Верующий в бога - еще не Homo sapiens Глава 15

ЯН ГУС

Предисловие:
15. Ни мораль, ни религия не соприкасаются в христианстве ни с какой точкой действительности. Чисто воображаемые причины («Бог», «душа», «Я», «дух», «свободная воля», — или даже «несвободная»); чисто воображаемые действия («грех», «искупление», «милость», «наказание», «прощение греха»). Общение с воображаемыми существами («Бог», «духи», «души»); воображаемая наука о природе (антропоцентрическая; полное отсутствие понятия о естественных причинах); воображаемая психология (явное непонимание самого себя, толкование приятных или неприятных всем общих чувств — как, например, известных состояний nervus sympathicus — при помощи символического языка религиозно-моральной идиосинкразии, — «раскаяние», «угрызение совести», «искушение дьявола», «близость Бога»); воображаемая телеология («Царство Божье», «Страшный суд», «вечная жизнь»). — Этот мир чистых фикций сильно отличается не в свою пользу от мира грез именно тем, что последний отражает действительность, тогда как первый извращает ее, обесценивает, отрицает. Только после того, как понятие «природа» было противопоставлено понятию «Бог», слово «природный», «естественный» должно было сделаться синонимом «недостойный» — корень всего этого мира фикций лежит в ненависти к естественному (действительность!); этот мир есть выражение глубокого отвращения к действительному... И этим все объясняется. У кого единственно есть основание отречься от действительности, оклеветавши ее? —
У того, кто от нее страдает. Но страдать от действительности — это значит самому быть неудачной действительностью... Перевес чувства неудовольствия над чувством удовольствия есть причина этой фиктивной морали и религии, а такой перевес дает содержание формуле d;cadence.
Фридрих Ницше. «Антихристианин. Проклятие христианству



Понтий Пилат в смокинге?
Понтий Пилат прочитал пятнадцатую  главу «Антихристианина...»
и уразумел, что такое истина.
Религия и мораль. Логическая, на первый взгляд, цепочка: «Бог» — «грех»— «искушение дьявола» — «Страшный суд». Или: «Я» — «искупление» — «душа» — «раскаяние» — «Царство Божье».
Или же: «свободная («несвободная») воля» — «вечная жизнь» — «наказание» — «дух» — «близость Бога».
Мир «чистых фикций», ненависть к естественному, «отвращение к действительному». Кто страдает от действительного, тот от него отрекается, становится d;cadence.
Значит ли это, что к религии обращаются, в первую очередь, те, кто не удовлетворен действительностью, кто страдает от нее, будучи неудачником? Как легко манипулировать такими понятиями, как «душа», «грех», «искушение», «раскаяние»! Как легко находить себе оправдание, оперируя ими! Но если смотреть в корень действительности, не прикрываясь ложной моралью, полностью оголив ее, становится ясно, что все не так просто. Само существование становится неудобным, неуютным, дискомфортным. Цепочка разрывается: если ты сделал проступок, иными словами — согрешил, и нельзя прикрыться, откупиться спасительным «искуплением греха», если мы условно откинем ложное прикрытие, эту индульгенцию, дающую право на обман, то становится страшно. Это значит, что, однажды согрешив, человек должен пребывать в постоянном страхе, зная, что никто и ничто не снимет с него вину, ответственность за совершенное, и этот грех будет висеть на шее, как непосильный груз. Как тогда совершать другие? Шея не железная, не выдержит. Это же ужас! А так церковь придумала красивый обман, не без выгоды для себя — право на совершение новых грехов, индульгенцию, которая старые грехи аннулирует, конечно, не бесплатно. Вот как удобно все устроено, браво! Кто выдумал такое, поистине достоин бессмертия. К тому же все упирается в простую меркантильность церкви, взявшую на себя роль посредника между Богом и человеком, — своеобразная контора, которая берет мзду за эти услуги.
