Верующий в бога - еще не Homo sapiens Глава 38

ЖАН-ПОЛЬ САРТР


Предисловие:
38. — Здесь я не могу подавить вздоха. Бывают дни, когда меня охватывает чувство черной, самой черной меланхолии, — это презрение к человеку. Чтобы не оставить никакого сомнения в том, что я презираю, кого я презираю, — это теперешнего человека, человека, которому я роковым образом являюсь современником. ­Теперешний человек — я задыхаюсь в его нечистом дыхании... По отношению к прошедшему я, как и все познающие, обладаю большой терпимостью, так сказать великодушным самопринуждением: с мрачной осмотрительностью прохожу я через мир, в течение целых тысячелетий представляющий собою сумасшедший дом, называется ли этот мир «христианством», «христианской верой» или «христианской церковью», — я остерегаюсь делать человечество ответственным за его душевные болезни. Но чувство мое возмущается, отвращается, как только я вступаю в новейшее время, в наше время. Наше время есть время знания... Что некогда было только болезненным, теперь сделалось неприличным — неприлично теперь быть христианином. Вот тут-то и начинается мое отвращение. — Я осматриваюсь вокруг: не осталось более ни одного слова из того, что некогда называлось «истина», нам просто невмоготу уже одно только выговаривание жрецом слова «истина». Даже при самом скромном притязании на честность, должно теперь признать, что теолог, жрец, папа, с каждым положением, которое он высказывает, не только заблуждается, но лжет; что он уже не волен лгать по «невинности», по «незнанию». Жрец знает так же хорошо, как и всякий, что нет никакого «Бога», никакого «грешника», никакого «Спасителя», — что «свободная воля», «нравственный миропорядок» есть ложь: серьезность, глубокое самопреодоление духа никому более не позволяет не знать этого... Все понятия церкви опознаны за то, что они есть, т. е. за самую злостную фабрикацию фальшивых монет, какая только возможна, с целью обесценить природу, естественные ценности; сам жрец признан таковым, каков он есть, т. е. опаснейшим родом паразита, настоящим ядовитым пауком жизни... Мы знаем, наша совесть знает теперь, какова вообще цена тех зловещих изобретений жрецов и церкви, для чего ­служили эти изобретения, при помощи которых человечество достигло того состояния саморастления, вид которого внушает отвращение: понятия «по ту сторону», «Страшный суд», «бессмертие души», сама «душа» — это орудия пытки, это системы жестокостей, при помощи которых жрец сделался господином и остался таковым... Каждый это знает; и, несмотря на это, все остается по-старому. Куда девались остатки чувства приличия, уважения самих себя, когда даже наши государственные люди, в других отношениях очень беззастенчивые люди и фактически насквозь антихристиане, еще и теперь называют себя христианами и идут к причастию? Юный государь во главе полков, являясь в своем великолепии выражением эгоизма и высокомерия своего народа, признает без всякого стыда себя христианином!.. Но тогда кого же отрицает христианство? что называет оно «миром»? Солдата, судью, патриота, все, что защищается, что держится за свою честь, что ищет своей выгоды, что имеет гордость... Всякая практика каждого момента, всякий инстинкт, всякая оценка, переходящая в дело, — все это теперь антихристианское: каким выродком фальшивости должен быть современный человек, если он, несмотря на это, не стыдится еще называться христианином!..
Фридрих Ницше. «Антихристианин. Проклятие христианству»


Глава 38
ЖАН-ПОЛЬ САРТР
— Послушай, Бет, — спросил Олег, глядя на Беатрис, только что вернувшуюся с очередной вечеринки, проведенной в обществе очередного «знакомого», — как тебе удается вести подобный образ жизни и при этом удерживать возле себя Паоло? Ваши отношения непостижимы для нормального восприятия. Будь я на его месте...
— То что? — перебила его Беатрис, наградив царственным взглядом львицы после удачной охоты.
Олег смутился, его манили и одновременно пугали эти глаза цвета грозовых туч, приобретавших в момент гнева свинцовый оттенок. Он пытался еще что-то сказать, но только промямлил невнятное: «Прости».
— Да нет, отчего же! — Бет налила себе бокал вина и уселась в кресло. — Я понимаю, что иду вразрез с ханжескими понятиями морали, но я не одинока в своем стремлении к полной свободе.
