Волшебная ампула

Памяти моего друга, талантливого доктора и замечательного человека.


      Афанасий Сергеевич припарковал “таблетку” цвета хаки, как всегда с точностью глазного хирурга старых времён. Передние колёса почти уперлись в белеющий в сумерках свежепобеленный бордюр. Он ограждал клумбу, усаженную благоухающими кустами роз, взлелеянными Ольгой, которая здесь диспетчер и санитарка на полставки. Чаткин  распахнул дверцу воняющей бензином и перегретым дерматином кабины и молодцевато выпрыгнул на асфальт, умудрившись на ходу поправить падавший с ноги шлёпок. Как детстве, прыгая в мутную, тёплую воду деревенского пруда, он в этот раз погрузился в наркотическую вселенную душного бессарабского летнего вечера. Сладостный аромат розовых кустов, смешавшись уже с дурманящим нежною истомою  благоуханием ночной фиалки, пропитывал мягкие, тёплые сумерки. Жизнерадостное комарьё, носилось над лампочкой, освещавшей крыльцо.  Городок плавно, тихо погружался в  бессарабскую ночь. Чаткин распахнул дверь салона, вытащил покрашенный серой краской, облупившийся и побитый на углах чемоданчик с медикаментами,  затем двинулся в сторону отделения. Вошёл в диспетчерскую, подмигнул на ходу  сидевшей в меланхолической задумчивости усталой Ольге – симпатичной, пышной гагаузской женщине средних лет, поставил чемоданчик на тумбочку и пошёл  в помещение, официально именуемое комнатой для приема пищи. Однако, в виду дефицита площади и наличии только одно электроплиты и раковины, оно служило ещё и местом, где дезинфицировали, мыли и стерилизовали небогатый ассортимент инструмента и кипятили шприцы. Посреди комнаты стоял белый  старый стол с нарисованным голубою краскою, инвентаризационным номером на одной из ножек.  За столом, не спеша,  с лицами, покрытыми масками провинциальных последователей Эпикура, предавались чаепитию Василий - водитель второй машины и высокий худощавый Дмитрий Савин - дежурный доктор.  Савин сутулясь посёрбывал  из здоровенный цветастой чашки благоухающий чай, заваренные мастерицей Ольгой, и о чем-то напряженно думал, уставившись  на стоявший на тумбе, нержавеющей стали стерилизатор, в котором положенные два часа, отстаивались в дезрастворе шприцы, перед мойкой и стерилизацией. Шмыгая крупным мясистым носом, зашёл Афанасий Сергеевич, а за ним, не закрывая за собой дверь, чтобы видеть, что творится в диспетчерской, проскользнула Ольга. Вошедшие расселись на табуретках вокруг стола и принялись чаевничать. Пользуясь недолгими минутами затишья, пили вкусный чай, сдобренный мятой, которую принесла из дому хозяюшка Ольга,  закусывали песочным печеньем “Пионер” из стоявшего посреди стола большого эмалированного лотка, в котором  обыкновенно хранится хирургический инструмент. Чаевничали  с наслаждением. Собственно, это и был весь дежурный состав отделения скорой помощи районной больницы. Нет, по штату конечно, положено много больше: хотя бы один доктор, два фельдшера, да, как минимум, один санитар.  А по факту, на две “таблетки” -  доктор, фельдшер, два водилы и диспетчер, она же санитарка на полставки - ну чтобы в помещении прибраться. Но ничего, справлялись нормально. Посреди всеобщей нирваны, раздался противный треск дверного электрического звонка, нарушивший царившее в стерилизационной  благолепие. Встрепенулся доктор Савин,  Ольга  с изящной грацией пусть полноватый, но всё же кошки, соскользнула с табурета  и вышла в центральное помещение. Чаткин рванул к входной двери. И только два водителя, повидавшие на своём веку всякое, продолжали чаепитие.  