Обман ли это? Да, обман. Но не простой, а самый что ни на есть утонченный. Действительность подменяется иллюзией, которую мы с радостью принимаем. Она, иллюзия, дает нам силы жить дальше, не обременяясь ответственностью за грехи, которые нам «отпустили». Кандалы сняли, и на легке мы несемся к новым грехам. Контора работает безотказно,
а значит, все будет хорошо, ибо иллюзия раскаяния дает нам право на примирение с действительностью. Именно примирение, когда чувство удовлетворения будет преобладать над чувством неудовлетворенности.
И неважно, что достигается это путем иллюзии, обмана. Ведь это не простой обман, а освященный самой церковью!
Неужели никто, кроме Ницше, не видел этой лжи и не возмущался ею? Оказывается, были такие! Их было много, но они сразу же стали для церкви еретиками иярко пылали на кострах инквизиции. Иллюзии поддерживали не только огнем, но и мечом, не гнушались любыми средствами, которые шли вразрез с понятием морали. Но что с того, раз можно было пройти очищение, раскаяние или прощение? Ведь делалось все во имя Бога, во имя веры, во имя святой церкви... Для таких высоких целей все средства хороши.
Такие примерно мысли роились в голове Леночки после прочтения пятнадцатой главы «Антихристианина...», и она, закрыв от усталости, глаза увидела нечто невообразимое....
— Клир не учит, а портит народ своей развратностью, связанной с богатством. Так нужно изъять у него это богатство! Наместники Христа должны быть бедными, как апостолы. А они, наоборот, только о том и думают, как бы увеличить свое богатство, рассылая продавцов индульгенций и хищных монахов, которые устраивают никому не известные праздники, придумывают чудеса, грабят бедный народ...
Голос Яна Гуса звучал гневно, обличающе. Он думал, что здесь, на церковном соборе в Констанце, куда его сопроводили под покровительством самого императора, гарантируя ему безопасность, у него будет возможность в честном диспуте отстоять свою правоту. Что же вышло на самом деле?
Лена сидела с Анахарсисом в зале и, затаив дыхание, наблюдала за происходящим. Все смахивало на сон — собор, Констанца, суд над профессором Пражского университета. «Научный диспут» оказался настоящим судилищем, которое ему устроила святая инквизиция. Анахарсис надеялся помочь, он пригласил Лену выступить в роли защиты на этом процессе,
в надежде избежать костра, который своим отсветом уже отражался на лице подсудимого. Лена внимательно слушала речь профессора и с интересом наблюдала за происходящим.
Посреди огромной залы восседал Иоан де Бронье. В пурпурном плаще, расшитом золотом, в красной широкополой шляпе со свисающими по бокам кисточками и в красных туфлях, кардинал выделялся ярким пятном на фоне мрачного собора.
На хорах стоял трон императора. Сигизмунд в роскошной подбитой горностаем мантии, в императорской короне сидел на троне, всем своим видом показывая величие императорского сана. Его хитрое жесткое лицо, обрамленное большой бородой, с интересом и неприкрытым беспокойством было повернуто в сторону Яна Гуса. Пфальцграф Людовик держал перед ним на подушке державу. Фридрих Гогенцоллерн — скипетр, герцог Баварский — венгерскую корону, венгерский магнат Стефан — имперский меч. На скамьях полукругом сидели кардиналы, архиепископы, доктора богословия, аббаты, позади столпились в тревожном ожидании земляки Яна Гуса — чехи.
Ян Гус умолк. В этот момент с кресла поднялся кардинал д’Айи с текстом генерального обвинения в руках. Сделав паузу, он начал неспешно читать:
— Перед нами — магистр Ян Гус, доктор вольных искусств и бакалавр богословия Карлового университета в Праге. Он не без основания обвиняется в вероотступничестве. Свою приверженность к ереси Гус проявил тремя способами: во-первых, проповедуя крамольные мысли, во-вторых, выявляя непокорность церковной власти, и, в-третьих, бунтом против своей матери — пресвятой церкви, недостойным сыном которой он оказался по всем вышеупомянутым трем пунктам.
Со своего места поднялся глава Собора, несколько раз поклонился императору и всем присутствующим и зачитал имена тех, кто имеет право голосовать. Кроме императора, таких оказалось восемдесят восемь человек.