— Что ты имеешь в виду под «полной свободой»? Свобода от чего, просвети, — Олег тоже налил себе вино и с интересом уставился на Беатрис.
Эта женщина не переставала шокировать его своими эпатажным поведением.
— Ну, не я изобрела велосипед. Могу привести пример: «Уважение к себе; любовь к себе; безусловная свобода относительно себя...»
— Поздравляю, ты вслед за Ольгердом подсела на Ницше?
— Ну хорошо, обратимся к кому-нибудь другому. Для тебя представляет авторитет такая личность, как Сартр, например?
— Подожди, Сартр... Это не тот ли Сартр, после ареста коего во время студенческих беспорядков в Париже Шарль де Голль приказал выпустить со словами: «Во Франции Вольтеров не сажают»?
— Он самый, Жан-Поль Сартр, французский философ-экзистенциалист, писатель, к тому же атеист. Он позиционировал себя как человек левого толка, даже склонялся к марксизму.
— Ну и что же? Как он может объяснить твое поведение?
— Никак, просто он был намного продвинутей тебя. Поинтересуйся его жизнью, очень даже поучительно для таких «темных» личностей, как ты, впрочем — как все вы.
— Если ты намекаешь на его любовниц, то он мужчина...
— Ты тоже, — сказала она с сарказмом в голосе, затем допила вино и ушла к себе, оставив Олега в полном недоумении.
Он был заинтригован и тут же кинулся искать сведения о Сартре. «Что он там такое учудил, этот Жан-Поль, сейчас узнаем...»
Сведения с Википедии прояснили не так и много. Родился в 1905 году во Франции, умер в 1980-м. Преподавал философию, занимался литературой, основал литературно-политический журнал левого толка «Новые времена», борец за мир, свободу народов, против геноцида, колониализма в любых его проявлениях. За свою правозащитную деятельность подвергался нападкам французских националистов. Ими была дважды взорвана его квартира в центре Парижа, а редакцию «Новых времен» боевики-националисты захватывали пять раз. Поддержал идею независимости алжирского народа, выступив в 1956 году против идеи создания французского Алжира, защищая, таким образом, право бывших колоний определять свою судьбу. Один из организаторов трибунала Рассела 1967 года над преступлениями американцев во вьетнамской войне, участник революции 1968 года студентов Сорбонны. Активный правозащитник: выступал против американского вторжения на Кубу, подавления антикоммунистического восстания в Венгрии 1956 г., в Праге 1968 г., против подавления инакомыслия в СССР. Его политические взгляды менялись, но неизменным оставалась его левые убеждения, направленные на защиту обездоленных и угнетенных.
В 1964 г. стал лауреатом Нобелевской премии за творчество, пронизанное духом свободы и поиском истины, оказавшее огромное влияние на современников, но отказался принять ее из рук Нобелевского комитета с ярко выраженной антисоветской ориентацией. В то же время заявил об отказе от литературной деятельности, охарактеризовав литературу как суррогат действенного преобразования мира.
Олег остался в полном недоумении: марксист Сартр, правильный в своих поступках и убеждениях до тошноты, и Беатрис — взбалмошная не то монахиня, не то женщина весьма свободного поведения. Что может быть общего между ними? Это все равно что сравнивать огонь и воду, свет и тьму. Он поднялся к ней в апартаменты и постучал.
Оказывается, Беатрис ждала его, она знала, что Олег не успокоится, пока не докопается до истины.
— Ну, что скажешь? — спросила она, вальяжно устроившись в неглиже в удобном кресле.
— Скажу, что ты и Сартр никак не вписываетесь в один жизненный сценарий, он персонаж явно из другой оперы.
— Ах, какой же ты болван! Небось изучал его общественную деятельность. А ведь у каждого человека есть его внутреннее «я», которое говорит о нем больше, чем внешние проявления. Вот, возьми, почитай на досуге.
Беатрис протянула ему книгу. Олег посмотрел на обложку: Симона де Бовуар, «Воспоминания благовоспитанной девицы». Он открыл книгу и прочел на форзаце: «Если во мне есть что-то от гения, то исключительно ясность мысли».
