Шнуроукладчик

Повесть
в книгу «Антилопа» или, может быть, в её продолжение…

     … Балтика. Минная гавань.
     Конец восьмидесятых, начало незабвенной Перестройки.
     Осень. Хлесткий боковой ветер. Дождь.
     Светает…
     Весь личный состав Базы, так или иначе, задействованы в отработке, вот уже третий день буквально сыплющихся на её штаб вводных задач Флота. Практически все корабли Бригады вышли в море, в том числе и дивизион малых кораблей во главе с комдивом и его штабом, расположившемся на самом быстроходном рейдовом траль-щике, прозванным моряками «Антилопой». Лишь три малых по разным причинам наименее подготовленных корабля-шнуроукладчика дивизиона во главе с одним единственным офицером штаба сиротливо покачиваются в гавани на якоре и шварто-вых, оставшись в так называемом неприкосновенном резерве Бригады.
     Ну, нужно ж было кого-то оставить на хозяйстве, вот и оставили их под руководством самого молодого, неопытного только-только назначенного и практически ещё даже не вступившего в должность дивизионного специалиста, который как никто лучше подходил для этой цели. К тому же на момент ухода дивизиона в море его на территории Минной гавани ещё не было, он лишь, спешно отозванный из неудобной длительной командировки для передачи накопленного командирского опыта другим мало задействованным в охране водного района коллегам, подъезжал к базе.
     Так неожиданно впервые за два года службы здесь он оказался не у дел, но это к его собственному удивлению не огорчило его, даже порадовало, – есть-таки хоть какие-то преимущества у новой должности: ничто и никто не зависит от его решения и… воли!
     Но вот незадача: сегодня ночью и для них вдруг объявили пятиминутную готовность к выходу.
     Кто знает, может на том всё и закончится?
     Ну, мало ли на флоте объявляют тревог, далеко не все из них имеют длительное продолжение, а уж незапланированный выход в море, так и вообще… не припомнить!
     …Итак: исполняющий обязанности командира этого странного соединения кораблей старший лейтенант Стариков Валерий Феликсович, проще Феликс, как все его называют с момента появления в его легендарном имени не менее легендарного отчества, снова привычно стоит на ходовом мостике одного из трех шнуроукладчиков. По закрытой радиосвязи на частоте дивизиона он принимает доклады командиров об их готовности к бою и походу, а заодно выслушивает нескончаемые жалобы на отсутствие в полном объеме личного состава, материального и пищевого имущества, запасных изделий и приборов, которыми, как это частенько случается, за их счет уком-плектовались ушедшие в море экипажи.
     – Понял, вас понял, я – «Прыжок-3», прием, – терпеливо отвечает он на беспричинно частые по всякому мелочному поводу доклады молодых лейтенантов, вчерашних выпускников военно-морских училищ, внутренне улыбаясь их канонически правильным, построенным в строгом соответствии с учебниками, текстам.
     – Ничего-ничего, это у них пройдёт, – улыбается про себя новоиспеченный офицер штаба, вчерашний командир вездесущей на рейде их базы «Антилопы», абсолютно уверенный в том, что незапланированный его командованием выход не состоится. – Обязательно пройдет!
     Ну и, действительно, какой тут может быть выход, когда почти треть экипажей на кораблях отсутствует, да и из тех, кто остался – лишь одна молодежь с «учебки», ни разу толком не выполнявшая учебно-боевых задач. Но да это-то ещё ладно, полбеды, главное – из трех командиров, лишь мичман Тихомиров Владимир Николаевич, командир ШУ-224 бывалый моряк, имеющий за спиной ни одно боевое траление, постановку и подрыв шнурового заряда, как в одиночном плавании, так и в составе соединения. Два других: лейтенант Полянский и лейтенант Михайлов – совсем «зелёные», буквально только-только перед учением сдали допуск на самостоятельное управление кораблём и, естественно, ни в одном учении не принимали участия.
     – «Прыжок-3», «Прыжок-3», я – «Сталь-224», – неожиданно по рации прерывает мысли Феликса Тихомиров, несмотря на то, что тот разместил свой «многочисленный» штаб у него на ходовом мостике, давая, видимо, понять лейтенантам, что пора б и закончить свои необязательные причитания в эфире, – Корабль к бою и походу готов, как понял, прием.
     – Вас понял, 224-ый… – слегка запутавшись в трубках и микрофонах малознакомого Феликсу шнуроукладчика, не сразу отзывается Феликс, – я – «Прыжок-3», прием.
     – Как вы тут? – вдруг… неожиданно из ходовой рубки появляется голова несуразно длинного, почти под два метра ростом дивизионного замполита, капитан-лейтенанта Пырина Олега Анатольевича, Бог весть, откуда впервые за три дня учения появившегося здесь, в расположении дивизиона…
     Вообще-то, его, как и Старикова, только-только назначили на должность: перевелся в Бригаду, говорят, даже со штаба Флота. Что?.. как?.. зачем?.. – никто толком не знает, но первое впечатление о себе он производит весьма даже приятное: незаносчивый, эрудированный, интересный, надоедливых вопросов, которыми обычно грешат политработники о твоём отношении к политике партии и правительства, к командованию, о взаимоотношениях в семье, не задает.
     И правильно делает!
     Ну, кто теперь среди нормальных думающих офицеров поддерживает пустую телевизионную трескотню про всякий там плюрализм мнений, сокращение штатов «госмашины», рыночные взаимоотношения, рентабельность, экономную экономику и прочую малопонятную чушь, когда снабжение боевых кораблей флота год от года всё хуже и хуже, а в продуктовых магазинах города – карточная система.
     И что тут поддерживать?
     Кого?
     Хотя, конечно, офицеры – есть офицеры, никто не ропщет, все эти трудности, неурядицы, временные, не такое бывало.
     Да и трудности ли это?
     Новый замполит, на редкость, понимает всё это, не оторван, как говорится, от земли-матушки, напротив: шутит вместе со всеми, анекдоты там всякие смешные рассказывает, иногда даже и политические.
     Впрочем, кто их теперь не рассказывает?
     Вот только со спецификой службы дивизиона по понятным причинам он мало  знаком, да и не очень-то спешит знакомиться, видимо потому и остался во время учений на берегу, вероятней всего в политотделе Бригады на подхвате, – мало ли что там стрясётся!
     …– Всё нормально, товарищ капитан-лейтенант, – бодро докладывает Стариков, неожиданно нарисовавшемуся в дивизионе, замполиту, с которым он и познакомиться толком ещё не успел: так, виделись мельком при убытии в командировку. – Корабли переведены в пятиминутную готовность… – и вдруг умолкает, раздумывая: стоит ли докладывать про выявленные при беглом изучении кораблей проблемы или умол-чать на всякий случай, – к бою и по-хо-ду… – неопределённо тянет: ну, ведь выхода-то в море всё равно не будет.
     – Понялпонял, Валерий Феликсович, – ничего не заметив, перебивает Пырин, неуклюже выбираясь из тесной рубки шнуроукладчика и дружелюбно протягивая свою широченную теплую ладонь. – Здравствуйте, здравствуйте, очень рад с вами познакомиться.
     – Здравия желаю, товарищ командир, – по старой корабельной привычке называть всех уважаемых старших офицеров так, отвечает  Стариков
     – А у меня…  вам пакет, – почему-то смущается замполит, протягивая запечатанный сургучной печатью невзрачный свёрток казённо желтого цвета.
     – Есть пакет, – привычно чеканит слова старший лейтенант, уверено беря необыч-ный конверт в руки. – И что там? – вдруг по-мальчишечьи вскидывает свои серые пытливые глаза.
     – А… и…черт его знает! – также по-мальчишечьи жмет плечами тот. – Мне его… в политотделе Базы вручили, – шепчет.
