О ТОМ О СЁМ 2 повестушки

Повестушка  №1

     МНЕ БОЛЬНО

1.
     Леня рос не совсем обычным мальчиком. Большого круга друзей у него никогда не было. Друзьям предпочитал книги и уединение. Был очень влюбчив, но смелости признаться в своих чувствах как правило в себе не находил. Некоторым девочкам хватало смекалки догадаться, какие страсти обуревают их робким поклонником, делали попытки брать инициативу на себя, но это лишь приводило к обратному результату: Леню такие попытки приводили  в панику, он начинал избегать слишком  дерзкой, по его представлениям,  пассии. На всем их  недолговечном романе, таким образом, можно было ставить безоговорочный крест.  Во всем остальном, правда, Лёня был обычным ничем не выдающимся  мальчиком. Таким он  дожил до солидных тринадцати лет.
     Год 1985. Июнь. Пора белых ночей. И в обычную-то пору являющийся фокусом притяжения для туристов изо всех стран мира, город преображается в огромную сценическую площадку под открытым небом. Приняла у себя неожиданного гостя из Москвы и квартира Гавриловых.
      Ближе к вечеру. Леня у себя, в «детской», в кресле-качалке, ласково обдуваемый ветерком, проникающим в квартиру через распахнутое окно. Дочитывает с увлечением «Землю Санникова». Его слуха достигают доносящиеся из прихожей голоса. Один, тихий, нерешительный, как будто заранее в чем-то извиняющийся: это  голос Лёниного отца. О чем вещает отец, Лене фактически совсем не слышно, зато   разбирает каждое четко артикулируемое, энергично произносимое слово гостя.
-Сколько лет, дорогой ты мой родственничек, сколько зим! Почти не меняешься с годами. Ольга дома?.. Хорошо, подождем. Если не очень долго, иначе все полетит в тартарары. Я ведь с предложением к вам. Приглашаю вас всех в ресторан. Вы когда последний раз бывали в приличном ресторане?  Признавайся.
     С этим голоса из прихожей удалились: отец и гость прошли в гостиную, теперь даже голос гостя невозможно стало разобрать. Леня отложил «Землю Санникова», и попытался догадаться,  кем мог быть этот ворвавшийся в квартиру, как цунами, по голосу, очевидно, незнакомый ему человек.
     Гавриловы жили в роскошной «сталинке» на проспекте Стачек, доставшейся отцу от его высокопоставленного родителя. Дом роскошный, и родитель когда-то был высокопоставлен, но сами Гавриловы в настоящее время жили очень скромно: отец трудился в каком-то машиностроительном НИИ, мать зарабатывала на хлеб насущный на должности заведующей детсада. В общем и целом, берегли каждую копейку. Леня что-то и не припомнит, когда ему приходилось бывать в ресторане. Правда, мать обещала устроить сыну банкет, если он закончит с отличием школу (минимум серебряная медаль), но до окончания школы еще ой как далеко! Еще неизвестно, что за это время с ними всеми может приключиться. Гостем же мог быть старший брат матери. Он жил в первопрестольной, и, по слухам, был архитектором. Гавриловы как-то прогулялись в Москву, остановились у дяди Вадима – да, Леня вспомнил, что дядю звали Вадимом. Но Лене тогда было совсем ничего, лет шесть, пожалуй, в детской его головенке от этого посещения Москвы ничего не осталось. Однако, бодрый, напористый , уверенный в себе дядин голос, опять же на фоне голоса отца, вечно в чем-то извиняющегося, даже слегка запинающегося в какие-то особенно волнительные моменты, Лёня только в это мгновение припомнил.   
-Иван! Иван! Что тут у нас творится? Двери нараспашку.
      Голос матери. Она только что откуда-то вернулась. Определенно созвучный недавнему, мужскому: очевидно, из одной оперы. Подтверждение, что Лёнина догадка относительно того, кем мог быть их пришелец,  была верна.
 -Я виноват! Я виноват! – вот когда прорезался до состояния «форте» и голос отца.– Вадим приехал! Я забыл закрыть за ним дверь! Он нас всех сегодня в ресторан приглашает!
-Какой ресторан! Ты забыл, что мы этим вечером идем на «Баядеру»! Ты ему об этом сказал?
-Сказал, но он ни в какую. Поговорим с ним сама. В ресторан при гостинице «Астория»
-Он сошел с ума!
     Потом наступила тишина, что и неудивительно: стены в «сталинке» были абсолютно звуконепроницаемыми. Лёня еще не расставался с «Землей Санникова», хотя читалось уже без прежнего увлечения. Прошло еще какое-то время, в «детскую» заглянула мать:
-Ну, ты чего дичишься? Иди поздоровайся с дядей Вадимом. Он тебя немножко помнит. Эх, в парикмахерскую бы тебе сходить до ресторана, но уже поздно.
      Лёня окончательно расстался с «Землей Санникова» и отчего-то  не без волнения прошел в «гостиную».
-Ну, вот и наш! – торжественно представила Лёню мать. – Наша надежда.
Лёня увидел сидящим в кресле, нога на ногу,  хрупкого телосложения человека. На нем был, очевидно, не пошива фабрики «Красная Большевичка», элегантный костюм. И стригся он, скорее всего, не в заурядной парикмахерской, а какой-то особенной, скорее всего, в той, где стригутся известные артисты. На  Лёню целеустремленно смотрели приветливо улыбающиеся мгновенно располагающие к себе глаза.

2.
      Дядя Вадим появился у Гавриловых , так же неожиданно, как и в первый раз, довольно поздним вечером следующего дня.  Гавриловы, безмятежные,  ни о чем не подозревающие, уже готовились ко сну.
-Господи! -  отозвалась на поздний звонок в дверь мать. – Кого еще там черти принесли? Обязательно спроси, кто, - в напутствие к направившемуся в прихожую отцу.
-Еще не спите? – уже отлично знакомый Лёне энергичный, как будто мгновенно заполняющий собою все пространство квартиры дядин голос. – Ну и отлично! Я к вам с великой просьбой. Меня в нашей гостинице в одном номере с храпуном поселили. Прошлую ночь едва поспал. Выручайте, родственнички. Я мог бы и на диванчике в вашей гостиной переночевать.
     Отец в ответ на это что-то привычно невнятно пробубнил.
-Здравствуй, Вадик, - только что явившаяся в прихожую на подмогу привычно заробевшему отцу мать. – Мы бы и рады, чтобы ты у нас переночевал, но учти, - на диванчике Ваня спит.
-Разве вы в разводе? – удивился дядя.
-При чем здесь развод? Мы с ним полюбовно договорились, что будем спать раздельно. Видишь ли… Он тоже сильно сопит. Я долго терпела…
-Что за незадача! – воскликнул в сердцах дядя. – А есть у вас тут кто-нибудь не сопящий? Я знаю, это ваш Лёня. Хоромы у него шикарные, и кушеточка, я вчера заметил, тоже есть. Я на ней вполне размещусь. Думаю, он сильно против не будет. – С этим дядя громко постучал в дверь «детской». – Эй! Племяш. Извини, если разбудил. Как насчет того, чтобы приютить у себя несчастного дядю?
-Я не против, - поспешил заверить остававшийся все это время у себя Лёня.
-Повтори погромче, чтобы и твои услышали.
-Я не против! - уже более решительным голосом объявил Лёня.
-Ну, и прекрасно! Я почему-то был уверен, что ты мне не откажешь. Слышите, родители? Устами вашего сына глаголет истина.  Примите к исполнению.
       Время приближалось к полуночи, когда у Гавриловых с появлением дяди Вадима, наступило относительное спокойствие. Дядю, как он и предложил, довольно комфортно устроили на «кушеточке». Лёня был взволнован: был нарушен привычный для него уклад жизни. Беспокоило и присутствие в его «детской» еще не ставшего для него «своим» дяди. Да, вчера он произвел на Лёню огромное впечатление. Своей раскованностью. Готовностью говорить на любую тему. Кажущимся отсутствием в нем каких-то на что-то запретов. Это шло настолько вразрез с тем, какими мышками-норушками  вели себя его родители! Вечно чего-то опасающиеся. Что их кто-то услышит, не так поймет, еще, не дай Бог, «настучит». Да, такое словечко, как «настучать», Лёне уже было хорошо известно. На живом дядином примере Лёня постигал, насколько были более естественными, раскрепощенными  москвичи. Не могло   его не подкупить и то, каким «своим» человеком дядя выглядел в ресторане. Как многие из посетителей ресторана, в их числе и многие иностранцы,  чьи столики волею обстоятельств оказались поблизости от них (да, ресторан был действительно при «Астории»!),  с интересом и симпатией оглядывались на дядю, прислушивались к тому, о чем он говорит. Своим привычным ничего не боящимся и ни перед кем не извиняющимся голосом, заполняющим, кажется, все пространство ресторанного зала. Лёня даже закичился перед другими тем, что он удостоился чести сидеть рядом с обладателем такого во всем уверенного голоса человека.
      Да, но все это было лишь дядиным витийством, скажем так,  на публику, на аудиторию, подкупающим, интригующим, но о самом дяде, о том, чем и как он живет, Лёня фактически до сих пор так толком ничего и не знал. Его уложили на его, Лёнину, кушеточку, их разделяло сейчас совсем ничего, но этот человек продолжал оставаться в Лёнином сознании своеобразным «котом в мешке». Или, прибегая к другому выражению, «террой инкогнито».
     Время шло. Лёне не спалось, но, кажется, не спалось и дяде. В какой-то момент он осторожно, стараясь не потревожить племянника, поднялся и прошел к открытому окну. Он стоял долго, не шевелясь, не оборачиваясь, а Лене как на зло приспичило сходить в туалет. По маленькому. Когда вернулся, дядя уже оторвался от окна, сидел на кушетке, поглаживая щиколотки ног.
-Не спится? – спросил дядя.  Лёня ответил ему молчаливым согласием. – Мне тоже… Скажи, сколько тебе сейчас полных лет?
       Лёня ответил.
-Моему Алеше было б приблизительно столько же. Он у нас с женой был поздним.
-Он… умер? – робко предположил Лёня.
-Д-да… Это называется несчастным случаем… Мне не хотелось бы об этом, ты должен меня понять… Да, с ним случилось несчастье. В какой-то мере несчастьем после этого стала моя жизнь… Хотя, объективности ради, нужно признаться, что на моей жене это отразилось и отражается намного сильнее, чем на мне. Ну, это и понятно: она женщина… Она испытывает постоянную сердечную боль, и находит от нее спасение только в алкоголе. Я вначале, как мог, сопротивлялся этому, но потом решил: «Да будет так»… Она называет свои состояния «Загул большой» и «Загул маленький». Чем дальше, тем чаще она оказывается в состоянии загула большого… Жизнь по сути страшная штука, мой дорогой. Она притворяется не страшной, когда мы еще только-только начинаем жить. Она манит, завлекает нас, обещает нам кущи небесные. И мы ей верим! Мы поддаемся на ее уловки, и мы спешим жить. То есть поскорее становиться взрослыми… Когда Алеша умирал… Он умирал у меня на руках… Последнее, с чем он обратился ко мне: «Папа, не забудь про». Но он не докончил фразу, когда его не стало. Я долго пытался догадаться, что он имел в виду. Наконец, меня осенило. Алеша был очень добрым, очень любил животных, особенно болел сердцем за беспризорных собак. Перед тем, как этому случиться, опекал одного старого пса, Алеша называл его Полканом. Он, скорее всего, имел в виду, чтобы я не забыл покормить Полкана. А как ты считаешь? В твоих глазах, такое объяснение выглядит правдоподобным?
-Да, - откликнулся Лёня, - выглядит
-Да, тебе, сейчас примерно, столько же, сколько было ему. Ты стоишь на пороге так называемой зрелости. И мне хотелось бы тебя предостеречь…   Не спеши, насколько это возможно, становиться взрослым. Насколько хватит сил, цепляйся за свое детство. Отстаивай, насколько хватает твоих сил, свою невинность. Отталкивай от себя все, что сулит тебе зрелость. Со зрелостью приходит осознание, насколько подла, лжива, несовершенна наша жизнь. Горькое прозрение… Да, это очень сложно, я знаю, почти невозможно, особенно в твоем возрасте, но попытаться-то, наверное, можно? Я не пытался, я очень рано попал на крючок, и за это сейчас расхлебываю… Боюсь, мои наставления, советы не будут восприняты тобой. Ты слушаешь меня и, наверное, думаешь: «Дядя Вадим сошел с ума».
-Нет! – пылко возразил Лёня. – Я так не думаю!
-Да?.. Да, ты особенный мальчик. Такое сразу бросается в глаза, независимо от возраста. Ты очень чуток, восприимчив ко всему, что рядом с тобою происходит. Я это сразу в тебе отметил. Ты очень живо реагируешь. Большинству других не особенных мальчиков такая отзывчивость не свойственна. Они, как пескари, просто плывут по течению, и скоро оказываются в сетях… Не уверен, правда, что пескари съедобные. Ты не знаешь?
-Пескари?.. – растерялся перед таким далеким от него вопросом Лёня. Все его знания о пескарях сводились к сказке Салтыкова-Щедрина «Премудрый пескарь». – Наверное, съедобные. Я не знаю.
-Едва ли. Это такая мелюзга! Кому они нужны? Побрезгуют. Если оказываются в чьей-то сети,  случайно, их, скорее всего, вытряхивают из сети прямо  на сушу. И потом они еще какое-то время лежат под солнцем, учащенно работая своими жабрами. Но уже поздно. Мне бы очень не хотелось, чтобы такая же участь постигла и тебя
-Я постараюсь, - пообещал Лёня.
-Постараешься в чем?
-Чтобы не попасть в сети.
-Да, я очень желаю тебе этого. Не попадайся.