— Спутница его жизни и соратница, — ответила Бет на вопросительный взгляд Олега. — Это о Сартре она писала: «Он мой двойник, в нем я обнаружила доведенными до последнего предела и мои вкусы, и мои пристрастия».
— А, любовница?
— Они оба были против брака.
— Ну, обычное дело, мы с Уицрик тоже не думаем о браке. Но это не значит, что чувствуем себя свободными от обязанностей друг перед другом.
— А они с Сартром чувствовали, ощущали совершенную свободу во взаимоотношениях, понимаешь? Совершенную!
— Что это значит?
— Всего лишь высокие чувства, основанные на безграничном доверии, лишенные всяких глупых предрассудков. Как видишь, не каждому дано возвыситься к такой степени отношений.
— Куда уж нам до ваших с Сартром высот!
Беатрис не соизволила даже прореагировать на колкость Олега и как ни в чем не бывало продолжила:
— Это дневник Симоны. Здесь она наблюдает свой жизненный путь с детских лет. Хочешь узнать, что значит любить и при этом быть совершенно свободным, прочти. И Уицрик не помешало бы, а то ревнует тебя, как школьница. Смешно.
— Но неужели ты не ревнуешь Паоло?
— Ревновать — значит проявлять слабость, а я достаточно уверена в себе, чтобы избавиться от этого порока. К тому же ревность — проявление эгоизма, в угоду своему эго ты ущемляешь свободу близкого человека,
делая его несчастным. Эгоистический ген должен отдавать, а не забирать, но это уже предмет для спора с Докинзом. Думаю, мы еще скрестимся с ним на диспуте.
— Согласен, я готов принять твою точку зрения, но не заставляй меня читать чужие дневники, к тому же девичьи. Расскажи вкратце, не мучай загадками.
— Хорошо, садись и слушай. Никаких загадок, только здравый смысл и жизненная мудрость.
Беатрис встала, начала ходить по комнате взад-вперед, что значило лишь одно — она волнуется и переживает, что редко случалось с ней.
Затем остановилась перед Олегом, присела напротив и начала свой увлекательный рассказ.
— Симона принадлежала к аристократическому роду, ведущему происхождение от Гийома де Шампо — средневекового французского теолога, учителя знаменитого Абеляра. В пять лет девочку отдали на воспитание в школу для девиц благородного происхождения Кур Дезир, где под наставничеством монахинь ее готовили к жизни добропорядочной католички, в перспективе — супруги какого-нибудь зажиточного буржуа или даже принца, о чем мечтала мать — Франсуаза де Бовуар, урожденная Брассо, дочь богатого банкира. Не правда ли, начало пути схоже с моим с той лишь разницей, что у меня в жилах не течет голубая кровь. Дальше больше. Усердно предаваясь молитвам, девочка «играла» в великомученицу, полагая, что жизнь ее навсегда отдана Богу. Тут я снова вижу себя в то далекое время, когда вера моя была искренна и безоглядна, а намерения посвятить свою жизнь Богу тверды. Но очень скоро семья разорилась, и ее мечтам не дано было осуществиться. Прилежное обучение в школе, где она ходила в лучших ученицах, не могло исправить бедственного положения семьи,
а молитвы не вносили ясность в теперь уже очень неопределенное будущее юной аристократки.
Родители объяснили дочери, что только образование поможет ей выбраться из бедственного положения, в котором оказалась семья. Религиозность сменилась сомнениями, а затем и разочарованием. В подростковом возрасте у девочки, наряду с интеллектом, проявилась еще одна характерная особенность — способность принимать бескомпромиссные решения. Шаг от великомученицы к воинствующей атеистке, по меркам Симоны, был обоснованным и разумным шагом.
— Да, ты во многом повторила ее путь от веры до сомнений.
— У меня была еще более сложная ситуация, с которой мне отчасти помог выбраться мой ум, характер и, конечно, Паоло. Но об этом уже шла речь в «Петухе», кому интересно, прочтет, а мы вернемся к бедной Симоне. Если я в пятнадцать лет решила стать аббатисой монастыря, который стал для меня тюрьмой, то Симона решила стать писательницей и обязательно знаменитой. Любовь к литературе привил ей отец Бертран де Бовуар, юрист по образованию.