     – Ну, что ж, – сурово хмурит черные брови повидавший виды опытнейший офицер, едва старше двадцати четырех лет, – видно и про нас вспомнили, не забыли… быстрокрылых… шнуроукладчиков, – с сарказмом по-стариковски ворчит себе под нос, вскрывая пакет…
     Эх, а и, правда, в каких только передрягах они с его вездесущей «Антилопой» не побывали за два промелькнувших, как один день года! И чего только не успели повидать, преодолеть, попробовать. Но, говоря честно, никаких-таких секретных пакетов из Базы с посыльным, как в кино с пятью сургучными печатями, никогда не получали, лишь длинные замысловатые шифровки изредка прилетали ему на брандвахту: помнится, как-то всю ночь с радистом вдвоем разгадывали никчемный циркуляр о возможном усилении ветра, да прочих никому ненужных движений кучевых облаков.
     …Замполит смешно с любопытством заглядывает Феликсу через плечо, выхватывая незатейливую строку слов, в которой и есть-то всего три цифры: долгота, широта и время.
     – Уф!.. – обиженно выдыхает дивизионный специалист и, пытливо вскинув глаза на «каплея», безжалостно рубит. – Кто старший… на выходе?
     – Вы… – тут же, словно ждал, выстреливает тот, – конечно, вы, товарищ старший лейтенант.
     – А вы?.. – дивится Стариков. – В качестве кого: офицера штаба? У вас какая морская специальность: штурман?
     – Штру-у-ур-ма-н?! – тянет Пырин, – нет-нет, что вы? Я в качестве посредника, – поправляется, – наблюдателя.
     – Понятно! – отвернувшись, выдыхает «старлей» и, суетливо выхватив «банан Каштана» (микрофон корабельного громкоговорителя), взрывает динамики ШУ-224. – Рубка, мостику.
     – Есть, рубка.
     – Карту, квадрат двадцать-семнадцать.
     – Есть карту, – Феликс с удивлением узнает знакомый, почти родной голос старшего матроса Федьки Моисеева его бессменного за два года командования «Антилопой» рулевого. – Квадрат двадцать-семнадцать.
     – Мистика! – мелькнула и тут же утонула мысль в голове «старлея», полностью поглощённой картой…
    Что ж, ничего нового, всё, как всегда: штурмана нет, прокладку чертить некому, вместо штаба дивизиона посредник-наблюдатель, в подчинении по понятным причинам малоизученные корабли, да к тому ж ещё с малознакомыми командирами и неопытными экипажами. Впрочем, на флагмане есть проверенный временем рулевой, который с полуслова, с полжеста сумеет понять и подстраховать его, а это уже немало!
     …Лишь мельком глянув на карту, Стариков возмущённо гудит:
     – Зачем же так далеко? На кораблях учебные шнуровые заряды, вполне б хватило развернуть их прямо здесь, на рейде. Что за умник придумал гнать неподготовленные экипажи, осенью за острова на дальний полигон?
     – Что там? – снова смешно выглядывая из-за плеча Феликса сверху вниз, с интересом выдыхает ему в ухо замполит.
     – Докладываю, – спохватившись, чеканит старший лейтенант. – Соединению кораблей из трех шнуроукладчиков дивизиона поставлена боевая задача: немедленно выдвинуться в район дальнего полигона, время «Че минус четыре»!
     – По-нят-но, – тянет посредник, никак не ожидавший оказаться в море в такой весьма непривычной для себя обстановке на малых кораблях, да к тому ж ещё в каче-стве посредника учений.
     – Разрешите выполнять, – не отрываясь от карты, звенит Стариков, быстрыми умелыми штрихами от руки без циркуля и линейки нанося на неё точку назначения и примитивную предварительную штурманскую прокладку, словно эскиз своих будущих гениальных картин.
     – Выполняйте, – в такт ему растерянно командует замполит.
     – «Шалаш», «Шалаш», я – «Прыжок-3», прием, – не замечая переживаний посред-ника, затягивает «старлей» привычную для любого командира песню эфира, вызывая по внутренней закрытой сети Бригады оперативного дежурного.
     – Я – «Шалаш», прием, – будто ждал, немедленно отзывается тот.
     – Прошу разрешения… на выход… в составе трех единиц… на дальний… полигон, согласно… – не торопясь, отрывисто выговаривая каждое слово, букву, подражая своему бывшему радисту «Антилопы» старшему матросу Леньке Леонцу, перекрикивает шипение эфира Феликс в надежде, что тот не в курсе полученного им необычным образом пакета и тут же запретит выход.
     – Выход разрешаю, – безжалостно и равнодушно, недослушав его, шипит эфир и, словно снимая последнюю надежду, добавляет очевидное, – время «Че минус три пятьдесят пять».
     – Есть время «Че минус три пятьдесят пять», – по инерции выдыхает Стариков и переключается на волну дивизиона. – Внимание всем кораблям, я «Прыжок-3», – делает многозначительную паузу, – по местам стоять с якоря и швартовых сниматься.
     – Я – «Сталь-224», вас понял, прием, – первым, как и положено, отзывается мич-ман Тихомиров, командир ШУ-224, назначенный ещё комдивом в первый день уче-ний флагманом.
     – Я – «243», вас понял, приём, – радостно вторит лейтенант Полянский.
     – Вас понял, прием, – завершает распевку лейтенант Михайлов…
     Ну, и чего ж им не веселиться? – лейтенанты во все времена, при каждом удобном случае рвутся в бой. Такова жизнь! И это, наверно, правильно: все мы, особенно в молодости живем переживаниями, впечатлениями и чем больше и ярче они, тем больше и ярче наша жизнь. Здесь важно одно: чтоб были они – правильные, честные, справедливые, зовущие к чистоте и правде, к ИСТИНЕ! А иначе – всё: места для по-лучения следующих впечатлений не останется, сознание их не примет, а значит и жизнь на ом закончится.
     …– Внимание всем, – грохочет, мобилизуя себя и командиров, Стариков, – соединению кораблей в составе трех единиц поставлена боевая задача, – делает многозначительную паузу, – осуществить переход в заданную точку дальнего полигона в строю кильватера: 224 – первый, 243 – второй, 251 – третий. Как меня поняли? – прием.
     Не успевают лейтенанты завершить свои длинные канонические партии в эфире, как заиграли и запели звонки и динамики на флагмане:
     – Внимание по кораблю, по местам стоять, с якоря и швартовых сниматься.
     Привычная череда команд, эхом летящих над опустевшей акваторией гавани, встречных докладов с боевых постов, навсегда врезавшихся за два промелькнувших на «Антилопе» года в сознание Феликса, теперь никак не трогают его. Он лишь с некоторым сожалением, ностальгией, безучастно слушает их со стороны, по привычке улавливая по интонации малейшую неуверенность в голосе того или иного матроса, но пропуская мимо, – теперь под его ответственностью не просто шнуроукладчик, а целое соединение кораблей.
     – Ветерок-то для наших «пластмассок» критический, – вглядываясь в волны за мо-лами гавани, машинально выдыхает «старлей».
     – А сколько у наших ШУ предельная волна? – услышав его, вскидывает внима-тельные темно-карие, почти черные глаза «каплей».
     – Четыре бал-ла!
     – А сколько эти? – перехватив взгляд дивизионного, пытает замполит. – Вроде б поменьше.
     – На рейде меньше, – соглашается Феликс. – Балла два… не больше, но ветер хле-сткий боковой, барашки рвёт… Что там за островом на дальнем полигоне? – Бог весть!
     – Да-а, пожалуй!.. – безучастно тянет долговязый, улыбаясь, глядя на маленькие несуразные горбатые кораблики с огромной вьюшкой за надстройкой, один за другим весело, как муравьи из норки, выскакивающие за молы гавани.