    В дверь «детской» постучали, а потом раздался голос стоящей у двери матери. – Вам чего не спится? Что-то мешает? Может, комары? А то я скажу Ване, он поставит вам сетку.
-Нет-нет! – живо откликнулся дядя. – Никаких комаров. Никаких сеток! Мы просто знакомимся друг с другом. Ты нам позволяешь?
-Да-да, конечно! Знакомьтесь. Но не до утра же? Или как сами знаете. Извините.
    Мать отошла от двери, а дядя сказал:
- Да, твоя мать права. Попробуем заснуть. Мы и так уже наговорили друг другу. Точнее, я наговорил,  ты вежливо, покорно слушал.
-Вы его покормили? – перед тем, как закрыть глаза, поинтересовался Лёня.
-Кого?
-Полкана.
-Да, конечно. Ты запомнил. Ты славный. А теперь постараемся заснуть.

3.
     У Лёни нормальный для его возраста здоровый сон. Он заснул настолько крепко, что не расслышал, как дядя поднялся, оделся и покинул его «детскую», не оставив после себя ничего. Он словно взял и растворился в небытии, как будто его на самом деле и не было. Для Лёни наступила пора неопределенности. Он не знал, увидит ли он дядю в ближайшее время, а спросить у «своих» не решался. Мать скажет: «А какое тебе дело до дяди? У него своя жизнь, у нас с тобою своя»
     Да, мать в этом случае была бы права. Что это он так, вдруг взял и воспылал к этому человеку? Правда, мать к этому моменту не имела представления о том, какой была их, Лёнина и дядина, предыдущая ночь. Насколько она их сблизила. В Лёниной жизни случилось впервые, когда,  по сути, еще очень мало знакомый ему человек, годящийся ему в отцы, мог до такой степени открыть перед ним, мальчишкой, свою душу, поделиться с ним своим самым сокровенным. Даже, в какие-то моменты, интересовался его мнением, как будто ему было действительно важно, чем ему ответит такая мелюзга, как он. Лёня же был недоволен собой. Тем, как он скупо отвечал. Хотя дядя и похвалил его за проявленную им, якобы, отзывчивость, но в чем, собственно, она, эта отзывчивость, проявлялась? Расстраивало и то, как он отреагировал на дядин запрос, съедобны ли пескари. Нужно было прямо сказать «Съедобны. Ну, если не людьми, то кошками. Особенно беспризорными, которые бросаются на все, что им удается найти, поймать». Следовательно, эта рыбешка едва ли долго бы просуществовала на берегу, как это живо описал дядя. Стала бы непременной жертвой, если не бродячей кошки, то какой-нибудь хищной птицы, которые питаются охотно любой падалью. Лёня же тогда не догадался так ответить, а дядя мог подумать, что его племянник круглый невежда.
       Прошло несколько дней, и Лёня в какой-то момент оказался в одиночестве в их просторной квартире. Отец уехал в командировку, на испытания машины, которую они у себя в своем НИИ придумали. У матери – пора передыха после того, как детсад на лето закрыли, но еще приходилось как-то крутиться, чтобы утрясти все накопившиеся к этому времени хозяйственные вопросы. Обычная для этого времени года обстановка. Где-то ближе к середине июля, у матери и отца настанет отпускная пора, и они всей троицей отправятся на Черное море, в приморский городок Алушта, где они много лет подряд снимают домик. Лёня вернется окрепшим и загоревшим. Пока же мать отправилась в гости к своей закадычной подружке, в Колтуши. Также вполне заурядное для матери, когда она оставалась без мужа, мероприятие. Она называла это «Мне пора оттянуться». Обычно «оттягивалась» с ночевкой у подруги.
       Возвращалась лишь к вечеру следующего дня. С опухшим лицом и неприятным винным запахом изо рта. Испытывающей чувство неловкости перед сыном. Муж, то есть Лёнин отца, разумеется, был в эти дни в какой-нибудь командировке.
Перед тем, как отправиться в путь, как обычно дала наставление сыну: «Веди себя молодцом. Дверь никому не открывай, даже если покажется, что это знакомый». Лёня возмутился: «Что ты меня постоянно учишь? Я уже сам давным-давно не маленький». На что мать, с ухмылкой: «Давным-давно. Ну-ну». С тем и ушла, а Лёня остался в квартире один.
        С утра по радио предупредили о надвигающемся на город шторме. Вечером, ближе к семи часам,  шторм грянул.  Небо накрыло тучами, из них полился сильнейший дождь, поднялся ветер, и Лёня поспешил  закрыть понадежнее окна, когда услышал, что в квартиру кто-то звонит. Конечно, он помнил о наставлении матери, но как поступил бы в этой ситуации любой нормальный парень его лет, сделал все ровно наоборот, то есть смело открыл дверь. За нею стоял, широко улыбаясь, промокший, кажется, до нитки дядя.
-Куда же вы пропали?! – первое, что выпалил из себя Лёня.
-Ты по мне скучал? – ответил вопросом на вопрос дядя.
      Лёня  смутился, не посмел ответить, а дядя уже в прихожей.
-Ну, мне будет сейчас, - глядя себе под ноги. Он, наверное, имел в виду, что от его промокших, залепленным грязью  ботинок на великолепном, всегда бережно оберегаемом матерью  паркете в  прихожей остались следы.
-Ее нет дома, - поспешил успокоить дядю Лёня. И тут же зачем-то добавил. – Папы тоже нет.
-Выходит, ты один? За хозяина? Зачем же ты мне открыл дверь, не спросясь? – Лёня не нашелся, чем ответить. – Больше никогда не делай этого. Да еще в такую кошмарную погоду. Ты знаешь, что происходит, когда разгуляется стихия?
-Нет, - честно ответил Лёня.
-Оживает всякого рода чертовщина. Лезет изо всех щелей. Всякие там кикиморы. Они могут серьезно осложнить нам жизнь.
-Вы смеетесь, - отреагировал на это Лёня.
-Ну, как знать?.. Послушай, дорогой, тебе не сложно будет организовать мне душ?
-Нет, конечно,  не сложно!
-Что-то вроде профилактики против инфлюенцы. И, если только можно, я бы во что-нибудь переоделся. Я имею в виду, какое-то сухое нижнее белье. Он, правда, я говорю о твоем отце, будет заметно пошире меня, но все лучше, чем совсем ничего… Я не слишком много на тебя гружу?
-Нет-нет! – поспешил успокоить дядю Лёня. – Четное слово, совсем не грузите. Для меня это пустяки.
    Ему и впрямь нравилось угождать дяде. Делать для него что-то хорошее. Возможно, в благодарность за подаренную им дядей ту волшебную ночь, когда, выслушивая несколько сбивчивую, но искренне рвущуюся из дядиной души «взрослую» исповедь, он и сам при этом становился более взрослым, то есть более умудренным, вдумчивым. Лёне это примериваемое на себя состояние некой «взрослости» было по душе. Оно отвечало его внутренним чаяниям. Хотя сам дядя, Лёня это отлично помнит, предостерегал его от этого. Внушал, что становясь взрослым, он больше теряет, чем получает. Но как часто внушаемое, наставляемое, вдалбливание приводит к совершенно противоположному результату!
     Ему действительно ничто не стоило «организовать», как выразился сам дядя, душ. Очень часто в это время года подачу горячей воды отключали, но только не в этот раз. Когда пошла струя достаточно теплой воды, он пригласил дядю в душевую.
-Вам еще, наверное, и халат понадобится?
-Да, как ты догадался? Не помешало бы.
-Я конечно мог бы предложить халат папы, но боюсь, вы в нем утонете. Может, мамин?
-Нет-нет! Только не мамин. Да и не очень, наверное, утону? Что-то от меня еще останется?
      Дядя остался в душевой, а Лёня приступил к поиску, чем бы заменить подмокшее на дяде нижнее белье.  Чтобы к моменту, когда дядя выйдет из душевой, белье его уже ждало.   
      Лёня подошел к окну у себя в «детской», чтобы посмотреть, что творится за окном. Дождь хлестал. Одно из растущих на дворе деревьев, то была черемуха,  было повалено только что пронесшимся ураганом. Черемуху, с полным на это основанием, можно было считать ветераном. Коммунальные службы давно точили на нее пилы,  однако жители дома дружно вставали на ее защиту. Теперь она лежала на земле: то, чего не могли добиться коммунальщики, добилась стихия. Лёня не забыл, как совсем недавно дядя, в шутку, конечно, предупреждал о вылезающей изо всех щелей в такую погоду чертовщине. Шутка шуткой, но Лёне немного стало страшновато.
-Ты где? – раздался дядин голос.
-Я  здесь! – живо откликнулся Лёня. – Я приготовил для вас белье.
-Ну, и отлично! – через дверную щель просунулась дядина рука. – Не хочу, чтобы ты видел меня голым. Подай в руку.
       Лёня сделал, как его просили. Через пару минут дядя постучал в дверь:
-Я войду? – после того, как Лёня живо откликнулся «Да! Конечно!», вошел в «детскую»: в папином, несколько мешковато сидящем на нем халате. – Да, чуточку некомфортно, - дядя, скорее всего, подразумевал халат. – Но вполне терпимо. –  Уселся в кресло-качалку, а Лёня прошел от окна и расположился на стуле у письменного стола, лицом к дяде.
      У дяди в руке что-то типа небольшого объема фляжки:
-Профилактика. Не хочется подхватить простуду. – Отвинтил крышку, сделал глоток. – Но  ты мне так и не ответил.
-О чем? – с недоумением спросил Лёня.
-Я спросил, скучал ли ты по мне. Ты отмолчался. Я повторю вопрос.
     Лёню вновь охватило смущение. Он не знал, как ему удачнее ответить. Так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы.  Скучал ли он эти дни по дяде? Безусловно! Но и чистосердечно признаваться в этом, также как будто было не с руки: он боялся при этом уронить свое достоинство.
-Не смущайся, - дядя, видимо, решил прийти племяннику на помощь. – Я же в любом случае не съем тебя. Будь честен.
-Да, - нетвердо, невольно опуская при этом глаза, наконец, сделал признание Лёня. – Я по вас скучал.
-Молодчага!.. Ты совершил большой поступок: преодолел в себе какой-то страх, переступил через определенное, навязанное тебе табу. Ты позволил себе смелость быть откровенным… - Дядя сделал еще один глоток. – Это дорогого стоит… Не стану и я скрывать от тебя…мне-то намного легче..  мне тебя все это последнее время, пока мы были в разлуке, очевидно, не хватало. Это непреложный факт, и я нисколечко не боюсь тебе в этом признаться…  Современный человек, мой дорогой, ужасно устроен: он стесняется своих чувств. Он то и дело прячет их в себе. «Прячет» это еще ничего. Это еще полбеды. Часто уродует, чтобы отвечать габаритам известного ложа.  Отсюда, то, что называется лицемерием. Человек живет в постоянной лжи. Чувствует одно, поступает по другому. Итог печален: огромное количество психических расстройств, Суициды… Не могу назвать тебе точную цифру, но уверен, - таких… несчастных на всей нашей матушке-земле преогромное количество. Их ряды множатся и множатся. Человечество болеет, но большинство этого не осознает, не ощущает. Живет в созданной им самим клетке, но этого не замечает… - Дядя добавил в себя из фляжки еще пару глотков. – Я много говорю. Вероятно, от того, что я такой же изуродованный… в том смысле, который я вложил в мои прозвучавшие чуть пораньше слова.  Но  в отличие от многих других я это свое уродство осознаю. Пытаюсь как-то бороться. Мои, неуместные с точки зрения так называемых «правильных» людей, учитывая хотя бы твой возраст, - откровения с тобой, это одна из моих попыток справиться с этой обрушившейся на всех, в том числе и на меня  бедой… Ты пока еще живой. Ты чуток, восприимчив. Поэтому мне так хорошо и легко с тобой…  Но, ты знаешь, так ведь было не всегда.  Были совсем другие времена. Взять, например, то же суровое средневековье. Я не буду расписывать тебе достоинства тех времен. Я знаю, там было тоже тяжело. Но их беды не идут ни в какое сравнение с нашими. Абсолютное большинство тогда живущих были ужасно бесправны, унижены, угнетены и бедны. Они не наслаждались нашими современными технологиями. Кажется, невозможно себе такое вообразить,  но им было незнакомо, что такое, например, наш банальный лифт. Но – что удивительно – они совсем не знали и другого. Например, что такое суицид… Да, они жили в ужасных условиях. Без электричества, без антисептиков, без канализации. Жуткие болезни регулярно обрушивались на них, безжалостно выкашивали их ряды: чума, сыпь, оспа. Много-много всего. Они постоянно воевали, гибли на полях сражений ради единственно утешения безголовых амбиций их правителей, но у них не было одного нашего недостатка. Они еще были незнакомы с лицемерием, Были искренними в своих поступках. Уж если любили, - так любили. Если ненавидели, - так ненавидели. Они не держали ничего в себе. Все выплескивалось наружу. Откуда ж тогда взяться суицидам?.. Все изменилось, когда миром стали править буржуа. Холодные расчетливые клерки. Думающие и стремящиеся только к наживе.   Настала эпоха лжи, страсти исчезли, чувства притупились, - им на смену пришел холодный бездушный расчет. Плюс комфорт, без которого немыслима жизнь ни одного современного человека. И все стало искажаться, принимать самые отвратительные формы. К ним можно отнести и так называемые извращения…
     В квартиру позвонили.
-Звонят, - Лёня решился на то, чтобы прервать этот длинный дядин монолог. – Мне надо узнать.
-Да, узнай, - согласился дядя. – Только обязательно спроси, кто.
    Оказалось, что звонила пожилая женщина из квартиры напротив.
-Добрый вечер, Ленюся! А можно я поговорю с Иваном Антоновичем?