Следуя советам родителей, Симона получила блестящее образование, закончив ряд престижных вузов, в том числе была девятой женщиной, окончившей Сорбонну. На факультете искусства она и встретилась с
Жаном-Полем Сартром. Второй раз судьба свела их на конкурсе по философии — экзамену, по результатам которого составляется общефранцузский рейтинг студентов, — для чего, в частности, посещала занятия в престижной Высшей нормальной школе. Первое место на экзамене получил Жан-Поль Сартр, второе — Симона, и в свои двадцать один стала самой молодой из сдавших этот экзамен.
Знакомство с Сартром переросло в отношения, которые длились всю жизнь. «...встреча с Сартром открыла для меня новую эру» — писала она в «Силе зрелости».
Как я уже говорила, мужем и женой они не стали, вместо этого заключили между собой договор, согласно которому они становятся партнерами, храня друг другу интеллектуальную верность, при этом не считая ­изменой любовные связи на стороне. Каждый из них работал, делал свою карьеру, постоянно держа при этом в поле зрения друг друга, и оба в то же время вели безмятежную жизнь, полную интеллектуальных игр, флирта и любовных приключений.
— Черт возьми, я начинаю завидовать этому борцу за свободу Алжира, Вьетнама, Кубы и своей в том числе! Вот тебе и Казанова в берете Чеге­вары.
— Это еще не все! — Беатрис явно забавлялась реакцией Олега на свой рассказ. — В жизни наших героев происходят забавные метаморфозы. Сартр знакомится с девятнадцатилетней Ольгой Казакевич, которая была студенткой Симоны в Руане. Ольга флиртует как с Сартром, так и с Симоной. Пара, захваченная идеей свободы, решает создать «трио».
— Матерь Божья! — аж присвистнул Олег. — Мне необходимо выпить. — Он налил себе вино. — Продолжай.
— Один из отпусков, нарушая традицию, Сартр проводит полностью с Ольгой, оставив де Бовуар в Париже. Несмотря на отчаянные попытки Сартра, Ольга так и не стала его любовницей, но у него получилось соблазнить ее сестру Ванду.
— Как, еще и Ванду! Когда же он успевал работать и бороться за права угнетенных?
— Симона также не слишком ограничивала себя в приключениях. Бьянка Ламблен, ее ученица в то время, позднее признавалась в сексуальной связи с учительницей.
— Ба! Да она лесбиянка!
— Скорей бисексуалка. Другим увлечением была ученица Натали ­Сорокина, которую Симона затем познакомила с Сартром. Бовуар на некоторое время даже отстраняют от преподавательской деятельности, поводом для чего послужило заявление матери Натали, обвиняющей Симону в растлении своей дочери.
Клубок связей дополнял Жак-Лоран Бост, уже ученик Сартра. Женившись на Ольге Казакевич, он в то же время стал любовником Симоны и долгие годы поддерживал с ней интенсивную переписку.
— Подожди, — Олег схватился за виски, — я потерял нить. Это действительно клубок какой-то, все и вся смешалось в нечто невообразимое.
— История запутанных любовных отношений Симоны, Жана-Поля и сестер Казакевич нашли свое отражение в книге «Гостья», в которой Бовуар проводит идеи экзистенциализма: свободы, ответственности, межличностных отношений. Создавая роман, Симона, по ее словам, погрузилась в «мечты шизофренички». Преодолевая собственную ревность к Ольге, которая мучила ее, она пыталась осознать, что такое любовь и общение. Писательница делает попытку уйти от традиционной женской покорности и создать персонаж, способный свободно проявлять свои чувства, невзирая на социальные ограничения. Однако в полной мере осуществить этот замысел не удается, свобода получается возможной лишь в грезах самообмана, а женщина оказывается не в силах удержать собственнические инстинкты по отношению к любимому мужчине.
— Вот, а ты говоришь — свобода.
— Философия поглотила Бовуар. В годы войны она пишет роман о ­Сопротивлении «Кровь других», признанный учебником экзистенциализма, в нем писательница выразила свою позицию по вопросам ответственности человека за свои поступки. При этом, как и Сартр, Бовуар придерживается крайне революционных взглядов.