Учитывая старшинство по сану и возрасту, судьи голосовали ответами «да» и «нет» по каждому из трех пунктов обвинения:
1. Еретик ли Иоанн Гус из Гусинца по своим взглядам?
2. Имеют ли право те, что собрались во имя папы и короля отцы
Собора, определить Гусу наказание?
3. На какое именно наказание заслуживает Гус, оскорбляя папу и само святое таинство?
После вопросов начали подсчитывать голоса, а в это время началась перепалка слушателей процесса, как приверженцев, так и противников Гуса.
— Мы должны сжечь Яна Гуса! — выкрикнул какой-то бюргер, лоснящийся от полноты. — Если мы этого не сделаем, народ спалит нас!
— Вы не посмеете! — вступился с толпы напротив чех. — Народ отомстит вам! Это беззаконие будет оплачено трижды. Тот, кто имеет уши, услышит!
— Ян Гус сбил с пути истинного многих, он оскорбил Папу Римского и христианскую церковь! Смерть ему! — завопила из толпы напротив почтенная матрона.
Реплики переросли в настоящие крики, но тут закончился подсчет и глава Собора поднял руку, чтобы утихомирить собравшихся.
— Магистр Ян, две дороги открываются перед тобой. Выбери одну из них. Или ты отречешься еретического учения, покорившись нашему ­решению, и мы поступим с тобой мягко и справедливо. Или же ты и дальше будешь опираться, отстаивая свои взгляды, — тогда пеняй на себя. Выбирай!
В зале повисла абсолютная тишина. Все повернули головы в сторону Гуса, и он будто съежился от сотни пар глаз, впившихся в него. Лена сжала нервно руку Анахарсиса, она знала исход всего, но где-то в глубине души надеялась на чудо. Анахарсис будто понял ее мысли и прошептал: «Не спеши».
Ян Гус тем временем пришел в себя, выпрямился, обвел всех взглядом, исполненным доброты и прощения, и спокойно произнес:
— Я обращался к Богу, чтобы он просветил мятежную душу мою. —
Он сделал паузу, зал будто всколыхнулся в надежде на усмирение непокорного, но произнесенное далее вызвало ропот и возмущение. — Бог молчал, Бог, на которого я уповал в надежде найти ответ и спасение, не снизошел к моим мольбам. Он остался холоден и равнодушен к моим молитвам. Церковь погрязла в грехах, а он молчит. Клирики обманывают народ, а он никого за это не карает. Страждущие вопят о помощи и защите, а он глух к их страданиям. Как я могу после этого отречься от своих взглядов? Как могу? Это значило бы отречься от каждого из вас, кто жаждет, кто страдает, кто обманут. Я не могу сделать этого.
И тут как гром среди ясного неба раздался голос императора:
— Мы, Сигизмунд, Божьей милостью император немецкий и король Римский, рекомендуем магистру Иоанну Гусу отречься своих взглядов ради чести и уважения к нашему величеству.
Снова пауза и тишина.
— Я не могу отречься ни единого постулата, мною провозглашенного. — Голос Гуса становился все тверже. — Я не отрицаю смехотворные обвинения, которые представили против меня все эти лживые свидетели. Их присяга — основа всего зла, все провозглашенное ими не имеет и крупицы правды. Бог свидетель правдивости моих слов. Бог не может стать на сторону лжецов.
Что тут началось! Такое неучтивое отношение к особе императора возмутило и до того недовольное собрание. Все потребовали незамедлительного голосования, и тут Анахарсис от имени защиты попросил сделать перерыв, чтобы пообщаться с обвиняемым, но епископ Конкордии поднялся и громко начал читать декрет, который запрещал под страхом тяжкого наказания прерывать заседание. И тогда ничего не оставалось, как выступить в защиту без консультации с подзащитным. Ян Гус очень удивился тому, что у него есть защита. Поняв, что он попал не на научный диспут,
а на судилище, он совсем сник, хотя держался изо всех сил.