-Папы нет дома.
-А когда он будет?
-Не могу сказать… Не скоро.
-Как же мне тогда быть? У меня телевизор во время грозы отключили. И кроме как Ивана Антоновича, больше попросить некого, чтобы посмотрел…
-Я не знаю.
-Может, ты?
-Нет, я совсем ничего не понимаю в телевизорах…
-Я слышала, к вам кто-то пришел…
-Нет-нет! Он тем более в телевизорах ничего не понимает. Он архитетор.
-А-а-а… Ну, прости меня.
      Когда Лёня вернулся к себе, дядя успел пересесть с кресла на кушетку.   
-Я тебе еще не очень надоел?
-Н-нет, - неуверенно произнес Лёня, хотя, на самом деле, то была не совсем правда. Та, за которую так ратовал дядя. Лёня почувствовал себя усталым. И дядины откровения, которые так восхитили его в их предыдущее общение, уже не так волновали его. Скорее, чем-то пугали. Но не мог же в этом признаться дяде? Это было бы слишком. Словом, Лёня в очередной раз за свою короткую жизнь уступил какому-то навязанному ему кем-то табу.
-Коли так, сядь ко мне поближе. Мне тогда будет легче с тобою разговаривать.
      И вновь Лёня уступил, - он не находил в себе сил противоречить уже, по-видимому, пьяненькому и не совсем владевшему собой дяде.  Он не мог откровенно сказать ему: «Извините, но я устал, а вам лучше прилечь и заснуть. Так будет лучше и для вас и для меня». Вместо этого он присел на кушетку. Ровно в том месте, на которое указала ему похлопавшая по кушетке дядина ладошка. Теперь они сидели, почти касаясь друг друга плечами.
-Напомни, на чем я остановился.
-Кажется… на извращениях.
-Да?.. А почему я о них?
-Я не знаю.
-Черт с ними, с извращениями. Скажи честно, тебе сейчас со мной хорошо?
      И вновь! Та же уступка лицемерию. Для Лёни сейчас самой главное: не обидеть, не оттолкнуть от себя этого человека. Отсюда, и его неуверенное, но все же прозвучавшее:
-Да.
-Благодарю тебя… Твое «Да» меня воодушевляет. - Произнеся это, он обнял Лёню за плечи и заставил еще ближе подвинуться к себе.  – Ты добрый славный мальчик. Я уверен, в твоих силах мне помочь. Пожалуйста, доверься мне… Я не сделаю тебе ничего плохого. – С этим он силою своих рук принудил Лёню вначале лечь на спину, а потом перевернул лицом вниз. Лёня попытался барахтаться, но силенок у него, очевидно, не хватало: дядя, хоть и хрупкий был на разы мощнее его. Далее Лёня понял, что дядя опускает на нем трусы, еще раз дернулся, и вновь убедился, насколько он слабее дяди…  А далее он почувствовал сильную пронизывающую его от головы до пяток боль, которая входила в него сзади. Уже из последних сил, задыхающийся от того, он уткнулся лицом в кушетку, простонал:
-Не надо… Пожалуйста… Не делайте этого. Мне больно.
      Но дядя его уже не слышал.

4.
       Год 2003. Леониду идет 32 год. Он, что называется, импозантен:  прекрасно сложен, с внешностью, как ему не раз на это указывали, молоденького Алена Делона.  Не удивительно, что он вызывает неподдельный интерес у девушек. Внешне жизнь его складывается довольно благополучно. Леонид закончил истфак СПбГУ, работает преподавателем истории в частном гуманитарном колледже, ему платят приличные деньги. Плюс находится на официальной должности рецензента при издательстве «Нестор-история». Издательство не так щедро, как колледж, тем не менее, это еще обеспечивает ему какую-то прибавку к его достатку. Его родители еще живы, и его «детская» всегда к его услугам, живи – не хочу, но он предпочитает снимать жилье. Последние три года это однокомнатная квартира в панельно-блочной пятиэтажке на Пороховых.
        Плохо то, что у него никак не складываются отношения с теми самыми девушками, у кого он вызывает самый неподдельный интерес. У него за спиною два основательных полноценных  романа, логичным исходом которых должно было стать супружество. Тот и другой развивались по совершенно одинаковой схеме: продолжительное красивое ухаживание, встречи, разговоры, цветы, вплоть до поцелуев  с обнималками-пожималками. Однако когда наставал момент, являющийся естественным завершением всех этих ухаживаний, он терпел полную неудачу. Это сильно напугало его. И хотя, как говорится, Бог Троицу любит, но у Леонида эта парочка унижающих его мужское достоинство фиаско отбила любую охоту подвергнуть себя еще одному испытанию.
       Стояла ранняя золотая осень. Середина дня. Леонид собирался «на природу»: своей дачи у Гавриловых по-прежнему не было, но был его бывший сокурсник по Университету, с которым он продолжал  поддерживать дружественные отношения, с собственной дачей под Приозерском. Они уже заранее договорились, что отправятся на дачу вместе, у приятеля была собственная машина. Леонид только ждал, когда приятель позвонит и подтвердит, что он готов совершить поездку.  Леонид к ней был абсолютно готов.
       Звонок раздался в начале третьего, однако звонил не приятель, а мать Леонида.
-Как хорошо, что застала тебя!  К нам в гости нагрянул Вадим. Ему бы хотелось посидеть с нами. И с тобой, конечно же, тоже.
-Что? Опять хочет пригласить нас в ресторан?
-Ну, почему сразу ресторан? Откуда это у тебя? – Она забыла подробности их предыдущей встречи. - Да и нельзя ему сейчас по ресторанам. Он чувствует себя очень неважно. Кажется, рак печени, но он совсем не любит, когда его начинают донимать вопросами о болезни. Сердится.  Ты подъедешь?
    «Вадим!» Дядя. Вот с кем Леониду хотелось бы повидаться меньше всего. Конечно, он мог бы с полным на это правом сообщить матери, что у него уже другие планы на этот день, но какой-то бесенок нашептал ему в ухо другой повод не ехать на проспект Стачек и не видаться.
- Я сегодня никак не могу. У меня сейчас девушка.
      В том, что он пошел на эту уловку, была своя логика. Мать очень сильно переживала, что сын ведет холостяцкий образ жизни, ей, как всякой нормальной матери, хотелось, чтобы у него все было по – нормальному, то и дело навязывала ему каких-то, по ее мнению, самых что ни есть достойных кандидаток на роль его жены, Леонида это раздражало, и ему нравилось частенько поддразнивать ее, вешать ей лапшу на уши.  Такая же рода лапша прозвучала сейчас и в мембрану телефонной трубки (разговор велся по стационарному городскому телефону).
       Для матери же это стало большим и приятным сюрпризом:
-Ты с девушкой?! Так приходите вместе с ней. Мы хоть на нее посмотрим.
-Нет, ей еще рано. Она очень стеснительная.
      На этом их общение прервалось, а Леонид стал вновь дожидаться, когда подаст сигнал о готовности приятель. Сигнал прозвучал, однако негативного содержания:
-Малюська чем-то приболела. Мы решили сегодня посидеть дома. Извини. В следующий раз.
      Желанию побывать на природе, таким образом, сегодня не дано было сбыться, но, может, и к лучшему. Стоявшая с утра прекрасная, манящая к каким-то путешествиям погода внезапно сменилась на ненастье: небо накрыли тучи, начал моросить дождь. Леонида это расстроило, но не очень. Ему уже давно хотелось прочесть приобретенную им книгу Теодора Моммзена «История Рима». «Займусь Римом». Он достал томик с книжной полки, лег на диван и приступил к чтению… Однако не читалось.  Он не мог сосредоточиться на Риме, какой бы увлекательной его история ни была: Рим застило куда более близким ему образом когда-то безжалостно надругавшегося над ним дяди.
    Их жизненные пути ни разу за прошедшие годы не пересекались. Дядя больше в Питере не появлялся, Леониду, разумеется, приходилось часто бывать в Москве. Он знал дядин адрес, домашний телефон, однако ни разочка не заглянул и не позвонил. При этом, конечно, он ничего не забыл, все до мельчайшей черточки, до какого-то словесного оборота, каким тогда воспользовался дядя, в себе продолжал нести. Эти не желающие в нем со временем блекнуть воспоминания, конечно, были тайной душевной ношей Леонида, они мучили его, как будто взывали к Леониду, чтобы он нашел какой-то способ от них раз и навсегда избавиться. Но Леонид не находил этого способа, он не видел никаких вариантов: так и жил все эти годы с  гноящейся, с постоянно ковыряемой им самим  раной в душе.
     В начале пятого раздался звонок в дверь. Леонид никого не ждал. Неохотно расстался с томиком Моммзена, прошел в прихожую, отворил дверь. У порога стоял, улыбающийся, жутко постаревший, тем не менее, хорошо узнаваемый дядя. Он держал в руке какую-то свисающую на бечевочке небольших размеров прямоугольную картонную коробку.
-Можно? – спросил дядя, не переставая улыбаться.
     Леонид молча отступил, дядя беспрепятственно вошел в прихожую, Леонид закрыл выходящую на лестничную площадку дверь.
-Вот теперь ты каков!.. Ну, и где же твоя девушка?
-Вы пришли к девушке?
-Нет. Я пришел к вам. Мне бы хотелось посмотреть, какая у тебя девушка. Я вот и тортик специально купил, - он протянул коробку Леониду. – Не знаю, правда, каким он будет на вкус. Продавщица нахваливала.
   Леонид забрал коробку, прошел с нею на кухню, дядя последовал за ним.
-Девушки нет, - Леонид, наконец, решил внести ясность в этот вопрос. – Я один.
-Куда же она подевалась?.. Поссорились?
-Да.
-Жаль… Тогда посидим вдвоем. Ты попоишь меня чаем?
    Леонид не возражал, занялся чаем, дядя – коробкой с тортом.
-Должно быть, сильно удивился, когда увидел меня стоящим у двери… Честно говоря, я пришел не за тем, чтобы поглазеть на твою девушку. Существуй она на самом деле или нет. Я не любопытен. Мною руководило другое: желание повидаться именно с тобой. Девушка это повод.
-Вы предпочитаете чай с заваркой или в пакетиках? – сделанное дядей признание относительно причин его прихода Леонид оставил без комментариев.
-Если честно – с заваркой. но пакетиками, я понимаю, проще. Смотри сам. Будем считать, что мне все равно.
-А сорт?
-Тоже на твой выбор. Откровенно говоря, я не большой чаевник… Так вот, возвращаясь к цели моего визита… От тебя, наверное,  тоже не ускользнуло, насколько я сдал за эти последние годы. Дело движется к естественному финалу. Хочется зачистить концы. Уйти,  оставив после себя минимум грязных следов. Говорю «минимум», осознавая, что ото всех следов все равно не избавиться. Не от того, что я такой большой злодей, отнюдь! – просто любому человеку свойственно оставлять после себя не только что-то хорошее, но и плохое… Я не большой любитель божественной бурды, в каком бы виде она не преподносилась, даже трагическое, что случалось в моей жизни, будь это даже смерть моего сына, не принудило меня обратиться за помощью к так называемому Богу. Жена-да, обратилась, но ее, однако, это не спасло.  Однако же есть   желание уйти на свободу хотя бы с относительно чистой совестью.
-Я заварил, - Леонид остался ровно там, где и был, то есть у кухонного стола, а дядя, после того, как развязал коробку, - на некотором от Леонида отдалении, на стуле - пусть еще немного настоится.
-Да, - покорно согласился дядя,- пусть. Я никуда не спешу. Ты, кажется, тоже. Да и дождь усилился…  Человек существо чрезвычайно сложное. В нем копошится много противоречий. Покончить с ними практически невозможно. В наших силах только признать их неизбежное существование и как-то… более-менее… к такому состоянию приспособиться… Человек противоречив по самой своей природе. С одной стороны, он способен на такое, отчего дух захватывает. Не веришь, что такое возможно. Ему по силам созидать, решать своим разумом самые головоломные тайны бытия. Он может творить, сочинять. Настолько прекрасное, совершенное, отчего волосы дыбом становятся. И в то же время в нем таится звериное. Это неизбежно… Я ничего не имею против самих зверей. Пусть они на меня не обидятся. Ни в коем случае! Наоборот, -  я их большой поклонник, защитник. Но насколько б лучше все было, если б, переиначивая известное выражение, все человеческое было доступно только человеку, а все звериное – только зверю. Но в нас же нет никаких перемычек! все в нас  перемешано!  Страшная гремучая смесь. Мы все живем на пороховой бочке, она в любой момент может взорваться, и – случись это – мы уже во власти того, чем сами управлять не можем. Это как атомная бомба. А, может, и посильнее бомбы… Звериное в нас гораздо сильнее, от того, что оно существует уже многие миллиарды лет, человек, с его разумом, – всего лишь какие-то жалкие миллионы. И при всей нашей уникальности, при том, что любому человеку свойственна своя ДНК, в каждом из нас преспокойно поживает одна общая для всех хромосома, которая держит нас пленниками звериного логова.
-Заварилось! - возвестил Леонид. – А, может, раз уж вы признались, что не чаевник, вы предпочтете другой напиток?
-Что ты имеешь в виду?
     Леонид достал из навесного кухонного шкафчика какую-то пузатую бутылочку.
-Что это? Я отсюда не вижу.
-Ямайский ром.
-Соблазнительно. Я бы с удовольствием, но мне никак нельзя! Да, прошли те времена, когда я мог позволить себе практически все…
-Но один-то хотя бы наперсточек.
-Хм… - дядя задумался. Заметно было, как в нем борются те самые противоречия, о которых он только что говорил. Наконец, что-то одно уступило другому. – Ну, если только наперсточек. Больше никак нельзя. Иначе может произойти большой конфуз.