Навстречу Чаткину, отодвинув защищавшую от комаров тюль, тяжело вошёл крупный мужчина средних лет, а с ним, опираясь правой рукой на его плечо, в тускло освещенную прихожую вошла женщина, состояние которой Чаткину было пугающе непонятным. Она не просто задыхалась - удушье её было страшным и до тех пор фельдшером  ни разу не виданным. Да что там невиданным, он никогда и не слыхала про такое. Бедолага икала, притом так часто, глубоко и громко, что на вдох или выдох у неё не оставалось ни времени, ни сил. За парой протиснулась чернявая гагаузская девчонка лет 14, очевидно, дочь. Мужчина начал было что-то говорить, но в этот момент женщина окончательно  обессилела, ноги её подкосились, и она начала валится набок на стёртые до шляпок гвоздей доски пола прихожей. Но обошлось. Чаткин подхватил её мягко и цепко, приобнял и почти понёс в распахнутую уже невесть откуда появившимся Савиным дверь манипуляционной. Мужик и понять ничего не успел, не то, чтобы сказать, как жена его уже полулежала на кушетке поддерживаемая Савиным,  а Чаткин разматывал черную змею висящего на большом кислородном баллоне шланга. Так у них повелось. Наездившись вместе по вызовам, они стали понимать друг друга с полуслова, а порою и с полувзгляда. Пытливый ум Чаткина быстро осознал и впитал нестандартные подходы Савина, мало приемлемые в обычной медицине, но допустимые именно в работе скорой помощи. Вот и сейчас нужно открыть крышку кислородного ингалятора, подключить шланг, выровнять давление, проверить соответствие показаний манометров, наполнить дыхательный мешок, приложить маску к лицу больного ... Но это секунда, и не одна, и даже не десять, а тут даже каждый потерянный миг может стоить жизни. Чаткин открыл вентиль баллона, отдал шипящий конец шланга Савину, а тот (как не обрасти цинизмом на такой работе?) сначала дурашливо направил струю себе в лицо, сбив съехавшую на лоб кудрявую челку, потом развернул её в  синюшное лицо  икающий мученицы. Ситуация быстро переменилось к лучшему. Тот скудный воздух, что попадал в тело больной, теперь содержал кислорода в разы больше, и кислород этот заставил процессы, убивавшие женщину,  стухнуть и сойти на нет. Мозг и тело получали кислорода уже в избытке, а потому сигнал о смертельной опасности, дескать, “тревога, задыхаемся, погибаем”, перестал будоражить нервы пациентки, что, в свою очередь, уменьшило нервную икоту, паника ушла, стало возможным худо-бедно дышать. Женщина порозовела и успокоилась. Взгляд её стал осознанным, хоть и не лишенным тревоги. Икать-то она продолжала, но уже реже и не так глубоко. Женщина могла уже между иканиями сделать полноценный вдох. Живительный кислород быстро приносил облегчение, и это дарило больной чувство редкого блаженства. “Послушайте меня”,  - обратился к ней Савин, - “сейчас мы будем постепенно закрывать газ, и от этого вам будет становиться еще лучше, а когда мы совсем его закроем, вы мне спокойно и не спеша расскажете, что с Вами произошло. Договорились?” Муж хотел было что-то сказать, но Савин жестом остановил его, - «Как вас зовут? (Чаткин медленно прикрывал вентиль, шипение из трубки утихало и, наконец,  уловив быстрый взгляд Савина, он почти прервал подачу газа) . «Ик - Мария - Ик.» - «Да не волнуйтесь Вы! Так, скажите ещё раз, только спокойно и разборчиво: имя, отчество, фамилия, год рождения. Мне бумаги заполнить нужно». В этот раз попыталась заговорить дочь, но Савин, сменив мягкое выражение лица на стальную маску, одернул и её, дескать, мама и сама мне всё расскажет, не стоит ей мешать. Савин взял руку женщины в свою, как будто бы считая пульс, поглядывал на часы, задавал простые, формальные вопросы. Чаткин уселся за стол и стал записывать то, что говорила женщина. Наладился неспешный диалог, часто прерываемый икотой. Отец и дочь сели по указанию Чаткина на стоявшие у стены видавшие виды стулья и молча наблюдали за происходящим. Муж молчал, переводя чуть удивленные глаза с Савина на жену, потом - на Чаткина, и так - по кругу. Тревога и отчаяние, казалось, почти покинули его, ибо всё неожиданно переменилось к лучшему, очень-очень быстро и прямо на его глазах. И хоть эти двое в белых халатах и выглядели чуть странновато, но он интуитивно чувствовал, что они искренне стараются помочь, и помочь могут. Да и супруга, хоть и не перестала икать, но на вопросы отвечает и умирать, похоже, сейчас не будет. Слёзы на глазах дочки уже высохли, и она сидела, чуть согнувшись, на стуле с выражением искренней радости на лице. Мама вот, дышит нормально, говорит с доктором, лучше маме, много лучше.