     – Внимание всем, – возвращает его обратно грубый, а в старом динамике ещё и хриплый голос Старикова, – курс сто тридцать, расстояние три кабельтова, прием.
     – Есть, сто тридцать! Есть, три кабельтова! – поочерёдно поют командиры…
     Офицеры штаба внимательно наблюдают, как неуклюжие шнуроукладчики медленно, словно утюги, не без труда преодолевая снежные шапки волн, занимают ли-нию кильватерного следа 224-го, но один смотрит на происходящее с нескрываемым любопытством, интересом, а другой напряженно, придирчиво, изучая элементарные действия своих случайных подчинённых: понимают ли они его команды?.. справятся ли?..
     Эти двое, что за кормой флагмана, похоже, ребята что надо: несмотря на то, что первый раз самостоятельно вышли в море в составе соединения, место в строю нашли сразу. А это, нужно сказать, не так-то просто при плавании в узкости, да к тому же в штормовых условиях, когда выбранный курс для маневрирования имеет первосте-пенное значение. Особенно неплохо выходит у Полянского, но и Михайлов старается, бодрым голосом докладывая о завершении своего маневра.
     Пока, к счастью, всё идёт, как по маслу: с якорей кораблики снялись без проблем, гидравлику ни у кого не заело, якоря ни за что не зацепились, строй заняли более-менее прилично, хотя и не сразу; и по времени, кажется, есть запас. Да и эти смешные правильные доклады молодых лейтенантов в эфире, теперь уже почему-то не раздра-жают, напротив радуют, – наверняка  кто-нибудь слушает, анализирует!
     Но впереди выход с рейда в самый эпицентр не на шутку расхохотавшейся стихии за границы спасительных мысов береговой черты и многочисленных островов. Не дай Бог, поступит команда на постановку там трала или шнурового заряда, что непросто, да и небезопасно не то, что в шторм, но и в штиль. И кто мог предположить, что ос-новными силами дивизиона эти ставшие в последнее время нечастые учения не обой-дутся?
     Э-эх! – и комдив почему-то до сих пор молчит, и голос начальника штаба, так необходимый Феликсу сейчас для придания уверенности, не слышен.
     Видно дивизион где-то далеко, связь не достает, или им приказано молчать, на-блюдать за действиями молодого офицера.
     Одним словом невесёлые мысли одолевают старшего лейтенанта Старикова, нежданно-негаданно оказавшегося вдруг в море на малоизученном корабле, да к тому ж ещё и командиром целого боевого соединения на масштабных учениях флота.
     ...– Послушай, Феликс, – шёпотом на ухо, чтоб не услышал посредник-замполит, врывается в его размышления командир флагмана, – на сорок третьем ни одного минера.
     – Как… так? – не сразу осознав сказанное, вспыхивают глаза Стариков. – Почему?
     – Потому!? – жмёт плечами мичман. – Не прислали в этом году из учебки ни одного нового минера, старого… демобилизовали, а второго у него уж как год нет, – и, помолчав, выдыхает, – да и у меня та же беда: комдив последнего минера забрал и… рулевого, хорошо хоть Моисеева из больницы удалось на время учений выцарапать.
     – А у пятьдесят первого?
     – У того нет радиометриста и, кажется, электрика.
     – Почему в гавани не доложили? – скрипит зубами.
     – А чтоб это изменило? – уверенно смотрит в глаза…
     А и, правда, что?
     …– Мостик, рулевой, – прерывает их всёпонимающий опытный Федька Моисеев, – вышли на главный створ фарватера.
      – Лево руля, курс десять, – мысленно поблагодарив того за подсказку, машиналь-но сходу по памяти командует Стариков, лишь украдкой глянув в сторону выстроив-шихся друг над другом мощных желтых створных огней Базы.
      – Есть лево руля, есть десять градусов, – привычно вторит старший матрос.
     На повороте флагман ожидаемо кренится на бок, подставляя свой левый борт вол-не, которая в сопровождении с хлестким западным порывом ветра тут же неожиданно глубоко валит корабль на правый бок. Тихомиров со Стариковым привычно хватаются обеими руками за леера мостика и, встав боком к амплитуде качения корабля, расставляют укутанные в огромные флотские валенки и ватные брюки ноги. Внимательно вслушивающийся в их диалог, замполит, по интонации уловив в их голосах непонятную пока ещё ему тревогу, увлёкся и, не успев сориентироваться, с непривычки неуклюже падает вслед за кораблем на бок.
     – Олег Анатольевич, – первым подскакивает старлей, помогая тому подняться, – идите-ка лучше в ходовую рубку, в кресло командира.
     – Идите-идите, – подхватывает мичман, – моё место теперь здесь, как-никак я – флагман…
     Проход приемного буя фарватера означает лишь одно – выход с рейда в открытое море за линию береговых мысов и прибрежных островов. Западный ветер в левый борт по мере приближения к нему вынудил Феликса применить когда-то опробованную при заходе в запасную гавань на брандвахту «змейку» – движение под углом то одним бортом, то другим, как некогда парусники лагом, к заданному курсу с поправ-кой на ветер и волну. Этот способ в прошлом году помог ему благополучно на своей «Антилопе» миновать запредельную волну при заходе опасным курсом в запасную гавань во время брандвахты. Нигде, ни в одном учебнике по живучести и непотоп-ляемости судов ничего не говорится про этот способ, там есть лишь длинные малопо-нятные для некабинетного вычисления формулы, хотя конечно они, видимо, и должны привести к выбору именно такого длинного способа в заданную точку. Прямая линия между двумя точками – помнится, как-то сказала ему жена, – это лишь ближайшее расстояние… между неприятностям. Но эта стариковская «змейка» по понятным причинам сильно удлинило расстояние до точки назначения, а, следовательно, и время прибытия в неё.
     …Итак: время «Че»!
     Тем не менее, несмотря на предельную скорость движения соединения шнуроукладчиков, до дальнего полигона ещё не менее четырех миль, к тому ж с выходом в открытое море заметно возросла, ожидаемо добравшись до предельных четырех балов, волна, тем самым удлинив эти мили, как минимум, втрое. Однако Стариков, несмотря на это, прерывает четырёхчасовое молчание:
     – «Шалаш», «Шалаш», я – «Прыжок-3», район занял, приём.
      – Вас понял, – безэмоционально хрипит в ответ динамик, – я  – «Шалаш», приём…
     Что ж эта маленькая флотская хитрость совершенно безобидна!
     Ну, какая, в сущности, разница, где они теперь, пусть даже чуть восточней заданной точки, – пока доклад пройдёт по всем инстанциям куда-то далеко-далеко наверх, пока там сформируется по неведомому ему плану новая задача, пройдёт не менее получаса, так необходимого им сейчас. А всё это оттого, что кто-то при расчете времени выхода в точку совершенно пренебрёг скоростью и направлением ветра, а заодно, видимо, не поинтересовался состоянием кораблей. При планировании всё, буквально всё оценивается по среднестатистическим таблицам, а погода берется по метеопрогнозу, который почему-то всегда оказывается лучше реального положения дел. Впрочем, план – всего лишь план, Жизнь всегда вносит в него свои корректировки, важно вовремя суметь заметить Её знаки, требования
     …– Поздравляю вас, Валерий Феликсович, – неуклюже выбираясь на мостик, радуется замполит-посредник, – наконец-то добрались, выполнили поставлённую задачу.
     – Так точно, товарищ капитан-лейтенант, – бодро докладывает дивизионный. – Выполнили… – натянуто улыбается, невесело добавляя про себя, – почти.
     – Ай, молодцы!… Что ж, ждем команды на обратный путь? – смеётся долговязый. – Качка – прямо жуть! Волны иллюминатор ходовой рубки накрыли полностью, как в подводной лодке, ничего не видать.