     Леонид прошел к небольшому овальному столику, за которым сейчас сидел его непрошенный гость, с бутылкой и самой мизерной, что нашлась в кухонном шкафчике, металлической стопкой.
-А себе? – поинтересовался дядя.
-Я не большой любитель рома. Можно, я просто посижу? Мне так интересно вас слушать!
-Да? – недоверчиво. -  Тебе действительно интересно? Хотя я не являюсь в этой части каким-то первооткрывателем. То, что я тебе излагаю, всем  давно известно. Иное дело, - все боятся предавать это огласке. Я, как видишь, иногда на это решаюсь.
-У вас есть дар, дядя. Другие излагают скучно, нудно. Вы увлекаете.
-Хм.. – дядя выглядел польщенным. – Может быть… Я тебе поверю. Тогда плесни мне. Полстопочки. А остальное  уберешь, чтобы не соблазняло… Сестра сказала мне, что ты своей профессией выбрал историю. Браво. Быть историком – благородное занятие. Я тоже вначале собирался им стать, съездил во Францию… да, было время, еще при генерале Де Голле,  тогда мы с Францией особенно дружили, они приглашали нас к себе… Короче, я увидел наяву средневековую готику и решил во что бы то ни стало стать архитектором… Ну, за нашу встречу! За наше общение. – Дядя с большим удовольствием выпил свои жалкие полстопочки.
-Я стал историком благодаря вам, - признался Леонид. – Той маленькой лекции, которую вы мне прочли…
-Да? – удивился дядя. – Не помню, чтобы я читал тебе какие-то лекции.
-В ней вы расписывали мне достоинства сурового, как вы выразились, средневековья.
-Не помню.
-«Любить-так любить, ненавидеть-так ненавидеть».  Я цитирую вас. Люди были искренними. В отличие от того, что случилось с воцарением живущих только своим чистоганом клерков. Когда люди стали жить меленько и бескрыло. Все это ваши слова. Я их не придумал. Неужели не помните?
-Н-нет… Ты знаешь, дорогой, я произнес за свою жизнь огромное количество слов. Зачастую противоречащих друг другу. Слово вообще вещь очень ненадежная, - дядя потянулся к бутылке, не спрашивая на это разрешения хозяина. Сам наполнил себе стопку. На этот раз с верхом. Леонид отнесся к этому совершенно спокойно. Дядя выпил. – Да, отличный ром! Настоящий. Я всегда отличу подделку от настоящего… Но то, что ты только что напомнил мне… Я по-прежнему придерживаюсь той же точки зрения. Люди когда-то жили. Полной жизнью. Они кипели страстями. Они их не держали в себе. У них были высокие устремления. Да, ты прав, дорогой, они умели по-настоящему любить и ненавидеть… Тебе не трудно будет прикрыть окно? Мне сильно поддувает. В спину.
    Леонид безропотно прошел к окну, сделал то, о чем его просил дядя.
-Спасибо… Ты очень добр ко мне. Если откровенно, я ждал немного другого приёма. Заранее приготовился к нему. Слегка ощетинился. Ты своим отношением ко мне опрокидываешь многие мои устоявшиеся представления, как деградировал за последние годы человек… Еще чуть-чуть и на этом конец. – Дядя исполнил свое обещание, налил и выпил только наполовину заполненную стопку. – Остальное убери… И, если ты не возражаешь… Можно, я где-нибудь прилягу? Чуточку полежу.
    Леонид не возражал.
-Пройдемте в комнату. Там удобнее.
-Ты хозяин, дорогой, тебе виднее, - попытался подняться со стула, ничего не получилось. – Эх! Совсем ослаб.
-Я вам помогу, - Леонид полуобнял дядю за плечи, помог оторваться от стула.  - Возьмите меня за шею.
    Так, в обнимку, прошли в комнату. Леонид предложил дяде присесть на диван. Дядю сразу было повалило на диван, однако спохватился:
-Обувь… Но я не смогу расщнуровать…
-Я сделаю это за вас. Пока ложитесь.
    Дядя с облегчением упал на диван. Леонид выполнил им обещанное: расшнуровал один ботинок за другим. Достал из выдвижного ящика комода подушку, слегка ее взбил, положил под голову дяди:
-Вам удобно?
-Да!.. Спасибо, родной.
-Лежите. Я скоро вернусь.
-Когда вернешься?
-Я сказал «Скоро».
   С этим Леонид покинул комнату, вернулся на кухню, из нее прошел на небольшой застекленный балкон. У хозяина квартиры был собственный дом под Мгой, доставшийся ему в наследство от родителей. Он очень увлекался огородничеством. Не удивительно, что и балкончик был так безобразно захламлен. Леонид был бесконечно далек от огородничества, также как и от любого иной сельскохозяйственной деятельности, ему было трудно разобраться, что есть что. Из узнаваемых только ведра, жестяные и пластмассовые. Вилы, грабли. Видимо, пришедший в негодность движок. Много наполненных чем-то мешков из самой грубой, зато ноской материи. Еще из примеченных им уже раньше: четыре деревянных колышка, на одном конце остро заточенные, видимо, предназначенные для того, чтобы быть вбитыми в землю. Далее их назначение может быть самым разнообразным. Леонид выбрал показавшийся ему наиболее остро заточенным, прихватил с полки крупный молоток. Вооруженный тем и другим, вернулся в комнату.
     Дядя лежал ровно там и так, как его оставил Леонид, то есть на боку.  Ровно дышал. Леонид  обхватил  его за туловище, перевернул лицом вниз, в подушку. Дядя на это лишь слегка дернулся, что-то пробормотал. Далее Леонид слегка ослабил ремень на дядиных брюках, их опустил, пока не обнажились дядины ягодицы. Оставив дядю на какое-то время в покое, прошел на кухню, вернулся с тортом. Подойдя к дяде, слегка приподнял его голову, убрал подушку, заменив ее тортом, опустил голову. Дядино лицо при этом уткнулось в торт. Дядя что-то беспомощно промычал. Наконец, пришел черед колышка и молотка. Усевшись на дяде спиной к его голове, а лицом к ногам,  просунул заостренный кончик колышка в задний дядин проход, ударил молотком по широкому концу. Дядя вздрогнул и застонал. Леонид ударил по колышку еще раз, еще более погружая колышек в дядину плоть. Дядя застонал еще громче и сделал жалкую попытку высвободиться, но Леонид удерживал его нажатием своих ног. Дядино барахтанье ни к чему не привело. Наконец, дядя, кажется, полностью очухался, осознал, что с ним происходит и жалобно, настолько,  насколько ему хватало на это сил, прохрипел:  «Дальше не надо. Мне больно. Я тебя умоляю. Мне невыносимо больно. Прекрати». Но Леонид был неумолим, бил и бил по колышку, с каждым ударом загоняя колышек все дальше и глубже. И так он продолжал и продолжал эту средневековую пытку, пока дядя вовсе прекратил свое трепыхание. Он был мертв.
    Суд присяжных в дальнейшем оправдает Леонида. Но он не оправдает самого себя. Так и будет дальше жить с ноющей раной. Но, правда, не с той, что прежде. Теперь с другой.


         
                Повестушка №2
    Вводная

    От любого литературного произведения, к какому бы жанру оно не относилось, принято ждать логически выстроенного, понятного содержания, чтобы, по прочтении, читатель не  задавался вопросом: «Про что это?»  Таково, вполне обоснованное, заслуживающее, чтобы его учли, пожелание читателей. Его не оспоришь.
    Но вот проблема. Есть, помимо всего, что является результатом каждодневной, многовековой деятельности человека: культуры, литературы со всеми их причиндалами в том  числе,  - еще и то самое, во что мы все погружены, а именно стремительный, все и всех захватывающий, увлекающий  поток не искусственной, не выдуманной, - естественной живой жизни. И, ох, ну до чего же он зачастую выглядит капризным, бестолковым, сумбурным,  Есть еще и научное определение: алогичный.
    Каковы же его (потока) или ее (жизни)  подспудные импульсы, побуждения, мотивации? Пожалуй, на этот вопрос могут ответить исключительно о-о-очень мудрые люди. И, если задать им этот вопрос, ответ от них, может быть, и последует (хотя и необязательно), но тако-о-ой мудреный, что без поллитра, ей Богу, простой человек, вроде нас с вами, скорее ничего толком и не поймет. Вот и приходится нам, рядовым смертным, ограничиваться  всякого рода допусками, предположениями. Отсюда, вполне, надо сказать, логично, вытекает и то, что любое заранее не уложенное в прокрустово ложе всякого рода догм литературное произведение (вернемся к тому, с чего начали)  может показаться лишенным какого-либо содержательного смысла. Поэтому и возникает у недоуменного читателя подобного рода непричесанной литературы вопрос: «А про что это все?»
    Сочинитель все это отлично осознает. Отсюда, и зародившееся в нем желание создать серию произведений, в которых он, паче чаяния,  постарается максимально не удаляться от неудобной правды живой жизни (той правды, какой, разумеется, она представляется лично ему. NB. У читателя вполне может быть совершенно иная).  В процессе реализации этой цели автор начал с романов «Мертвое по живому» и «Боли и утешение».
   Однако, в чем сложность, когда имеешь дело с неизбежно многостраничным, многоплановым, населенным всякого рода персонажами романом? Его надо не только постараться написать, но еще, в конечном итоге, и прочесть. Чтобы реализовать эту задачу, согласитесь, современному, вечно поспешающему куда-то читателю и времени не хватает, и чрезмерно много усилий, волю прилагать не хочется. Стало быть, прочесть роман от корки до корки стало сродни свершению пусть маленького, все же героического деяния.  У скромного рассказа в этой прикладной части есть огромное преимущество: его можно осилить в один присест.
    Вот вам и причина, отчего предусмотрительный сочинитель обратился к рассказу. Все для вашего же удобства, дорогой читатель! Первый из этой серии рассказов, - автор даже предпочел назвать его уничижительно рассказиком, - перед вами. Есть надежда,  что будут еще.
 
      ГЛАВКА ПЕРВАЯ
     Был вечер.  58-летний М. только что  дочитал до 112 страницы книги «Повседневная жизнь Древнего Рима через призму наслаждений» Жана-Ноэля Робера – книгу далекую лично  от его, М.,  повседневных научных интересов, не имеющих ничего общего ни с Древним Римом, ни, тем более,  с его, Рима,  наслаждениями (чтиво – не более того). Бросил взгляд на настенные часы. Десять без четверти. Ему, «жаворонку», самое время на боковую.
     Заложил страницу, на которой закончил чтение, ярко-красной шелковой ленточкой, вернул книгу на журнальный столик.  Начал готовиться ко сну.
Для этого, в первую очередь, отворил оконную форточку, позволил ворваться в помещение прохладной клубящейся струе: время года – начало февраля. Вот и вьюжит типично по февральскому.  Выпил таблетку от АД: «ТЕЛЗАП. Плюс». Лекарство, лишь сегодня выписанное ему его участковым терапевтом. М. , пришлось отдать за него в аптеке тысячу сто пятьдесят  рублей. Для него, доктора исторических наук, в прошлом – многолетнего директора музейного комплекса «Старая Ладога», в настоящее время – старшего научного сотрудника отдела «Культурно-археологическое  наследие Петербурга и Ленинградской области» при АК РФ, сумма весьма и весьма ощутимая, но давление в последнее время стало принимать уже катастрофические размеры, а участковая гарантировала ему, что одной таблетки в сутки для его организма будет более, чем достаточно. Впрочем, то же гарантировала и сопровождающая лекарство Инструкция по медицинскому применению. В упаковке   90 таблеток. Это означает, ему хватит одной упаковки на три месяца. Если посчитать, он даже на этом лекарстве в общем итоге сэкономит.
       Далее М. прошел на кухню. Из съестного – хоть шаром покати. Слава Богу, еще не опустошенной оказалась упаковка купленного им вчера вечером, по возвращении со службы, ацидофилина. Еще не совсем зачерствевшие булочки, якобы, с луком и яйцом. Сок манго. Какой-то скромный ужин, таким  образом, ему обеспечен.
М. проживает в просторной двухкомнатной квартире  в доме постройки 1889 года от рождества Христова. Бывший доходный дом, задуманный, спланированный архитектором Блонде. В двухстах метров от здания Балтийского вокзала. Ныне, откровенно говоря, внешне смотрящийся не совсем ухоженным, нуждающимся  в капитальном ремонте, но внутри еще продолжающим оставаться вполне приемлемым для житья. Особенно для такого непритязательного  собственника квартиры, каким, по сути, является М.
         С женой М. вот уже двенадцатый год, как расстался. По причинам, которые не достойны разглашения. Расставание было полюбовным, они еще длительное время после развода продолжали поддерживать друг с другом дружеские отношения. Мало того, что оба разведенца были не склочными по своей природе: поспособствовало тому еще и то, что раздел имущества был также полюбовным. М. оставлял за собой остатки  своего  уполовиненного большевиками еще в двадцатые роды родового гнезда. Зато пришлось  расстаться с отличной дачей в Васкелово. Плюс  кое-какие безделушки, доставшимися М. от его бабушки, коренной, между прочим,  петербурженки.  По оценке авторитетного ювелира  их стоимость достигала двух с половиной тысяч (еще советских, разумеется, рублей). И, наконец, М. расщедрился и подарил уже бывшей жене первоначальный, забракованный самим творцом Маковским вариант его самой, пожалуй, известной картины  «Свидание». Но оценкам уже нынешним ее стоимость могла достигать полутора миллионов рублей (уже тех, что имели хождение в 2000 году, когда происходили описываемые здесь события). Словом, бывшая жена осталась  бывшим мужем довольна. Такие казусы  в жизни тоже случаются, хотя исключительно редко.
