Точка отсчета 4. Окончание

. Он не сразу понял, что движение замедлилось, а почувствовав, обрадовался. Это означало только одно – падение можно остановить, если разгадать тайну подъезда. И подсказка есть. В голове Анатолия постоянно всплывала последняя фраза, которую услышал от Пелагеи: «Между мытарством и фарисейством». Он пытался вспомнить хоть что-то о мытарях и фарисеях, но его представления сводились лишь к фигурам речи. Но что-то внутри его знало, помнило, бережно хранило из обрывков когда-то понятых смыслов. И вот сейчас, когда летел в бездну, услышал тонкий голосок, голос его истинного Я. Мытари, сбирающие дань хозяину и отщипывающие себе от пирога, политого потом и кровью, и фарисеи, превращающие золото истины в ржавчину тщеславия – все это о нас, сегодняшних. О нас, потерявших драгоценный абрис.
Он снова был на той же площадке, перед четырьмя закрытыми дверями. Сидоровы, страстные, скандальные Сидоровы – напоминание о чувственности, привязанности. Насколько он помнил, дядя Коля всегда ревновал свою Галину, даже в старости, когда росчерки морщин заштриховывали былую привлекательность.  Но в этой ревности не было разрушения, напротив, она была его ежедневным признанием, ведь не случайно, глаза Галины так молодо смотрели на мир, словно подсмеиваясь над возрастом.
Анатолий вдруг понял, что эта его душевная гигиена, это искусственное одиночество не что иное, как обычный страх, помноженный на эгоизм. Во всех этих деланных правилах не было никакой жизни, лишь нелепое существование.
Какую подсказку дает семья Мишки? Анатолий пытался вспомнить, о чем они говорили. Мать успокаивала приятеля, уговаривала отвечать на вопросы, а тот спрашивал о школе. Его вели записывать в школу! И что это дает, кроме возраста? В год, когда Мишка пошел в первый класс, ему, Толику, было пять лет.
А ведь оставалась еще одна квартира, там жила баба Таня, пожилая больная женщина, с трудом передвигающаяся по квартире.   
И все сошлось! Это было лето украденных часов. Странно, он никогда не вспоминал об этом, память услужила, прикрыв первый серьезный проступок, за который он так и не понес наказания? А ведь баба Таня совсем слегла после того случая. Племянница Катька, с которой та жила, ухаживать за больной старухой не стала, и скоро несчастную куда-то увезли на медицинской машине. Толик из окна наблюдал, как из подъезда выносили похудевшую и почерневшую бабу Таню. Ему даже показалось, что старуха смотри именно на него, смотрит, осуждая и прощаясь. Ведь это он виноват, что она стала такой, он украл часы…
Баба Таня с радостью возилась с чужими ребятишками, ведь своих детей у нее не было. Она воспитывала дочку брата - бойкую, веселую Катьку, о которой говорили на всех дворовых скамейках. Катька работать и учиться не любила. Зато она любила красиво одеваться, возвращаться домой под утро, слегка пошатываясь. Любила веселые компании, автомобили и усатых мужчин. Баба Таня с утра до ночи сидела за швейной машинкой, обшивая окрестные улицы, чтобы у Катеньки было все самое лучшее. А еще она присматривала за ребятишками, когда родителям надо было отлучиться. В тот день Толика привела мама, ей надо было в поликлинику, а садик почему-то не работал. На лестничной площадке он встретил Мишку, он шел записываться в школу. Толику тоже хотелось поскорее стать взрослым, а не детсадовцем. Баба Таня читала ему книжки, угощала арахисом, но Толик все равно не мог веселиться. Тогда она и показала эти часы.  Историю Толик не запомнил, а вот взрослый Анатолий, стоящий у квартиры номер сорок два, вспомнил в мельчайших подробностях. Перед глазами возникла картина солнечного летнего дня, тесной однокомнатной квартиры, уставленной мебелью. Пожилая женщина с круглым светлым лицом смотрела на него большими серыми глазами.
«Часы эти, сыночек, очень мне дороги. Они мне от батюшки достались, а тому их отец подарил, аккурат к окончанию университета. Часы эти от фирмы братьев Четуновых, известной в девятнадцатом веке. Четуновы их не делали, заказывали в Швейцарии у братьев Тиссо. А потом уже ставили клеймо. Сейчас такие механизмы – редкость, да и тогда не у всех были. Отец мой очень ими дорожил, а он служили верой и правдой. Ломались только два раза за все время – в год, когда папенька мой умер, а второй раз перед смертью моего мужа. Они ведь ему перешли. Вот я теперь жду, когда сломаются. А пока идут – будем жить», - молодо встрепенулась она.
Анатолий вспомнил все: холодную тяжесть серебряной луковицы в своих ладошках, вспомнил, как уходя, схватил часы за длинную цепочку и быстро сунул в штанишки. Он спрятал их за батарею между первым и вторым этажом, в нишу за вторым радиатором. Но на следующий день часов там уже не было. Анатолий с трудом просунул палец. Есть! Вот они, поблескивают серебряным боком. Он зацепил ногтем безель и потянул. Небольшая серебряная луковица упала в ладонь. Он открыл крышку – часы шли.

Анатолий терпеливо ждал, когда откроется дверь, слушая стук костылей, тяжелое дыхание. Наконец лязгнула цепочка, и в проеме появилась фигура грузной женщины.
- Вы ко мне? – спросила удивленно.
- Да, я тут нашел, у двери. Ваши? – он протянул часы бабе Тане.
Ее лицо озарила улыбка.
- Но как, откуда, неужели Толик? Ах, сорванец! Смотрите-ка, идут.
- Поживем! – сказал мужчина.
Не успела закрыться дверь сорок второй квартиры, как подъезд наполнился звуками: где-то стучали и сверлили, из-за дверей звучал телевизор. Сверху спускался молодой человек.
- Вы Анатолий Борисович?
- Да, а что?
- Андрей Хвастин, риелтор. Давайте выйдем во двор, сейчас сюда подъедет полиция. Поверьте, это в первый раз за мою практику.
- Что в первый раз? - не сразу понял Анатолий. – Вы о квартире?
- Да, думаю, что ситуация сегодня же разрешиться, извините.
- Ничего, - ответил хозяин квартиры, садясь в машину.
- Вы уезжаете?
- Уезжаю. Надо торопиться, пока идут часы.
 
Безель - ободок на корпусном кольце, который удерживает стекло циферблата.