    Михайлова Мария Николаевна 37 лет, замужем. Шесть месяцев назад при просмотре телесеанса Алана Чумака у нее начался приступ икоты. С тех пор приступы стали возникать всё чаще и чаще и протекать тяжелее, переходя в мучительное удушье. Пациентку обследовали терапевт, гастроэнтеролог, хирург. Потом ее направили к психиатру. После первого неудачного курса лечения у районного специалиста, она была направлена на стационарное лечение в Республиканскую Психиатрическую Больницу. Прошла месячный курс медикаментозной терапии в стационаре, курс гипнотерапии. Выписана с облегчением состояния, но икать не переставала, хотя и вернулась к нормальному образу жизни. После небольшого стресса наступил рецидив, и ее повторно направили в Республиканскую Психиатрическую Больницу. Был назначен курс инсулиновых ком. После улучшения состояния женщину выписали домой для амбулаторного лечения под наблюдением районного психиатра. Чаткин быстро набросал конспект рассказанного женщиной. Савин слушал, чуть прищурившись, задавал вопросы, напряженно обдумывая услышанное.
«Доктор, помогите, я ещё один такой приступ не переживу, я вот сейчас почти что...  – глаза женщины стали мокрыми от слез, она снова начала часто и глубоко икать. «Ну-ну, тихо! Успокойтесь! Я уже Вас не выгоню, поможем, конечно.. Чаткину стало слегка не по себе от услышанного. Он-то точно знал, что это был как раз тот случай, когда помочь они не могли. Ничем, то есть. Кто они были по сравнению с профессурой из Костюжен? А лекарств-то у них…ммда!  Шёл 1990 год, наступил жесткий дефицит фарм. препаратов. По требованию, из аптеки порой поступала только треть от необходимого. Дошли до того, что на вызовах интересовались, есть ли такой-то препарат у больного, и если он был, то свой не доставали. И даже, чего уж греха таить, Чаткин не раз переполовинивал аптечку умершего, при возможности спрашивая разрешения, а чаще, просто воровал. Каждый из сотрудников имел свою “нычку” в отделении. Кто-то припрятывал для своих, кто-то как раз для того, чтобы другие для “своих” не утащили. К числу последних относился Савин. В углу комнаты находилась старая давно неиспользуемая печь-груба, сложенная ещё при румынах.Там за дымоходом, в пыли и паутине в самым уголочке и находилась заветная ампула. Савин спрятал её там давненько на случай, когда совсем уж без лекарства не обойтись, он уже было даже забыл о ней, а тут вот, женщина с такой историей.  Да, в случае, если придется какого-нибудь совсем буйного больного успокаивать или перевозить, то им с Чатктным придётся туго, совсем туго. Откроешь заветный чемоданчик с медикаментами, где кассета с ампулами слева, а там на три четверти пусто. Времена настали такие, злые времена, скудные. Хотел было доктор Савин отделаться двумя десятками капель Корвалола, и был бы прав совершенно, ибо у них на без малого сто тысяч населения райцентра с сёлами, до утра только это ампула, и ежели какой буйный или белогорячечный, то вспомнят они ещё ампулу эту, ой как вспомнят. Савин сдул  с ампулы пыль и паутину и стал с нею прощаться.  Доктор Савин был человеком эмоциональным, обладал быстрым умом и способностью нестандартно мыслить, а внутреннее состояние его всегда была написано на его худощавом лице. Вот и в этот раз вся внутренняя душевная борьба, все сомнения и колебания играли на его губах, щеках, отражались чуть прищуренных глазах. Так, наверное, выглядят глаза умирающего от жажды, которому поднесли к уже растрескавшимся высохшим губам чашку с водой, а потом отняли прочь и выплеснули на пол, такой тоской наполненны могут быть глаза матери, у которой вырвали дитя и уносят прочь, а она, будучи не в силах воспрепятствовать, лишь простирает руки в сторону удаляющегося с дитём, да впадает в безумие от слез и криков ребёнка. В общем, бездонная тоска расставания с чем-то безмерно дорогим, боль от невыносимой потери блуждали по лицу Савина. Наконец, он решился и протянул ампулу Чаткину, и тихим полным обречённости голосом произнес: “ Два миллилитра, внутримышечно”. Чаткин бережно принял ампулу прочел название про себя подумав: “совсем он оскупердяился, этот Дима, у меня в нычке таких две, да ещё три ампулы ‘Аминазина”, но виду не подал, открыл ящик из нержавеющей стали, достал пинцет, обработал спиртом руки и бранши пинцета, достал части шприца, собрал, приладил иглу, резанул пилочкой по шейке ампулы, которая будучи импортной вскрылась бы и без того. Протёр шейку ватным тампоном смоченным спиртом и взял уже ампулу в руки, чтобы вскрыть, но на секунду остановился и стараясь не язвить спросил: “Mожет не будем, доктор? Последняя ж…” Он любил подтрунивать над савинской скупостью. Тот не понял подколки, строго и тихо повторил: “коли”! Чаткин набрал лекарство, выпустил из шприца воздух и велел женщине повернуться на бок и приготовить ягодицу для укола. Протёр спиртовым тампоном большой и указательный пальцы правой руки и не по инструкции, а так, как не больно, снял пальцами иглу со шприца, хлопком вогнал в верхнюю наружную часть аппетитной ягодицы женщины, присоединил шприц, плавно ввел препарат, быстро выдернул шприц тут же прижав к месту укола ватку со спиртом.