        И все бы хорошо, но у М. была еще дочь, которая все прошедшие годы жила с матерью. У М. с ней были ровные, хотя и прохладные отношения. Во всяком случае, у нее к нему не было ни малейших, по чему бы то ни было,  претензий. Однако относительно недавно она вышла замуж. А вот муж ее, то есть зять М., был, судя по всему, по своей природе типичным зубастым хищником. Он почти сразу, от имени жены, стал претендовать на какую-то долю от квартиры М. Претензии выглядели совершенно необоснованными, но зять был настоящим крючкотвором, он цепко ухватился за М., а родная дочь с течением времени стала его верным союзником и помощником.
        Впрочем, эти зловредные перипетии с участием зятя и дочери, как бы они периодически не возникали и не расшатывали М. его нервную систему, никак не повлияют на события, которые М. еще только предстоит пережить. О них вообще не стоило бы упоминать. Но коли уж прозвучали, - не хочется расставаться: какой-то хоть колорит создают. Пусть остаются.
     Поужинав  и помыв посуду, М. прошел в душевую. Снял с себя все, что на нем к этой минуте было надето: теплый халат, нательную рубашку и кальсоны. Не забыл снять и отложить на тумбочку нательный крестик. М. был крещен, но церковь не признавал. А крестик ему повязала на шею та же его покойная бабушка. Следовательно, какими бы сложными по жизни не были отношения М. и его бабушки (об этом позднее), крестик оставался  для М. светлой памятью о давно ушедшей в мир иной.
        Терпеливо дождался, когда температура плохо сочащейся из душевой насадки воды достигнет приемлемо-терпимого значения. Помылся, утерся махровым полотенцем, набросил на себя халат, вышел из душевой. В квартире в это время погуливал свежий шальной ветерок. На паркете сразу у окна намело крохотную грудку принесенного ветром снега. М. поспешил поплотнее закрыть форточку. Убрал  метлою с паркета снег.
     Далее ему ничего не оставалось, как приготовить себе постель и забраться под теплое одеяло. Он так и сделал, но прежде, разумеется, обошел всю квартиру, тщательно проверил, все ли приборы, как им положено, отключены. Первая его забота при этом, - сами газовые горелки, и нет ли хотя бы малейшей протечки газа. То, чего он больше всего боялся. Страх перед утечкой газа возник после того, как его ныне покойная мать, так вот – забыв про включенный газ, - едва не отправила себя и сына на тот свет.
       Убедившись, что все в порядке, и не только с газом, но и со всем остальным, М. окончательно выключил электричество, погрузил квартиру в сплошную темноту,  и улегся спать.
       Часы показывали всего-то половину одиннадцатого.

        ГЛАВКА ВТОРАЯ   
        Пожилой «жаворонок» М. только что улегся в постель, приготовился ко сну, а у 6-летнего вундеркинда «совы» Бори самая активная полоса его суточной жизни только-только начинается.
        Присовокупленное к имени Бори слово «вундеркинд» имело полное право на жизнь: Боря был не шуточным, а реальным вундеркиндом. Он начал читать и писать, когда ему  еще не исполнилось и двух лет. В три года он в запой прочел все сказки Пушкина, кроме тех, разумеется, которые ему читать было еще рано. Однако на сказках он долго не задержался: к четырем годам всерьез увлекся точными науками, вначале, разумеется, самой элементарной арифметикой. Но на этом не остановился. В пять с небольшим лет ему в руки каким-то образом попала книга «Введение в теорию относительности». Коллективный сборник трудов для, как было написано в аннотации, «особо любознательных вдумчивых юных математиков», и… остановился в нерешительности. Ему, видимо, стало страшновато, что в свои малые  годы замахивается на такие премудрости. Эк куда хватил! Сам объективно оценил свои возможности. Книгу отложил. До чуть более поздних времен. Но с мечтой рано или поздно теорию относительности  освоить ни в коем случае не расстался. Она стала для него чем-то вроде путеводной звезды.   
    Откуда у Бори возникло это вундеркиндство, - одному Богу известно. Он из самой простой семьи. Можно даже сказать, с рабоче-крестьянскими корнями. Отец деревенщина, - приехал в Ленинград из Кировской области. В настоящее время владелец крохотной автомастерской, еле-еле сводит концы с концами, пропадает в своей мастерской с раннего утра до позднего вечера, сына почти не видит,  общается, но очень скупо, урывками. Несколько более что ли благополучно обстоят дела с матерью. Ее дедушки и бабушки из лужских мещан. Сама мать закончила какой-то подпольный «финансово-экономический» институт, таких подпольщиков развелось в 90-е годы, что опят в теплую дождливую осень. Однако какой-то диплом все-таки получила. Работает в настоящее время ведущим экономистом при райсобесе.
     Словом, обобщая все вышесказанное, что отец, что мать шестилетнего вундеркинда были  так же страшно далеки от «Теории относительности», как далека была от народа интеллигенция в далеко-раздалеком еще 19-м веке. А вот поди ж ты!
Вернемся, однако, к Боре. Начало одиннадцатого. Наступает самая сладкая пора времяпрепровождения из его рациона: время где-то с середины одиннадцатого до, приблизительно, часу ночи, когда вся квартира погружается в сон.  По-совиному бодрым остается только наш вундеркинд.
     Бориным матери и отцу, разумеется, эта совиная особенность их сына хорошо известна. Отец относится к этому абсолютно спокойно. Его, кажется, все, что относится к семье, на данном напряженном этапе их жизни, когда идет нешуточная ежедневная борьба за элементарное выживание (бандитские 90е еще никуда не ушли),  интересует очень мало. Вся его энергия уходит на мастерскую, Иное дело мать.  Ее не может не волновать, что ее родная кровинка живет как-то по-особенному. Вот и с потребностью сына бодрствовать, когда все нормальные люди, дети особенно,  спят, не чуя под собою ног, она поначалу боролась, как могла. Даже водила его к врачам. Но те, видимо, посоветовали ей оставить мальчика в покое. Иначе может получиться еще хуже. Они же частично успокоили ее, заверив, что с годами эта особенность их сыночка постепенно сойдет на нет: «Жизнь заставит  внести коррективы в режим».
   Мать, в конце концов, вынуждена была, хотя и скрепя сердцем, примириться.
Однако это не мешало ей каждый раз, когда наступал поздний вечер и ее самое тянуло в постель, наставлять Борю, чтобы он засиживался в своей комнатке, как можно меньше. Он каждый раз ей обещал. Хотя они оба – и мать и сын – заранее  были уверены, что обещание будет не выполнено. Что Борю потянет в сон не раньше часа ночи. А до часу, оставшись в погруженной в сон квартире в полном одиночестве,  он будет заниматься своими самыми любимыми  делами.
   Первое, чем Боря решил этим вечером заняться, это книжка «Математические задачки на смекалку». Книжку Боре подарила тетя Зоя из  Саратова, когда она приезжала к ним в гости пару месяцев назад.  Она прослышала, что  ее племянник настоящий супер, ей захотелось сделать ему приятное, однако попала пальцем в небо: для Бори, оказывается, такой вроде бы сложности задачи давно пройденный этап. Он даже таким подарком немножко оскорбился, но потом, когда познакомился с книжкою поближе,  сменил гнев на милость. Задачки оказались для него действительно простенькими, он их «щелкал», подобно тому, как белка щелкает кедровые орешки, однако была и польза. Решение этих задачек было своеобразной тренировкой для изощренных Бориных мозговых извилин. Поразвлекшись этой ерундой, можно было запросто переходить к чему-то более солидному. Уже к началам, например, алгебры. Да, алгебра уже маячила у Бори где-то на горизонте.
«Родители купили своим двум дочкам Маше и Лизе по коробке конфет. В каждой коробке было по 15 конфет. Маша съела несколько конфет и отложила коробку. А Лиза съела столько, сколько оставалось в коробке у Маши, и тоже отложила коробку. Вечером мама посчитала конфеты в коробках обеих девочек. Вопрос: Сколько конфет там было?»
   Боря ни на секунду не задумался. Все было настолько очевидным, что задуматься хотя бы на секунду означало проявить неуважение к самому себе. Судите сами, насколько это элементарно просто.
   Обе сластены сумели отправить в их желудки 15 конфет. Одну из них угораздило слопать этих конфет даже несколько больше. Это значит что? Это значит, что 15-x=y. А другая успела съесть столько же, сколько осталось у первой. О чем это говорит? О сумме X+Y=15. У каждой из обжор  было по 15 конфет. Потому что 2;15=30. А как иначе? Другого варианта не существует. В итоге 15 конфет съели, и столько же на двоих осталось. Проще пареной репы.
  Да, ничего более простого придумать невозможно. На решение всего этого даже Бориной смекалки не понадобилось. На то он, впрочем, и вундеркинд. Боря в свои шесть лет уже сознавал свою значимость. Поэтому презрительно хмыкнул и перешел к решению следующей задачки…
  Самое, быть может, анекдотичное в этой ситуации состояло в том, что Боре еще только предстояло этой осенью пойти в первый класс обычной заурядной  средней школы. Борина мать, конечно, осознавала нелепость такого положения. Что ее вундеркинду в обыкновенной школе нечего делать. А между тем, она это знала, в районе функционировала школа для особо одаренных. Отправилась в отдел образования при мэрии. Изложила суть дела. Попросилась, чтобы ее сверходаренного сына приняли в эту школу. Принимавшая ее инспектор охотно согласилась с доводами Бориной матери, однако и пожурила. «Где ж вы, мамочка, раньше-то были? У нас в районе сплошные Ломоносовы растут. Все. Вакансий на этот учебный год больше нет». «Что же нам делать?» «Пусть пока в обыкновенной поучится. Обычно после первого полгода всякого рода усушки-утруски бывают. Вакансия освободится, мы вашего Эйнштейна в первую очередь – милости просим. – к нашим Ломоносовым пересадим.  Но никак не раньше».
   В довершение всех этих нелепостей Борю пришлось зачислить еще и в подготовительный класс. «Это еще зачем? – взвилась Борина мама. – Да мой сын любого вашего преподавателя в этом классе за пояс заткнет!». «Такой порядок, мамаша. Называйте это бюрократией, я не обижусь. Но чтобы все, как положено, иначе ему дальше ходу не будет». Со скрежетом зубовным, однако, пришлось подчиниться.
   Но это все мимоходом, чтобы представить себе, на каком фоне все нижеописанные события происходят, а вот, наконец, и задачка, над решением которой стоит поломать голову!  Боре стало по-настоящему интересно. Интересно, будет ли она выглядеть столь же интересной и вам. Итак…
    «Продавец продаёт шапку. Стоит она 10 рублей. Подходит покупатель, меряет и согласен взять, но у него есть только одна бумажка 25 рублей. Продавец отсылает прислуживающего ему мальчика мальчика с этими 25 рублями к соседке по прилавкам -  разменять. Мальчик прибегает и отдаёт 10+10+5. Продавец отдаёт шапку и сдачу 15 руб. Через какое-то время приходит соседка и говорит, что 25 рублей фальшивые, требует отдать ей деньги. Продавец лезет в кассу и возвращает ей деньги. Спрашивается, на сколько обманули продавца, если учесть стоимость шапки?»
   Ух ты! - Боря  в азарте даже потер чуточку вспотевшие от волнения ладошк ирук До того ему эта хитроумная задачка понравилась.
    Прежде  чем приступить к решению, сходил в туалет. Выйдя из туалета, увидел стоящего напротив кухонного окна отца. Видимо, ему тоже приспичило, и он терпеливо, деликатно перепрыгивая с ноги на ногу, видимо, его мучило по маленькому, дожидался, когда сын освободит то, что называется красиво, по-французски, туалет.
-Пап, я сходил, - Боре захотелось привлечь внимание отца к тому, что туалет свободен.
-Да, я вижу, - откликнулся отец. Вид освободившегося от лишней жидкости сына как будто заставил его позабыть свои собственные, связанные с его мочевым пузырем неудобства. - Подойди. Посмотри, как метет.
  Боря присоединился к отцу. Выглянул в окно. Действительно: непогода разгулялась. Сплошной снег. Ночного неба совсем не видно.
-А ты все математикой занимаешься? – не открывая глаз от той картины, что за окном, поинтересовался отец.
-Да, А что? – откликнулся Боря.
-А кем ты потом конкретно, когда всему обучишься, хочешь стать?
-Пока не знаю, - честно ответил Боря. – Ученым.
-Ученый ученому рознь, - резонно заметил отец.
-Настоящим… Знаменитым… - Боря нащупывал ответ. – Лауреатом чтобы. – Все ближе подбирался к правильному ответу. – Нобелевским, например.
-Ну, так уж и сразу и Нобелевским. А пониже тебя не устроит?
-А зачем? Уж если стараться, так только, чтобы самое лучшее. А иначе неинтересно.
-Ну-ну, - отец выглядел немножко сконфуженным. – Так уж сразу и неинтересно… Хотя, может, ты и прав, - отец вздохнул, - я вот тоже раньше… Нет, таким, как ты, никогда не был. С математикой всегда так себе. Да и с другими предметами тоже. А самого лучшего, верно говоришь, все равно всегда хотелось… - И уже собравшись пройти в терпеливо дожидающееся своего клиента помещение. – Но только ты учти: если станешь математиком, Нобелевскую премию ты все равно, будь ты хоть каким разновеликим, не получишь.
-Почему? – возмутился Боря.
-Потому что Нобель невзлюбил математиков, и из премии их исключил.
   Отец прошел в по-прежнему  дожидающийся его туалет, а Боря отправился к себе.
   «Как же так? – думал он по дороге. – Почему невзлюбил? Что плохого они для него сделали?- Уже оказавшись у себя, вроде как, успокоился. - Ну, и пусть невзлюбил.  Необязательно нобелевскую. Я согласен буду и на другую».
