Ч. 2. Вологодская кружевница. 10

       Через несколько лет и Аксинья познакомилась со своим суженым на вологодской ярмарке, когда ясноглазый чернявый малец пытался стащить её расшитый серебром кошелёк. Она схватила Петьку за руку, а это был именно он, и за секунду дозналась, куда его вести.

       Аксинья встретилась взглядом с Михайло, и их судьба была решена. Раскат грома в ясном небе, жаркое лето среди зимы, ушат холодной воды в пустыне, – всё это лишь частица того, что они испытали. Позже Аксинья стала полноправной и хлебосольной хозяйкой в доме Воронова. Она подружилась с Настенькой, и заменила ей сестёр. К Петьке Аксинья относилась, как к собственному сыну, возможно, добрее и мягче, чем было нужно. Тем не менее, лет десять никто из соседей не обвинял Вороновых в воровстве, и не обращался к Михайло за своим нажитым добром.

       Подрастала дочка Машенька, бегущая как сорванец за старшим братом. Он научил её плавать, драться с «обидчиками», приручать собак, разговаривать и управляться с лошадьми. Когда Петька был свободен от работы в кузнице, они садились на коней, отправлялись в лес или носились галопом вдоль берега.

       И Настенька полюбила племянницу, как родную. Та напоминала ей сестру Марьюшку, конечно, не внешностью, но именем и характером. Машенька также не могла усидеть на месте. В те дни, когда Аксинья не брала её с собой в лес, она бегала во дворе, кормила птиц, чистила лошадей, наблюдала, как в кузне молот взлетает над наковальней, и из чушек и прутьев появляются оружие или витые подсвечники. Она готова была на всё, лишь бы не сидеть за шитьём и прялкой в душной горнице.

       Пришло время, и Настенька вышла замуж за хорошего работящего парня, четвёртого сына в семье белозерского сыромятника. В качестве приданого весьма кстати пришёлся дом Андрея Григорьева со всем содержимым, а Михайло подарил ей на свадьбу кованый сундучок с Марьюшкиными украшениями.

       Выросший и возмужавший Петька неоднократно заявлял, что хочет жить отдельно, и ему нужны деньги. Михайло не держал сына, но чувствовал ответственность за его действия. Он рассказывал, как сам покинул табор без гроша в кармане, забрав лишь своего коня. Тем не менее, он готов был отдать сыну определённую сумму, которая почему-то Петьку не устраивала.

       Однажды ночью Аксинья проснулась от запаха гари. В доме ни огня, ни дыма не было, но предчувствие беды не отпускало. Она разбудила мужа, и они, накинув какую-то одежду, вышли со двора. Горела их кузница. Пока добежали с вёдрами, тушить было нечего. Как ни странно, остались лишь наковальня и сам горн. Похоже, что сначала вынесли все изделия и инструменты, а затем подожгли.

       На следующий день Белоозеро гудело. Все обсуждали новые напасти на Вороновых. Нашлись и те, кого якобы за ночь обокрали, и тогда во всём обвинили Петьку. Несмотря на то, что он всё отрицал, и доказательств не было, к ним наведался сам губной староста. Он хорошо относился к Михайло, и по-дружески посоветовал убраться из города подобру-поздорову.

       Вороновы продали свой дом и отправились в Вологду. К сожалению, мебель и утварь забрать с собой было нельзя. Двух лошадей запрягли в крытую повозку, в которой ездили на ярмарку, там устроились Аксинья и Маша с немудреными пожитками, а Михайло и Петька пустились в путь верхом на своих конях. До Вологды они добрались без происшествий. Михайло надеялся, что им удастся найти недорогое жильё на первое время, и морально готовился на кого-нибудь поработать. Чтобы сразу купить кузню и большой добротный дом, он даже не мечтал. Проснувшись на постоялом дворе в Вологде, он вспомнил монаха, с которым разговаривал после смерти Марьюшки. Тот спокойным размеренным голосом изрёк: «Человек предполагает, а Бог располагает. На всё воля Божья». Ночью исчез Петька, а с ним его конь, конь Михайло, вероятно, чтобы отец не догнал, и деньги за дом.

       У Аксиньи оставалась небольшая сумма, но прожить на неё, или купить что-то более вместительное, чем собачья конура, было невозможно. Несмотря на отговоры жены, Михайло оседлал её лошадь, и отправился на поиски сына. Через три дня он вернулся на постоялый двор ни с чем, уставший и голодный. Обрадованная Аксинья накормила мужа и дочь, сказала: «Утро вечера мудренее!», и велела всем лечь пораньше. Утром она направила повозку в сторону реки Сухоны, и далее к родительскому дому. Она не просто надеялась, она чувствовала, что старый заколоченный дом стоит пустой и ждёт её возвращения.