С одной стороны, литературная деятельность, с другой — бурная личная жизнь. Время испытывает их отношения на прочность. Пребывая в США, Сартр безумно влюбляется в Долорес Ванетти и почти забывает Бовуар. Не в силах повлиять на него, Симона выливает свои страдания в роман «Все люди смертны». Вскоре она тоже отправляется в Штаты с курсом лекций по литературе и там встречает свою новую любовь, которая длилась 14 лет. Она испытала тепло и радость неподдельной физической страсти, однако выйти замуж за Нельсона Олгрена отказалась. Узы, связывающие ее с Жан-Полем, оставались непоколебимы на протяжении всей жизни. И даже после смерти они остались неразлучны, прах Симоны покоится рядом с Сартром на Монпарнасском кладбище в Париже.
— И почему Уицрик не занимается философией или литературой на худой конец! Это открыло бы нам мир истинной свободы.
— Еще не поздно, — улыбнулась Беатрис, — иди, просвещайся. Когда созреешь, приходи ко мне, можешь приводить и свою Уицрик, создадим трио, о каком ты даже и не мечтал. — Она подмигнула Олегу, а тот выскочил из покоев Бет, как ошпаренный, а вслед раздавался безудержный хохот. В дверях он столкнулся с Паоло, но, даже не поздоровавшись, скрылся у себя в номере и тут же принялся изучать литературное наследие Сартра и его необыкновенной спутницы.
— Что с Олегом? — спросил Паоло обрыдавшуюся от смеха Бет. — Развлекаешься, как всегда?
— Да, — наконец вымолвила Бет, утирая слезы, — спасаюсь от скуки.
В этой дыре я зачахну.
Паоло поднял дневник Симоны де Бовуар:
— Все понятно, вправляла Олегу мозги насчет абсолютной свободы.
— Ага, и знаешь, он ушел, почти завидуя тебе! Ты же свободен, в отличие от него.
— Свободен поневоле, увы, — мрачно произнес Паоло.
— Ты чем-то недоволен, мой дорогой Сартр?
— Ты, конечно, Симона, но я, к сожалению, не Сартр и никогда им не стану. Я вынужден принять твои правила игры, и только.
 — Неблагодарный, — уже серьезно произнесла Беатрис, — какой же ты... Вечно отравляешь мне жизнь.
Атеистическо-экзистенциальный путь Сартра начался с романа «Тошнота» — лучшего произведения писателя, по мнению критиков. Вот Олег и начал с него. Ему хотелось заглянуть во внутренний мир автора, который, конечно же, нашел свое отражение в его произведении.
Роман написан в виде дневника некого Антуана Рокантена, вернее, всего лишь несколько дней жизни героя, преследовавшего цель «докопаться до сути» человеческого существования.
— Тут наши цели совпадают, — начал Олег «беседу» с автором романа. — И тема типичная для философствования — человеческая судьба через призму страха, отчаяния, безысходности. Вот обожают философы нагонять тоску! — Олег продолжал глотать страницу за страницей, пытаясь найти то, чего ради они поспорили с Беатрис. — Ага, а вот и мысли о значении свободы, трудности, которые она привносит в существование, и шансы, позволяющие их преодолеть... Так, ну-с, господин Сартр, посмотрим, что вы думаете об этой пресловутой свободе?
Олегу показалось, что он уловил главную мысль автора: герой романа пытается найти Истину, хочет понять окружающий мир — абсурдный и бессмысленный. Ему открывается омерзительная картина обнаженного бытия, лишенного покрова, которым обычно скрыты воспринимаемые вещи. Потрясенный герой внезапно осознает, что «чистое бытие — это не абстракция мышления, а нечто вроде клейкой пасты, заполонившей собой все пространство, только что наполненное светом и красками и вдруг представшее в совсем ином виде».
Антуана гложет какая-то перемена, приключившаяся с ним, в ней он и хочет разобраться. Периодически на героя находит тошнота, или, точнее, Тошнота с большой буквы. «Так вот что такое Тошнота, значит, она и есть эта бьющая в глаза очевидность? А я-то ломал себе голову! И писал о ней невесть что! Теперь я знаю: я существую, мир существует, и я знаю, что мир существует. Вот и все. Но мне это безразлично. Странно, что все мне настолько безразлично, меня это пугает».
