Породистый старик

Иван Иванович хоть и был пожилым человеком, но в отличие от многих стариков, никогда бы не вышел из дому неопрятным. Отправляясь на ежедневную прогулку в парк, он тщательно причёсывал всё ещё густые седые волосы, вспрыскивался одеколоном, надевал чёрный элегантный плащ, по его мнению, стройнивший фигуру. Ему нравилось, как прохожие останавливают на нём взгляд, и быть может, думают: “О, это не просто старик, это наверняка какой-нибудь учёный или писатель, а может быть пожилой актёр”.

Придя с прогулки, он не без самодовольства останавливался в прихожей у зеркала и громко басил, то ли обращаясь к себе, то ли к жене, хлопотавшей на кухне:
- А всё-таки я породистый старик, ведь правда? Чувствуется порода? Сразу видно, не какое-то быдло идёт, а творческий человек.
Меж тем, Иван Иванович был обычным пенсионером, всю жизнь проработал на заводе, каким-то там инженером чего-то там, но должности своей очень не любил, поэтому и сам уже толком не помнил, чем он столько лет занимался. Главной его страстью была живопись и, выйдя на пенсию, Иван Иванович решил целиком посвятить себя этому делу.

Когда кто-нибудь осмеливался спросить его:
- А где вы работали?
Он, не скрывая крайнего недовольства, гремел своим густым голосом:
- Я художник, вы разве не знали?
Позанимавшись этим ремеслом несколько лет, Иван Иванович стал называть себя наследником великих русских пейзажистов: Поленова, Шишкина, Левитана.
- Я реалист, хочу передать всю красоту окружающего мира в полном её великолепии, этих всех новомодных пачкунов не принимаю – говорил он, под новомодными пачкунами подразумевая Ван-Гога, Гогена, Модильяни и прочих.
Несмотря на громкие заявления, реалистически передавать мир во всем его великолепии он был не способен. Картины его, может быть, не были той оглушающей безвкусицей, столь любезной обывателю, писанной светящимися, с перламутровыми переливами, красками, но и сколько нибудь серьёзным искусством тоже не пахли. Хотя, если бы кто-то сказал об этом Иван Ивановичу, он бы очень удивился и разозлился.

Многообразием сюжетов Иван Иванович не баловал. Темы он просто копировал у того же Шишкина, с лёгким вкраплением чего-то своего. Таких картин у него было много: “Дуб”, “Дубы” “Дубки”, “У дуба”, “Под дубом”, “Дубовая Роща”, “Берёза”, “Березы”, “Берёзки” и так далее.

Однако в последнее время он больше всего любил рисовать берег реки и входящую в воду обнажённую женщину. Фигуры всех женщин на его картинах были похожи на песочные часы, изрядно сплюснутые сверху и снизу. Огромная могучая спина неожиданно переходила в неправдоподобно узенькую талию, которая в свою очередь, столь же решительно, расплывалась в широкие необъятные ягодицы. Показывая знакомым картину с очередной речной нимфой, Иван Иванович обычно, неистово ходил вокруг неё, а потом, указывая на огромную задницу нимфы, с жаром спрашивал:
- Ну как? - и тут же, с еще большим жаром, сам отвечал:
- Ведь это же любо посмотреть! Как вы считаете? Правда? Ведь это же любо посмотреть, какая красота!!! -  вновь и вновь указывая пальцем на задницу.
И вечно в его картинах что-то было не так: то отражение гор в воде не дорисует, то нарисует березу, больше похожую на высохшую елку. Но все это нисколько не беспокоило Ивана Ивановича, он восхищался своими работами, требуя восхищения и от других. Если он спрашивал мнение о своей картине, а собеседник начинал невразумительно мямлить, он недовольно вскрикивал:
- Что-о-о-? - и собеседник, как правило, ретировался и говорил:
- Замечательная работа, Иван Иванович, вы большой талант.
Больше всего знакомых удручало, когда Иван Иванович дарил им свои картины. Ведь после таких подарков он обычно приходил в дом с обыском:
- Ну что, повесили мою картину? Как это “еще нет”? Я вам неделю назад её подарил.
Или:
- Неудачно вы что-то повесили мою картину, лучше вон на ту стену перевесить, там и освещение будет лучше, а здесь её солнце сожжет к чертовой матери.
Или:
- А зачем вы перевесили картину на кухню? Собираетесь белить? Позвольте пройти на кухню и взглянуть?
Если, обойдя все комнаты, он не обнаруживал картину висящей на стене, то почитал это за страшное оскорбление и рвал отношения с людьми раз и навсегда.
В быту имел Иван Иванович страсть к идиотским комплиментам, например, мог сказать женщине родившей в 38 лет: “Что? Ты уже родила? Ну, надо же? Сама еще совсем девочка, подождала бы!” – причем голос его громыхал на всю улицу, так что “девочке” становилось неудобно.