     – Так точно, ровно час назад вышли с рейда, пришлось встать против волны, – подыгрывает Феликс,– вот бак и зарывается, ничего не видать в рубке, зато там гальюн рядом, – смеётся, – бежать близко.
     – Куда… бе-жать?.. – дивится Пырин и, вдруг схватившись руками за лицо, срывается к леерам.
     – Ту-у-уда, – не в первый раз проглотив подкативший комок, съеденного ещё около трех часов ночи дома, завтрака, когда матрос оповеститель поднял его с женой и годовалой дочкой по тревоге, невесело тянет Стариков, крепко вцепившись в разрез шинели на спине долговязого…
     Он и сам-то лишь недавно более-менее научился переносить невыносимо крутую Балтийскую волну: организм мало-помалу за два прошедших года здесь привык к по-стоянным каверзам, подкидываемых ему Балтикой и Судьбой. Как не крути, но командир корабля – всему голова! Как бы плохо не было ему, но боевую задачу выполнить должен, а главное вернуть экипаж целым и невредимым домой, в родную гавань. Это – выжить, любым способом! – и есть главная задача. Многие даже бывалые моряки иногда не понимают эту простую Истину, считая нестандартные решения своих «отцов-командиров» глупыми, даже «маразматичными» с их непосвящённой точки зрения. А Она, Истина открывается лишь тем, на кого волей Всевышнего здесь и сейчас возложена ответственность принятия решения. А раз так, то никому кроме самого командира, не позволительно обсуждать их, а тем более осуждать, особенно, если сам не бывал в «шкуре» командира.
     …– По-нят-но, куда бежать, – отдав дань Нептуну, поднимается зелёный «каплей». – А внутри-то, кажется, не так сильно трясло.
     – Рубка ближе к ватерлинии, – поясняет мичман, – а значит там меньше амплитуда качения, да и вообще…
     – «Прыжок-3», «Прыжок-3», я – «Шалаш», – неожиданно рано прерывает их голос в динамике. – Вам поставлена задача: выполнить учебное упражнение «Ка-три-Ша» в трех вариантах, как меня...
     – Тихомиров, пеленг-дистанция до мыса, – недослушав, взрывается Стариков, – «Шалаш», вас не слышно, – кричит в массивную трубку выносного устройства внешней связи, выставив её из своего укрытия на ветер и несущуюся стену сорванных с волны брызг.
     – Пеленг сто пятьдесят три, дистанция сорок кабельтовых.
     – Есть сто пятьдесят три, – запрыгивает «старлей» в рубку к штурманскому столу, – есть сорок, – гремит на весь корабль, быстро на глаз определяя местоположение на карте. – Курс триста! – вдруг повеселев, хлопает Федьку-рулевого и, бросив на ухо мичману, – до точки две мили, – спешит на мостик.
     – …поставлена задача: выполнить учебное упражнение «Ка-три-Ша» в трех вари-антах… – как заведённый хрипит динамик эфире.
     – «Шалаш»… вас понял… приём! – бесцеремонно прерывает дивизионный его молитву.
     – Что это было?.. – строго давит посредник. – Что вы себе…
     – Минуточку, – слегка поморщившись, перебивает Стариков и, переключившись на волну дивизиона, буквально взрывается. – Внимание всем кораблям, – рычит в эфир, – курс триста, дистанция три кабельтова, занять строй фронта влево в той же последовательности, – и тут же в рубку, – Тихомиров, право руля, малый вперед, курс доложить.
     – Есть, малый вперед, есть курс триста доложить.
     – Товарищ капитан-лейтенант, вы что-то хотели? – круто поворачиваясь к посреднику, сверкает глазами «старлей».
– Не-ет, ни-че-е… – давится тот очередной волной тошноты, снова перевешиваясь за леера правого борта.
     – Вот и славно…
     На малой скорости, при почти четырёх бальной сбивающей с курса волне в левую скулу, бедный плохо предназначенный к плаванию на открытой воде шнуроукладчик почти совсем теряет управляемость. Даже опытнейшему рулевому Федьке Моисееву то и дело приходится перекладывать руль с одного борта на другой, чтоб хоть как-то удержать курс и не свалиться лагом под волну.
     ШУ – это, конечно, не рейдовый тральщик, который при тех же, в сущности, невеликих габаритах, но благодаря своей классической, можно сказать изящной форме, как кукла-неваляшка на любой даже запредельной волне обязательно вынырнет на свет Божий. Здесь в нейтральных водах на стыке Финского залива с Балтийским мо-рем Феликс ни раз попадал в штормовое безумие западных ветров на своей быстро-крылой «Антилопе». Бывало, уровень ветра и волны преодолевал допустимые для РТ величины, но тогда он был свободен в выборе своего курса и скорости, а это немало: всегда можно за счет маневра и смекалки перехитрить обезумившую стихию.
     Сегодня другое дело!
     Во-первых, он ни на своей «Антилопе».
     Во-вторых, ни со своим боевым, понимающим его буквально с полуслова, экипажем.
     В-третьих, в составе целого соединения, что, вопреки установившемуся мнению, крайне неудобно для маневрирования: всегда нужно помнить и о соседних кораблях, чей уровень готовности к преодолению точки невозврата (предела допустимого) не виден, не известен, тем более в той ситуации, которой они оказались теперь: один на один с нарастающей стихией.
     …– А Полянский-то, ничего, – улыбается Стариков, наблюдая за маневром ШУ-243, лихо на полном ходу устремившегося им во фланг…
     В-четвертых, «старлей» крайне ограничен в выборе курса и скорости, – до заданной точки, о занятии которой он уже доложил, ещё целых две мили, и их на погрешность штурманских измерений не спишешь, с мощных береговых локационных стан-ций они хорошо просматриваются. Вот и пришлось, находясь на флагмане, полагаясь на мастерство своего опытного рулевого, подставить свою левую скулу корабля под удар волны, чтоб ведомые 243-ий и 251-ый на прежнем более-менее удобном и безо-пасном курсе могли один за другим выйти во фланг. А уж там, на РЛС в Базе пусть видят, что они вышли в полном боевом порядке точно в назначенное место.
     …– Зато Михайлов, кажется, сглупил, – хмурит брови офицер штаба, заметив, как тот подвернул влево для ускорения маневра, но тем самым подставляя свой правый борт под волну.
     – «51-ый», я – «Прыжок»! – буквально ревёт в трубку.
     – Я – «251-ый», – не сразу, преодолевая последствия неминуемого завала корабля на левый борт, хрипит лейтенант...
     Вообще-то, если б не предельная, сопоставимая с длиной корабля волна, то, согласно учебнику, так и нужно было б поступить: кратчайшим путем и с максимальной скоростью занять назначенное место в строю. Но от такого маневра в этих условиях шнуроукладчик Михайлова не то, что не ускорился, напротив, подставив правую скулу разгоряченной волне, он практически вообще остановился, потеряв управление. Увы, опыт приходит не сразу, и на все случаи жизни инструкцию не напишешь.
     … – Курс двести семьдесят, машины полный вперед, – гремит Феликс, подсказывая лейтенанту курсовые параметры для выхода тому в заданную точку.
     – Понял, «Прыжок», понял, – слышен голос Михайлова в динамике, заглушаемый новым неистовым ударом волны в левую скулу флагмана, от которого тот сам неожиданно валится на правый борт, да так низко и глубоко, что даже Федька Моисеев теряет на мгновение управление им.
     От этой напасти флагман также как и 51-ый только правым бортом опасно разворачивается к волне и глубоко, практически до линии горизонта, валится под неё на противоположный бок.
     – Лево на борт, – мобилизуя себя и личный состав, грубо кричит Стариков рулевому, – полный вперед, – спустя секунду мотористу.