— Ага, понятно, — продолжил Олег, — Тошнота — это слишком обостренное восприятие Антуаном «безумного, безумного мира», в котором он уже не может нигде и ни в чем найти точку опоры: «...все поплыло перед его эмоционально преображенным взором, все потеряло привычные очертания и обнаружило новое измерение, не поддающееся освоению и усмирению обычными человеческими средствами... но со временем Рокантен понял, что тошноту вызывает по большей части чувство свободы... Человек осужден быть свободным».
Олег откинулся в кресло и злорадно улыбнулся: теперь он спросит у Беатрис, не вызывает ли свобода у нее тошноту, хотя бы иногда.
«Продолжим „тошнить“ свой мозг поиском истины», — подумал он, продолжая чтение.
По сюжету герой романа проживает в вымышленном французском городе Бувиль, название которого переводится, как Грязь-город. Антуан часто внимательно наблюдает за людьми, за толпой, но эти наблюдения можно сравнить с наблюдениями за животными — он как будто бы даже не считает себя человеком, и уж точно не частью толпы. Людей он видит в далеко не самом лучшем свете. На их существование он тоже смотрит с жалостью, оно для него такое же пустое, как и его собственная жизнь.
Герой практически не общается с людьми и сильно страдает от невозможности высказаться хоть кому-нибудь. От этого его жизнь становится еще сложнее и еще запутаннее. Но при этом Антуан не ищет человеческого общества, наоборот, он намеренно избегает его, можно сказать, храня свое одиночество, упиваясь им. В этом прослеживается один из парадоксов: герой страдает от одиночества, но он не хочет его нарушать. Иногда он видит в толпе таких же, как он, «понимающих», однако, по его словам: «...помочь мы ничем друг другу не можем. Люди семейные сидят по домам среди своих воспоминаний. А мы, два беспамятных обломка, — здесь».
Олег не утерпел и снова отправился к Беатрис.
— Извините за вторжение, — начал он, увидев Беатрис с Паоло, — но мне надо выговориться.
— Без церемоний, дорогой друг, — Паоло встал и предложил Олегу сесть. — Бренди, виски, коньяк?
— Мы пили вино, — вмешалась Беатрис и преподнесла Олегу бокал тосканского. — Я вся внимание.
— У меня с головы не выходит эта чертова свобода. Так вот, я просмотрел роман Сартра «Тошнота», бог мой, одно название чего стоит, и нашел интересную мысль, у Сартра же! Оказывается, его героя, Антуана Рокантена, от абсолютной свободы тошнит! Одиночество и свобода, которые выбирает герой добровольно, становятся его мучителями. Когда Антуан наблюдает за людьми, гуляющими по площади в воскресный день, он знает, что завтра они пойдут на работу, по своим делам. У Антуана же нет дел, нет графика, расписания, он «обречен на свободу». Вот как он сам об этом говорит: «Одинокий и свободный. Но эта свобода несколько смахивает на смерть».
— Ты не понял главного — свобода, по Сартру, предшествует сущности человека. Это свобода выбора, прежде всего, которую у человека никто не может отнять.
— Согласен, свобода выбора — это важно, но Антуан постоянно думает об абсурдности своего существования, так как его не принимает (или он не принимает) не только настоящее, но и прошлое. Его память богата на воспоминания, вот как он об этом говорит: «Мои воспоминания — словно золотые в кошельке, подаренном дьяволом: откроешь его, а там сухие листья».
— Сухие листья! Красиво сказано, именно, сухие листья, — промолвила Беатрис нервно прикуривая сигарету. — Это обо мне...
— Сартр, несомненно, философски подходит не только к вопросу свободы, бытия, но и времени, — сказал Паоло. — У него особое отношение к этой части измерения, он убежден, вернее его герой, что видит его «в наготе», что он видит, как время медленно осуществляется, как оно наступает, и от этого становится тошно. Иногда время скользит, задевая Антуана. Иногда он практически физически чувствует его. Однажды Антуан делает такую запись в своем дневнике: «Мне приоткрывалась истинная природа настоящего: оно — это то, что существует, а то, чего в настоящем нет, не существует. Прошлое не существует. Его нет. Совсем. Ни в вещах, ни даже в моих мыслях. Конечно, то, что я утратил свое прошлое, я понял давно. Но до сих пор я полагал, что оно просто оказалось вне поля моего зрения... Но теперь я знал: все на свете является только тем, чем оно кажется, а за ним... ничего».