 -Придерживайте, одевайтесь. “Что всё, ик? ” - удивлённо спросила женщина. – «Всё лекарство подействует через 15 минут, и к утру будете как новенькая. Тут Чаткин понял, что пожалуй он перегнул. Это лекарство в Костюженах женщина получала много-много раз: и в таблетках, и в уколах тоже. Но надо же как-то подбодрить. Савин коротко проинструктировал: “Езжайте домой, ложитесь спать утром к Капанжи на прием. - Завтра в воскресенье же. - Значит послезавтра. - А если приступ опять? - Не будет никакого приступа», - твердо и с расстановкой произнес Савин, который до сих пор не мог смириться с невосполнимой утратой. Женщина изредка монотонно икала, держа за руку улыбающуюся счастливой улыбкою дочь. Муж пожал руки обоим медиком. Рукопожатие грубой кисти его, было как зажим стальных клещей, с той разницей только, что клещи в этот раз были шершавые и тёплые. «Мужики спасибо вам от всей души, спасибо, с меня - магарыч вам» - “Не надо”, - чуть раздраженно ответил Савин, который никак не мог смириться с утратой. Если мы будем каждый раз магарыч пить, то как мы работать будем? Всё уже в порядке”, - твердо сказал Савин. Семейство, усевшись в стоявший под фонарём “Москвич”, удалилось домой, оставив лишь кучку сизого дыма, напрочь изгадившего благоухание розовой клубы. Прошла обычная ночь работников “скорой”. Парочка приступов ишемии, астма, роды, гипертония … Случилась таки “белка” у мужика в КПЗ райотдела, и Чаткин лишился пары пуговиц на халате, когда изловчившись вколол таки буйному “Аминазин”, пока они втроём (буйный, Чаткин и мент), катались по деревянному настилу камеры для 15-суточников, а сидельцы жались по углам, наблюдая эту нелепую сцену. К утру наступило затишье, и весь состав отделения скорой медицинской помощи мог поспать часа два. Оле приходилось хуже всех, ибо спала она, сидя за столом у телефона, положив голову на кисти рук, разбросав по столу кудри волос, цвета воронового крыла. Проснулись, попили крепкого чаю, стали готовиться к передаче смены. Ольга убирала, водители возились с машинами, Чаткин поставил на плиту кипятиться шприцы. Заполнили с Савиным необходимые бумаги и вышли перекурить. Вовсю уже светило солнце, по улице ехали автомобили, по тротуару спешили на работу граждане. Вечерняя духота осталось во вчерашнем вечере. А утро было чуть прохладным и наполненным теми же ароматами, что и накануне, только были они уже другими. Да - розы с фиалками, но только не душные, а чуть резковатые и бодрые.