     Кораблик, хотя и не сразу, но, благодарно кряхтя и скрипя всеми сочленениями мачты, антенн и надстройки, возвращается на прежний курс.
      – Да как тут вообще… что-то ставить?.. – неожиданно сверху над головой Феликса раздается возмущённый, почти негодующий голос, пришедшего вдруг в себя замполита-посредника.
     Похоже, вися на леерах в полусознательном состоянии с подветренной стороны ходового мостика, он во время срыва флагмана под волну сам вместе с ним ушёл по пояс в обжигающую воду Балтики. От такой кардинальной терапии Пырин словно прозрел, быстро осознав всю глубину бесполезности, если не сказать больше – глупости поставленной им кем-то далеко-далеко отсюда задаче.
     …– Как-как!?.. – от досады на Михайлова, а заодно и на своего бывшего рулевого, не сумевшего удержать корабль на курсе, Феликс круто поворачивается к замполиту, желая выплеснуть на того за его нелепый, никчемный, пустой вопрос всё, что у него накипело. Но, увидев перед собой мокрого, глубоко растерянного, несчастного человека, не кажущего теперь таким уж и нелепо долговязым, спокойно выдыхает, – задачу выполним, товарищ капитан-лейтенант, обязательно…  в полном объеме… не переживайте.
     – Товарищ командир, – словно в унисон ему радуется в динамике голос старшего матроса Моисеева, – курс триста...
     – Моторист, малый вперед, – всё ещё сердясь на него, отрезает Стариков.
     – Товарищ старший лейтенант, может, оставим полный, – выглядывает из ходовой рубки Тихомиров, – опять собьемся с курса на малом.
     – Поч-ч-чему с-сорвемся?.. – вцепившись в леера, стучит зубами над открытой «броняшкой» долговязый.
     – Нельзя! – обрывает «старлей», – потеряем 51-ый, – и не терпящим возражений тоном, гремит на обоих, – Пырин – в каюту, Тихомиров определить пеленг и дистанцию до точки.
     – Ни в кое-е-ем… – смешно поёт летящий по трапу в рубку параллельным с кораблём курсом «каплей», проваливающийся под очередным неистовым гигантом.
     – «51-ый», я – «Прыжок», – не обращая внимания на закрывшуюся за ними дверь, перекрикивает эфир «старлей», – доложите обстановку.
     – Курс двести семьдесят, машины – полный вперед, расстояние… уменьшается, – почти сразу и, как кажется дивизионному, уверенней звенит наконец-то голос лейтенанта…
     Тем временем флагман, закончив свой затяжной прыжок под волну, начинает не менее ужасающий и стремительный подъем на поверхность, под напором которого, наконец, и Феликс, не выдержав неминуемые перегрузки вдавливающие организм вниз, валится на палубу, сорвавшись с лееров мостика. От накопленной за пять с половиной часов непрерывной болтанки и бдения усталости его организм невыносимо и безудержно вывернуло наизнанку прямо под себя, на себя, палубу. Впрочем, спустя секунду очередная загоняющая корабль под себя волна унесет в бездну незамеченным этот необязательный конфуз молодого офицера штаба.
     ...– Товарищ командир, рубка… – взывает динамик громкоговорителя.
     – Мес-с-сто?.. – шипя сквозь зубы, перебивает Стариков.
     – В точке, – звенит Тихомиров.
     – Время? – успокаивается Феликс …
     За два года командования неугомонной «Антилопой», гоняемой всеми ветрами «туда-сюда – обратно», Стариков научился безошибочно чувствовать свое месторас-положение на рейде в любых погодных условиях даже в нулевой видимости, с неработающей радиолокацией, не прибегая к утомительной канонической прокладке курса корабля на карте. Хотя это и неправильно, конечно, но единственно возможное при плаванье в штормовых условиях на малых кораблях: командир – единственный офицер там, он сам себе и штурман, и механик, и дежурный, и старпом. Всё на нём! Одновременно выполнить всё в суровых погодных условиях, а для РТ всякая волна – шторм, просто нереально. При всём при том управлять, хоть как-то перенося невыносимую для его вестибулярного аппарата качку, Феликс мог лишь на ходовом мостике. 
     Ну, какая может быть прокладка курса на мостике?
     Что ж: карту акватории пришлось выучить наизусть, а выпуклый военно-морской сам как-то поселился в нём, научившись определять расстояния и азимут без локации и пеленгаторов. Теперь при наличии Джи-Пи-Эс приемника буквально в каждом телефоне, эта ситуация, может показаться смешной, но никогда нельзя забывать, что техника рано или поздно, обязательно подведёт.
     Здесь важно лишь то на что ты способен сам по себе!
     …– Время: тринадцать часов полста пять минут…
     Здесь, в этой акватории у Феликса каждый мыс, маяк, буй, – да что там буй! – каждый знак, веха, огонёк примечен, приласкан. Они для него словно живые. Не одну беседу мысленно вел он с ними здесь, находясь в дежурствах, брандвахтах и прочих боевых и учебных походах.
     На этом, кстати, дальнем полигоне они вместе с комдивом весной, кажется, в апреле – только лёд сошёл, – тонули в этом году, получив длинную рваную пробоину ниже ватерлинии в районе дизельного отсека «Антилопы» от аварийного, как оказалось позже, соленоидного трала, только-только полученного со склада после регламентного обслуживания. Ох, уж эта Бербаза! – сколько всего приключается из-за неё, что и вспоминать не хочется, впрочем, та история забавная вышла с приятным продолжением. Феликс улыбается своим невовремя накатившим воспоминаниям, как они тогда не на шутку перепугались, когда вода реальным потоком хлынула в отсек, готовая вот-вот затопить работающие дизеля и обесточить корабль. К месту течи, как ни старались боцман и моторист, изнутри оказалось не подобраться, устранить пробоину невозможно, а до Базы далеко – не миновать беды! Хорошо хоть на рейде штиль стоял, как на лесном озере летом, да на выходе с ними опытнейший комдив, который тут же сообразил, что делать: дал команду, вывесить на кранбалке тяжёлый двухсотки-лограммовый акустический трал, прозванный моряками «свиньёй» за характерные округлые формы, за борт для создания крена на противоположный с пробоиной борт. Благодаря такому нехитрому сооружению рваная рана «Антилопы» оказалась выше ватерлинии. Так они шли, наклонившись на бок, пол суток обратно в Минную гавань под уважительными взглядами встречных командиров кораблей, оценивших их смекалку. А Бербазе в итоге пришлось долго оправдываться, за выданный неисправный инвентарь, и срочно организовывать внеплановый двухнедельный ремонт обшивки корабля. Зато Феликс в те дни, как нормальный человек, на радость домашним дома почти каждую ночь ночевал.
     А вон там, за островом… выход к приемному бую запасной гавани Базы, где осенью прошлого года он почти сутки боролся за живучесть своей «коробки», у которой от запредельной волны тот же трал «свинья» сорвался с крепления. Сметая всё на своем пути, она рвала в клочья и надстройку, и вьюшку, и палубу юта, а заодно и моряков, пытавшихся её хоть как-то утихомирить. Лишь самоотверженная и слаженная работа всего экипажа и, прежде всего боцмана Стрельбы, спасла их тогда, казалось бы, от неминуемого.
      … – Вы что-то сказали?.. – буравит серыми, привычно горящими в экстренной ситуации глазами, Стариков мичмана, оказавшегося вдруг рядом с ним …
     В курсантские годы, как-то, задержавшись на вечерней курсантской дискотеке, поздно, под самый конец увольнительной, около нулей он, провожая свою Малышку домой, наткнулся на группу изрядно подвыпивших парней у школы во дворе её дома. Те, бравируя друг перед другом, имели неосторожность отпустить несколько сальных шуток в их адрес. Феликс, промолчав в ответ и не ускоряя шага, довёл свою девушку до подъезда.