Анахарсис представил собравшимся защиту в особе Леночки и вывел ее за трибуну. Появление их вызвало удивление и недоумение на лицах. Какая-то старуха закричала даже, что Лена ведьма и что сам дьявол пришел защищать антихриста. Многие подхватили этот клич, но тут император всех успокоил, заявив, что гости прибыли из другого мира, при этом указав пальцем вверх, и по его согласию. Ропот утих, и Лена, которая не на шутку испугалась, зная, чем грозит обвинение в ведьмовстве, собралась духом. С мыслью, что гореть ей вместе с Гусом на костре, она начала:
— Достопочтимая публика, ваше величество, преподобные отцы церкви! Мы прибыли сюда из далекого будущего, что уже должно поставить на нас клеймо ереси априори. Мы фантомы, нас нет в реальности, но мы пришли сюда для того, чтобы защитить человека, который посмел в одиночку восстать против системы лжи и обмана, которая опутала ваше общество.
— Ведьма, ведьма! — послышались снова со всех сторон, но тут Анахарсис встал возле Лены и поднял жезл, будто пытаясь остановить сумасшествие, охватившее толпу, и она постепенно успокоилась. Лена тем временем продолжала.
— Перед вами человек, который имеет образование, научную степень, который, будучи воспитан, как и каждый из вас в духе христианской морали, согрешил только тем, что начал думать, размышлять. В чем его вина? В том, что он выбрался из тьмы невежества, осознав умом и сердцем, что хочет света и справедливости? В том, что взял за руку всех вас, слепых и несознательных, обманутых и обокраденных, и хочет вывести из тьмы на свет? В чем вина этого человека?
— Он богохульник! — раздалось из толпы.
— Разве господин магистр отрицает Бога? Нет. Разве он призывает не верить в Бога? Нет, нет и еще раз нет! Он более верующий и нравственный христианин, чем кто-либо из вас! В то время как все вы закрываете глаза на пороки и несчастья, на страдания ближнего и беды, стараясь ложной добродетелью откупиться от всех проблем, он не молчит. Он искренне страдает со всеми и обо всех, потому что не хочет прикрываться ложной верой. Истинная вера не в том, чтобы ходить в храм и читать молитвы, а в том, чтобы помочь умирающему, защитить слабого, поднять падшего. А если согрешил, не откупаться «прощением» из уст священника. Он, священник, делает это от имени Бога, но обманывает и вас, и Бога. Сделайте, как Гус, перестаньте совершать зло, грешить, но не из страха быть наказанным гневом божьим, а по своим личным глубоким убеждениям, что так делать нельзя, боясь суда своей совести, и тогда вся эта церковная система окажется ненужной. Не надо путать веру и обрядность, Бога и церковь. Бог должен быть внутри каждого человека, в его сердце, а не в церкви и на иконах. Ян Гус это понял и возмутился против паразитирующей системы. Системы, которая печется не о Боге, не о вас, а о своем благополучии. Так за что вы хотите судить его? За любовь к честным людям, за правду, за сострадание, за справедливость? За что? Я знаю, церковь просто так не отдаст свей власти. Побороть ее можно только тем, что вы сами перестанете ее поддерживать, платить мзду за иллюзию веры, за обман. Знаю, что не смогу переубедить вас, знаю, чем закончится это судилище над человеком, который нашел в себе смелость стать Homo sapiens. Но я мечтала высказать слова защиты в адрес этого великого человека, хотя участь его, увы, предрешена.
Лена сошла с кафедры и направилась к ошеломленному Гусу. Она подала ему руку и мысленно пообщалась с ним: «Мужайтесь, ибо судьба ваша в руках злодеев и умалишенных».
После выступления Лены, даже Анахарсис не смог бы защитить ее от разъяренной толпы. Она всей мощью надвигалась на нее, но в тот миг, когда первые дотянувшиеся кулаки готовы были обрушиться на беззащитную девушку, Анахарсис подал ей руку, и они аннигилировали.
— Слуги дьявола пришли защищать этого нечестивца, смерть еретику, на костер его, на костер! — ревела разъяренная толпа.