   Успокоившись, приступил к решению головоломки. Чтобы выйти на нужный ответ, ему пришлось потратить уйму времени: почти полчаса. Если кому-то, может, будет интересно, - вот правильный ответ.  Сверьте с вашим собственным. Убедимся, насколько вы вундеркиндны.
   Оказалось, что удобнее всего выйти на правильный ответ, если предположить, что у продавца уже была какая-то денежка в кассе. Допустим, 50 рублей. Покупать пришел и дал продавцу 25 рублей, хотя они были, как потом оказалось, фальшивыми. Продавец же, ничего не подозревая, обменял эту денежку у соседки. В результате,  у него стало  75 рублей. Потом он отдает сдачу 15 рублей и шапку. Получается, что у него остается 60 рублей. Но на этом все дело не кончается. Прибегает взволнованная  соседка и требует вернуть ей 25 рублей, потому что они оказались фальшивыми. Вот и получается, что в кассе у продавца осталось что? Правильно. 35 рублей.
  Значит, - вы еще следите за ходом мысли? -  у продавца было 50 рублей, а стало 35 рублей. Другими словами, продавец потерял на этом целых 25 рублей. 15 деньгами, да плюс еще и шапка, которая стоила  10 рублей.
   К моменту  Бориного триумфа, к сожалению, никем, кроме него не зафиксированного, стрелки на настенных часах показывали двенадцать минут второго. Вот когда Борино совиное приказало ему: «Спать!». Но Боря еще переживал с большим трудом добытую им только что победу. Он попросил живущую внутри него сову: «Еще немножечко». Сова неохотно, однако согласилась, а Боря прошел к окну.
   Пока он разбирался с никудышным продавцом, и скольких денежек он, в результате всех этих манипуляций с фальшивой денежкой и залоговой шапкой лишился, метель за окном улеглась. Небо очистилось. Впрочем, слово «очистилось»  будет здесь не совсем уместно. Да, тучи разбрелись в разные стороны, их не видно, но небо незаполненным не осталось: оно сейчас усеяно мириадами звезд.  И все уставились на Борю, прилипшего к прохладному оконному стеклу своим горячим лицом. Еще бы! Ведь он  только что зримо и ощутимо доказал свою вундеркиндность, найдя решение этой головоломки с недотепой-продавцом и фальшивыми 25 рублями. Уставились на него, как на чудо-юдо какое-то. А Боре и любо. Он горд за себя. Он полон величия. Поэтому и позволяет так охотно любоваться собой. Вполне заслуженная награда.
«Ну, и что же, если нобелевская премия мне не достанется? Я обязательно получу какую-то другую. Может даже, почище Нобелевской».  С этой вдохновляющей на новые ученые подвиги мыслью Боря в ту ночь и заснул.

   ГЛАВКА ТРЕТЬЯ
   Возбужденный триумфом реальным, когда ему удалось расколоть сложную головоломку, и триумфом мнимым, когда ему почудилось на несколько мгновений, что все сгрудившиеся звезды на ночном небе, под впечатлением только что Борей совершенного, почтительно уставились на него, - триумфатор смог заснуть лишь в половине второго. Теперь его сон будет крепким и глубоким. Ничто, даже чей-то близко от него происходящий разговор, стук, скрип двери и тому подобное не нарушат его. Такое по силам сотворить только стоящему у Бориного изголовья на тумбочке будильнику. Он затрезвонит ровно в десять, - и Боря мгновенно пробудится, и сделает далее все, что ему в этой ситуации положено, то есть оденется, умоется, даже если ему этого делать очень-очень не хочется.
Вот удивительная черта: наделенный такими супер-пупер способностями Боря преисполнен послушания!  В Бориной голове четко выстроенная иерархия: вверху то, чему он должен беспрекословно подчиняться, ниже – то, что выполнять не очень обязательно, а на кое что и вообще не стоит обращать внимания. Например, на мяуканье их домашней кошки под дверью. На самом верху этой иерархической лесенки стоит, естественно, мать. Ее «сделай то, сделай это» для Бори сродни открытому  Ньютоном закону о всемирном тяготении. Хотя нередко он подмечает какие-то нестыковки в командирских распоряжениях матери, даже временами отсутствие  в них какой-то логики, но ставить это, подмеченное,  матери «на вид», в чем-то ее уличать, - ни-ни, даже речи быть не может. Для него   безусловно то, что мать имеет право на ошибки, а у самого Бори еще кишка, простите, тонка на то, чтобы ее критиковать. Воистину необыкновенный ребенок!
   Будильник для него также беспрекословный авторитет: будильник скомандовал – Боря исполнил. Далее, по порядку, после того, как сработает будильник, и Боря оденется, помоется, перекусит тем, что мать оставит ему на кухонном столе, позвонит в дверь  тетя Оля. Она верная мамина подруга, живет в том же доме,  этажом ниже. У нее дочь, по счастливой случайности одногодок Бори. Ее, то есть матери, а не дочери, должность «домохозяйка». Иначе выражаясь, ей не надо ежедневно, исключая выходные, надолго покидать свой очаг. Она-то и  отвезет и дочь и Борю в школу, где Боре по нелепой начальственной инструкции приходится делать вид, будто он чему-то обучается в подготовительном классе. Слава Богу, что занятия в этом классе начинаются в двенадцать и заканчиваются уже в шестнадцать ноль-ноль. Будь хотя бы на полчаса позднее и Боря, даже с его еще крепкими нервами, исполнительностью, уже, наверное бы,  не выдержал. Настолько ему претит, что приходится якшаться с такими незнайками, как его сверстники, у которых в голове одни только игры, шалости и вечное по любому поводу нытье.
   Таково положение вещей с вундеркиндом Борей, только-только начинающим жить. Намного иначе, естественно, оборачиваются дела с обыкновенным, ни на что не претендующим, уже изрядно пожившим М.  Самый здоровый сон у «жаворонка» М. с десяти вечера (время отбоя), до, приблизительно, трех часов ночи.  Когда естественная «маленькая» нужда потребует от М., чтобы он непременно прогулялся в туалет. После этого, разумеется, он вернется в кровать и попробует продолжить сон. Далеко не всегда и не сразу это получается. Бессонница. Может проваляться без сна часов до пяти. А в шесть у него уже традиционный, узаконенный привычкою подъем. Кое-какая физзарядка. Или, точнее, ее имитация. Завтрак. А далее будничная рядовая жизнь. Со всеми ее и радостями и неприятностями. Зачастую с головной причиненной недосыпом болью.
   В эту ночь М. привычно пробудился в три. Подняла с кровати не только естественная нужда, но и жжение в желудке. Ставшее для М. таким же естественным почти неизбежным жизненным атрибутом, как и ночная прогулка  по малую нужду. Вот уже восьмой год, как у М. проявляются симптомы язвы двенадцатиперстной кишки. Причем болезнь ведет себя довольно странно: то начинает мучить М., то на какое-то время про М. совсем забывает. Врачи рекомендуют М. хирургическое вмешательство, М. сопротивляется, пока отделываясь питием необходимых в его положении лекарств.
Выпил, пройдя на кухню и заглянув в висящую на стене аптечку, и на этот раз.
   То, что желудок М. поврежден, нет ничего удивительного: естественное следствие его одинокого, после расставания с женой, образа жизни. Что характерно – само по себе одиночество вовсе не удручало М. Да он де факто, собственно говоря, одиноким-то никогда и не был. Он по роду своей деятельности был никаким не кабинетным  «сухарем»: вечные командировки по весям, в основном, обширной Ленинградской области. Встречи с интересными людьми. Энтузиастами. Увлеченными задачей сохранения хотя бы каких-то остатков старины. Частенько заглядывал и в соседнюю Финляндию: там у него было много дружески настроенных по отношению лично к нему коллег. Вот у кого он мог почерпнуть опыт рачительного отношения ко всему, что относилось к более-менее отдаленному прошлому! Сам то и дело  выступал с лекциями. Нет, не в Финляндии, а в родном ему городе. Был одним из преподавателей на вечерних курсах молодых обществоведов при Ленинградском (ныне Петербургском) филиале исторических наук АН. Оплата за труд чисто символическая, но М. нравилось общаться с молодежью. Это общение подзаряжало его дополнительной энергией.
   Словом, не одиночеством страдал М., а отсутствием нормального повседневного питания. Сам он готовить для себя еду ужасно не любил, много лет пробавлялся советским общепитом. Общепит, в советском его понимании, исчез, - ему на смену пришли кафешки-скороспелки. Не знаешь, где хуже. В общепите хотя бы порции, как правило, были большими. Всегда наешься досыта.  М. почти регулярно больше половины оставлял в тарелке (нехорошо, конечно). В современных же кафешках сдерут ой-ей-ей, а принесут в красивых тяжелых на вид тарелках с гулькин нос. Нередко уходишь голодным. Да и качество еды почти всегда оставляет желать много лучшего.
Был период в жизни М., когда он, единственно для того, чтобы решить проблему питания, стал жить в гражданском браке с показавшейся ему поначалу   симпатичной женщиной, примерно, его лет. Аннушка, так звали женщину, действительно готовила очень качественную вкусную еду, но какое-то время спустя М. стал замечать пропажу некоторых его книг. Тех, что были изданы еще в досоветское время, то есть еще обладали какой-то ценностью. М. далеко не глупый человек: догадался, в чем дело.
   У Аннушки был какой-то совершенно никчемный сынок, избалованный, не приспособленный ни к какому труду, но с гонором. Любящим посорить не своими, а добытыми чужим трудом деньгами. Судя по всему, Аннушка, сама не обладающая какими-то значительными средствами, чтобы сделать приятное сыну, решалась периодически идти пусть и на маленькое, но все-таки преступленье: умыкала из библиотеки М. самые ценные книги, видимо, рассчитывая на то, что сам М. редко обращающийся к своим книжным сокровищам, этих пропаж не заметит. М. же все-таки, по истечении какого-то времени заметил. Вначале терпел, но когда не досчитался альбома с олеографиями «Царские пригороды С-Петербурга»,  работы разных мастеров прошлого,  издание 1912 года, не выдержал и выставил нечистоплотную Аннушку за дверь.
   Самой Аннушки не стало. Как и не стало ее отличной кухни. М.  вынужден был вернуться к опостылевшим ему кафешкам. Каково при этом было его бедному желудку? Ни в сказке сказать, ни пером описать.
   М. выпил положенное ему в случае, когда возникают проблемы с желудком, лекарство, вернулся в постель. Еще повозился в ней какое-то время, наконец, вновь заснул. Слава Богу, бессонницей он этой ночью страдать не будет.
Но его поджидала другая, куда более трагичная, что ли, неприятность. Ее величают, ни много, ни мало, одним емким словом «Смерть».
   К сожалению, а, может, и к счастью, - да, пожалуй, лучше последнее, - мы, в подавляющем количестве, лишены  способности видеть, сознавать, что нас ждет впереди. «Лучше» от того, что нам бы в этом случае пришлось страшно суетиться, - успеть что-то кому-то важное сказать, а то, паче чаяния,  и попытаться что-то переделать, переиграть. В жуткой лихорадочной спешке натворили бы кучу вовсе никуда не годящихся дел. С М. этого наверняка не случится. Он никак не относится к числу хотя бы робких ясновидящих. Он жил и живет исключительно тем, что есть, не предвидит дальше своего носа, то есть начисто лишен способности  хотя бы на пару минут заглянуть вперед.
   В его распоряжении оставалось еще аж целых сорок три минуты, и он еще какое-то время подремал. Правда, забытье было уже не таким крепким, как накануне, зато  чутким, как будто к чему-то прислушивающимся. Когда оставшееся в его распоряжении  время сжалось до  двенадцати минут,  М. почудилось, что в «парадной» их комнате кто-то бродит. Чтобы убедиться, прав ли он, пришлось подняться с постели, заглянуть в соседнюю комнату. М., после того, как стал вести одинокую холостяцкую жизнь, редко в ней бывал. Ему вполне хватало той, которая служила ему одновременно и кабинетом и спальной.
   М.,  когда заглянул, убедился, что он, когда почуял присутствие в квартире какого-то другого человека, отнюдь не ошибся: по просторной «парадной» разгуливала какая-то женщина.
   М. вначале принял ее за Аннушку. Обрадовался. Подумал: «Должно быть, решила самовольно вернуться». А обрадовался от того, что его осенило: «Раз уж она здесь, попрошу, пусть она приготовит мне омлет». Да, такого незамысловатого кушанья, как омлет, М. , когда уже прогнал Аннушку, нигде ни у кого не едал: таким он у нее сказочно воздушным, прямо тающим во рту получался. «Полцарства за Аннушкин омлет!». Да, вот о чем в первые несколько мгновений подумал М., но после того, как еще немного пригляделся, для него, увы, стало очевидным, что бродящая, как будто в поисках чего-то женщина, вовсе не Аннушка. Это покойная бабушка М. Да, М. узнал в этой женщине его собственную, уже много лет, как реально не существующую бабушку и… сильно испугался. Испугался вовсе не от того, что, очевидно, перед ним было привидение, а тем, что оно, то есть привидение, изображало из себя именно его бабушку, а не какую-то иную персону.
   У М. с бабушкой, пока она еще была реальной, отношения складывались непросто. Не по вине кроткого, готового кому угодно уступить, только бы не обижал, М., а именно бабушки. У нее были причуды. Впрочем,  а какая настоящая, истинная,  а не выдуманная петербурженка  была бы без  причуд? Таких в природе вовсе не существует.
   Бабушкина же причуда состояла в том, что она считала, будто ее предки были из военного сословия. Однако каких-то очевидных зримых документальных свидетельств, говорящих о правоте этих утверждений,  никогда никому не предъявляла. И редкие сохранившиеся выцветшие фотографии предков М. все как одна, дружно показывали, что на них, то бишь на предках, было исключительно цивильное платье. Но бабушка, пусть и шепотом, чтобы никто из посторонних ее не подслушал (историческая эпоха, в которую она жила, и в далеком детстве, и в юности и даже сейчас,  была ой до чего ж опасной!), продолжала упрямо утверждать обратное.