       Так и зажили Вороновы втроём в лесу. Петьку уже не искали, да и спокойнее без него, хотя души за него болели. Со временем работящий Михайло построил новый просторный дом, конюшню, баню и небольшую кузню, где ковал в основном для личного пользования.

       Теперь же он лежал без сна, и раздумывал, как побыстрее ему встать, и чем жить, пока ноги не срастутся. Первые заморозки близки. Зимой же они жили охотой. Дичь съедали сами, а пушнину отправляли в Вельский Посад на продажу. Свояк давал неплохую цену, а в Вологде своих охотников, да купцов из Сибири, было предостаточно.

       Иногда жена или дочь сопровождали его на охоте. Он научил их стрелять, но о том, чтобы они отправились без него, не могло быть и речи. Допустим, на какое-то время им хватит летних и осенних припасов, в погребе соленья, варенья, сено для коз и для лошадей пока есть. Без мяса он проживёт, а муку и овёс на что покупать? Оружие продать? А самому учиться молотить по наковальни сидя? Кто сказал, что это невозможно? Токоть до кузни придётся ползти...

       Заснул он лишь тогда, когда Аксинья легла рядом, осторожно пристроившись с краю, нежно поцеловала и прошептала: «Спи, милый. Утро вечера мудренее!»

       Поднялись все перед рассветом. После вкусного сытного завтрака и горячего напитка, окончательно пробудившего парней, они поблагодарили хозяйку, пожелали выздоровления хозяину и отправились за лошадьми в конюшню. Ветер и Никифор уже застоялись и фыркали от нетерпения. Вороной Гром ударил пару раз копытом, словно проводил непрошеных гостей.

       Перед воротами Аксинья вручила Стрешневу письмо и баул необычной, практически кубической, формы из толстого сукна, пропитанного олифой. Его она просила приторочить к седлу и стараться нигде не ронять. Аксинья объяснила, что там плетеный короб с туесками и склянками для сестры. Телегину доверили целых два мешка: один с овсом для лошадей, другой для ребят - с пирогами, яблоками и домашним сыром, а также небольшую котомку с порошками от жара и мазями от ранений, ожогов и порезов. Дорога дальняя, всякое могло случиться.

       Марья в ярко-синем сарафане и в зипуне внакидку стояла в сторонке, пока мать повторяла, где и у кого переночевать. Девушка казалась такой грустной и хрупкой, что у Сашки заныло где-то внутри, там, где никогда ничего не болело. Перед прощаньем Марья подошла сначала к Стёпке и отдала ему оберег из бересты. От смущения Телегин не сразу сообразил, что сказать. Буркнул себе под нос слова благодарности и оседлал коня.

       Маша медленно приблизилась к Стрешневу и протянула вышитый кушак, обещав, что он убережёт от любых напастей. Сашка едва коснулся Машиной руки, посмотрел в глаза, и, что называется, поплыл на стругах по волнам. Прикосновение обожгло, а взгляд заворожил и не отпускал. Он уже не понимал, зачем куда-то уезжать и разлучаться со своим счастьем.

       На выручку пришла Аксинья. Она сняла засов с ворот, с усилием распахнула их, и пожелала вологжанам лёгкой дороги и доброго пути.

       Сашка вскочил на коня, поблагодарил Машу и Аксинью, и дёрнул поводья. За ним последовал Стёпка. Ворота сзади протяжно заскрипели, и с шумом закрылись.

       Некоторое время парни ехали молча, изредка поёживаясь от холода. С рассветом настроение улучшилось. Грусть и хандра оставались по краям лесной тропы. В глубине леса застучал красноголовый дятел, зачирикали оставшиеся в зиму птицы, зашуршали сброшенные разноцветные листья, природа просыпалась. Чтобы подбодрить друга, Стёпка первым нарушил молчание.

       – Повезло нам, скажи? Добрые люди, эти Вороновы! Пробыли у них день, да две ночи, а аки неделю гостили. А пирогов стока нагрузили, Ветер еле ноги волочит.

       – Конь твой еле ноги переставляет, потому что тропу размыло, да и ты потяжелел на хозяйских-то харчах. – Съязвил Сашка.

       – Глянь, кажись, лес кончается. Засветлело! – Крикнул Стёпка и прибавил ходу.

       Вологжане действительно вскоре выехали на открытое пространство. Солнце поднималось всё выше, от туч и облаков не осталось и следа, но радоваться было рано. Влево уходил частокол тёмного леса, а справа ручей превратился в реку, а дорога в топь.

