Выброситься на берег

                Выброситься на берег

   Я прошёл не спеша вдоль борта. Клоки тумана прятали местами палубу, местами проглядывали смутные очертания берега- показалось, как- то очень уж близко. Впрочем, туман- что только не покажется. Корабль спал. Голубой глянец палубы казался единственным аккумулятором света, да ещё редкие бортовые огни и отсветы сквозь стеклянные двери внутренних коридоров. Неожиданно в проходе показалась ветка ивы с полу-увядшими листьями, другая… Нос нашего теплохода оказался зарывшимся в береговой листве канала! Тишина. Вокруг никого. Я торопливо возвращаюсь к каюте и сообщаю попутчику (это мой брат, которого удалось «прописать» в двухместной каюте с одноместным размещением незадолго до отплытия), что мы вылетели на берег. Он начинает деловито собираться, а я возвращаюсь на «цветущий» нос теплохода, обнаруживая начинающих уже просыпаться пассажиров и членов команды с фонарями, обследующих трюм, светящих за борт и обсуждающих что- то по мобильной связи с рубкой корабля.
- Это Андрюха про «…» зевал,- слышу рядом с собой чей- то скучающий голос,- капитан заступает с часа, а до того- эти раздолбаи- наймут кого попало.
Мой собеседник с бывалым видом свешивается за борт, накладывая на стену тумана и свой фонарный отпечаток, который виснет, кажется, где- то у нас под носом.
- Навигационные приборы начинают сигналить, если уходишь с фарватера, этого нельзя было не услышать. Андрюха прозевал.
Как не поверить таким подробностям. Пассажир с треугольником тельняшки под горлом- речник или моряк- резюмирует:
- Выговор или увольнение… А бывает, идёт яхта навстречу, а в ней сынок чей- то- вот и трёшься к берегу…
Публика уже активно снимает происходящее. Вероятно, наш «логотип» с остроумными комментариями уже маячит где- то в инете. Через несколько минут появляется брат:
- Документы, деньги,- хлопает себя по карманам, воодушевлённо как- то, будто давно уже решён вопрос о десантировании- ностальгия и здесь даёт о себе знать. Но звуковых сигналов и команд не поступает. Единодушно соглашаемся с публикой по собственной инициативе перебраться на другой борт. «Взрываются» за кормой винты- корабль отволакивает заднюю часть своего тела подальше от берега, затем возвращает назад. Снова и вновь. Обшивка под носом пугающе скрежещет по бетонным плитам береговой линии. Мы останавливаемся поперёк канала, почти перекрыв его русло, и долго стоим. Из люка на нижней палубе неспешно показываются фонари команды…

   Который раз уже путешествую по Волжскому бассейну, и всякий раз поражает завораживающая флегматичность этого процесса. Вот и сейчас: ни одного комментария, ни одного поспешного движения.
Хорошо, что до моста не дошли- его фрагменты выглядывают где- то впереди всего в нескольких сотнях метров.
Мы прошли уже этот знаменитый живописный шлюз с золотистыми парусниками на башнях. Я любовался ими в одиночестве, стоя на корме. Синеватая мгла обволакивает всё вокруг, она пеленает тебя, делая каким- то беззащитным. Буруны в остывающей воде, совершенно уже не пригодной для плавания, кажутся ядовитыми водяными змеями, с шипением бросающимися вверх, спадающими и уползающими прочь в темноту. Пустая палуба или корма засыпающего теплохода- она упоминалась уже где- то по пути из Твери. Можно отдыхать. Я возвращаюсь в каюту, и тут вот этот новый толчок, будто при причаливании, рывок. Но шлюзы пройдены, и я отправляюсь наружу, чтобы узнать обстановку. Так началось наше путешествие, завершающее навигацию этого года, когда остатки теплоходов с припиской в Нижнем Новгороде собирают последних любителей экзотического отдыха и отправляются на зимнюю стоянку.
 
   Меня несколько смутило название теплохода, это имя моего святого, как мне казалось, но святцы и календари не всегда единодушны, и в последнее время «своей» даты я там не нахожу. По старому, по новому стилю, плюс туда, плюс обратно. А у брата- тоже день рождения. Мало того, в ресторане после отплытия оглядывая зал, останавливаюсь на знакомом лице за столиком позади себя, потом снова оглядываюсь… («Дурик, ты зачем усы сбрил?») Только здесь, напротив, появилась изящная бородка. Рядом- ну, да, конечно. Машу рукой. Мне отвечают как безумцу, с которым нельзя не соглашаться. Я становлюсь настойчивее, и наливая кипяток в чашку, хлопаю старого товарища по плечу, называя свою некогда прилипшую кличку. Радость, объятия. Когда- то мы учились летать. Когда- то хоронили друзей…
- У нас свой аэродром. Мы уехали в Тверскую область…
День рождения… Неожиданная встреча, когда меня отказывались узнавать… Посадка на мель, вернее, на берег… Что дальше?..

