно другое, важное и нужное для «управы» дело).

     За глаза некоторые офицеры нашей части придумали для майора Дурасова прозвища – «строитель», «косметолог» (ремонт, не относящийся к капитальному, назывался косметическим). Стены, покрытые «дуралитом», такое название получило это покрытие, выглядели действительно по тем временам эффектно, помещения становились светлее и радовали глаз, особенно проверяющих, незатейливым узором плиток.

    Об этом, с позволения сказать, инженере и начальнике Юра Краморенко рассказывал такую историю. Между Дурасовым и его подчиненным сержантом Хамовым произошёл конфликт на повышенных тонах. И тогда начальник отдела заметил сержанту: «Вы полностью оправдываете свою фамилию». Майор рассчитывал, что Хамов промолчит, а его подчинённый отреагировал: «А вы оправдываете свою». На том и разошлись.

    Спрос в «дуралите» превышал предложения. Заслуги инженера начальство оценило, и он пошёл на повышение. Когда подполковник Дурасов стал командиром в/ч 12403 (ИП-3) в Нарьян-Маре, он полностью оправдал своё прозвище. Если при предыдущем командире ИП-3 – подполковнике Могилевиче за три года были введены в эксплуатацию телеметрический комплекс БРС-4М с антенной «Жемчуг» и высокоэффективная антенная система «Изумруд»; а при последующем командире – подполковнике Брылеве за два года количество станций ПРА увеличилось до четырёх; то при инженере Дурасове за такой же срок командования была построена… баня.               
                ***
    В одну из сред (чуть не написал «Павловских») я сидел в мотовозе и читал книгу. Поездной состав из вагонов разных частей увозил офицеров на площадки.
«Док, иди послушай какую ахинею рассказывает N», – подошёл ко мне один из офицеров нашей части.

   Подполковник N возглавлял в в/ч 12401 один из отделов. Он сидел в одном из купе нашего плацкартного вагона в окружении своих подчинённых и что-то рассказывал.«И тогда девицы стали плясать перед моими окнами», – донеслось до меня. Офицеры находящиеся с рассказчиком рядом с трудов сдерживали улыбки.

    В это время мотовоз остановился на железнодорожном переезде 39 км (станция Клён) и всё стали выходить, чтобы, кто пешком, кто на КУНГе, дойти или доехать до части, расположенной в полутора километрах. Поравнявшись с N я попросил его зайти ко мне в медпункт. Там я узнал, что подполковник после отъезда жены с детьми в отпуск, запил: выпивал каждый день, утром понемногу «опохмелялся», на работе терпел, «добавлял немножко», а к вечеру напивался снова, так как «без этого уже не мог заснуть» и так продолжалось более десяти дней.
 
    Накануне в понедельник «решил завязать», не пил, спал плохо, «кошмары снились». Во вторник вечером бродил по городу, ночью не спал, в темном коридоре его квартиры, там, где одежда висела, с его слов, «кто-то прятался», «по телефону всё ночь звонил командир», обвинял, что N пьет казённый спирт, что его «ко всем чертям отправят», «под окнами голые девицы в презервативах танцевали» не давая ему покоя.
 
    Пока ждали санитарную машину я успел переговорить со старшим лейтенантом Павлом Трапезниковым из отдела N, и он мне сообщил, что вчера видел своего начальника в городе, он шёл за какой-то собакой и повторял: «черт, чёрт» и с кем-то разговаривал, – хотя рядом никого не было, а затем быстро скрылся.

    Всё было ясно: «Алкогольный смешанный галлюциноз», сочетание истинных слуховых галлюцинаций с делирием, в просторечье «белочкой». Позже я придумал по поводу белой горячки шутку: «Если у русского с перепоя «белочка», то у еврея – «Бэллочка – и в этом всё отличие».

    Когда мы появились за «зелёным забором» мой пациент был уже совершенно никакой и нёс такую околесицу, что в установленном диагнозе сомневаться не приходилось. Начальник психиатрического отделения Строчек задал N несколько вопросов, проверяя насколько подполковник ориентирован во времени, месте и собственной личности. И когда наш ведущий психиатр спросил, где он служит, N сообщил, что служить у Разинкова не намерен, и… «черт его забрал!» Когда мы попытались выяснить, почему подполковник не хочет служить на ИП-1 и при чём здесь чёрт, N рассказал, что с ним произошло накануне. По просьбе Строчека я записывал всё, о что поведал нам больной, для истории болезни.

    «Вчера вечером Разинков вывел своего чертика на поводке выгуливать. А я сзади иду и мне всё видно и слышно. Всё какое-то странное вокруг, словно во сне. Навстречу прапор, на ремешке черный кабель. Черного кабеля не отмоешь до бела никогда, поэтому рвётся, бросается, а прапор кричит: «Черт бы тебя побрал, гад! Фу!» и стороной уходит.
 
    А Разинков своему зверёнышу: «Тебе предлагают кабеля забрать», а он ему в ответ тявкает: «Не отдаст он кабеля, любит его сильно».
 
   Идут дальше, а я за ними. У дома собрались офицеры, громко так разговаривают: «Черт бы побрал этого Разинкова. Замордовал: то выговоры, то замечания, то собрания, то совещания, то смотры, то регламенты, то ПХД, то ответственные, то дежурства, то старшие машины, – на службе сутками пропадаем».
 
    Как услышал чертик это, так и говорит: «Вот это от души, Митрофаныч, от чистого сердца предлагают. Трудно отказаться. Теперь мне послужишь». И повел Разинкова на поводке в темноту за угол. Хотел и меня, но я убежал. Какого черта я теперь служить буду? Не хочу, чтобы меня на поводке всякая нечисть водила».
 
    Много ещё чего нам поведал подполковник, а я всё записывал. N уволили. Считалось, кто из офицеров и прапорщиков перенёс алкогольный психоз, автоматически получал диагноз: «Хронический алкоголизм II стадии» и признавался негодным к военной службе в мирное время.