Глава Собора поспешил объявить результаты голосования, будто кто-то сомневался в его исходе. В результате вышло, что на первый вопрос подано пятьдесят один голос о том, что Гус — еретик; на второй — столько же; на третий — тридцать голосов откликнулись на то, что Гус не заслуживает никакого наказания, десять голосов — за наказание церковным покаянием, сорок пять — за смертный приговор в том случае, если он не откажется всего, о чем говорил на протяжении многих лет, открыто проповедуя против церковных постулатов.
Голосование проходило в таком порядке: сначала курфюрсты и их представители, потом князья, архиепископы, епископы, потом — представители городов.
Глава Собора огласил окончательные результаты:
— Подсчет голосов показал, что за смерть Яна Гуса подано сорок пять голосов из восьмидесяти восьми. Ваше императорское величество, каким будет ваше окончательное решение? Признаете ли вы Гуса еретиком, который заслуживает смерти?
— Продолжаю утверждать, что Гус — еретик и по праву заслуживает на смерть, если не отречется от ереси. Я не могу освободить его от наказания, такова воля Бога.
Гусу предоставили последнее слово.
— Ваше императорское величество! Неужели вы сделаете это, унижая свою корону и честь? Неужели собственными руками уничтожите охранную грамоту, закрепленную вашей печатью и подписью, беря на свою совесть преступление и вероломство? Речь идет не о моей жизни, а о вашем честном имени.
Тут на середину залы вышел чех, последователь Гуса, и зачитал текст охранной грамоты: «Мы, Сигизмунд, король римлян, принимаем высоко уважаемого магистра Гуса, бакалавра богословов и магистра искусств под наше и Священной империи заступничество и защиту, поэтому приказываем, чтобы ему было разрешено проехать до Констанцы, оставаться там и свободно вернуться, причем для охраны его и сопровождающих его особ должны давать проводников. 1415 год. Подано в Шпеера на 18 дней».
— Действительно, я обещал тебе безопасный проезд, — ответил Сигизмунд, — но только сюда. Обратного пути я не обещал, меня не просили об этом. Твое требование необоснованно.
Судьба Гуса была решена: 6 июня 1415 года его сожгли на костре в городе Констанца. Сохранился рассказ, что последними его словами были слова, обращенные к старухе, которая подкинула связку хвороста в пылающий костер, убежденная в том, что перед ней еретик и огонь очистит его душу: «О, святая простота!» Даже в эту трагическую минуту, объятый огнем, он не утратил чувство христианского прощения.
Лена с Анахарсисом наблюдали за казнью, затерявшись в толпе. Она была в отчаянии. Когда пламя охватило несчастного, они исчезли и появились в доме Ольгерда. На Лену жалко было смотреть.
— Я не сумела защитить его, не смогла! — кинулась она к Ольгерду, рыдая. — Я не смогла!
— Ну что ты, дорогая, все в прошлом, ты слишком впечатлительна. А не смогла потому, что нельзя повернуть время вспять. И что вас понесло туда? Анахарсис, не ожидал от тебя, это было рискованно. Твои эксперименты до добра не доведут.
— Анахарсис ни при чем, это все «Антихристианин...». Я читала Ницше, и мне пришло в голову, что с помощью Анахарсиса я смогу оправдать Гуса, который, как и Ницше в пятнадцатой главе, выступал против продажности церкви. Да, ты прав, я знала, что его участь предрешена. Волнует другое. Когда речь идет о темном средневековье, это можно понять и объяснить. Иллюзия в то время, в силу отсталости и засилья религиозного мракобесия, действительно была сродни действительности. Как сейчас СМИ превращают людей в зомбомассу, так церковь влияла на сознание темной массы человечества. Религия была тем стержнем, на котором зиждилась мораль, мировоззрение, жизнь. Церковь была авторитетом, матерью — всем. Одинокие изгои, плывшие против течения, беспощадно истреблялись. Что могли сделать отдельные индивиды, противостоя сис­теме?
Поражает именно то, что век ХХІ стал ренессансом средневекового мракобесия. Мы проникли в глубины Вселенной, опустились на дно океанов, но действительность продолжаем воспринимать через призму иллюзии веры. Почему? Чем можно объяснить такие процессы?