   Чаткин поднёс уже было огонек зажигалки к торчащий во рту Савина сигарете, но утренний ритуал их перекура нарушился визгом тормозов и урчанием движков. Это на площадку, где стояли покрытые утренней росою две темно-зеленые “таблетки”, выкатился “Москвич”, а за ним «Жигуль», который, судя по внешнему виду его, помнил еще руки итальянских инженеров, запускавших конвейер в Тольятти. Из машин выходили люди разного пола и возраста, прилично выглядевшие, но чуть взъерошенные. Появился огромный букет белых роз, из багажника вытаскивали торбы с чем-то пахнущим невероятно вкусно. В числе приехавших медики узнали вчерашнюю почти задохнувшегося до смерти женщину, мужа её и дочь, с остальными они знакомы не были вовсе. Муж с лицом торжественным и почти суровым шагнул навстречу напарникам. Мужчина он был крупный, вида диковатого, и Чаткин почему-то подумал, что если будет драка, то можно только пытаться рубить его в челюсть с дальней дистанции, а если попадешь ему в лапы (Чаткин вспомнил вчерашнее рукопожатие), то – хана: выдавит из тебя весь ливер вместе с содержимым. Мужик приблизился, распахнул объятия: “Братья теперь вы мне братья до гроба”. Суровое до того момента лицо его покрылось слезами, он прижимал к себе обоих, похлопывая чугунными ладонями по и худощавым спинам. “Да не мы, а он, он, доктор, его лекарство,” - Чаткин выскользнул из объятий и указывал пальцем на Савина. Тот выскользнуть не успел. Он потом показал Чаткину синяк на плече от похлопывания переполненного искренней благодарностью чугуннорукого мужика. Ну, Миша, ну дай людям покой, мы тоже хотим поблагодарить!  Мужики жали руки и обнимали, женщины тоже, а старушка, как впоследствии выяснилось, свекровь, принялась целовать Савину руки, отчего тот сделался пунцовым от смущения и, отстранившись сперва, потом догадался просто обнять пожилую женщину. До медиков еще не доходила сущность происходящего, но их будто бы поглотила волна искренней радости и счастья, которую привезли с собою на своих старых авто приехавшие гости. Первым осознал Чаткин. Он подошел к вчерашней пациентке, которая стояла с мужем и дочерью впереди группы, бормоча слова благодарности, смешанные с пожеланиями Божьего особого внимания и отношения. И при этом ни разу не икнувшая!  “Я же вам говорил вчера, что доктор очень грамотный и лекарство поможет, ему его моряк из Америки привёз.” Чаткин порой не задумываясь нёс любую правдоподобную чушь, настолько похожую на правду, что он сам порой начинал в неё верить. - Да, да я уже поняла, мы всё видим. «Спойте!» - вдруг раздался суровый голос Савина. – «Что-что?- Спойте что-нибудь, что приходит в голову!» Живой ум доктора проанализировал весь процесс, и он понимал, что осталось только поставить точку. Он поймал мысль фельдшера и перехватил инициативу. Помоги маме обратился Савин к дочери. Та на секунду застыла, а потом тихо затянула: «Мама, мама, моё сердце, я твои целую руки… мать подхватила, потом свекровь»… Прохожие  недоуменно поглядывали на странную группу, стоявшую полукругом у входа в отделение.  Женщины допели куплет, Савин жестом руки остановил их. “Всё, теперь вижу, что Вы совершенно здоровы ! ”. Повторялись благодарности и объятия, в помещениt притащили банки с вином, красным и белым, печёного гуся, брынзу, каварму, сырокопченую колбасу, торт… . Водители и Ольга и не пытались скрыть удивления . Родственники отвечали на их вопросы наперебой. В сбивчивую гагаузскую речь, вкраплялись русские: лекарство, доктор от бога, спас, выздоровела. Гомон прервался противным непрерывным звоном телефона 03 .Ольга сняла трубку, выражение счастья слетела с ее лица, она принялась быстро записывать что-то. “Что там?” -  нетерпеливо спросил Чаткин, пытаясь прочесть то, что она записала. - Авария по дороге на Баурчи, четверо пострадавших, один умер уже. В помещении настала тишина. «Извините, но нам срочно». Приехавшие расступились пропуская водителей, Савина и Чаткина, которые выходили из помещения, подхватывая на ходу алюминиевые чемоданчики с медикаментами. «Так доктор, как это лекарство это называется? – Какое?  – То, котором вы мою жену спасли. – Не могу сказать, препарат в страну официально не поставляется, меня посадить за это могут. - Доктор я же никому! - Нет никак не могу, но обещаю, если вдруг повторится, а впрочем, никаких если, она навсегда выздоровела, не нужен вам препарат этот», - сказал Савин, запрыгивая в салон “таблетки” где сидел уже Чаткин, вторая машина пристроилась за ними. Они помчались опять кого-то спасать . Афанасий Сергеевич гнал “таблетку”, которая неслась по городу в сопровождении второй, сверкая фиолетовым светом мигалки . Машины шарахались в стороны, прохожие оборачивались. Афанасий Сергеевич в зеркало поглядывал на двоих чудаков в помятых халатах, которые о чем-то оживленно спорили жестикулируя и рискуя упасть с неудобных сидушек . Сквозь рев мотора доносилось:  сам побольше читай, психосоматика, дураки, Кашпировский , да она этого “галоперидола” в Костюжёнах получала…..,  в ж*** твой кислород, я же говорю, психосоматика.