       Кони начали проваливаться. Тогда друзья спешились и пошли рядом, держа своих любимцев под уздцы. У всех четверых ноги расползались по скользкой траве и кочкам. Больше всего Телегин боялся, что кони увязнут, и не дай Бог кто-нибудь из них сломает ногу. Он тянул Ветра и уговаривал пройти ещё сажень, ещё аршин.

       Сапоги парней облипли рыже-коричневой грязью и листьями, и стали неподъемными. Несмотря на то, что каждый шаг давался с трудом, ребята решили снять с лошадей поклажу, чтобы животные смогли быстрее выбраться из этого жирного месива, и найти нормальную дорогу.

       Путники преодолевали эту липкую грязь несколько часов, а им казалось вечность. Привал был невозможен, а сил уже не осталось. Когда к Сашке Стрешневу подкрались мысли о том, что они так и сгинут в этом тягучем киселе, и он никогда не увидит Марью, Никифор заржал и рванул на какую-то твердую поверхность. Сашка дождался, когда его конь переступит чуть дальше и шагнул следом.

       Они, наконец, нашли каменистую тропу и завалились на слегка подсохшую землю вместе со своими мешками. Их верные кони понуро стояли на трясущихся ногах. Отдышавшись и немного перекусив, друзья накормили коней морковью, и продолжили путь пешком. Они помнили, что к вечеру должны достичь городища на берегу реки Сямжены.

       Вскоре им удалось перейти по лаве* через ручей и выйти на не заболоченную территорию, где показались первые деревенские крыши. Путники напоили коней, отмыли ставшие пудовыми сапоги и устроили настоящий привал. Они открыли бочонок с вологодским пивом, отведали солёного козьего сыра, и вприкуску с пирогами принялись бакулить* о былях и небылицах. Чтобы не заснуть у костра, парни затушили огонь и тронулись дальше.

       Лишь в сумерках они разглядели купол храма за высоким валом и въехали в городище. Разыскав Мелентия Попова, оказавшегося дьяком, они передали слова Аксиньи и рассказали, что случилось с её мужем. Мелентий задумчиво погладил курчавую седую бороду, подал кому-то знак, и к нему выбежал мальчишка лет десяти. Шмыгнув носом, он выслушал дьяка, кивнул и взял коней под уздцы. Мелентия и след простыл. Вологжане удивлённо поспешили за мальчиком. Пристроив лошадей на конюшне, тот махнул парням рукой и проводил их в какое-то длинное и узкое строение. Когда глаза привыкли к темноте, друзья решили, что это амбар. Они сбросили свою поклажу и улеглись на душистое колкое сено.

       Рано утром мальчик открыл дверь, разбудил парней, дёрнув их за порты, и поманил за собой. С торчащими тёмно-каштановыми волосами, в старом коричневом кафтане с чужого плеча и в лаптях, «проводник» быстро семенил ногами. Он был таким же веснушчатым, как Стёпка, и вероятно, немым. Мальчик отвёл их в трапезную монастыря и убежал. Вологжане сняли мурмолки, поклонились монахам, произнеся «Мир дому Вашему!», и сели за длинный деревянный стол. После молитвы всем разлили по кружке молока, а рядом поставили глиняную миску с нарезанными ломтями капустного пирога. Поблагодарив за ночлег и завтрак, Стрешнев спросил у рядом сидевшего монаха, где найти Мелентия. Тот пожал плечами, перекрестился и ничего не сказал.

       Откланявшись, гонцы пошли искать конюшню. Повернув за угол, они увидели своих лошадей у ворот, и проводника, гладившего шею Ветра. Стёпка достал из мешка сладкий пирог и протянул мальчику. Тот улыбнулся, понюхал угощение и кивнул. Приторочив свои баулы и мешки к седлам, друзья вскочили на коней, помахали мальчику и двинулись в сторону Вельского Посада.

       Несколько дней они огибали болота, пробираясь по сфагновым мхам, низкорослым осинникам и березкам, радуясь, что не дождит. Когда великое Шиченгское море с красными огоньками клюквы осталось далеко позади, они вздохнули свободнее. Всего одну ночь им удалось переночевать под крышей, в остальное время спали на мхах и срубленных ветках под звёздным небом. По утрам захрустел ледок под сапогами и копытами, днём казалось снова лето, но вологжане торопились.

       К вечеру четвертого дня они заметили, как расширилась дорога, появились ладные строения, маковки церквей и, наконец, дубовые ворота с раскрашенной калиткой, мимо которой, как говорила Аксинья, проехать было невозможно, а за ней двухэтажный дом с резными наличниками.


       * Лава – пешеходный мостик через реку, ручей.
       * Бакулить – беседовать, рассказывать, пустословить.

       * Иллюстрация из Интернета. Спасибо автору!

       "Вологодская кружевница". Глава 11. http://proza.ru/2020/11/10/1745