— Верит в материальный мир, который существует в данный момент, никакого тебе зазеркалья, потустороннего. Безапелляционно и в духе атеизма, — подытожил Олег.
— Это борьба человека, пытающегося справиться с существованием, — продолжил Паоло. — Герой романа приходит к неутешительному выводу, что его существование не просто бесполезно — он «лишний». Эта идея приводит его к мысли о самоубийстве, но он находит спасительную лазейку. Вот что он записывает в свой дневник: «Я смутно мечтал о своем уничтожении, чтобы ликвидировать по крайней мере одну из излишних экзистенций. Но моя смерть была бы также излишней. Излишним был бы мой труп, излишней — моя кровь на этих камнях, среди этих растений...
я был лишним для вечности».
— Ах, как он прав! — воскликнула Бет. — Все мы лишние для вечности. Что значит материальный мир для Антуана, как он видит вещи и предметы — все в этих словах: «Дерево скребет землю под моими ногами черным когтем... вокруг меня была только желтая земля, из которой во все стороны торчали мертвые, сухие ветви».
— Очень необычно. Это как же надо извратить человеческую природу, чтобы так воспринимать окружающий мир!
— Природа у Сартра — не творящая, а поглощающая, она обволакивает человека влажной, грязной поверхностью предметов, не оставляет ему ни малейшего просвета, норовит без остатка растворить в своей холодной, безразмерной утробе. От ее агрессии не защищает мягко-податливая, тоже природная оболочка человеческого тела: «Тело предательски открыто, проницаемо для природных обменных процессов; об этом говорят навязчивые, демонстративно неблагоприличные мотивы потения, телесных запахов, испражнения, наконец, пресловутой тошноты...» Море Антуаном, например, видится так: «На самом деле море — холодное, черное, оно кишит животными; оно извивается под тоненькой зеленой пленкой, созданной, чтобы обманывать людей» — не правда ли, гениально! — глаза Беатрис излучали странный свет.
— Если ты хочешь постичь философию Сартра, прочти «Экзистенциализм — это гуманизм», — посоветовал Олегу Паоло. Ему не нравилось душевное состояние Беатрис, и он решил перевести разговор в другое русло. — Он там высказывает интересные мысли, в частности о том, что «нет никакой природы человека, как нет и бога, который бы ее задумал. Человек просто существует, и он не только такой, каким себя представляет, но такой, каким он хочет стать». Он считает, что существование предшествует сущности, поэтому человек ответствен за то, что он есть: «...экзистенциализм отдает каждому человеку во владение его бытие и возлагает на него полную ответственность за существование».
— И в чем новизна идеи?
— Экзистенциализм, по Сартру, противостоит той распространенной светской морали, которая желает избавиться от бога с минимальными издержками.
— Светской морали?
— Да, представители светской морали заявляли примерно следующее: Бог — бесполезная и дорогостоящая гипотеза, и мы ее отбрасываем. Однако для того, чтобы существовала мораль, общество, мир культуры, необходимо, чтобы некоторые ценности принимались всерьез и считались существующими a priori. Необходимость быть честным, не лгать, не бить жену, иметь детей и т. д. и т. п. должна признаваться априорно. Следовательно, нужно показать, что ценности все же существуют как скрижали в умопостигаемом мире, даже если бога нет. Иначе говоря, ничто не меняется, если бога нет. Мы сохраним те же нормы честности, прогресса, гуманности, только бог превратится в устаревшую гипотезу, которая спокойно сама собой отомрет. Экзистенциалисты, напротив, доказывает Сартр, обеспокоены отсутствием бога, так как вместе с богом исчезает всякая возможность найти какие-либо ценности в умопостигаемом мире. Не может быть больше блага a priori, так как нет бесконечного и совершенного разума, который бы его мыслил.
— Это он позаимствовал у Достоевского, которого очень уважал — «если бога нет, то все дозволено».
— Это и есть исходный пункт экзистенциализма, так считает Сартр: «В самом деле, все дозволено, если бога не существует, а потому... человек свободен, человек — это свобода».