   Утреннее солнце. Аномальный, почти под двадцать тепла, октябрьский день. Чайка, удивительным образом попавшая в кадр с рыбиной почти с птицу размером, схваченной в воде за кормой. Фото. Улыбки. Шутки.
Я слушаю рассуждения брата. Я на верхней полке, что как в купе поезда, поскольку несколько стройнее. Оказалось, что он никогда прежде не ходил по местным каналам и очень о том сожалеет. Деревни. Города. Колокольня в Калязине, заснятая и переснятая уже со всех сторон. Вот там мы недавно ходили с ним на моторной лодке.
- Вот откуда корабли выплывают,- догадывается он, оказавшись вдруг по ту сторону экрана и увидев знакомую картину изнутри. Хмель иногда толкает его на откровения. Он не позволяет себе лишнего, хотя, кажется, это его несколько стесняет. Сегодня можно- у нас праздник, мы повстречали очень давних друзей, супружескую пару, мы удачно соскочили с мели (или берега) и мы с самого детства, то есть полвека, не путешествовали вместе. Нас ожидают Романов (Тутаев), Ярославль, Ростов Великий, Кострома, Нижний Новгород.
 
   Храмы и монастыри, название которых непосвящённому не запомнятся, возвышаются то на левом, то на правом берегу. Их великолепие и, если угодно, трудозатраты производят интересное впечатление. Зачем? Или даже- кто? Ничто вокруг, кажется, не напоминает о такой соборности или единодушии. Многие из них потрясают, как может потрясти скала в пустыне. Нет, не об этом хочется сказать. Мы пришли к заключению, что должна существовать государственная программа по знакомству с родиной. С некоторых пор, кажется, существовал или существует в школе предмет краеведения. В русских городах всегда ощущаешь себя дома, даже более дома, чем там, где живёшь. Москва, давно павшая под нашествием, пугает и отталкивает даже старожилов. А здесь улицы и дома- деревянная Русь. Откуда в нас это родство? С детства? С дач и деревень? С туристических походов? Кажется- нет, много более того. Рекламный баннер, призванный олицетворять нашу родину, воткнутый торчком и собирающий жуликов всех мастей со всего света, вероятно, исполняет свою некую функцию. Даже прожившие здесь не в одном поколении «не вполне местные» выдают лексически и ценностно своё безразличие, свою потребительскую сущность. Они пришли грабить. Даже самые скромные из них…

   Мы сидим на деревянных лавках, покрытых овечьими шкурами, и слушаем рассказ музейщика о знаменитых некогда породах овец, о сортах льна, об огородничестве, ставшем статьёй экономики. А где- то- о колоколах и гончарном деле. Неповторимые гастрономические и художественные изыски. Иконописцы, расписавшие стены площадью в несколько тысяч квадратных метров всего за один сезон, принимались за дело строго определёнными специализированными командами и оставили свой автограф: «в научение и услаждение»… На вопрос о сегодняшнем дне экскурсовод смущённо отвечает, что есть одно или два частных лица, пытающихся возродить тот или иной промысел. Здесь будто трезвеешь, как после потрясения или откровения. Будто вспоминаешь о чём- то давно забытом, что гложет и не даёт покоя, что просто и естественно, как жизнь или любовь…
И чудится, что очередная пристань под ногами готова пожаловаться: 
- Друзья! Вы давно иностранцы. Нельзя жить в стране и не знать Поволжья, Сибири, Урала, Кавказа или Дальнего Востока...
Некие силы или программы позволяют всё- таки сохранять внутреннюю идентичность, тождественность, узнаваемость. Как на мониторах в московском метро: панорама и два ответа- Россия или нет? Россия- это весь мир, здесь есть всё. Узнать Россию- повидать всё.
Особенно здесь, на берегах Волги, такому вот укоренённому в центральной полосе, где хочется «не сойти с места», остаться, возродиться… А не упражняться в толерантности, возводя жульничество в статус мудрости, самоуничижение, избиение или исчезновение- в уважение к окружающим, торжище- в богослужение…

   Мои старые товарищи рассказывают о бывшем компаньоне, который все ценности компании переправлял на малую родину (пусть и в пределах Отечества). Так что оставалось только закрыться, чтобы не отвечать перед законом. Это и называется грабежом. Мегаполисы- самое подходящее для этого место… Но здесь нет и «духа» этих «малых соотечественников». Здесь- Русью пахнет.
Как редко можно слышать сегодня о служении Отечеству, о том духе, в котором ещё недавно взрастали поколения, служении не только налогами, от которых не удалось скрыться. Именно Оно так диссонирует со всем нынешним, не Его ли нужно видеть и знать. Не с крикливым «европеоидным» баннером в руках, а с призванием на служение.
 
   В каюте, под мерный пульсирующий звук дизелей, брат расскажет о своём научном руководителе, томящемся в застенках... История стелется нам прямо на обеденный стол, будто заботливой домохозяйкой, у которой всё всегда под рукой.
 
   Когда тебя обокрали и предали, обманули или продали в рабство, - взойди на борт корабля, пусть даже самого скромного, пусть даже в несезон, корабля, готового выброситься на берег, чтобы добраться и взойти на какую- нибудь Чёрную гору, где в монастыре хранится потемневшая доска три на три метра, с которой сотни лет назад шествовали твои предки из города- в город… Чтобы упасть на эту землю и плакать. Плакать… Будто над  собственным естеством, призванием и надеждой.

   Из тысячелетия- в тысячелетие Мода не устаёт выставлять наших предков дураками. Поскольку так нестерпимо порой осознавать, что в Традиции- дураки мы сами.
 
 17.10.20