М. же как-то не поленился, изрядно поработал с архивами, - но ничего из того, что декларировала их бабушка, в них не нашел: купчишки – да, водились, но опять же какие-то серенькие, убогонькие, ни на что, ни на какие воинские чины, награды не претендующие.
   Но откуда же все-таки непростые отношения между М. и его покойной бабушкой? Да все от того же: от ее причуды! Она мечтала, чтобы М. также как и ее мнимые предки стал каким-нибудь полководцем, но М. тянуло исключительно на гражданскую службу. Вот вам и вечный, длящийся все время, пока бабушка была жива, конфликт. Она буквально затуркала внука своими: «Вместо того, чтобы кровь за отчизну проливать, елозишь своей задницей по пыльным никому ненужным кафедрам, их аккуратно вытираешь». Не удивительно, что М. предпочитал избегать бабушки. Особенно оставаться с ней один на один. «Опять жаловаться будет, что не тем человеком ее единственный внук растет». Прозвучит кощунственно, но от правды не уйдешь: после того, как бабушки не стало, М. даже испытал какое-то облегчение. Больше никто не станет попрекать его за то, кем он стал.
  И вот вдруг, ни с того, ни с сего, ее никто сюда не звал, - она взяла и добровольно явилась. Ну и как это понимать? М. в некотором смятении, ему не хочется себя выдавать, но оставаться бесконечно невидимкой он тоже никак не может. И ретироваться тоже не в состоянии: ноги его как будто прилипли к паркету. А вот и бабушка, наконец, заметила его.
-А-а-а… Внучек… А я вот ищу свое колье. Ищу, ищу, и не могу никак найти. Как будто сквозь землю провалилось. Может, хотя бы тебе что-нибудь известно?
-Зачем вам колье? – глупо возразил М. – Там, где вы сейчас находитесь, наверное, никто не носит колье.
-Много ты знаешь, что ТАМ. Да и про ЗДЕСЬ тоже. Живете тут, как кроты.  Так где же все-таки оно? Не волнуйся, я его с собой не заберу. Только гляну, все ли с ним в порядке, - все при тебе останется.
  Колье было одной из тех безделушек, которыми М. когда-то откупился от своей некогда жены. Колье так себе. Никакой особой ценности не представляющим. Таким, во всяком случае, было мнение оценщика-ювелира. М. ему верил. Откуда может быть выдающееся колье у бабушки, променявшей все действительно достойное на несколько буханок чернушки в пережитую ею вместе с матерью М. блокаду? Сама ведь в этом когда-то призналась!
   Однако М. не хочется признаваться бабушке, что он сделал с колье. В очередной раз испугался. Ведь он, М., когда-то обещал, что будет хранить все когда-то принадлежащее бабушке, как зеницу ока. Обещал от того, что она перед своей кончиной буквально вырвала из него это обещание.
-Ваше колье здесь, - пробормотал М. – Ничего с ним не случилось.
-Где же оно?
-Сейчас принесу, если вам так этого хочется.  Вы подождите, пожалуйста.
-Жду. Только недолго. Мне скоро уходить.
-Нет, - пообещал М. – Я только пройду к себе и вернусь.
   Да, колье М. щедрой рукой отдал своей бывшей жене, чтоб только она не предъявляла ему никаких претензий на квартиру, однако, коробочка, в которой когда-то хранилось колье, осталась при нем. Он сейчас только покажет эту коробочку бабушке, она убедится, что колье по-прежнему здесь, с ним, и все на этом успокоится.
   До внезапной кончины М. еще оставались четыре минуты.
   Коробочку М. отыскал без труда. Даже не искал, а взял с полки, где стояли разного рода обиходные вещи. На всякий случай, чтоб только угодить бабушке, даже тщательно ее вытер бумажной салфеткой, и уже отворил дверь, чтобы вернуться в парадную комнату, где, по идее, должна была дожидаться его возвращения бабушка, когда М. опомнился: «Что же я делаю? В коробочке моя съемная челюсть. Сейчас я передам ее бабушке, ей захочется убедиться, что  ее драгоценное колье на месте, а там…». М. похолодел от страха быть разоблаченным.
   Зубы. Они были одной из ахиллесовых пят М. на протяжении почти всей его жизни. Началось еще с подростков, когда зубы у М. начали катастрофически крошиться. Видимо, им не хватало кальция. М. следовало бы серьезно заняться зубами, но он все откладывал и откладывал, и дооткладывался до того, что в пятьдесят лет почти обеззубел. Наконец, решился взять быка за рога, то есть обратиться к рекомендованному ему протезисту. Он посоветовал М. пока пощадить нижнюю челюсть, а верхнюю заменить съемным протезом с фарфоровыми зубами. Фарфоровые зубы – последний крик моды. М. согласился со всеми доводами протезиста, и вот теперь он несет строгой бабушке коробочку, в которой вместо обещанного колье его, М, фарфоровая челюсть! Какова же будет реакция бабушки? Не трудно предугадать. Она убедится, что внук обманул ее и задаст ему тако-ой концертище, что мама не горюй. М. стал в двери, как вкопанный, не смея ни пройти дальше, ни отступить назад…
Однако бабушки в «парадной» комнате он не увидел. Ни там, ни здесь. Робко окликнул:
-Бабушка… Ты где?.. Бабушка.
   Никто не откликнулся. Судя по всему, бабушке не хватило терпенья дождаться возвращенья копухи-внука. Она исчезла. А с ее исчезновением исчез и страх М., что он будет сейчас разоблачен. Все еще с бьющимся сердцем вернулся к себе, положил коробочку на прежнее место, бросил взгляд на часы. Семь минут пятого. Пошла уже пятая минута, как М. по идее должен быть бы мертв. Но этого отчего –то не случилось.
   Так как же  было задумано Судьбой? Задумано, но отчего-то не исполнено. Откроем эту тайну. Бабушка действительно должна была убедиться, что в  коробочке вместо ожидаемого ею колье лежит чья-то челюсть. Обрушится на бедного внука с ужасными упреками. Отчего его хватит уже давно ожидающий своего выхода на сцену, долго вызревающий внутри М., пока ничем себя не проявивший, никем не разоблаченный апоплексический удар. Но этого отчего-то не случилось. Видимо, Судьба в последнее мгновенье передумала. Пощадила М. Успокоенный, он вернулся в постель и благополучно проспал еще до шести утра. Стандартный час пробуждения у М.
   Означает ли, таким образом,  случившееся доказательством того, что Судьба также не стопроцентно безукоризненна? Что с Нею также могут происходить какие-то непредвиденные сбои. Или это говорит вовсе о другом? О том, например,  что Судьба гибка. Что она может менять свои решения и планы прямо на лету? Как знать? Но,  скорее всего, как кажется автору, ближе к Истине все-таки второе.

   ГЛАВКА ПЯТАЯ
   Пока М. горемыкался с явившейся к нему с того света бабушкой, вундеркинду Боре приснился из ряда вон выходящий, гигантский по своей  значимости сон. Будто Боря уже добился, о чем мечтал, и ради чего, к примеру, тестировал себя по книге «Математические задачи на смекалку», а именно: удостоился звания лауреата самой престижной премии по математике. Пусть даже и не Нобелевской, которому отчего-то, если поверить Бориному отцу, приспичило отвернуться от математиков. Бог с ним с Нобелем. Свет на нем клином не сошелся. Есть ведь еще наверняка и другие престижные премии, где математики в почете. Где победителям шумно  аплодируют, их чем-то достойным награждают. Вот на одной из таких победителем объявили и Борю.
Он даже вначале, когда на весь огромный зал провозгласили  его скромное имя-отчество и фамилию:  «Борис Петрович Васюков!» - ушам своим не поверил. Подумал, может, еще какой-то другой Борис Петрович Васюков на белом свете существует.
   Поверил,  только когда все стали на него оборачиваться, даже пальцами на него показывать, что очень неприлично, мать постоянно его за такое тыкание пальцем сурово осуждает («За такое поведение тебя в приличное общество пускать не станут»).   Окончательно поверил, когда увидел присутствующих на церемонии нарядных, как никогда, мать и отца. Оба выглядели счастливыми. Только счастливыми по-разному: отец сдержанно улыбался и раскланивался направо-налево, как будто победителем провозгласили именно его, а мать ревела в три ручья. «Ну, вот, - подумал, видя все это, Боря, - а ты в меня до конца не верила. Еще говорила, что лучше в музыканты податься типа Ростроповича и Галины Вишневской. Вот, мол, кому везде почет и уважение, вся их огромная, не чета нашей, квартира букетами завалена, а  все математики, как один, бедные и несчастные. Никто о них ничего толком не знает и узнавать не хочет».
   Это она так судила от того, что ее учителем в школе, с пятого по десятый класс, был действительно какой-то убогий математик. Зарабатывал в средней школе какие-то копейки (Боря, что крайне удивительно, в свои шесть лет уже осознавал важность денег. Скорее всего, это понимание исходило от постоянных решений задачек, где деньги всегда далеко не на последнем месте). Поэтому, то есть от безденежья,  и жена от несчастного математика ушла. И к детям он безучастно относился, потому что был вечно увлечен математикой. Отчего они его под конец забросили. Такой была рисуемая матерью жизнь бедняги-математика. Боря ей верил. Но от этого его собственное увлечение математикой отнюдь не уменьшалось. И вот – результат!
   Это мать была недовольной,  теперь-то она осознала, до чего была неправа, а отец верил в сына всегда. Только на людях этого не говорил от того, что не хотел лишний раз выводить мать из себя. При всех соглашался с матерью, а когда оставался с сыном один на один, его хвалил. За усидчивость и упорство в достижении поставленной перед собой цели.
   Но до сих пор местом действия был лишь заполненный желающими узнать имя нового лауреата, освещенный огромной многосвечовой люстрой зал. Сама сцена, где, по Бориным представлениям, должна была состояться церемония награждения победителя, была ограждена от залы плотным непроницаемым занавесом. За этим занавесом, очевидно, что-то происходило. Это было заметно по тому, как кто-то находящийся за занавесом заставлял его местами шевелиться. То есть там ни на секунду не прекращалось какое-то брожение. Озабоченными выглядели и мечущиеся туда-сюда билетерши. Они отличались от простых посетителей единообразными костюмами: темно-синие пиджаки с ярко-красными обшлагами и лацканами, и такие же темно-синие юбки.
Время неумолимо шло. Ничего новенького не происходило. Заволновались, словно почуяли что-то недоброе, и сидящие в креслах пришедшие на церемонию зрители. Самого Борю усадили ровно посередке первого ряда,  с огромным букетом, по бокам – его мать и отец. В какой-то момент Боре стало страшно. Он подумал: «А вдруг все, что происходило чуть раньше,  то есть то самое мгновение, когда по громкоговорителю прозвучали его ио и фамилия, и все шумно и громко ему зааплодировали, является чьей-то ошибкой?  Его с кем-то перепутали. С кем-то, чьи ио и фамилия очень схожи с тем, что у Бори. Например, Борис Петрович Васючков.  Какой-нибудь солидный, убеленный сединами, словом, пожилой дяденька, а не такой хрупкий, от горшка два вершка малец, как  Борис Петрович Васюков. Вот сейчас громкоговоритель оживет и во всеуслышание провозгласит: «Просим прощенья. Досадное недоразумение. Лауреатом является совсем другое лицо». Назовут это другое лицо. Раздадутся новые аплодисменты. Это новое лицо встанет со своего кресла, станет также раскланиваться, а к Боре кто-нибудь подойдет и вежливо попросит его вернуть не принадлежащий ему букет. Боря, конечно, не станет сопротивляться. Отец, пожалуй, тоже. Как поведет себя мать, заранее трудно предугадать. Скорее всего, что менее всего устроит лжелауреата, устроит скандал. Ее возьмут под белы руки и с позором уведут…
   На этом чудовищные Борины фантазии прекратились от того, что занавес начал медленно раздвигаться, параллельно с этим стали гаснуть лампочки на люстре. Вскоре зал погрузился в темноту. Освещенным отдельным, испускаемым откуда-то сверху сбоку лучом теперь оставался лишь пока еще сидящий, ни жив, ни мертв, Боря. Выходит, все его страхи и фантазии оказались вздором? Никаких других лауреатов, кроме него, больше не существует?
   Еще просматривается пока пустая сцена. Однако пустой она оставалась совсем недолго. Слева, справа на сцену дружно вышли одетые в яркие, как у цирковых артистов музыканты. Они в едином, видимо, выдрессированном порыве вскинули зажатые в их руках узенькие трубы, - Боре хватило его фантастической смекалки догадаться: «Это фанфары. С их помощью подаются сигналы. Например, “На абордаж!”». К ним снизу прикреплены  треугольные вымпелы-флажочки. Расфуфыренные, как цирковые артисты на манеже,  музыканты  приложились этими фанфарами к своим губам. И в Борины уши полились радостные, благовествующие о появлении на небосклоне науки нового юного светила звуки. «Ду-ду-ду, ду-ду-ду, села галка на трубу». У Бори перехватило дыхание, вот-вот разревется, но от него уже слитным  хором аплодисментов требуют появления на сцене.
  Боря передал букет отцу, поднялся с кресла на дрожащие от волнения ноги, и по крохотной приставной лесенке приступил к восхождению на помост славы.