     – У тебя глаза светятся, – шепнула она ему в ухо, прощаясь, – как у кошки.
     Он что-то непринужденно ответил, успокоив её, но лишь только тяжелая дверь ухнула на весь двор, возвестив о завершении свидания, решительно направился в самую гущу шутников.
     …– Товарищ командир, ставить шнур… нельзя, – одними губами выдыхает Тихомиров, – без минеров в таких условиях шнур не поднять.
     – Я знаю, – улыбается Феликс, погасив недобрый огонек узких на ордынский манер упрямых глаз…
     Боже мой, каково ж было удивление той компании парней, неожиданно обнаруживших вдруг прямо перед своим носом, – нет-нет, не разъярённую кошку со светящимися глазами! – а переполненного гневом льва с буквально пылающим в темноте взором, буквально несущегося на боевом курсе прямо на них. Кто-то вскрикнул, кто-то рванул с места в галоп, а кто-то посмелей, кажется, пытался заговорить с ним, но по мере молчаливого безапелляционного наступления на них быстрой давящей поступью взбешенного плоской шуткой Феликса, и их решимость сошла на «нет!». Эх, та ещё была картина: дюжина смельчаков, несущаяся прочь от одного небогатырского, кстати, телосложения… разъяренного курсанта.
     В таком состоянии – горящими глазами! – в течение жизни ему удавалось разрешить многие свои неприятности, хотя, справедливости ради надо отметить, что и дров, при том он наломал немало, вовремя не обуздав свою безудержную горячность. Всё-таки бунт – отвечаю великолепному Гийому Мюссо на утверждения в романе «Возвращаюсь за тобой» – это не совсем Жизнь, скорей это просто форма выражения собственного понимания правды жизни, которое, увы, не всегда совпадает с пониманием этого чудесного чувства с Миром. Но главное здесь то, что наша правда бывает очень субъективной и невсегда справедлива и применима ко всем.
     Чем мудрей мы, тем больше сомневаемся в себе!
     Одним словом, тут есть над чем подумать.
     …– Что будем делать, товарищ командир? – улыбается в ответ мичман.
     – Анемометр, – коротко выстреливает старлей.
     – Есть, анемометр, – передав измеритель ветра, дивится Тихомиров.
    Чего тут мерить? И так ясно: ветер для постановки учебного шнурового заряда, а главное, его последующей выборки критический, недопустимый, к тому же минеров ни у него, ни у Полянского на ШУ-243 на выходе – так случилось! – нет.
     – Рубка, Мостику, – спустя минуту, пропустив очередной навал волны, уже мобилизирующе жестко гремит Стариков в динамике громкоговорящей связи корабля.
     – Есть, Рубка, – успев вернуться, отзывается командир.
     – Внести в вахтенном журнал, – режет слова дивизионный. – Время… четырна-дцать… ноль-ноль, соединение шнуроукладчиков… в точке… начала учений… в со-ставе… трех кораблей… в строю фронта… влево.
     – Есть.
     – Скорость ветра… – шестнадцать!.. Порывы… – до двадцати… метров… в секунду!
     – Есть, шестнадцать! Есть до…
     – Внимание всего личного состава корабля, – не дав закончить, гремит командир соединения, – на верхнюю палубу… выход… запрещаю! Командирам боевых постов в отсеках осмотреться, о результате осмотра… – доложить.
     – Мостик, Рубка, – пропустив доклады с боевых постов о наличии личного состава и осмотре отсеков, последним взывает удивлённый голос командира флагмана, – запись в вахтенный журнал произвел.
     Ну и, действительно, как тут не удивиться: не выходя на верхнюю палубу, хотя она и уходит каждые тридцать секунд полностью под воду, шнур не поставишь.
     – Есть, Рубка, – выдыхает Стариков и выходит в эфир. – Внимание всем кораб-лям!.. Я – «Прыжок-3»!.. Выход… на верхнюю палубу… в соответствии… с правилами… управления и живучести кораблем… всему личному составу… по погодным условиям… запрещаю!
     – Феликс, ты что заду... – высовывается из рубки мокрая обескураженная голова полуголого замполита, успевшего за десять секунд с момента последних его тирад в эфире  выбраться из каюты командира и в одном «неглиже» примчаться в ходовую рубку.
     – Как меня поняли?.. – рубит командир соединения, – приём!
     – «Прыжок», вас понял, приём, – в установленном порядке не дают вклиниться замполиту командиры ШУ.
     – Полученный приказ… внести в вахтенный журнал.
     – Есть внести запись в…
     – Внимание всем!.. – не давая опомниться, ревёт Стариков, – лево руля, курс двести семьдесят, полный вперед.
     – Есть двести семьдесят, – в унисон ревет мичман, – есть полный…
     Корабль послушно выравнивается после выхода носом на волну и, хотя амплитуда килевой качки даже несколько увеличивается, но неугомонный шнуроукладчик, на-конец, успокаивается, перестаёт рыскать носом влево и вправо в поисках равновесия, перестаёт сваливаться с курса. Так бедолага-тихоход может идти в относительной безопасности для себя, испытывая на прочность экипаж, – кому понравятся многочасовая карусель «американские горки»! – сколь угодно долго, пока скорость гонимой на него ветром волны не превысить его скорость, и топливные баки позволят сохра-нять курс.
     …– «Сталь-243», «Сталь-251», доложите обстановку, прием.
     – Я – «43-ий», – не сразу отзывается Полянский, – курс двести семьдесят, выхожу на траверз флагмана и заданную скорость, прием.
     Михайлов молчит.
     – То-ва-рищ старший лей-те-нант… – строго по слогам тянет посредник, не взирая на холод мокрым и полураздетым выбираясь на мостик, но, наткнувшись на горящие лихорадочным светом щелочки Старикова, осекается и почти с мольбой, переговорной выдыхает. – Что решил, командир?
     Феликс не слышит его, машинально протянув свой любимый командирский ещё с «Антилопы» овчинный тулупчик, смотрит с тревогой и даже мольбой сквозь «кап-лея» на неумелые потуги 51-го, вновь безнадежно вывалившегося из строя при простейшем маневрировании и опасно пересекающего курс 43-его. Он тягостно молчит, не вмешиваясь в действия лейтенанта, не меняет курса и скорости флагмана, не подстраивается под них, по себе зная, что в трудную, решающую минуту флагман должен стоять устойчиво на заданном направлении, тогда и остальные корабли, как бы им не было трудно «…своё место в строю найдут...».
     Тут главное иметь наглость верить в них, своих лейтенантов, иметь наглость терпеть и ждать, не смотря ни на что!..
     Флагман – основа всего и вся, базис, в нём всё спасение, вера и надежда, ему и карты в руки: ему принимать решение и нести за ответственность.
     Никто на Свете, никакой посредник или руководитель самого высокого ранга здесь, в точке невозврата не может принять решение за командира, перед которым во все времена с монотонным единообразием встает лишь один давно набивший оско-мину вопрос, – что делать? – и ответ на него тоже один: верный и… никакой другой.
     – «Шалаш», «Шалаш», я – «Прыжок-3», приём, – всё также глядя сквозь замполита на ведомые корабли, вынимает из крепления массивную трубку радиосвязи «стар-лей».
     – «Прыжок-3», я – «Шалаш», приём, – сразу и удивительно чисто без помех басит монотонно-равнодушный голос оперативного дежурного Бригады.