Чаще грубоватый, мог он быть, однако, весьма чувствителен, иногда абсолютно в неожиданных ситуациях. Однажды, у Ивана Ивановича сломался телевизор, и он вместе с женой отправился к соседям, чтобы посмотреть очередную серию латино-американского сериала. Соседи были крайне удивлены, когда большой суровый Иван Иванович вдруг начал привскакивать на стуле и кричать громовым голосом:
-Вот сволочи, вот сволочи, что делают… Неужели ничего не откроется? Бедная Саманта, я так за нее переживаю. Неужели она так и не найдёт сына?
Когда казалось, что он, наконец, успокоился, очередная реплика экранного злодея вновь вызывала у Ивана Ивановича извержение гнева:
-Сволочь, вот сволочь, что же ты так бессовестно лжешь? Проклятая тварь! Саманта, глупенькая бедная девочка, не верь ему, разве ты не видишь, что эта сволочь тебя обманывает, возвращайся к Родриго, это настоящий человек…
Все, находившиеся в комнате, совершенно забывали про сериал, и следили исключительно за переживаниями Ивана Ивановича о судьбе Саманты.

Правда, в реальной жизни чувствительность его проявлялась гораздо меньше.
Про сестру жены, инвалидку, впавшую в безумие, он не стесняясь, грохотал на всю улицу: “Старая идиотка!!! Когда же ты сдохнешь?!! Когда сдохнет эта полоумная мразь?..
Благо, старая идиотка не зажилась.

Непомерный пафос Ивана Ивановича многих приводил в отчаяние. На поминках соседа, сбитого машиной, который никогда не был его другом и даже говорил про него: “Вот гоуно! Этот Иван Иванович, самое настоящее гоуно!” Иван Иванович произнес следующий спич:
-Прощай друг, Ты навеки останешься в наших сердцах. Бандиты убили тебя, но мы отомстим им, клянемся перед твоим прахом!

Причем, было совершенно непонятно, как и кому, он собирается мстить.

Любил Иван Иванович командовать женой, доброй приветливой старушкой, которую он считал эстетически неразвитой, которая была у него “подай-принеси”, а когда жена, вдруг, умерла, очень загрустил, потому что подать и принести стало некому, потому что горячей пищей он теперь не питался и в доме почему-то стало непылесошено. Так расстроился Иван Иванович, что даже рисовать перестал.

Решил он найти себе старушку и стал напрашиваться на чай к соседским пожилым вдовицам. Они сердобольно хотели напоить его чаем, но в разгар чаепития он вдруг хватал их в охапку, начинал слюняво впиваться в губы и кричать:
- Возьми меня к себе жить, я же тебе все сисечки расцелую, всю писечку расцелую.
Старушки яростно отталкивались, а он, запыхавшись, вскрикивал:
- Ну чего же ты боишся, дура? Я же тебе все сисечки расцелую, всю писечку! – и слюна его летела во все стороны как у резвящегося бульдога.

Не нашлось ни одной настолько глупой старушки, которая согласилась бы кормить и обстирывать этого вздорного старика, пока он целыми днями лежал бы на диване, покрикивая, и забирая полученную женой пенсию. Даже обещанное целование сисечек и писечек не производило эффекта.
Вскоре вдовицы стали спрашивать друг друга:
- К вам Иван Иванович приходил?
- Приходил.
- Хватал вас?
- Ой, не говорите, что творит-то, похабник. Тьфу, противно.
- Чтож это он такое делает? Как же ему не стыдно? Пожилой человек, художник.
- Няньку себе ищет.
- Вот еще не хватало.

Слухи о том, чем занимается Иван Иванович, стремительно разнеслись по двору. Завидев его, выходящего во двор, взрослые люди старались удалиться, а дети прыскали от смеха в кулак и говорили:
- Вон сисечка-писечка пошёл.

Иван Иванович же ничего этого не замечал. Он сильно опустился. Куда только делась былая горделивая осанка. Он стал жалок, несвеж, голос осип и уже не был грохочущим.

Пожилым вдовам он был даром не нужен, но и один никак не мог. Пришлось ему проситься жить к дочери от первого брака, о которой до этого не вспоминал без малого сорок лет. Дочь его приняла, но Иван Иванович был человек с норовом и с мужем дочери сразу же не сошёлся.

Он продолжал звонить вдовицам, рассказывать, как ему плохо живется, как его унижают, просил принять его, суля единственное благо, которое мог дать, - поцелуи сисечек и писечек.

Однажды он позвонил среди ночи одной старушке и стал кричать:
- Чтож они делают, сволочи, ведь они убьют меня? Они сегодня меня убьют! Слышишь! Эти подлецы меня убьют.
- Не валяй дурака, Иван Иванович, имей совесть, я сплю давно - сказала старушка и бросила трубку.

Через несколько дней по двору пронеслась весть, что Ивана Ивановича уже похоронили. Вроде как, он пошел ночью в туалет, но голова закружилась, и он упал виском на угол тумбы. Серьёзного следствия проводить не стали. Какая, в общем-то, разница, отчего умирают старики, пускай и породистые.