Серебристый ручеёк

"Серебристый ручеёк"

Человека, о котором идёт речь в моём рассказе о далеком прошлом, мне не хотелось бы называть по имени. Я назову его просто «шеф». Тем более, что прозвище это – не моя выдумка.  Некоторые из моих сослуживцев в действительности так и называли его, но только за глаза. Обращаться к нему подобным образом, конечно, никто не собирался. И в то же время, для внутреннего потребления, среди своих, это было очень удобное слово. Коротко и ясно.

Итак, всё произошло в самый разгар тёплого, но влажного лета. Тот день, как показалось сначала, обещал быть просто прекрасным. Светило весёлое солнце позднего утра. Мы вдвоём шли через прозрачный молоденький лес по довольно неудобной дороге. Это была корявая изъезженная колея, оставленная гусеницами не менее десятка разномастных тракторов. Кажется, её вообще-то перед этим пытались превратить ножом бульдозера в гладкую грунтовую полоску. Но, как водится, следом снова отметились гусеницы, и почти все добрые намерения человеческого вмешательства в природу пошли насмарку.

Не имея другой дороги, мы с шефом просто брели вперевалку по этой голой корявой глинистой ленте. По счастью, третий день не было дождя, и ноги наши хотя бы не разъезжались. А с обеих сторон тянулись густые нетронутые заросли влажных кустарников, над ними поднимались тонкие стволы берез и сосенок, сквозь ряды которых упорно пробивались лучи слепящего солнечного света.

Но вот дорога под ногами пошла заметно ровнее, тракторная колея свернула куда-то в чащу. Идти сразу стало легко. А путь нам предстоял всё-таки неблизкий. До источника, водой которого мы собирались пользоваться, если сегодняшняя проба подтвердит её качество, было километра два. И радость ног сразу передалась голове, я уже собирался сказать что-то весёлое, так как до этого мы только пыхтели и фыркали. Но шеф опередил меня.

-- Вот она! – резко выкрикнул он и замер на месте. Чего было больше в его хриплом возгласе: страха или злости, сказать было трудно, так что я не сразу понял, кого и где он увидел. Но конечно догадался: кроме нас двоих на дороге не было никого, кроме быстро ползущей гадюки.

Поразительное зрелище – стремительное бесшумное скольжение змей – меня всегда завораживало. Казалось невозможным, что живое существо может двигаться не кувырком, не в раскачку, не прыжками, а вот так: легко, без видимых усилий, извиваясь, буквально течь, словно бойкий живой ручеёк. Даже плывущая в прозрачной воде змейка - что тоже достойно восхищения – не вызывала у меня такого восторга. По воде ведь могут выписывать дуги и лодки под парусом, а вот попробуй хоть на чём-нибудь так же легко проскользнуть по песку, или между коряг, или даже просто по вот этому бурому суглинку плохо укатанной лесной дороги, что лежала перед нами.

От нас до гадюки было шага четыре, но она попалась крупная, матерая, и потому каждый извив её хода был прекрасно виден. Я не спускал со змеи глаз, так как знал, мгновение-другое и она исчезнет в траве  с противоположной стороны дороги. Это большая удача, что гадюке вздумалось переползти через полосу  ободранной до глины земли, и как раз перед нами. Если бы мы шли тропинкой по лугу или лесу, мы бы её просто не заметили. Змеи не любят лезть человеку в глаза и вообще выставлять себя напоказ перед кем-либо.

Но даже если бы она и мелькнула вдруг через тропинку, то кто бы её успел как следует разглядеть? А здесь, на широкой глиняной полосе блестящий ручеёк её гибкого тела выписывал мягкие петли словно на удивление нам, и только что не журчал, перекатываясь по камешкам.

И вдруг громадный кусок закаменевшей глины, чуть не с человеческую голову, пролетел мимо меня. Я дёрнулся, вскрикнул, даже потянулся в повороте рукой, но было поздно. Тело змеи как будто вдавило в землю, переломив при этом пополам. Не было больше бегущего по руслу ручья. На дороге билось неестественными судорожными рывками живое существо, подбитое метким броском человеческой руки.

Вмешаться, остановить эту руку можно было лишь секундой раньше, а теперь всё было кончено. Змея – не упитанная свинка и не черепаха в панцире, перебить гибкий стан ее тела не труднее, чем переломить тонкую веточку.

Я ничего не сумел сказать. Я вообще не мог сообразить, что полагается говорить в подобных случаях. Однако шеф и не ждал от меня никаких слов. Ему было не до разговоров. Неизвестно откуда взявшийся узловатый сук взлетел в его руке, а сам он одним прыжком подскочил к гадюке. Она ещё дёргалась всем телом, словно пыталась всё-таки ползти дальше.

Но шеф не собирался отпускать её никуда. С каким-то остервенением он принялся добивать, а вернее, уже просто уродовать свою жертву. Лопалась блестящая серебристая кожа, обнажалась красноватая плоть, гадюка быстро превращалась в бесформенное месиво, кровавое пятно у обочины.

До родника мы шли молча. Шеф начал было объяснять, что он думал о тех, кто после нас пойдёт по этой дороге… Я только кивал и смотрел в землю; в силу многих обстоятельств мне с этим человеком ещё предстояло работать.

Но года через полтора мы всё-таки расстались навсегда.