     – «Шалаш», «Шалаш», я – «Прыжок-3»!.. – железобетонно вбивает каждое слово дивизионный. – В связи… со сложившейся… обстановкой… принимаю решение… – всё вокруг, даже обезумевшее море, умолкает, – по погодным условиям… выполнение упражнения «К-3-Ша»… прекратить!.. Как меня понял?.. Прием…
     Мучительная напряженная пауза повисает в непрерывно булькающем и хрипящем эфире. Долгая, тяжелая, но, одновременно, торжественная тишина окутывает ходовой мостик флагмана и ходовые рубки трёх шнуроукладчиков, где моряки буквально прилипли к динамикам эфира. Олег Анатольевич в нелепо накинутом на голое тело коротком тулупчике Феликса, со смешанными чувствами, открыв рот, словно на ино-планетянина смотрит на старлея: во время учений Флота принять самостоятельное решение, отменяющее утвержденный в соответствующих инстанциях план, – ЭТО Ж УМУ НЕПОСТИЖИМО!!!
     Но, оно, это решение принято! И оно… единственно верное «здесь и сейчас».
     Перчатка, брошена в эфир.
     Кто поднимет?
     – Может… и мне... – заискивающе заглядывая в ставшие вдруг совершенно спо-койными почти синими глаза «старлея», молит Пырин, – подтвердить?
     – Что подтвердить?
     – Ну-у, это… погодные условия.
     – Олег Анатольевич, идите в каюту, – улыбается Феликс. – Если что – вы не в кур-се, это моё решение. – И уже, отвернувшись, гремит в «Каштан», – Рубка, внести в вахтенный журнал доклад «Шалашу».
     – Есть, товарищ командир…
     Всё!
     Рубикон перейден!
     …Упоительная тишина, кажется, на целую вечность окутывает Феликса, опустошая и успокаивая одновременно, наполняя чем-то важным, большим, значимым. Но, несмотря на это, он ни на секунду не выпускает из глаз действия его боевого соединения. Мало-помалу в течение полчаса справились с нехитрым маневром на пределе своих возможностей по борьбе с трехэтажными гигантами. Выстроившись в строй фронта, они на полном ходу вот уже как час в ожидании дальнейших указаний безус-пешно бодают встречную четырехбальную западную волну, оставаясь при этом на одном месте в точке начала учений. Замполит весь этот час пытается достучаться до глубоко ушедшего в свои непростые мысли и не реагирующего ни на что старшего лейтенанта Старикова с одним единственным вопросом:
     – Валерий Феликсович, может всё-таки пора… мне выйти в эфир?
     «Старлей» будто не слышит и, продолжая опустошёнными глазами упрямо следить за потугами ведомых кораблей по удержанию строя, мысленно находится не здесь, – тут решение теперь принимать не ему! – а далеко-далеко, там, где его очень любят и ждут, и где тоже нужно принимать срочные действия для разрешения неотложных проблем. Ох, что-то много их в последнее время сыпется на его двадцатичетырехлетнюю рано начавшую лысеть голову:
     Во-первых, дома у жены и годовалой дочки закончились продукты: кроме молока и хлеба практически ничего не осталось, за всем необходимым нужно срочно как-то выбираться в город, в магазины, стоять в длиннющих очередях, отоварить скопившиеся мертвым грузом за последних два месяца талоны. Всё, почти всё, теперь в магазинах продают только при наличии талонов, у которых есть строго ограниченный срок действия!
     Во-вторых, пару дней назад в политотделе Бригады, знакомый секретарь комсомольской организации поведал слух, мол, после учений его снова собираются отправить в престижную, но крайне неудобную командировку, по обучению интернациональных экипажей, откуда ему только-только удалось отозваться после двухмесячного отсутствия в родной Бригаде, а главное – разлуки с семьей.
     В-третьих, сегодня утром, убегая по тревоге на корабль, узнал, что они с женой, кажется, снова ждут прибавления в семье. Это, конечно же, здорово! Да вот только время-то какое теперь неспокойное, – что их ждёт завтра? – Бог весть. К тому ж у них в дивизионе давно поговаривают, что в следующем году их дивизион расформируют, сократят, – Перестройка-Катастройка уже во всю входила в свою разрушительную катастрофическую фазу! – корабли за ненадобностью продадут, а офицеров направят в резерв штаба Флота для назначения в другие гарнизоны. А что это значит? Это значит, что всё придётся начать сначала: съемная комната, общежитие, коридоры ЖБК и прочее, прочее, прочее, да и жене придется увольняться с работы и вновь заниматься поиском оной на новом месте…
     Интересная это штука – выбор, точней поиск работы жены на новом месте службы мужа: никаких привычных теперь баз данных, газет вакансий, бюро по трудоустройству и прочее, прочее нет и в помине. Способ один – оттолкнуться от места временного проживания семьи и ногами с дипломом об окончании соответствующего учебного заведения подмышкой начать монотонный обход всех подряд учреждений, организаций, заводов, расположившихся поблизости.
     У Феликса с Малышкой на это, в отличие от поиска съемной комнаты, ушло много времени: почти четыре месяца. Устроились они, когда уже не чаяли и, лишь после того, как сообразили, что не нужно говорить в отделе кадров о предстоящем через пять с половиной месяцев рождении их первенца. Благо на глаз это ещё не определяется. Да и про уровень зарплаты не стоит пытать этих номенклатурных «пройдох», которые все свои премиальные надбавки делают за счет  экономии заработной платы трудящихся, путем назначения их на должность с пониженной тарифной ставкой.
     Этим можно заняться чуть позже – после назначения!
     В итоге они попали в много сотенный преимущественно мужской коллектив огромного литейного цеха крупного завода экономистом. Работа там оказалась живой, интересной и… трудной, да и люди непростые, но терять её теперь, когда вокруг царит сплошная неопределённость, ни Феликсу, ни Малышке крайне не хотелось бы.
     …Кто знает, может быть и действительно пора, как говорят все вокруг, подумать и об увольнении в запас, уходу в народное хозяйство, прекращению кочевого образа жизни и обустройству семьи на постоянном месте жизни.
     Ну и, в-четвертых, собственно само это учение! Впрочем, о нём-то как раз Феликс, к своему собственному удивлению, почти совсем не думает, кроме разве что одного: ветер мало-помалу усиливается, корабли восьмой час, находясь в эпицентре стихии, на грани своих возможностей удерживают заданный им строй, курс и место. Выдержит ли матчасть? Справятся ли неполные и молодые экипажи? А во всем остальном он прав! Тут нет никаких сомнений, – так и чего ж про то думать? – пусть теперь думает равнодушный оперативный дежурный. Наконец-то и этому бездельнику прилетела настоящая вводная задачка от лейтенанта, создавшего нестандартную ситуацию не только в Базе, но и во всем Флоте, на которую именно ему, хочешь, не хочешь, но придется принимать своё собственное самостоятельное решение, – нужно ж как-то угадать с правильной интерпретацией случившегося, – а это, увы, никто не любит!
     …– Нет-нет, Олег Анатольевич, – просыпается Феликс. – Что вы? Ни в коем случае. Здесь решения принимаю я, а вы – посредник, вас Там!.. спросят, кому положено, Там!.. и скажите, надеюсь, всю правду.
     – Кончено скажу, – сверкает черными глазами замполит, – я им такого скажу: и комдиву, и командиру Бригаду, и…
     – Послушай, Олег, – несколько фамильярно, но по-доброму, по-дружески берет его за рукав Феликс, –  а вот этого… не надо.
     – Почему? – искренне, даже как-то по-детски обижается Пырин, не обратив внимания на нарушение Стариковым субординации.
     – Просто поверь мне: не надо!
     – Ну, почему, Феликс, почему!?..
     – Да потому! – грубо обрывает. – Пойми, наконец, штабная твоя «башка», – почти кричит, хотя и смотрит весело, по-доброму, – нет тут виновных, всё это просто обычные флотские обстоятельства и… всё!
     – Как… так?