— Ответ лежит на поверхности. Тяжелая жизнь, войны, болезни и осо­знание человеком своей беспомощности перед Высшей силой, которая якобы управляет всем. От ее законов зависит наше поведение, наше существование. Человек хочет верить в жизнь после смерти, а эта новая жизнь зависит от суммы прижизненных поступков. Как тут обойтись без веры?
Мы готовы обманывать себя и жить иллюзиями, потому что, во-первых, это помогает нам примириться с суровыми реалиями действительности; во-вторых, дает ощущение защиты, хоть и иллюзорной, вроде капсулы, в которой мы ограждаем себя от агрессивной внешней среды; в-третьих, дает нам право на оправдание не только перед другими, но и перед самими собой; в-четвертых, в-десятых и т.д. Без этой защиты мы голые и уязвимые. Как сказал Вольтер: «Если бы Бога не было, его следовало бы выдумать». Религия, по определению Маркса, — опиум народа, потому что действует на человека как обезболивающее и успокоительное средство. С религией человеку становится легче, он верит в то, что зло, происходящее в мире, прекратится для него с началом загробной жизни.
Ницше попытался вывести человека из мира иллюзий в реальность, выдернуть его из капсулы лжи. И что же? Он мог рассчитывать на благодарность? Ничего подобного. Это шок! Представьте себе, что вас вытаскивают из-под теплого одеяла на лютый мороз и окатывают ледяной водой. Кому понравится такая терапия? Мы будем пытаться поскорей спрятаться в свой уютный кокон и уповать на высшую силу, которая и дальше будет поддерживать в нас нашу иллюзию, с которой так комфортно жить! И хоть это напоминает сумасшедший дом, но что до того? Кто сказал, что умным жить легче, чем сумасшедшим? Наоборот! Да здравствует общее сумасшествие, которое заслоняет нас от этой проклятой действительности!
— Да, ты прав, — смирилась Лена, — именно такие мысли посетили меня после прочтения пятнадцатой главы «Антихристианина...». Боюсь быть побитой камнями, смытой течением, против которого все же плывут одинокие особи, но я против иллюзий и обмана. Мне больше интересна реальность бытия, какой бы неприглядной она ни казалась. В конце концов, за обман придется платить. Сколько веревочке ни виться...
Но что это? Я слышу возгласы возмущения, сомнения и неприятия, будто снова пребываю на Соборе в Констанце. Ах, как мне хотелось сказать им, тем, кто судил Яна Гуса, что неважно то, что они скажут, потому, что их существование — пребывание в иллюзии, поэтому иллюзорно все, что они говорят. Как хотелось сказать им — выбирайтесь в реальную действительность, имейте мужество жить без защиты обмана, смотрите на мир глазами правды, а не лжи! Сначала будет больно, трудно, не комфортно. Будет соблазн скрыться в ракушке и снова надеть розовые очки. Но зато те, кто возьмет на себя смелость принять действительность, какой она есть, станут теми, про кого Ницше говорил, что они родились postum. Его считали сумасшедшим, но кто более трезво смотрел на мир, чем Фридрих? Задумайтесь, и вы оцените всю прелесть пребывания в гармонии с действительностью, не искаженной призмой веры в мифы. Вы просто откажетесь от допинга, который делает вас больными, слабыми и зависимыми. Да, будет ломка, рецидивы болезни вас измучат, вы будете впадать в отчаяние и испытывать страх. Но когда наступит выздоровление, вами овладеет совсем новое ощущение жизни и окружающей действительности, свободной от страха перед некоей Высшей силой, Высшим Разумом, Богом, который держит вас в капсуле и грозит уничтожить каждого, кто выберется оттуда.
— Браво, — захлопал в ладоши Ольгерд, — ты выступаешь адвокатом не только Гуса, но и Ницше. Делая резюме из сказанного, хочется воскликнуть: «Выбирайтесь наружу, господа, выбирайтесь, мир прекрасен!»

















»