Вроде все понятно, но тут же, он пишет: «С другой стороны, если бога нет, мы не имеем перед собой никаких моральных ценностей или предписаний, которые оправдывали бы наши поступки. Таким образом, ни за собой, ни перед собой — в светлом царстве ценностей — у нас не имеется ни оправданий, ни извинений. Мы одиноки, и нам нет извинений. Это и есть то, что я выражаю словами: человек осужден быть свободным. Осужден, потому что не сам себя создал, и все-таки свободен, потому что, однажды брошенный в мир, отвечает за все, что делает».
Он считает, следовательно, что человек, не имея никакой поддержки и помощи, осужден всякий раз изобретать человека: «Человек — это будущее человека».
— Подожди, я совершенно запутался, — остановил его Олег — с одной стороны заявление, что бога нет, что существованию предшествует сущность, с другой — человек «не сам себя создал» и «брошен в этот мир». Возникает логический вопрос — кем создан и кем брошен, если бог в этом не участвовал?
— Я отвечу тебе словами Ницше: «Бог мертв: но такова природа людей, что еще тысячелетиями, возможно, будут существовать пещеры, в которых показывают его тень. — И мы — мы должны победить еще и его тень!»
— Тень. Значит, мы пока в тени и, похоже, надолго. Поневоле заболеешь, как Антуан, Тошнотой. А вот и диагноз: «...он захотел несбыточного: перенестись в иной мир, по ту сторону тошнотворного болота повседневности», избавиться от существования и от сознания того, что он существует.
— Так в чем же финал романа?
— В становлении свободного человека в этом, единственно существующем, мире. Думаю, это тема бесконечна, я бы еще поболтал с вами, но мне пора, утром улетаю в Рим. Спокойной ночи, Олег. Дорогая, не засиживайся допоздна.
Паоло поцеловал Беатрис на прощание и удалился, оставив друзей наслаждаться беседой под аромат тосканского.
— Скажи, Бет, ты действительно хочешь быть свободной, как Антуан? Но это же свобода, которая приводит в пустоту, от которой «тошнит»! Лично я хочу быть не свободным, хочу, чтобы Уицрик ревновала меня, ­заполняла собою все мое свободное пространство, хочу состариться с ней вместе и умереть в один день. Это банальные вещи, которые люди говорят друг другу, зачастую не вдумываясь в смысл, как тост, как пожелания, как... Но я после нашей с тобой беседы будто прозрел, увидел смысл в этих банальностях и благодарен тебе.
— Вот те раз, — улыбнулась Беатрис, — вышел обратный эффект, свобода ударила по мне бумерангом.
Олег с удивлением отметил про себя перемену в самой Беатрис — куда делся сарказм, самоуверенность и презрение во взгляде. Она будто скинула маску и предстала в своем истинном обличье.
— Скажи, — попробовал он вызвать ее на откровенность. — Ты любишь Паоло?
— Люблю.
— А почему мучаешь его?
— Потому, что ненавижу.
— Разве такое возможно?
— Пламя ненависти и любви сжигает нас уже много лет.
— Что же он сделал такого, чего нельзя ему простить?
Беатрис уставилась в пустоту, долго пыталась что-то сказать, беззвучно шевеля губами, и, наконец, произнесла:
— Он убил во мне ангела, обломал крылья. Как Антуан Сартра, я
«...удивленно стою перед жизнью, которая дана мне ни для чего». И все же... я хочу, чтобы меня похоронили рядом с ним, как Сартра и ­Бовуар.
— Ты удивительная женщина, непостижима, как Вселенная. Но у тебя внутри — хаос.
— «Нужно носить в себе хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду». Так говорил Заратуштра?
— А еще он говорил: «Познавший самого себя — собственный палач». Убей в себе ложное эго и избавься от страданий, как советует Ницше: или «быстрая смерть», или «продолжительная любовь». Примирись с прошлым, прогони его тень из своего настоящего. А крылья... земным людям они ни к чему, поверь. Главное, чтобы «рожки» не вырастали.
Олег шутя пощупал макушку Беатрис, и они оба взорвались безудержным смехом.
— Олежек, я тебя обожаю, ты настоящий друг. Помнишь, тогда, в
Тоскане, после отъезда Ильи, ты мне тоже помог. Истинный друг — не тот, который унесет тебя на плечах вдрызг пьяную, а тот, который будет ползти с тобой рядом. Ты и тогда полз рядом.
— Я-то полз, только выносить тебя из бассейна все же пришлось. Но намек понял, наливай. За дружбу!
— За любовь!