     – Комдив от безысходности забрал личный состав с резервных кораблей, комплектуя экипажи уходящих в море РТ, – перечисляет, загибая пальцы. – Комбриг в период отсутствия комдива, отправил ШУ в море, не зная об их готовности. Прогноз погоды метеослужба, как всегда выдала по рейду, а не на дальний полигон. Ты вообще человек новый, которого политотдел Бригады на радостях загрузил всякой глупостью, поэтому в течение всех этих дней учения в расположение дивизиона ни разу не выбрался, состояние кораблей не знал и, получая пакет, о нецелесообразности такого выхода не доложил, – загибает очередной палец. – Да и вряд ли вообще догадывался, что он состоится.
     – Да меня... совсем… – взрывается замполит.
     –Я ж про то и говорю, – слегка поморщившись, мягко перебивает Феликс. – Нет в том виновных, и ненужно их искать! Всё это просто… – говорит, как в рацию, чеканя слова, –  цепь обычных… флотских… обстоятельств!
     – И что же делать? – растерянно восклицает капитан-лейтенант.
     – Хороший вопрос, – лукаво улыбается дивизионный, непрозрачно намекая на незабвенные труды классиков марксизма-ленинизма, преподаваемые всеми замполитами страны на занятиях по политподготовке.
     – А главное знакомый, – смеется в ответ Олег, одобрительно хлопая Феликса по плечу. – И всё же, что?
     – То, что и делаем.
     – ???
     – Принимаем самостоятельное, никем и нигде ненаписанное решение, исходя из сложившейся обстановки.
     – Понял, – неуверенно тянет Пырин.
     – «Командир корабля не может отступить от выполнения боевой задачи…»,  – цитирует Стариков слова Корабельного устава, – «…кроме случаев когда сложившаяся обстановка настолько изменилась, что поставленная задача теряет значение», – многозначительно поднимает палец вверх.
     – Понял, – чуть уверенней выдыхает Олег.
     – Каждый командир должен сам принять решение в каждой конкретной ситуации.
     – Я… понял.
     – Понимаешь, Олег? – с жаром выдыхает Стариков. – Сам!
     – Понял!
     – Никто не должен подсказывать ему это решение, никто.
     – Понял!!!
     – И решение это может быть только одно.
     – ???
     – Единственно верное, за которое командиру никогда и нигде: ни здесь, ни на небесах, ни сегодня, ни завтра не станет стыдно…
     – Я понял тебя, Феликс, понял. И ты знаешь…
     – «Прыжок-3», я – «Шалаш», прием, – неожиданно перебив, прерывает двухчасо-вое молчание оперативный дежурный.
     – Я – «Прыжок-3», прием, – чуть помедлив, отзывается Стариков…
     Экипажи трёх малых кораблей-шнуроукладчиков льнут к динамикам, внимательно вслушиваясь в каждое слово эфира, где-то далеко, наверняка, прилипают к радиопе-редатчикам и их комдив с начальником штаба, да и весь штаб, Дивизион, Бригада, – шуточное ли дело отказаться от выполнения утвержденного Флотом плана. Лишь один Феликс, растревоженный разговором с Олегом Пыриным, в котором ему, кажется, наконец-то удалось договорить, допонять, домыслить то, что всегда ускользало от его осмысления, остаётся равнодушным к происходящему вокруг, отрешённым. Он продолжает повторять себе: «…чтобы нигде и никогда, никогда и нигде не было стыдно за принятое единственно верное решение».
     Покривить душой – значит предать: всё, всех, себя!
     Теперь ему  вдруг вспомнилось, как он когда-то, ещё в первый лейтенантский год, урвав в обеденный перерыв свободный часок, чтоб побыть вместе с женой, обнявшись с ней, гулял в сквере, расположенном как раз между территорией её завода и Береговой базой, где командиры кораблей получают различное имущество для своих коробок.  И вот, счастливо болтая, – не каждый день, неделю, а иногда и месяц им удавалось просто, хотя б, увидеться! – они идут к выходу из парка, когда навстречу им попадаются три хохотушки-шутницы служащие на Бербазы, где новый командир рейдового тральщика провел всё сегодняшнее утро, устроив «выволочку» персоналу.
     За что «выволочку»?
     Ну, а как иначе?
     Кто мог додуматься «повесить» винты старого давно списанного в утиль крейсера, главные орудия которого до сих пор валяются на молах, на маленький кораблик весом едва превышающим их сами?
     – Вы б ещё те орудия мне на тральщик записали, – в сердцах сказал он начальнику Береговой базы, капитану второго ранга Малахову, к которому вынужден был пойти, чтоб урезонить его нерадивых сотрудниц.
     И вот теперь, неожиданно встретив его в такой пикантной ситуации, в компании с неизвестной им и весьма молоденькой наивной девчонкой, обожающе смотрящей только на него, они решили проучить его, отомстить.
     – Не верь ему, красивая, – вдруг, поравнявшись с ними,  заявляет первая.
     – Он и мне обещал, жениться, – наигранно всплакнула вторая.
     – А у меня от него скоро ребенок будет, – сдерживая смех, лукаво заявляет третья, выпятив свой на самом деле огромный жирный живот.
     – Ах, ты… – готовый немедленно ринутся в бой, задохнулся от возмущения Феликс, резанув взглядом обидчиц,
     Вот только, как… ринуться?
     Какой бой?
     – Не горюйте, девочки, – беззаботно бойко хихикнула Малышка, – я хоть и любимая жена в его гареме, но и вам на коврике место в общаге найду.
     Ничего не ответили на то ехидные дамочки, лишь переглянувшись друг с другом, молча проследовали дальше в свой офисный… «клоповник».
     …– «Прыжок-3», я – «Шалаш», – безэмоционально давит своё оперативный дежурный, – выполнение задачи «Ка-три-Ша» в трех вариантах соединением из трёх ШУ: 224, 243, 251… выполнено!.. Как понял? Прием.
     – «Шалаш», вас понял, я – «Прыжок-3», приём.
     Стариков не видит обожающих на себе взглядов моряков корабля флагмана, не понимает радостного глубоко уважительного пожатия руки старого «морского волка» мичмана Тихомирова, не чувствует благодарных мыслей моряков ведомых им кораблей и облегченного выдоха комдива с начальником штаба дивизиона где-то далеко-далеко от этого полигона.
     – «Шалаш», «шалаш», я – «Прыжок-3», – безэмоционально поёт он привычную песню эфира, – прошу «добро» на возвращение в Базу.
     – «Прыжок», вам «добро», время «Че плюс пять».
     – Не за что… – с удивлением отвечает Феликс на искреннее крепкое рукопожатие и слова замполита-посредника и, привычно переключив волну на внутреннюю связь дивизиона, командует разворот на обратный курс.
     – Ну, вот и всё, – думает он про себя, непрестанно наблюдая за маневром своего соединения. – «Хорошо то, что хорошо заканчивается», – вспоминаются ему вдруг мамины слова из детства, – похоже, и вправду мой путь флотоводца подходит к концу…
22.03.2019г.

     Автор приносит извинения за возможные совпадения имен и описанных ситуаций, дабы рассказ является художественным и ни в коем случае не является документальным, хотя и взят из дневников периода 1987-1991, а также благодарит критика и корректора (ЕМЮ) за напоминание в свой день рождения этого сюжета, а также оказанную помощь и терпение всё это выслушивать в десятый, если не сотый раз.
    Да, и ещё… эта повесть-черновик – всего лишь рукопись, набросок. В нём вероятней всего масса стилистических и орфографических ошибок, при нахождении которых автор, принеся в очередной раз свои извинения за неудобство перед скрупулезными лингвистами, настоятельно просит направить их администратору группы «Питер из окна автомобиля», на любой удобной Вам платформе (ВК, ОК, ФБ), для их исправления. Либо просто оставьте их прямо под текстом.
     Спасибо за внимание и… сопереживание.