Уже когда он оказался на  сцене, его усадили в стоящий посередине сцены огромный разукрашенный росписями, с бархатной накидкой трон. Фанфарные сигналы прекратились, началась занудная часть церемонии: поздравительные речи. Выступали представители жюри. Именно те, кому Боря должен быть особенно благодарен за то, что они сочли его наиболее достойным стать победителем. Один за другим аккуратно объяснили обоснованность их выбора. Потом Борины коллеги-математики. Выступления звучали по разному: кто-то не скрывал своих восторгов по адресу «юного гения», кто-то вел себя посдержанней, один даже решился на робкую критику, но его в зале тут же громко освистали, а часть публики и затопала. Потом настала очередь выступить представителям других наук. В зале, кажется, уже заскучали. Начали раздаваться отдельные возгласы: «Приз! Приз!» В зале дружно подхватили: «Приз! Приз!»
   Боре также уже не терпелось поскорее взглянуть, что же ему преподнесут. Скорее всего, какая-нибудь особенная  медаль на яркой ленте. С помощью этой ленты медаль повесят Боре на шею. Или что-то типа хрустального кубка, на котором будет выгравировано его имя. Или, скажем, его, Борино, изображение в виде картины или искусно вылепленного бюста. Словом, вариантов было много. Один достойнее другого.
   Зал продолжал греметь, ни на секунду, не умолкая: «Приз! Приз!». И устроители церемонии, наконец, вняли этим призывам. Все лишние убрались со сцены, их место заняли те же музыканты с фанфарами. Те же «Ду-ду-ду». Два скрещивающихся луча света устремляются на главный вход в зрительный зал. Дверь отворяется. Ею в зал ступают три феи, в белоснежных развевающихся одеяниях. Все трое держат на вытянутых руках хрустальное блюдо. На блюде какой-то предмет, напоминающий своими очертаниями средневековую башенку. Под будоражащие звуки огненного танца с саблями из балета «Гаянэ» Арама Хачатуряна девушки медленным  ровным шагом шествуют по центральному проходу, поднимаются той же лесенкой, которой поднимался еще не олауреаченный Боря  на авансцену. Останавливаются напротив трона, на котором, естественно, продолжает сидеть триумфатор, и под шумные аплодисменты протягивают Боре башенку…
  Боже мой! Боря глазам своим не верит. Да может ли такое быть? Это же безмерно обожаемый Борей, однако, с некоторых пор ставший запретным для него, потрясающе вкусный маковый с малиной и всякого года кремовыми финтифлюшками торт! Венчает эту башенку-торт  многолучевая, наисладчайшая  на свете звезда-леденец.
   Боря видит все это, и слезы радости и благодарности фонтанчиками начинают выбрызгиваться  из его глаз. О таком великолепном, не знающем  ничего себе подобного призе Боря даже во сне не мог помечтать. А тут вдруг наяву взяло и случилось.

   ГЛАВКА  ШЕСТАЯ
   В своей уже не короткой жизни механическим будильником М. никогда не пользовался: будильники был внутри него. М. мог приказать себе: «Подъем в 6. 15», - и М. пробуждается ровно в 6.15. Тютелька в тютельку. Этим утром М. вообще не отдавал накануне никаких распоряжений, и его организм сделал ровно то, что от него и требовалось, т.е. вернул М. в состояние бодрствования в стандартные 6.00.
Разумеется, М. ничего не помнил из того, что ему пришлось испытать во сне в только что пережитую им ночь. Да, еще одна особенность М.: сновидения не задерживались у него в голове. Тем более, в ту же его голову никак не могло прийти, что его спас от апоплексического удара и последующей скоропостижной кончины всего лишь каприз Судьбы.
   Подъем прошел в штатном режиме и предстоящий рабочий день представлялся абсолютно штатным. В 10.00 встреча с гостями-коллегами  из Эстонии. Да, межгосударственные отношения РФ-Эстония складывались не ахти, но какие-то культурные связи сохранялись почти на советском уровне. Цель визита: тайные соглядатаи эстонских коллег якобы проведали о случайной находке в глухом местечке под г. Кингисепп. Будто какое-то древнее захоронение, имеющее прямое отношение к проживающим на той территории предкам современных эстонцев. Скорее всего, то была очередная «утка», М. , во всяком случае, ничего об этой находке не знал, но коллеги беспокоились. Испытывали страстное желание посетить те места. Разумеется, не сейчас, в суровую зимнюю пору, а предстоящим летом. Нынешняя же рекогносцировка преследовала задачу лишь добиться какой-то предварительной договоренности.
     М. планировал, что часам к 12 эта встреча закончится, он перекусит, как чаще всего с ним бывало, в ближайшей кафешке, а далее – рядовая рабочая ничего интересного не сулящая текучка.
     Еще М. планировал выйти из дома пораньше, чем обычно, и не спешить, как обычно, сразу на ближайшую остановку автобуса, который должен будет доставить его непосредственно к «крылечку» его конторы, а прогуляться, то есть одолеть около пятисот метров дороги до следующей остановки пешком. Он слышал, что этой ночью  над городом порезвилась снежная метель, вьюга, а возможно, даже этому снежному явлению  ближе всего подошло бы слово «пурга».
     М. обожал все, связанное с понятием «снег». Скорее всего, виною тому его далекое детство, когда их семье пришлось недолгое время пожить в относительно сельской местности. Его покойный отец был по своей профессии этнографом, специалистом по народностям Крайнего Севера. Он частенько в тех далеких местах живал. Обычно один или в компании с такими же этнографами, как он. Но тут он решил провести зиму вместе со своей семьей, в маленьком, предоставленном к его услугам местной властью домике под Нарьян-Маром. Незабываемые по полученным М. впечатлениям полгода жизни! Сколько всего такого, что в чопорном благоустроенном Ленинграде никогда не узнаешь, на себе не почувствуешь. Он оставил в М. не тлеющее со временем, неизгладимое из памяти впечатление.
    Папина командировка с воцарением лета под Нарьян-Маром закончилось, папа собрал необходимые ему материалы, их было довольно много, - отправил их в Ленинград несколькими крупными бандеролями. Семья М. вернулась в Ленинград, и  М. еще долго-долго скучал именно по таким вот метелям, вьюгам, какие то и дело, бывало, как помнится,  случались под Нарьян-Маром, и, какая, видимо, по его предположениям, случилась и прошедшей ночью в городе на Неве. Отсюда, и потребность М. не спешить под крышу казенного дома, а пройтись по еще неубранному, снежку. Коммунальные службы, как всегда, оказались неготовыми к непогоде.
      М. вышел из подъезда дома в начале девятого. Еще темно. На противоположной стороне улицы маячит какая-то человеческая фигура. Фигура прокричала женским голосом:
-Гражданин! Назад!
     М. сразу не понял, к кому обращено это «Назад», стал оглядываться. А фигура опять прокричала тем же истошным женским голосом:
-Вам! Вам говорю! Назад!
     И тут М. одновременно обиделся и оскорбился:
-Почему назад? Мне нужно вперед.
     Через мгновение на его голову обрушилась упавшая с крыши шестиэтажного дома мощная глыба. В ее эпицентре старый лед, по бокам налипший за прошедшую ночь, столь милый сентиментальному сердцу М. снег.
     Жуткий снаряд. Как будто протаранил голову М. Перед его глазами все потемнело, хотя еще какое-то время, какие-то нескольких жалких секунд, он продолжал довольно отчетливо слышать, как вопила предупреждавшая об опасности женщина. Но связь с внешним миром вскоре вовсе прервалась, и М. погрузился в полное забытье.
     Что за шутку проделала с М. Судьба?! Совсем недавно, около двух с половиной часов назад, спасла его от гнева привидевшейся М. во сне бабушки. Оберегла его от апоплексического удара. А теперь подставила его прикрытую лишь шапкой-ушанкой из, якобы, лисьего меха, голову под тяжеленный снаряд. Да, видимо, Судьбе, как всему живому и переменчивому,  хочется иногда и пошалить. Иначе, чем еще объяснить то, что только что произошло с М.?
   Он умер, не приходя в сознание, в приемном отделении одной из городских больниц, куда М. доставила подобравшая его с усыпанного льдом и снегом уличного асфальта скорая.

  ГЛАВКА СЕДЬМАЯ
  Если вернуться к испытанному совсем недавно Борей в сладком сновидении триумфу с финальным вручением ему приза в виде с некоторых пор ставшего для Бори запретным торта, - не случайно ведь это прозвучало: «Вредный». То был категоричный вердикт лечащего Борю врача. Лечила его от обыкновенной простуды, а обнаружила нечто куда более серьезное. Такое частенько в жизни случается: ищешь одно, находишь другое. В случае с Борей этим нежеланным, тем, о чем никогда в жизни не помышлял, даже не знал о его существовании, однако ж решительно, безоговорочно  заявившим о себе, изменившим весь ход последующей жизни Бориса  были симптомы грозного привязчивого заболевания с именем «сахарный диабет».
    Ну, до чего ж все необычно складывается с нашим шестилетним героем! Все-то в нем, оказывается, за что ни возьмись, «и жить торопится и чувствовать спешит»! Сахарный диабет преимущественно заболевание уже зрелых людей, отнюдь не шестилетних, пусть даже и гениальных, как в случае с Борисом. Но вот поди ж ты! Это врач предупредила, что Боре теперь лучше есть, как можно меньше сладкого. Суровый для такого сладкоежки, каким был Боря, приговор. И откуда вообще эта зараза в нем взялась? Генетика тут не при чем: ни мать, ни отец, никто из ближайших их родственников, по обеим линиям,  этим недугом не страдал. Значит, от нечисти какой-то поганой? От дьявола лысого? Эй, люди добрые! Вы меня слушаете? Не-по-нятно-о-о!
   Но в жизни, которая нам предоставлена, вообще много всякого непонятного, загадочного. И, что самое, пожалуй, обидное, горькое: складывается такое общее впечатление, что от нас что-то тщательно скрывают. Причем что-то очень существенное. На многое не открывают глаза. Может, даже ради общего же нашего с вами блага. Нас от чего-то, от какой-то жутковатой правды, щадят.  По-моему, если мое предположение верно, они, те кто скрывают и щадят, совершают роковую ошибку. Человек, уж коли он рожден, должен знать все. И хорошее и дурное. И прельстительное и дурно пахнущее.  А не так избирательно, тщательно отфильтровано, как сейчас…
   Человек живет как в потемках. На ощупь. И жить ему зачастую приходится не так, как хочется, а всего лишь так, как можется.  Хотя, справедливости ради, не всегда и не ко всем это относится, есть исключения,   Вот вам и налицо та самая несправедливость, которая нас так удручает, когда «кому-то бублик, а кому-то дырка от бублика».
    Отчего так? Ну, почему нельзя щедро раздать каждой сестре по серьге? Что за экономия за такая? При такой экономии обязательно ведь кому-то станет плохо. И что ей, той бедной сестре, которой не досталось ни одной из сережек, прикажете теперь делать? Зареветь в три ручьи? Или обидеться на весь мир? Или обратиться к правосудию? Где, в чем тот выход из положения, который бы устроил всех? При котором все были бы поровну счастливы. Ни слез, ни обид, ни «кто был ничем, тот станет всем». Рай на земле. Или он только снится, как в случае с нашим вундеркиндом Борисом? Погрезило, поподмигивало, наобещало с три короба и исчезло.
Ведь так получается. Согласитесь со мной. Я ведь ничего из ряда вон не напридумал.
    Вот на какие кощунственные мысли подвигли сочинителя судьбы всего-то парочки далеких друг от друга, незнакомых друг другу, никогда в жизни не встречавшихся друг с другом людей!
    Борису предстоит всю последующую, не долгую свою жизнь бороться с «открытым» его детским врачом педиатром  недугом.  С мучающими его водянками и упорно преследующим ожирением. Многие препараты будут на нем испытаны. Много раз придется ему ложиться в больницу. Однако недуг будет умнее, упрямее, хитрее и препаратов и больниц.
   Да, он успеет добиться кое-чего и на своем математическом поприще. В двадцать четыре года станет доктором математических наук. Удостоится какого-то даже международного, в очень узком, разумеется, математическом кругу  признания. Будет неоднократно удостоен звания  лауреата по нескольким номинациям и на разном уровне значимости. Но ему не исполнится еще и двадцати шести, когда присосавшийся к нему недуг его все-таки придушит.
   Бориса с почетом похоронят. На Богословском кладбище, в нескольких метрах от могилы другого нашего заурядного, ничего из себя особенного не представляющего героя-персонажа М. Случится это буквально на днях. Нет, вру: пару месяцев назад. Год наисвежайший. 2020ый. Могила еще не просела, и никаких пока надгробных памятников. Только гора уже изрядно увядших, сморщившихся букетов. Но за надгробиями-то дело не станет. Они будут. Тут сомневаться не приходится. Вопрос, - долго ли будут приносить на эти надгробия цветы.
   Ведь Борис, вначале из-за своего чрезмерного увлечения математикой, потом из-за все более пристающей к нему болезни, так и не сумел, не успел создать себе семью.
   Хотя бы самую захудаленькую. Примитивнейшую.   
   Я понимаю, я вам уже порядком поднадоел этим своим нытьем,  этими могилами, кладбищами, тыры-пыры растопыры, однако остается пока неразрешенным один крайне серьезный, требующий своего разрешения вопрос: откуда это соседство настолько разнохарактерных людей? Случайность или просматривается какая-то закономерность?
    Чтобы разрешить эту головоломку,  потребуется ума палата. Какой она была у нашего вундеркинда Бориса. Нам же остается только закруглиться.
    Закруглюсь я  следующей оптимистичной  сентенцией. Как бы неблагополучно не сложилась жизнь у фигурирующих в моем рассказе героев, наша-то с вами жизнь еще продолжается? С нами еще далеко не все так ясно? Мы ведь  еще на что-то рассчитываем, что-то брезжит у нас перед глазами, не правда ли?
    Хоп-хоп! Живем дальше.